Текст книги "Бурый призрак Чукотки"
Автор книги: Николай Балаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
– А вот и месиво, а вот и кушево! – мурлыча под нос новые рифмы, сын роздал еду, и псы заработали челюстями, круша мороженый ужин. – Дать им налимий добавок? Витаминчики?
– Можно, сегодня наработались. И самим пора отведать… Кушева. Чувствуешь ароматы?
– Старается мамика, – сын поводил носом, ловя запах пельменного бульона.
В палатке было тепло. Жена успела и фланелевый потолок подвесить. Между ним и крышей образовалась воздушная прослойка, а воздух держит тепло надежно, лучше всяческих наполнителей. А в маршруте в качестве утеплителя бесценен – ничего не весит.
Мы поели рыбы – Кеунеут ухитрилась запихнуть в нарты огромного вяленого гольца, затем мясо и бульон с пельменями. На десерт я пил чай с сахаром, а остальные – и Пуфик, разумеется, – со сгущенным молоком. Львиная доля, конечно, досталась сыну и Пуфику.
– Осушили баночку, – сказала жена.
– Да-а… – Сын понаблюдал, как Пуфик наводит окончательный лоск в опустевшей жестянке, и добавил; – Теперь мы с Пуфкой будем Осушители Банок.
– Могучие и Бесстрашные, – добавил я. – Правильно, Мон Женераль?
«Гуф!» – согласно выдохнул Пуфик.
– Ну-ка, подвинься, брат мусью, я немножко прилягу. – Сын блаженно растянулся на оленьей шкуре. Жена сунула ему под голову малахай, сверху накрыла кухлянкой.
– Благодать какая, – задумчиво сказала она. – Тишина-а-а… И не верится даже, что мы на краешке земли. Одни, да в горах, да еще зимо-о-ой… Ох только бы эти дикие собачьи братцы не пожаловали…
– Придет серенький волчок, схватит Пуфку за бочок, – промурлыкал сын.
Пуфик поднял голову, махнул ушами и передвинулся от двери к нему в ноги, а потом постукал хвостом по пяткам.
– И вовсе у меня душа не в пятках, – возразил сын. – И про тебя я знаю, что ты совсем не боишься, а просто хочешь меня погреть.
«Уг-гуф!» подтвердил Пуфик.
Настроение после интересного дневного перехода было у всех мажорное, хоть и разбавленное капелькой тревоги. Но эта капелька создавала таинственный фон, на котором легче рождается интимное единение с природой. И, стараясь подкрепить это единение, я сказал:
– Пусть идет. Наш Мудрый Келет[4]4
Дух-советчик.
[Закрыть] на страже!
– Ха-ха! Посмотрите, он уже весь спит, – возразил сын.
– Как это – весь?
– Ну уши-то спать у собаки не должны, а вон как висят, закупорили голову. И нич-чего не услышит, если вдруг что.
– Пуфкинс, неужели это правда? – спросила жена.
Не шевельнувшись и не открывая глаз, Пуфик слегка дернул обращенным к нам ухом. Я понял, что он сказал: «Вы что, шутки перестали понимать? Не знаете свое неугомонное чадо? Почивайте и не бойтесь – я тут».
Он действительно через часок оказался «тут». И разбудил, ткнув влажным носом в ладонь.
Из жестяной коробки сочился уютный желтый свет. Отражение свечного огня висело на белой фланели потолочного полога притененным золотистым плафоном.
За стеной тихо, на одной ноте скулил Огурец. Словно набрал в легкие огромное количество воздуха и теперь медленно выдыхал его через какую-то тоненькую пищалку.
«Р-руф-грр!» – тихо рыкнул Дуремар, и Пуфик снова ткнул меня в ладонь носом; вожак, мол, зря будить натруженный народ не станет. Я знал этот рык Дуремара, он означал, что в округе появилось что-то подозрительное. Дома он ночами дремал под окном нашей спальни, которое выходило на дорогу в сторону совхозной усадьбы. Огни вездехода зимой видно далеко, километров за тридцать. И Дуремар всегда, заметив огонь, произносил свое неизменное «Рруф-грр!». Если мы стукали в ответ по стеклу – слышим и видим! – он успокаивался. Если нет – минут через пять повторял сообщение. Пока не среагируем.
