Текст книги "Рассказы о книгах"

Автор книги: Николай Смирнов-Сокольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Цифры оживают путем сравнения.

Как-то, перелистывая старый юмористический журнал «Будильник» за 1900 год, я обратил внимание на своеобразный «юбилей», который попытались шутливо отметить досужие юмористы этого журнала. Оказывается, что примерно только в 1900 году истек всего-навсего первый миллиард минут с начала летоисчисления по нашему календарю. Другими словами, миллиард минут– это тысяча девятьсот лет!

Если выпускать каждую минуту днем и ночью только одну книгу, то на двадцать миллиардов книг потребовалось бы, в грубом подсчете, сорок тысяч лет! Советские типографии напечатали двадцать миллиардов книг за четыре десятилетия.

И каких книг! Рассматривая их, люди ходили по этой выставке, как зачарованные. Начиная от отдельных прижизненных изданий сочинений Владимира Ильича Ленина, изданий, ставших давно уже библиографическими редкостями, было выставлено великое множество книг научных, философских, технических, сельскохозяйственных, справочных, художественных, детских. Русские классики, классики иностранные, современные советские и зарубежные писатели были представлены широко и богато. Совсем, совсем не плохо работает наша полиграфическая промышленность! Продукция, в особенности последнего десятилетия, блещет красотой внешнего оформления, разнообразием переплетов, высоким качеством бумаги и печати. Некоторые книги являются образцами полиграфического искусства. Среди советских художников-иллюстраторов есть мастера, не имеющие себе равных во всей прежней истории русских иллюстрированных изданий. Иногда и не только русских.

На выставке участвовало 235 советских издательств, экспонировавших свыше 12 тысяч книг на всех языках народов СССР. Можно было бы, конечно, отметить и ряд недостатков, но организаторы выставки – Министерство культуры СССР, Библиотека имени В. И. Ленина и Всесоюзная книжная палата—проделали такую громадную работу, за которую нельзя не быть благодарным. Подобная выставка, несомненно, должна была бы быть постоянной.

Отдельно о выставленных плакатах. Ярки и чрезвычайно убедительны и сегодня плакаты дней Великой Отечественной войны работы художников Кукрыниксов, Б. Ефимова и других. Особое впечатление производили плакаты времен Гражданской войны. Смотришь на них—и вспоминаешь молодость: борьбу с разрухой, голодом, победы над Деникиным, Врангелем...

С некоторыми плакатами встречаешься, как с добрыми старыми друзьями, настолько они врезались в память. Некоторые из таких плакатов узнаешь прямо сердцем.

Вернувшись домой, я вспомнил, что у меня есть нечто похожее, о чем, пожалуй, стоит рассказать.

Тысяча девятьсот двадцатый год. Разбитые вдребезги героической Красной Армией полчища генерала Деникина окопались в Крыму. На полуострове, под руководством недоброй памяти барона Врангеля, начал организовываться так называемый «Третий поход Антанты» против молодой Республики Советов.

Главные силы Красной Армии в это время были брошены на борьбу с панской Польшей, и банды Врангеля сначала добились некоторых успехов.

Центральный Комитет Партии и Советское правительство решили покончить с Врангелем до зимы.

27-го сентября 1920 года был создан Южный фронт под командованием М.В.Фрунзе.

О полном разгроме врангелевских полчищ, о легендарном взятии Перекопа сложено немало рассказов и песен. Владимир Ильич оценивал победу над Врангелем, как одну из самых блестящих побед Красной Армии.

Ни щедрая помощь Антанты, ни созданные французскими инженерами неприступные укрепления Перекопского вала и Чонгара не помогли барону Врангелю. Шестнадцатого ноября 1920 года последние остатки белогвардейщины были сброшены Красной Армией в Черное море.

Как всегда, победоносным успехам своей Армии помогала вся Советская страна, напрягшаяся, как один человек, в героическом усилии: рабочие ковали оружие, крестьяне везли хлеб, женщины, наравне с мужчинами, несли все тяготы войны.

