Текст книги "Огненная судьба. Повесть о Сергее Лазо"

Автор книги: Николай Кузьмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Он степенно опустился на табуретку и, выставив бороду, стал ждать. Ильюхов и Петро переглянулись. А ведь толковое слово сказал старик!

– А что, если я скажу? – спросил охотник Сима. – Нам не надо допускать сюда ни офицеров, ни япошек. Конечно, если мы каждый у своего двора будем стоять, они придут. Но мы же им войну должны устроить! А раз так, всем миром и подняться. Пишите меня тоже в партизаны!

За столом с пальмой Ильюхов совал Тимоше лист бумаги и тыкал в него пальцем.

– Тихо, товарищи! Запись по порядку. Пусть каждый называет громко.

Дед Кавалеров, не вставая с места, поднял костыль.

– Тимофей, пиши тогда от меня еще одного коня. Больше нечего.

Свесив волосы, Тимоша ловко вертел карандашом по бумаге. К нему лезли со всех сторон.

– От меня записывай двух коней. Одного под верх, другого в обоз.

– И от меня одного…

– А хлебом берете? Тогда пиши…

– А где богатые? Куда они все заховались? Позвать! Пускай тоже пороются в амбарах.

– Ти-ше!.. С богатыми, товарищи, особь статья. С ними будет разговор другой. Указом!

– Вот это правильно!

Приехавшие с Ильюховым отозвали Петра в сторону. По всей округе запись в дружины прошла так же дружно, как и здесь. Настала пора бросить призыв и в другие районы Приморья. У Ильюхова был набросан текст обращения.

– Тимофей тебе сейчас объявит слово, ты прочитай-ка все народу. Пускай послушает.

– Может, назовемся так: «Комитет сопротивления»? – предложил Ильюхов.

– А что? Подходит, – согласился Петро. – В самую точку!

Ильюхов, расправив лист бумаги, приготовился читать воззвание.

«Империалисты напали на нашу Родину… Они нарушили наш мирный труд и начали войну против народа. Мы принимаем вызов… и поднимаемся на вооруженную борьбу… Мы будем биться с врагами нашими не на жизнь, а на смерть, до победного конца. Призываем всех последовать нашему примеру! Смерть контрреволюции! К оружию, товарищи!»

Огонь восстания, затеплившийся в нескольких деревнях, стал подобен таежному пожару. Во все концы Приморья поскакали нарочные с призывом. Старые солдаты доставали припрятанное до поры до времени оружие, привезенное прошедшим летом с Даурского, Уссурийского и Гродековского фронтов. Командующим партизанскими силами стал Ильюхов.

Человек военный, Ильюхов прекрасно понимал, какая длительная и ожесточенная предстоит борьба. Против восставших уже в самые ближайшие дни двинутся силы Колчака и интервентов. Недаром в мятежных деревнях стали появляться разъезды колчаковской милиции, пытаясь арестовать активистов.

В декабре Ильюхов провел в деревне Фроловке совещание командиров боевых дружин. Удалось договориться о самом главном. Поскольку силы восставших разрозненны (каждый держится за свою деревню), нападать на врага только мелкими группами, избегая открытого боя. Но, действуя методами партизанства, во всех без исключения дружинах соблюдать порядки Красной Армии. Анархистские замашки следовало вырывать с корнем.

Район восстания, где зародился «Комитет сопротивления», готовился к затяжной войне. Спешно организовывалось снабжение, создавалась санитарная служба. Богатые хозяйства облагались налогом. На семью оставлялось по две лошади, остальные конфисковывались. На прокорм бойцы дружин распределялись по избам. Зажиточным дворам доставалось вдвое больше постояльцев. Первыми же декретами запрещалась сдача земли в аренду. «Те, кто сдают землю, объявляются эксплуататорами и будут караться». Корейское население русских деревень впервые в истории наделялось землей бесплатно.