– Слышу, – прошептал я и осторожно полез к выходу.
– Дурёмик уже третий раз оповещает, – сказала жена. – И Огурец поет минут десять.
– Не спишь?
– Разбудили, вот и слушаю.
Заворочался сын. И в этот момент над палаткой, над тундрой и горами разнесся далекий, низкий голос: «О-о-оу-у-уоо!»
Волчий крик. Большинство людей слышало его только в фильмах, а записывающая аппаратура дает слабое представление о колоритности волчьего голоса. На основном фоне, сложенном из звуков О и У, возникают и гаснут множество других, но они переплетаются в таких сочетаниях, что изобразить общий строй лично я не могу, по крайней мере на бумаге. Да в любом изображении исчезают удивительная певучесть и жуткое, завораживающее очарование. Гипноз волчьего голоса действует на человека, наверное, так же, как взгляд удава на мелкую живность. А если бы у человека, помимо его воли, при восприятии этого голоса не освобождался из глубоких тайников сознания оставшийся с первобытных времен дремучий, неподвластный разуму ужас, выключающий зачастую аналитические устройства – музыка волчьего голоса показалась бы ему, уверен, красивой. Говорят – тоскливый вой. Но вот мы редко слышали в волчьем голосе тоску. И на сей раз он был энергичен и решителен. Деловой, умный голос.
«О-о-у-у-ю-у-у!» – снова поплыло над снегами.
Пуфик еще раз ткнул носом ладонь, а жена поймала и сжала вторую руку.
«Й-ю-ю-у-у!» – прозвучало в ответ.
В палатке, обложенной снегом, невозможно определить направление источника звука. Просто чувствовалось, что голоса звучат с разных сторон. Вроде откуда-то сверху. С верхних горных террас, наверное.
К голосу Огурца прибавился высокий прерывистый визг Шушки. Даже Прекрасную Даму напугали.
– Пойду гляну. – Я расстегнул входной клапан, вылез наружу.
Мороз поджимал. Звезды на юге мерцали стеклянной зеленью, а в северной части неба налились радужным светящимся соком и пульсировали красными, фиолетовыми, оранжевыми шарами. Вот-вот начнут лопаться. Луна уже ушла за горы на северо-западе, там висела бледная, почти белая дуга, а над головой, разделяя небо на две половины, с хрустом корчились горящие свитки таинственных небесных письмен – сполохи полярного сияния.
– Что там? – спросила жена.
– Звезды, как расписные чашки, сияние, мороз. Ветер будет. Б-р-р! – Я обошел собак, потрепав загривки, дал понюхать руки. Псы успокоились.
– Не трусить, ребята. Отдыхайте, скоро утро.
Огурец поплясал, поочередно поджимая передние лапы, поерзал задом по снегу, повизжал: «Стра-аш-ш-шно!»
Шушка посмотрела на него понимающе, вздохнула, залегла под снежный валик палатки и свернулась клубком, сунув нос в кончик хвоста, А Дуремар только подергал ушами и загривком, не отводя взгляда от гряды сопок, в которую ушла днем стая. Он-то знал, где стая, и о чем она переговаривается.
Пуфик обошел упряжку, псов лизнул в щеки, а Шушку в нос. Спокойно, братцы, я с вами.
Первые тайны НутэнутУтро пришло в розовых, сырых и теплых туманах. Они плыли с верховьев речки Номкэн клубами, шлейфами, низкими ползучими дымами. В просветах по бокам долины открывались крутые сопочные осыпи, из которых поодиночке и группами торчали кекуры. Туманы вытекали в долину Реки, ложились там на бесконечные кустарники и таяли.
Мы быстро собрали палатку.
– А где наш Помойный Мешочек? – Сын достал из кармана рюкзака брезентовый мешок и сунул туда пустую банку из-под молока. У нас было жесткое правило; в маршрутах не оставлять стеклянные, и жестяные банки и полиэтилен. Появиться этому правилу помог случай. Когда-то, впервые обходя наше озеро, мы после, ночлега оставили у кострища банки из-под компота и молока. Через неделю их принес шедший на перевалбазу пастух Ольвав. Не сказал ни слова, просто достал из рюкзачка и бросил в яму, где копились отходы. Но мы узнали их. Стало стыдно, С тех пор и завели для маршрутов Помойный Мешочек.