Не отставали от других писатели, художники, артисты, в частности и артисты эстрады, представители наиболее доходчивого и мобильного искусства.

Коммунистическая партия придавала огромное значение агитационной работе на фронте. Броские плакаты художников, злободневные песни, хлесткие частушки, веселые рассказы считались немаловажным оружием.

Незадолго до общего наступления я приехал с эстрадной бригадой в политотдел одной из дивизий. В Красной Армии артистов очень берегли и особенно близко к фронту не пускали. Однако работы оказалось по горло: пять-шесть выступлений в день были отнюдь не в диковинку.

В первый же день приезда обвешанный револьверами комиссар дивизии поинтересовался:

– Как, насчет «барона» что-нибудь ядовитенькое имеется?

– Да вот, товарищ комиссар, частушки приготовили – послушайте:

Врангель наш куда-то вылез, Вот

не ждали молодца: Тятя,

тятя – наши сети Притащили

мертвеца!

и так далее.

Комиссар выслушал частушки и глубокомысленно заметил:

– Ничего, в общем... Конечно, не Пушкин...

– Как не Пушкин? – возразили мы.– На пятьдесят-то процентов, во всяком случае, Пушкин! Так и писали: две строчки мы, а две строчки Пушкин...

Комиссар рассмеялся и сказал:

– Ну, раз наполовину – Пушкин,– давайте. Оно, может быть, целого-то Пушкина белый гад и не заслуживает. Любопытно вот, чем Демьян Бедный порадует? Говорят тоже приехал...

И Демьян не заставил себя дожидаться. Популярность у него в то время была огромна. Почти ежедневно на страницах «Правды» печатались его хлесткие, злободневные, доходчивые фельетоны. Работал он неутомимо и молниеносно. Чуточку по-народному грубоватые, сочные, остроумные и верно нацеленные стихи его в первые годы революции были неоценимы. Демьяна читали в деревне, в окопах.

Его ядреные раешники заучивали наизусть, порой по-своему дополняя и переделывая. Он был по-настоящему народным поэтом.

Приехав в штаб Южного фронта, он напомнил о себе, как говорится, «весомо и зримо». Однажды утром мы были разбужены шумом летающих аэропланов. Было их, кстати сказать, тогда очень немного, и летчики называли их «летающими гробами». Не известно, как они держались в воздухе! Я убежден, что первые паровозы времени Стефенсона, поставленные сейчас рядом с современными тепловозами, возбудили бы меньшее удивление, чем «летающие гробы» времен гражданской войны, продемонстрированные рядом с «ТУ-104». Однако, они летали!

На этот раз «гробы» разбрасывали и над своими и над вражескими окопами летучку с новыми стихами Демьяна Бедного «Манифест барона Врангеля»20. Летучка была «украшена» двуглавым орлом и, как рассказывали, у белых была первоначально принята всерьез. Только по ярости белогвардейских офицеров солдаты поняли, что это за «манифест». В наших частях летучку встретили дружным хохотом. Среди бойцов было немало участников войны с немцами, и эти бойцы сумели растолковать кое-какие немецкие выражения, вмонтированные Демьяном в текст «Манифеста». Впрочем, слова Врангеля: «Мейн копф ждет царскую корону» – были понятны и без перевода. Зато эти немецкие словечки как нельзя лучше характеризовали иноземную сущность белого барона, опиравшегося на помощь Антанты.

– Молодец Демьян! – говорили красноармейцы.– И посмешил, и покурить прислал...

Табак тогда у наших красноармейцев был, а вот с бумагой дела были действительно неважные. Посмеявшись и кое-что запомнив из «Манифеста», красноармейцы пустили его на «цыгарки».

По появившейся у меня уже тогда собирательской привычке, я не «скурил» демьяновский «Манифест», а бережно сохранил в своей библиотеке. Сейчас эта памятка гражданской войны чрезвычайно редка.