О «Комитете сопротивления» узнали во Владивостоке. На нелегальном собрании партактива города разгорелась ожесточенная дискуссия. Большевики решительно высказались за всемерную поддержку народного восстания. Им возражали эсеры, меньшевики. Все же большевики одержали верх и постановили создать при комитете военный отдел. Тогда те тайно отправили во Фроловку своего представителя. Он встретился с Николаем Ильюховым и удивил его с первых же слов, принявшись доказывать, что вооруженное восстание заведомо обречено на сокрушительный разгром. Он советовал дождаться момента, когда обострятся противоречия между интервентами. Боевые дружины он рекомендовал распустить, оружие спрятать. Слушая его, Ильюхов вспоминал радостную атмосферу сходок в деревне, запись добровольцев, пожертвования хлебом и лошадьми и потихоньку закипал. И это говорит представитель пролетарского города! Хорошенькую же помощь он принес! Что же, если город отказывается поддержать восставших – плевать, справимся сами. Он так и высказался. Представитель, обидевшись, уехал.

В Светлоярском Совете, узнав о разговоре Ильюхова с владивостокским гостем, пришли в уныние.

– Нейтралитет, – продолжал настаивать Тимоша. – Я говорил и говорю: поголовный нейтралитет! А если что, мы смело обратимся к консулам. Цивилизованные нации. Пускай только посмеют! На веки вечные покроют себя позором презрения. От них отворотится весь культурный мир.

– Испугаешь их позором! – поддел председателя Петро. – На станции Кангауз, говорят, трех стариков выпороли шомполами. Чуешь: стариков! Где это видано?

Повисло тяжелое молчание.

– Своей головой нам не рассудить, – высказался Влас. – Надо пробиваться к Лазо. Предлагаю послать вот Фалалеева. Пускай что хочет делает, а пробьется…

– Я, например, согласный, – произнес Фалалеев.

– Обсказать ему надо все до капельки, – принялся наставлять Влас. – Пускай он кому надо мозги как следует прочистит. Не в бирюльки ведь играем – за оружие схватились!

Проводив Фалалеева, светлоярцы стали ждать. Вскоре подтвердился слух о карателях. Отряд во главе с генералом Смирновым неторопливо двигался по деревням и наводил расправу. Что было делать? От Фалалеева не было ни слуху ни духу. Неужели он так и не нашел Лазо? Решили времени не терять и снарядить гонцов в деревню Казанку – договориться о совместных действиях. Может быть, каратели, узнав о приготовлениях мятежных деревень, не осмелятся забираться в такую глушь. Отряд генерала Смирнова действовал в основном поблизости от линии железной дороги. Ну а если все же сунутся, приготовить им засаду в «Дарданеллах» и проучить, дав настоящий бой.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Одряхлевший паровозишко пыхтел, пуская в обе стороны по земле длинные усы белесого пара. Изнемогая, он подтащил к вокзалу длинный разнокалиберный состав и утомленно замер и утих. Несколько классных вагонов оказались как раз напротив дверей ресторана. Пассажиры, ежась от мороза, расслабленными от долгого сидения ногами спешили, в тепло и уют, за столики с белыми скатертями. В оживленной группе калмыковских офицеров кто-то плотоядно крякнул и потер ладони. Все засмеялись и ускорили шаги. Швейцар в позументах уже гостеприимно распахивал навстречу двери.

За классными вагонами тянулся хвост теплушек. Самые последние остановились за пределами вокзала. Поехали вбок двери величиною в полстены, на снег посыпался народ с узлами и котомками, женщины сверху подавали мужьям детишек, уверченных так, что не видно и носов.

Завизжав по желобу, тронулась дверь в хвостовой теплушке. В щель пыхнуло спертое тепло, наружу высунулась голова китайца и быстро скрылась. Гомоня и переталкиваясь, стали брякаться на снег китайские переселенцы. Свалив в большую кучу свое убогое добришко, они сбились овечьим стадом и оглядывались по сторонам.

Спрыгнув из теплушки, Сергей повернулся и принял на руки Ольгу. Она с наслаждением набрала полную грудь воздуха. Какая сладость! Пока она понемногу приходила в себя, Сергей незаметно осматривался. Ну вот, до Хабаровска удалось добраться вполне благополучно. А дальше как? Они с Ольгой пробирались во Владивосток. Там пролетарский центр, там сильная организация, там товарищи. Оба не сомневались, что пути к подпольщикам найдутся. Главное добраться.