Сопка, у которой мы ночевали, была действительно испещрена молочными пятнами. Выходы кварца. Всю стену не видно, ее затягивал туман, но и так стало ясно – перед нами Эльгыквынай-кай – Белокаменная.
– Надо отколупнуть кусочек для геологов. – Я потянул с нарт топорик, но жена неожиданно дернула за локоть. Туман чуть сполз, открылся просвет, мы увидели пятнистый склон, торчавший в нем тонкий ржавый кекур и сидевшую на его каменной макушке птицу. Она была чуть меньше полярной совы, подтянутей и стройнее. Белое брюхо в серой штриховке, серая шапочка на голове, небольшой, загнутый вниз клюв. Голова гораздо меньше совиной и очень подвижна. Глаза издалека казались живыми блестящими бусинами.
Птица тоже увидела нас и быстро закрутила головой, наклоняя ее вправо, влево, вниз, потом резко качнулась, тряхнула крыльями. А глаза так и вертелись, пронизывая нас острыми черными лучами. Когда птица приоткрыла крылья, стало заметно, что снизу они тоже белые, а резкий поворот позволил увидеть внешнюю сторону – темно-серую.
Туман стал опадать, прижался к земле, и птица решила, что сидит слишком близко от людей. Она легко распахнула крылья, боковым виражом опала со скалы и полетела над кустами в верховья речки Номкэн.
– Вчерашняя птица! – закричал сын.
– Кречет – сообщил я. Теперь удалось разглядеть хорошо. Может, и вчера я бы узнал его, да никогда не читал, что кречет зимой остается в Анадырских горах, а не улетает.
– Начинается царство таинственной Нутэнут! – торжественно произнесла жена. – А царь – Зимний Кречет. Видите, какой гостеприимный – второй день показывает дорогу.
– Пошли быстрее, – заторопил сын.
Но быстрее не вышло. Кустарники стояли непролазной стеной от борта до борта долины. Частые, видно, туманы заледенили ветви, превратив их в хрустальный частокол. Мы промучились часа полтора, а прошли не более километра. Снежные наметы в кустах тоже были схвачены коркой. Местами она держала, местами лыжи с хрустом рушились под нее и внизу проскальзывали вперед. Поднять их, проломив корку, было невозможно. Приходилось, задирая задники, пятиться назад, а там концы лыж крепко ухватывали всяческие рогульки и переплетения ветвей. А с нартами еще тяжелее: ветви застревали между постромками, в каждой щели деревянного каркаса, под веревками. Наконец я не выдержал, скомандовал «Стоп!» – и пошел на разведку. У борта долины, под сопками, была свободная от кустов полоска, но там шли усыпанные гранитными валунами и каменной дресьвой увалы. Прекрасно можно идти людям без лыж, но с нартами соваться нечего.
Зато русло реки оказалось удобным. В меру извилистое, гладкое, припорошенное снегом, оно вело в страну туманов.
«Прекрасная дорога», – подумал я, но тут же вспомнил предостережение Инайме: «Повернешь на Номкэн, по льду не ходи, берегом». Почему? В горячке расспросов главное забыл узнать.
Я осторожно опустился с пойменного уступа на плотный лед. Держит. А куда он денется? Третий месяц растет. Попрыгал. Даже не пискнет под ногами. А молодой, только намерзший, хоть и толстый, всегда выдает себя: шуршит, покряхтывает. Тело его под ногами чувствуется каким-то мягким, податливым. Но тут монолит. Слона водить можно. Почему же Инайме… Господи, а туманы! Значит, впереди есть открытая вода. Перекаты, видно, с быстрым течением. На чукотских горных реках такое встречается часто. Вот пастух и предупредил. Но отдушину мы всегда заметим, уже приходилось видеть.
– Давайте сюда! – крикнул я и пошел навстречу – помочь.