КНИГА БЕЗ ЗАГЛАВИЯ

Вместо заглавия на обложке этой примечательной книжки напечатано следующее стихотворение:

На все и время и пора,

Не мило нынче нам, что нравилось вчера.

Бывало к книге предисловье,

Необходимое условье.—

Теперь из ста чтецов один

Едва ль прочесть его решится:

И нету автору причин

Над предисловием трудиться.

Но над заглавьем лоб – мозоль

Еще и нынче, сочинитель,

Без титла книги, ma parole,

Не купит школьник, ни учитель.

Поэма тут!.. А титла нет!

Беда-бедой!—...На смех народа —

Ступай без титла книга в свет:

В семье не без урода».

Это же стихотворение повторено еще раз на заглавном листе книги. Далее следует лист с кратким посвящением «Карлу Викторовичу Гроссгейнриху», а на обороте листа: «Санктпетер-бург. В типографии К. Неймана. 1838». Следуют 146 страниц с различными стихотворениями и на последнем листочке одна строка: «Поэт заснул». На задней обложке напечатано четверостишие:

«Пока герой поэмы спит,

Взгляну на барометр народа,

Журналов ртуть, на чем стоит,

Ждет буря ли мой труд, иль ясная погода?»

Вот и все. О том, кто автор книги, нигде нет даже намека.

Книжка была для меня счастливой находкой, так как редкость ее известна библиофилам, хотя многие из них, в том числе и я, понятия не имели – кто же автор этого забавного издания. Впрочем и не только забавного. Стихи, напечатанные в книжке, совсем неплохие. Кроме того, среди них есть одно с названием «На погребение Пушкина». В книжке, разрешенной цензурой 11-го января 1838 года, почти только через год после смерти великого поэта, это весьма интересно.

Значение находки увеличивалось еще тем, что на обложке книги рукой известного филолога Я. К. Грота было написано: «Получил в дар от племянницы автора Стефаниды Николаевной Бакуниной 2-го марта 1884 года, по поводу заметок, напечатанных в «Новом времени» 29-го февраля и сегодня 2 марта. Я. Грот»

Ключи к выяснению имени автора были получены, и вот я в Библиотеке имени В. И. Ленина листаю огромнейший фолиант своеобразного официоза старой царской России – газеты «Новое время».

Мелькают события ушедшей жизни, канувшие в Лету имена... Но вот, на ветхом от времени листе газеты № 2875,– заметка самого издателя А. С. Суворина, у которого среди множества недостатков имелось одно достоинство: он был страстным книголюбом. Оказывается, ему также попалась эта книга без названия, и вопросы, которые он поднимал по поводу ее, слово в слово занимали и меня. Вот его заметка, в слегка сокращенном виде:

«Я до настоящей недели не знал одного литературного курьеза. Это русская книжка без заглавия, изданная в Петербурге в 1838 году. На обложке ее и на заглавном листе стоят следующие стихи (мной они уже приведены выше – Н. С.-С).

В книге 41 русское стихотворение, 9 французских, 3 немецких и одно итальянское. На последней странице книги всего одна строка: «Поэт заснул».

Вы видите, что тут вся внешность оригинальна и даже внутренность, ибо автор свободно пишет по-французски, по-немецки и даже по-итальянски. Из некоторых стихотворений мы убеждаемся, что автор военный человек, он участвовал в походе за Балканы в 1829 году, был при взятии Варшавы в 1831, путешествовал по Германии и по Италии и т. д.

Мы узнаем еще, что у него был дядя и что этому дяде был другом и тоже дядей сам Кутузов, о котором наш неизвестный поэт говорит:

«Кутузов друг и дядя твой,

Победный вождь брегов

Дуная, То балагурил, то

смешил, Толпу игриво

забавляя».

К характеристике дяди автора относятся и следующие стихи:

«О, дядя мой!

Делили дружно жизнь с тобой:

Мелецкий, Дмитриев, игривый Певец

Буянова и дядюшка Шишков, Твой брат и

тьма других певцов...»

Кто же этот дядя автора? Русский барин-хлебосол, у которого бывали Каменский, Остерман, Попов (секретарь Потемкина), Завадовский, Багратион?

Между стихами этой курьезной книжки есть переводы из Байрона, из «Ада» Данте, из Анакреона, есть небольшие стихотворения, стихи на победы русских и проч. Наиболее выдающееся стихотворение «На погребение Пушкина». Его конечные строки даже несколько смелы по тому времени:

«Герой, победами стяжавший славу мира,

Вельможа, властелин – забудутся скорей,

Чем память Пушкина и песнь его н лира —

Ему нетленный мавзолей».

Итак, требуется определить, кто автор этой книжки и кто его знаменитый дядя?» i В конце заметки Суворин обращается уже с собственным Шутливым четверостишием по этому поводу к известному в то время библиофилу П. А. Ефремову:

«Ефремов, друг живых цветов и мертвых книг,

Украдь из банковских работ единый миг, А то и

полчаса и расскажи нам плавно,

Кто дядя автора, кто автор беззаглавный?»

На все эти вопросы А. С. Суворина ответил, однако, не П. А. Ефремов, а упомянутый выше академик – филолог Я. К. Грот. В том же «Новом времени» от 2-го марта (№ 2877) за подписью Грота было напечатано следующее:

«Автор стихотворений, о которых ваш хроникер сообщил вам заметку, напечатанную во вчерашнем номере «Нового времени», мне достаточно достоверно известен: это был Илья Модестович Бакунин, родившийся в 1800 году и убитый, или, вернее, смертельно раненный в войне с горцами на Кавказе – когда именно покуда не могу вам сказать. Он был внук служившего при Екатерине II в иностранной коллегии Петра Васильевича Бакунина – Меньшого (был еще старший брат того же имени, игравший на дипломатическом же поприще более важную роль). Мать Ильи Модестовича, урожденная Голенищева-Кутузова, родная сестра Логина Ивановича Голенищева-Кутузова, которого, следовательно, и разумеет поэт, говоря о своем дяде».

Тут мне пришлось временно прервать чтение ответа Я. К. Грота и попытаться найти более полные сведения о Бакуниных. Надо было установить: какое, собственно, они имели отношение к великому полководцу Михаилу Илларионовичу Кутузову? Покопавшись в словарях, я определил следующее. Логин Иванович Голенищев-Кутузов, дядя автора книги, был племянником и другом Михаила Илларионовича Кутузова. Логин Иванович не был чужд литературе, переводил Кука, Лаперуза и других. У него в доме и бывали, упоминаемые в стихах автора, поэт Ю. А. Нелединский-Мелецкий, В. Л. Пушкин, И. И. Дмитриев, А. С. Шишков и, наконец, сам Михаил Илларионович Кутузов, полководец.

Одним из родственников поэта, о котором идет весь этот рассказ, был декабрист В. М. Бакунин.

Вернемся к сообщению Я. К. Грота. Он пишет, что В. Гроссгей-нрих, которому поэт посвятил свою «беззаглавную» книгу,– известный в литературе полиглот, был учителем И. М. Бакунина. О Гроссгейнрихе мы знаем из биографии поэтессы Елизаветы Кульман, также писавшей стихи на многих языках и тоже его ученицы.

В заключение Я. К. Грот говорит, что Илью Модестовича Бакунина, автора книги, он знал лично и встречался с ним в доме М. Корфа.

Вот, как будто, все, если я что-нибудь не напутал в дядях и племянниках.

О потраченных часах не жалею, так как и книга, и ее автор, и, в особенности, его окружение, чрезвычайно интересны. Печаталась книга явно не для продажи и, очевидно, в малом количестве экземпляров, почему и стала большой редкостью.

Однако в книге это вовсе не самое важное. Вообще, мои дрвольно частые указания на редкостность тех или иных книг дблжны быть правильно поняты. Редкость – отнюдь не главное достоинство книги. Важен ее литературный или исторический интерес

Книга пустая и неинтересная по содержанию, как бы редка она ни была, не заслуживает даже упоминания о том, что она «редкая».