Даже не торопясь и учитывая кружево русла, по льду мы все равно двигались раз в пять быстрее, чем по кустарникам. О легкости и говорить не стоит: под ногами лежал крепкий, только светлый асфальт – иначе не скажешь. Валенки, собачьи лапы и полозья смахивали с него тонкую пудру насыпанной из туманов пороши и сзади тянулись вереницы мутно-голубых отпечатков.
Постепенно туманы редели, а потом ветер повернул и погнал их вверх, к истокам Номкэн. По сторонам открылись горные гряды, все в разноцветных осыпях, рассеченных темными выходами коренных пород. С террас над глубокими трещинами и обрывами висли синие наплывы снега, надутые ветрами. Гряды потихоньку сужались, русло заметно забирало вверх.
В двенадцать мы устроили второй завтрак с чаем, передохнули: усталость от лазания по кустам все же выбила из ритма. С часу до половины второго прошел дневной сеанс радиосвязи, но все попытки переговорить хоть с кем-нибудь окончились ничем. Этого и следовало ожидать в долине Номкэн: кругом почти вплотную горы, настоящая ловушка радиоволн. Но жена все же прокричала в эфир несколько раз как заклинание нашу вчерашнюю телеграмму о тракторе.
После сеанса пошли дальше. Скоро долину пересекла низкая морена. Прорезая ее когда-то, Номкэн сузилась до десятка метров. На краях русла, под обрывами распиленной морены высились груды валунов. Как опилки по бокам могучей пирамиды.
– Что-то долго идем, а Желтой сопки не видно, – наконец сказала жена.
– Спокойно, мамика. Куда денутся висящие над речкой обрывы? Речка-то вот она, под ногами. А ничего похожего на обрывы не видели. Моренка была небольшая, да везде обычный пойменный уступ. Так что можно не волноваться, доберемся в конце концов.
И словно в противовес моему призыву не волноваться, впереди раздался треск, затем какой-то стеклянный звон, и Дуремар исчез! Я успел только заметить, как вздернутым флагом мелькнул надо льдом и опал пушистый хвост.
– Наш Дурёмик! – закричала жена и вцепилась рядом со мной в заднюю дугу нарты.
– Авария! – завопил сын, натягивая ременный поводок, шедший от упряжи вожака. С визгом, шарахнувшись в стороны, уперлись и заскользили по льду Огурец и Шушка. Общими силами нарты удалось остановить и развернуть боком к открывшейся впереди дыре. Ближний край ее хрустел под постромками вожака. Сын прыгнул к дыре, и не успел я слово молвить, как он, с криком: «Держись, Дурёма!» кувырнулся вниз.
Я выдернул с нар топорик, воткнул его сбоку, у полоза, и бросился вперед, выдохнув жене;
– Держи крепче!
Дуремар висел, схваченный упряжью, в метре над сухим галечным дном речки Номкэн. Висел, перегнувшись подковой, и молчал. Событие, видно, было так мгновенно, что он не успел испугаться.
– Сейчас мы тебя с-спас-сем! – Стоя на галечном дне, сын с натугой толкал Дуремара вверх. Вокруг дыры прыгал Пуфик и прямо по-человечески кричал; «Ах-ах! Ах-ах!»
Скулили Шушка и Огурец.
– Что там, что?! – молила от нарт жена.
Один Дуремар был спокоен. Он уже разглядел, что земля недалеко, а младший хозяин стоит на ней; значит, нечего бояться. Я ухватил постромок вожака, подтянул и, успокаивая, сказал жене:
– Дно сухое. Отпускай нарты, иди сюда.
– Мамика, тяните его! – увидев нас обоих над дырой, скомандовал сын, вновь пихая пса. – Спас-сем, куда ты денешься?!
Пес махнул хвостом; «Я иного и не мыслю!» – и продолжал «мужественно» висеть.
Вдвоем мы подтянули постромок выше, я ухватил вожака за шиворот и выдернул на лед. Он отряхнулся и гавкнул вниз, на сына; не волнуйся, сейчас и тебя вытащим!