В качестве примера могу сказать, что у меня есть такая, с позволения сказать, «редкость».

Один из моих родственников когда-то был заведующим типографии. В день его юбилея наборщики типографии набрали, напечатали и переплели в книгу всякого рода поздравления и пожелания, обычно полагающиеся юбиляру.

Книга эта была напечатана всего в одном экземпляре и являлась, следовательно, редчайшей, но надо ли говорить, что подобная «редкость» не нужна никому, может быть даже и самому юбиляру.

В дореволюционное время существовали, правда, собиратели именно подобного рода «редкостей». Их называли собирателями «геннадиевского толка», по имени библиографа Г. Н. Геннади, выпустившего в 1872 году справочник под названием «Русские книжные редкости». Наряду с хорошими книгами, Геннади описал ряд ничтожных изданий, возведя их в категорию «величайших библиографических редкостей».

Собственно, если проанализировать его работу серьезно,– вина Геннади была может быть и не столь велика, но он, что называется, «попал в анекдот», и с тех пор людей, занимающихся бессмысленным накоплением каких попало «редких» книг, стали звать «геннадиевцами», или «собирателями редкостёв», намекая этим на безграмотность таких библиоманов.

В противовес «геннадиевцам», существовали собиратели «ефре-мовского толка», по имени другого библиографа и книголюба – П. А. Ефремова, библиотека которого славилась полнотой, подбором хороших книг и свидетельствовала о незаурядном вкусе собирателя.

Разумеется, точные «границы предмета» наметить трудно во всем, и не редко «ефремовцы» (да и сам Ефремов) тряслись над какой-нибудь чепухой, а «геннадиевцы» ловили чудесные книги, на которые «ефремовцы» не обращали внимания.

Книга – вещь тонкая, и достоинства ее порой раскрываются не сразу. К таким книгам принадлежит, по моему мнению, книга без заглавия, о которой рассказано здесь.

В заключение хочется привести замечательные слова Виссариона Григорьевича Белинского, относящиеся к старинным книгам:

«Нет ничего приятнее, как созерцать минувшее и сравнивать его с настоящим. Всякая черта прошедшего времени, всякий отголосок из этой бездны, в которую все стремится и из которой ничто не возвращается, для нас любопытны, поучительны и даже прекрасны. Как бы ни нелепа была книга, как бы ни глуп был журнал, но если они принадлежат к сфере идей и мыслей, уже не существующих, если их оживляют интересы, к которым мы уже холодны – то эта книга и этот журнал получают в наших глазах такое достоинство, какого они, может быть, не имели и в глазах современников: они делаются для нас живыми летописями прошедшего, говорящею могилою умерших надежд, интересов, задушевных мнений, мыслей.

Вот почему всякая книга, напечатанная у Гари, Любия и Попова гуттенберговскими буквами, в кожаном переплете, порыжелом от времени, возбуждает все мое любопытство; вот почему, увидевши где-нибудь разрозненные номера «Покоющегося трудолюбца», «Аглаи», «Лицея», «Северного вестника», «Духа журналов», «Благонамеренного» и многих других почивших журналов, я читаю их с какою-то жадностью и даже упоением.

Не худо иногда напомнить старину в пользу и поучение настоящего времени; не худо, к слову и кстати, воскрешать черты прошедшего, иногда для смеха, а иногда и для дела»21.

Так говорил Белинский. Если бы это не было нескромным, я с наслаждением взял бы эти слова в качестве эпиграфа к своим рассказам.

«НИКТО НЕ ОБНИМЕТ НЕОБЪЯТНОГО»

Козьма Прутков в своих «Плодах раздумья» говорил: «Три дела, однажды начав, трудно кончить: а) вкушать хорошую пищу, б) беседовать с возвратившимся из похода другом и в) чесать, где чешется»22.

Отбросив прутковскую иронию, книголюбы-собиратели могли бы сюда добавить еще и четвертое дело, которое так же, однажды начав, трудно кончить: это рассказывать об интересных книгах, встреченных ими на своем собирательском пути.