Тут же началось неописуемое собачье ликование. Все навалились на Дуремара, лизали ему морду, прыгали, вертелись, ахали и охали. Выскочив из общей кучи. Огурец завертелся в экстазе, пытаясь ухватить себя за хвост. Конечно, собратья были восхищены и кричали: «Молодец!», «Герой!», «Доблестный предводитель!» Но мне как руководителю экспедиции стоило его выдрать; вожак, а не заметил тонкого льда. А случись там вода? Тоже мне «бригадир», вспомнил я уважительное слово, сказанное о нем Кеунеут. Гнать надо таких бригадиров в шею. В разнорабочие.
Жена лежала на льду и, сунув голову в дыру, переговаривалась с сыном. Конечно, тоже ахала. Я опустился рядом.
– Царство! – восторженно повествовал сын. – Ледяное все, зеленое. Прыгайте! Тут, наверное, будет много приключениев!
– Как бы вниз? – нетерпеливо сказала жена.
– Тебе тоже мало «приключениев»? – спросил я.
В ответ последовало несколько энергичных фраз о «брошенном на произвол судьбы ребенке». Пришлось доставать из нарт и разматывать кусок репшнура. Его хватило от валунов на берегу до дна ямы.
Внизу висел зыбкий зеленый сумрак. Откуда-то плыло журчание воды. Звуки подо льдом обретали глухую раскатистость и медленно утекали в сумрак.
– Какие чертоги! – прошептала жена и потрогала заиндевевший потолок. Шурша, посыпался иней. – А не обвалится?
– Висело же до нас.
– Вода журчит. Где она?
– Посмотрим. Только осторожно.
Мы прошли с десяток шагов и оказались на берегу ручья. Он был шириной метра четыре. Вода прозрачная, но в то же время какая-то черная. В ней приглушенными цветными пятнами светились галечники.
– Смотрите, халцедончик! – Сын выхватил из воды плоскую плитку.
В воде мелькнула тень, за ней еще несколько, а потом проплыла темная, сбитая в комок масса.
– Рыбы!
Это были хариусы. Следом за косяком медленно потянулись отдельные рыбины. Крупные, не меньше килограмма каждая.
– Вот они где зимуют! – загорелся сын. – А удочки на нартах!
– На местах зимовки ловить запрещено, – сказал я.
– А кто узнает?
– Мы сами. Разве этого мало?
– Хм… – Сын задумался над таким поворотом.
Я бросил взгляд вверх по течению, откуда приплыли рыбы. Там явственно горели два красных огня. Глаза. Кто-то наблюдает за нами.
– Мамика, смотри, какие огнята! – прошептал сын.
– Зверь! – удивилась жена.
Огоньки мерцали, и цвет их менялся: на раскаленную угольную красноту секундами наплывала изумрудная зелень. Видно, зверь вертел головой, стараясь рассмотреть нас под разными углами.
Мы медленно двинулись вперед, стараясь не хрустеть галькой. Огоньки подпустили нас метров на шесть, вокруг них уже стало угадываться темное тело. Еще два-три шага… Но огоньки мгновенными росчерками метнулись в сторону и погасли. Однако чуть позже вспыхнули снова, только дальше.
Мы пошли. И опять, когда до огней оставалось рукой подать, они чиркнули в сторону, и сразу раздался негромкий всплеск. Через минуту мы стояли на берегу широкой ямы. Колыхалась черная с прозеленью вода, к истоку ручья медленно проплыла вереница воздушных пузырьков. Дальше ледяная крыша опускалась вниз и лежала на воде.
– Унырну-уло-о, – разочарованно протянул сын.
– Длинный такой зверек, – сказала жена. – Как горностай; только темный и раза в два больше.
– Такое прыгучее! – восхитился сын. – Вжжжиик – и нету.
– Все, – сказал я. – Пошли назад.
– Жалко, никого не поймали, – сказал сын уже под дырой. – Совсем никакого везения.
– И не надо ловить, – сказала жена. – А то и смотреть будет некого и кончатся Для детей приключения. Вот мы видели кречета…
– Зимнего, – добавил сын.
– Да, зимнего, кречета… Теперь видели очень интересного зверя… Какого?
– Водяного Красноглазика.