Для понимания этого шутливого сравнения попытаемся сначала разобраться в природе потребности такого рассказывания.

Писатель Владимир Лидин напечатал в «Новом мире» рецензию о моей работе «Книжная лавка Смирдина». Сам книголюб и собиратель, В. Г. Лидин пишет в рецензии:

«Любовь к книгам бывает двоякая, как это показывают примеры собирательства. Для одних собирание книг является коллекционерством, ревнивой жадностью собрать все редкое. Эти гарпагоны уносят в свое хранилище собранное и любуются им наедине, не принося ни малейшей пользы людям, в такой сложнейшей и интереснейшей области, как история книги.

Вторая категория собирателей – это люди, глубоко чтущие книгу, знающие ее историю и исполненные желания приохотить к книге возможно большее число людей, заинтересовать их ее судьбой, приучить уважать и любить книгу»23.

Думается, что в последних словах Владимира Лидина заключается важнейший принцип книжного собирательства, осмысленного, нового, я бы сказал, советского собирательства.

В самом деле, если отбросить личную и, конечно, очень важную пользу, которую получает сам книжник-коллекционер от общения со своими книгами, помогающими его собственному развитию и образованию, то что же остается на долю окружающих, которых, к тому же, иногда, призывают уважать вашу страсть к книгам?

Конечно, обществу небезынтересно появление каждого нового образованного и начитанного человека: чем их будет больше, тем лучше. Но, неужели, это – все?

Можно, разумеется, добавить, что каждый любитель-коллекционер помогает сохранять редкую, порой исчезающую книгу. Возможно, что библиотека, собранная вами, попадет когда-нибудь в государственные хранилища и таким путем увеличит их богатства.

Это тоже чрезвычайно важно, но отнюдь не настолько, чтобы говорить только об этом. Как бы ни была замечательна и обширна библиотека того или иного собирателя, она не может идти даже и в отдаленное сравнение с тем, что уже хранится в библиотеках имени В. И. Ленина, имени Салтыкова-Щедрина, библиотеке Академии наук и в других многочисленных книгохранилищах.

Если собиратель порой и найдет десяток-другой (даже больше!) книг, отсутствующих в этих библиотеках,– они не могут играть сколько-нибудь решающего значения для тех сказочных богатств, которые в них хранятся.

Следовательно, прав писатель Владимир Лидин, говоря, что одна из важнейших задач книжного собирательства – это «желание приохотить к книге возможно большее число людей, заинтересовать их ее судьбой, приучить уважать и любить книгу».

Если вам удалось найти какие-либо, действительно интересные и редкие издания, у вас не может не появиться желания показать их и рассказать о них другим. Иначе вы не настоящий книголюб, не настоящий «болельщик» книги.

Показывайте собранные вами сокровища, как бы скромны они не были. Не стесняйтесь, хвастайтесь книгами. Это – единственное нужное и полезное хвастовство. Не ищите какой-то особой и непременно печатной трибуны для рассказов о найденных вами книгах. Вас с великой охотой выслушают на любой читательской конференции, где угодно.

Для этого только узнайте сами о своих книгах все, что можно узнать, начиная с их содержания и кончая всеми подробностями появления их на свет.

Я еще раз почувствовал, что каждый библиофил может быть полезен, когда на одном из заседаний журналистов писатель Лев Никулин рассказывал, что при работе над своим романом «России верные сыны» он пользовался кое-какими материалами из моей библиотеки.

Как же получилась у меня самого вот эта книга «Рассказов о книгах»?

С первых дней моего книжного собирательства я сразу же взял за правило заводить на каждую, казавшуюся мне чем-либо примечательной, книгу – карточку, кстати, довольно большого формата.

На эту карточку я вписывал сразу же название книги и те сведения о ней, которые либо я знал, либо вычитал из каких-нибудь библиографических источников. Весьма часто карточка эта оставалась долгое время пустой и, кроме наименования книги, ничего не содержала. Это значило, что сначала я ничего об этой книге не знал, не нашел. Когда же узнавал те или иные факты – это сейчас же отражалось на карточке.

Выработалась уже какая-то своя система поисков сведений о книгах, об их авторах, о подробностях появления книги на свет, о цензурных с ней перипетиях и о многом другом. Не забывались и обстоятельства, которые сопровождали нахождение мной той или иной книги, люди, которые ее отдали,– где, когда, почему.

Все это записывалось на карточки, которых скопилось, в конце-концов, довольно значительное количество.

Как-то я попробовал почитать друзьям некоторые из этих записей. Сначала дома, потом на собраниях книголюбов, в редакциях газет и журналов, наконец, просто зрителям, пришедшим в театр послушать мои эстрадные фельетоны.

В разных аудиториях по-разному, где лучше, где хуже, но, мне показалось, что рассказы слушаются без скуки. Это и навело на мысль приготовить сборник «Рассказов о книгах», включив в него соответственно обработанные сведения с моих карточек.

Сведения эти иногда не новы, но они приведены в таких источниках, которые разыскать не так легко.

Небольшая часть собранных здесь рассказов была напечатана ранее в некоторых журналах и газетах, в частности, в «Известиях», «Литературной газете», «Комсомольской правде», в газете «Литература и жизнь», в журналах «Огонек», «Смена», «Новый мир», «Литературное наследство», «Культура и жизнь» и других. В большинстве случаев, по газетным и журнальным условиям, рассказы мои были напечатаны в несколько сокращенном виде.

Составляя сборник рассказов, я не связывал себя рамками какой-либо одной эпохи или века. Мне показалось, что рассказ о книге петровского времени чудесно уживается рядом с рассказом о книгах более поздних и даже наших годов.

Сейчас, перелистывая этот сборник, среди множества сомнений я испытываю одно, наиболее мучительное: мне кажется, что я еще не все рассказал. Кажется, что выбрал для рассказов не те книги, что другие были бы интересней.

Среди изданий нашего советского периода тоже много замечательных книг, уже ставших библиографическими редкостями. Я не рассказываю о них потому, что их хорошо помнят еще сами читатели. Я не рассказываю также о книгах ныне здравствующих авторов. Они сами могут сделать это неизмеримо лучше. Всеволод Иванов, например, не так давно напечатал увлекательнейшую историю всех, когда-либо им написанных книг. Кто же мог бы сделать это так же талантливо? -

По недостатку более точных сведений, я пока не рискнул взяться за рассказ о такой замечательной книге, как первый том первого русского издания «Капитала» Карла Маркса, выпущенного в 1872 году издательством Н. П. Полякова24. Однако материалы для такого рассказа сами по себе чрезвычайно интересны. Любопытны фигуры переводчиков труда Карла Маркса – Г. А. Лопатина и Н. Ф. Даниельсона. Заслуживает внимания личность издателя Н. П. Полякова. Тупые царские цензоры не поняли взрывного значения книги Карла Маркса, и она была допущена к обращений как в подлиннике, так и в переводе. Цензор Скуратов, поставивший на книге невежественную резолюцию: «Книгу эту немногие прочтут в России, а еще менее поймут ее», запретил приложить к «Капиталу» портрет его автора, объясняя это тем, что «деятельность Маркса, известного социалиста и председателя интернационального общества, весьма двусмысленна, между тем дозволение портрета его при сочинении «Капитал» можно было бы принять за выражение уважения к личности автора».

Что «Капитал» в России «прочтут немногие», царская цензура явно не угадала. Книга, напечатанная немалым для своего времени трехтысячным тиражом, была быстро раскуплена, а в газетах и журналах появилось свыше ста пятидесяти статей о «Капитале».

Спохватившаяся цензура распорядилась запретить новое издание книги Маркса и внесла «Капитал» в списки книг, «не дозволенных к обращению в публичных библиотеках и общественных читальнях»2 .