– Вот. Темный, в два раза больше горностая, ловко бегает по суше и прекрасно ныряет. Что за зверь?
– Норка или выдра, – сказал я. – Но выдра гораздо крупнее, а норка подходит. Ее давно выпустили в колымских местах. И на Анадыре. Тут совсем рядом начинается несколько северных притоков Анадыря. Посмотрите, какой прекрасный дом для зверька, как говорят ученые – экологическая ниша. Пустой, главное – это ужасная редкость. Тепло, пурга не заметет, еда под боком, волк не полезет, а если где и ухитрится – в воде не достанет.
– Слышите? – вдруг насторожился сын. – Пуфик ававит.
Голос Пуфика легко различался среди других собачьих голосов. Был очень звонок и перемежался ахами:
«А-ва-ва-ва-ах! А-ва-ва-ва-ах!» – заливался пес впереди, под берегом, где вновь начинались кустарники, но в них не лез. Собаки, навострив уши, смотрели в ту же сторону. Еще какой-то зверь бродит в кустах или за ними.
– Надо прикрыть дыру, – сказал я. – Не залезет никто, а главное – тепло не будет выходить. А лед провалился, потому что торчит тут куполом. Это самая высокая точка, на которой стояла вода осенью. Крепкий лед не успел образоваться. Видите, отсюда во все стороны утолщается. Мороз работал, вода постепенно опадала. Правильно Инайме предупреждал – не ходить по льду. Полынью в тумане всегда заметишь, а такие купола над пустотами – трудно. Если идешь один и провалишься, жди беды: почти два метра, камни внизу, а где и яма с водой попадет… Но теперь мы ученые, и посему слушайте приказ: ледяные бугры обходить, топать ближе к берегу. Перед нартами разрешается выбегать только Пуфику. Остальным держаться их следа.
Мы нарезали прутьев, прикрыли отверстие и заложили плитками снега. Пусть изумрудные подледные чертоги спокойно хранят свои тайны. Пусть царит там тепло и покой и обитатели его живут-поживают до появления волшебного ключика, отмыкающего такие царства: весеннего, мокрого и горячего, солнечного луча.
Ветер снова переменился, потянул с верховьев. Потеплело. Снова поползли туманы, и впереди все затянуло тусклой серой пеленой. Она ползла и ползла бесконечными волнами. Потихоньку темнело. В воздухе повисло гудение, унылое и далекое, как отзвук долго блуждавшего в горах эха. Только оно не прерывалось, а звучало на одной органной ноте. Потом в уши полезло тонкое прерывистое пиканье. Один раз, второй. На третий я остановился.
– Что? – спросила жена.
– Ничего не слышишь?
– Гудение. Точно где-то по краешку земли самолет летит.
– Это ветер начинается в горах. А больше ничего?
– Н-не-ет.
– Какое-то тиканье… пиканье… Не пойму.
– Наверное, снег под полозьями, – сказал сын. – Мне тоже чудится.
Мы пошли дальше. Я стал слушать поскрипывание снега под полозьями нарт, под ногами и собачьими лапами. Нет, оно не похоже на померещившееся пиканье. Наверное, тишина играет шутки. Бывает, идешь в зимней тундре, а вокруг тебя шелестят человеческие голоса, смех. Можно даже побеседовать с призрачными попутчиками на философские темы: стремительная жизнь двадцатого века почти не дает возможности уделять им много внимания в текучих буднях, зато они вне конкурса при одиночных блужданиях по тундре, по ее великим неповторимым дорогам. Ответы призраков звучат удивительно впопад, и в таких беседах незаметно тают лежащие впереди километры. Вселенная постепенно замыкается вокруг тебя, ты жжешь пальцы о ее ледяное бесплотное тело, дышишь ее хрустальным шепотом и видишь своими глазами Вечный Холод Мироздания… Как мог он сотворить такое чудо – нашу Землю?..