Первое издание «Капитала» на русском языке, выпущенное в 1872 году,– одна из тех библиографических редкостей, которые приобрели характер реликвии.

Любопытно, что напечатанная, но задушенная цензурой еще в типографии, книга сочинений Свифта, так же в издании Н. П. Полякова, по-видимому, тоже переведена Г. А. Лопатиным, переводчиком «Капитала».

Это предположение можно сделать на основании письма Ф. Энгельса к К. Марксу от 23-го ноября 1873 года. Сообщая Марксу о 2 и 5 главах «Капитала», переведенных Лопатиным, он тут же добавляет: «Теперь он переводит английские вещи для Полякова». Других переводов с английского в издании Полякова не появлялось, очевидно речь идет о Свифте26.

В книге, кроме известных произведений великого сатирика: «Сказка бочки», «Путешествие Гулливера», помещен ряд мелких сочинений Свифта, до сих пор еще не переизданных на русском языке27.

О степени редкости этой книги можно судить по докладу старейшего ленинградского книжника Ф. Г. Шилова, который считал, что ее уцелел всего только один экземпляр28.

Ко мне книга попала из библиотеки проф. В. Саводника.

Большой интерес так же представляет имеющееся у меня редчайшее издание, озаглавленное «Ежемесячное сочинение Пифагор, содержащее в себе изображение славной жизни и деяний сего великого гения древности, с ясным топографо-историческим описанием всех современных ему народов, их обыкновений, богослужения, таинств и достопамятностей и с картинным представлением всех важнейших происшествий древних времен» (Москва, 1804). Это – первая попытка напечатания у нас в России труда Пьера Сильвена Марешаля, одного из ближайших соратников деятеля французской революции Гракха Бабефа, организатора знаменитого «Заговора равных».

Под видом описания путешествия Пифагора в книге изложены запретные положения учения Бабефа—ненависть к тиранам и тирании, проповедь общности имуществ, отрицание частной собственности.

В фигуре Пифагора легко угадывается портрет самого Гракха Бабефа.

Я не рассказал любопытнейшей истории этой книги потому, что это сделал гораздо лучше меня проф. Ю. Г. Оксман, долго и внимательно изучавший находящийся у меня экземпляр. В своей статье «Из истории агитационно-пропагандистской литературы 20-х годов XIX века» (в сборнике «Очерки из истории движения декабристов», М., 1954) он написал об этой книге весьма подробно.

Мне попалась в руки и другая редчайшая книга XVIII века, требующая самого пристального внимания.

Книга эта называется «Пригожая повариха, или Похождения развратной женщины». Автор ее Михаил Чулков – издатель сатирических журналов, соперничавших с новиковскими «Трутнем» и «Живописцем», один из первых русских этнографов, собирателей песен и сказок. О Михаиле Чулкове (и Василии Левшине) написал подробное исследование Виктор Шкловский29.

«Пригожая повариха» (издана в 1770 году, в Спб.) – это русский роман, написанный в жанре т. н. «плутовских романов». Роман остался незаконченным, и есть основания полагать, что в образе купеческой жены, любящей сочинительствовать (одна из героинь романа),– подразумевалась сама «матушка-государыня» Екатерина II. И книга эта, и автор ее Михаил Чулков также заслуживают подробного рассказа.

Великий полководец А. В. Суворов говаривал, что «Пригожая повариха» – его любимая книга. Этим он вовсе не пытался ознакомить окружающих с его собственным литературным вкусом, а намекал на свое согласие с автором романа, нарисовавшего «матушку-государыню» в самом неприглядном виде.

Весьма часто этого своеобразного «подтекста» в высказываниях и поведении великих людей не замечали, или не хотели замечать их позднейшие биографы.

Так, среди многочисленных анекдотов об И. А. Крылове, существуют воспоминания о нем библиографа И. П. Быстрова, лично знавшего великого баснописца. И. П. Быстрое рассказывает, например, что «Иван Андреевич любил читать романы в старинных переплетах и, чем роман глупее, тем он больше нравился нашему поэту»30.