Поют фантастические хоралы звезд, распахиваются свитки сияния, испещренные пока не прочитанными письменами древнейших космических цивилизаций, кружится под твоими ногами на глаз огромная, на деле – крохотная былинка – Земля, влечет тебя, помимо личных земных дорог – на свои галактические, а те – на бескрайние и на безвременные, для людей, тропы Вселенной. И получается путь твой четырехмерным, а там, кто знает? – может быть, найдется пятый и шестой, и так до бесконечности…
– Сейчас бы пельменчиков, – мечтательно сказал сын.
– А?.. – я огляделся. На юго-западе догорал малиновый закат, отблески его текли по темным склонам, чисто и пронзительно глубоко синело над головой холодное небо: – Пельменчиков? Да-а, пожалуй.
– Так и не добрались до Желтой сопки, – сказала жена.
– Кусты подзадержали. Она где-то рядом, но лучше не торопиться. Ночуем.
Мы выбрали намет под метровым пойменным уступом, вкопались в него и поставили палатку. По уступу широко и густо торчали заледенелые руки кустов, и там никто без треска и звона не подойдет, даже самый ловкий зверь горностай.
После ужина сын взял кусочек фанерки, служивший нам столом, и вывернул на него карман. Со стуком посыпались отшлифованные водяными потоками разноцветные камни.
– Господи! – удивилась жена. – Где ты успел?
– У Водяного Красноглазика. – Сын хитро подмигнул.
– Это, наверное, яшма? – Жена подняла плоский треугольничек, исчерченный желтыми, красными, зелеными и оранжевыми слоями.
– Вроде, – я повертел теплый камешек в руках.
– А это халцедончик. Смотри, какой глубокий.
– А это что? – Сын протянул блестящий белый обломок, отшлифованный только с двух сторон. На ребре его торчал вороненый коричневатый кристаллик.
– Кварц и касситерит, оловянная руда. По этому обломку, как по учебнику, можно изучать образование любых россыпей. Твердые кварцевые жилы вымываются из мягких горных пород, потом их разрушают вода, ветер, мороз, солнце. Кварц превращается в песок, а металл – он потяжелее – оседает в тихом, спокойном месте. Природа работает как обогатительная фабрика. Человек найдет, а тут уже все разложено по полочкам. Главное – найти… А это вот сланцы, а это – песчаник. Очень давно тут происходили ужасные дела. Море было и ушло, начались землетрясения, вулканы заполыхали. Камешки об этом все могут рассказать. Выросли горы, их стали разрушать силы природы. И вот теперь остатки огромных вершин на дне реки…
Сын собрал камни, потряс их в ладонях, сложенных корзиночкой, и вдруг удивленно посмотрел на меня;
– А куда из речки вода-то усочилась?
– Северные речки в основном питаются за счет дождей да снежников на горах. Земля проморожена, так воду и не впитывает, поэтому после каждого дождя – половодье. А если дождя нет и стоит сильная жара – начинает таять вечная мерзлота. Опять воды много. Зато осенью вся она превращается в снег и залегает на берегах и тундрах, речки замерзнут, а воды все меньше и меньше. Уходит она в океан, а ледяная крыша остается, оседает постепенно. А в некоторых местах, обычно на узких стремнинах, повисает куполом.
– А почему подо льдом не замерзла?
Хм. Действительно. Ведь как там ни тепло, а температура минусовая. Но в ручье хоть бежит, а на плесе почти неподвижна. Подожди, подожди…
– Так ведь Номкэн в переводе – теплая! Тут, наверное, есть горячие источники. Вот вам и тайна полыней и туманов. И подледных чертогов. Ясно? А теперь давайте спать.
На улице заскулила Шушка. Жена откинула полог.
– Собаченька, бедная, запуталась. Сейчас выйду… Ой, да вы посмотрите, что творится! Луна-то, луна!
Мы выскочили на улицу.
Луна огромным, почти белым диском застыла над горами. От нижнего края ее в долину падал широкий желтый столб света. А по бокам висели многоцветные дуги. Каждая состояла из сливающихся на стыках полос. Ближние, фиолетовые, подковами охватывали луну и нижними концами упирались в горы. К ним примыкали яркие красные полосы. Потом следовали оранжевые и желтые. И каждая, чем дальше от луны, тем короче по высоте и шире. Получились цветные треугольники, обращенные вогнутыми основаниями к луне. Из вершин их, в стороны, в безмерное пространство истекали желтые конусы. Призрачный свет наполнил небо и долину, залил горы и снега. Все разбухло в красновато-желтых потоках, какого мы еще не видели.
– О-ей! – прошептал сын. – Что теперь будет?
– Это знамение небес! – торжественным голосом произнесла жена. – Нас ожидают самые ужасные приключения и нечаянные встречи! – Она подняла руки к луне: – Скажи нам. Волчье Солнышко, я правильно истолковала твой волшебный наряд?
– А, папка? – спросил сын. – Она правильно наколдовывает?
– Наверное. Когда мамика неправильно колдовала? Вот вырастешь и узнаешь, что все женщины умеют колдовать… Во всяком случае, привораживают запросто. И сейчас к ее наговорам я могу добавить только одно – еще и погода изменится. Но это уже не колдовство, а деловой прогноз, Великая Наука. Или будет сильный мороз, или ветер…
– Вот! – воскликнула жена. – В этой-то великой науке как раз и варятся самые волшебные и невиданные зелья!
– Очень хорошенькая наука, – поддержал сын. – Или будет, или нет, или ветер, или снег!.
– Смейтесь, смейтесь! Посмотрим завтра. А теперь марш в палатку – носы скоро заиндевеют!..
Ночью мы просыпались трижды. Первый раз, когда в хрустящей тишине долго рычали и поскуливали собаки. Выходить на мороз из уютного тепла не хотелось. Да и Пуфик, ночевавший в палатке, пока вел себя спокойно, хотя все время голову держал вверх, часто потряхивал лопушистыми ушами и слушал.
Я еще раз проверил карабин, вытер насухо казенник, протер патроны. Мороз может прихватить масло и остановить работу оружия. Бывали случаи. Щелканье оружейного металла, звяканье гильз успокоили собак. Мы уснули, но через пару часов прямо-таки подскочили от пропитанного ужасом визга Огурца. На сей раз рычал и Пуфик, толкал меня носом. Я вышел. Над тундрой плыли волчьи голоса. Луна поднялась высоко и уменьшилась, словно отдалилась от Земли. Гало растаяло. Чистые потоки лунного света серебрили темные снега гор, тонули в черных зарослях кустарника. Иди, разгляди что-нибудь в них!
Волки разговаривали высоко в горах. Вначале звучал длинный, низкий и могучий голос. По очереди ему отвечали из разных мест голоса пожиже. Некоторые подрагивали, и в них явственно чувствовались вопросы. Поговорив две-три минуты, стая умолкала надолго. Все это напоминало последнюю перекличку, уточнение заданий перед серьезной работой.
Расстояние до животных по вою определить трудно, особенно в горах. Но Пуфик и Дуремар постепенно успокоились: голоса вроде бы отдалились. Я вернулся в тепло.
– Они о чем-то договариваются, да? – спросил сын. – Может, хотят утащить из нарт собачье кушево?
– Договариваются, это точно. Но они не жулики, они гордые и умные жители земли. И «кушево» у них совсем другое.
Вой повторился еще несколько раз. Всю ночь мы были в напряжении, сознание плавало в настороженной полудреме, заряженное на мгновенность противодействия враждебным силам. В одиночных скитаниях по тайге и тундре Мне не раз приходилось испытывать такое: еще не успеешь услышать подозрительный шорох, а рука уже на карабине. Какое неведомое тайное чувство подсказывает опасность? А оно есть у человека. Срабатывает, правда, не всегда. Но есть. И люди знают об этом давно. Раньше говорили: «Ангел-Хранитель». Конечно, наука со временем разберется, очистит от мистики и назовет это чувство по-латыни, определит механизм его возникновения и действия. А существует оно без сомнения. Сам подозрительный шум слух зачастую принимает позже, когда оружие уже в руках. Сей факт замечал не только я, но и многие охотники, мои друзья на берегу пролива Лонга…
– Как распелись, – прошептала жена. – Может быть, их растревожил необычный вид родного солнышка?..
– Хор-рошая страна, – засыпая, бормотал сын. – Наверное, еще будут приключения.