– Может быть, пойдем? – тихонько предложил Сергей.

Не выпуская руки мужа, Ольга оглядела приземистое здание вокзала, осыпанные снегом деревья, белесое небо над головой. Солнце светило сбоку, бросая длинные тени деревьев на перрон. Китайские переселенцы, кутаясь в тряпье, посматривали на двоих русских и о чем-то негромко переговаривались. Глаза их блестели нестерпимым любопытством. За всю дорогу они так и не могли понять, с какой стати этим русским понадобилось мучиться в битком набитой теплушке, а не ехать в нормальном классном вагоне… С открытой улыбкой Ольга покивала своим попутчикам. Жаль, не знает ни слова по-китайски. Их следовало поблагодарить за помощь, за спасение. Не возьми их китайцы в свою теплушку, пришлось бы худо. А с ними доехали отлично, без всяких приключений. На станциях колчаковские офицеры, едва лишь отодвигали дверь, плевались от чесночного духа и спешили отойти подальше.

Расставшись осенью, они долго не имели друг о друге никаких вестей. Потом Сергею сообщили, что Ольга арестована, в тюрьме. Он заволновался. Ольга ждала ребенка, и вдруг тюрьма, гнусная камера, допросы, может быть, даже пытки. Затем в самую душу ударило известие, что Ольгу вместе с группой арестованных партизан расстреляли. Он почернел, осунулся, пропал его обычно ровный и веселый нрав. И вдруг на станции Рухлово нежданная-негаданная встреча. Жива! От радости он даже онемел. Но в тюрьме Ольге все же побывать пришлось. Попалась глупо: зашла на маленький таежный прииск, и там ее узнал кто-то из старателей. В Рухловской тюрьме ее с группой арестованных партизан должны были передать японцам. К счастью, накануне передачи арестованных японцам дурак-следователь поверил сохранившейся справке, что она является вольнослушателем Томского университета. На следующий же день начальство хватилось, ее принялись искать, но она поспешила скрыться, замести следы… Кочевая жизнь измучила ее, она решила устроиться в городе. Но в Хабаровске, рассказывали, уж очень строг режим. Хватают по малейшему подозрению. Оставались Благовещенск, Никольск-Уссурийский, Владивосток… И вот неожиданная встреча с мужем! Теперь уж они будут вместе. Владивостокская организация как будто понемногу оправляется от поражения, вызванного арестом чуть ли не всего состава Совета.

Приехав в многолюдный Владивосток, они убедились, что выбор сделан правильный. На руках у них имелись надежно сделанные документы безработных железнодорожников. Все же из предосторожности они, покинув вокзал, избегали центральных улиц. Устроиться на жилье удалось в Голубиной пади, сначала в какой-то сараюшке, а затем и в небольшой комнатке у врача. Хозяин квартиры, озлобленный человек, когда-то был владельцем доходного имения на Урале. «Сочувствуя» его потере, Сергей рассказал об имении матери в Бессарабии и полностью завоевал его доверие.

Связь с подпольем удалось установить через Меркулова, живущего на Первой речке. Первой к молодым супругам пришла Мария Сахьянова. Эту девушку Сергей встретил осенью 1917 года в Иркутске на I Общесибирском съезде Советов. Это было еще до знаменитого иркутского мятежа белогвардейцев.

Мария Сахьянова с первого взгляда поняла состояние Ольги и Сергея. Ее лицо осветилось сочувственной улыбкой. Она утешила их, сказав, что подпольная организация жива и действует, многие товарищи спаслись, большая группа сейчас живет на зимовье в Лузинском ущелье. На днях туда отправится доверенный человек, он передаст, что Лазо жив и объявился во Владивостоке. Отпускать гостью не хотелось, хотя час был уже поздний. Сергей поинтересовался, хороши ли в городе библиотеки. У него заготовлен целый список книг, которые хотелось бы достать. Сидеть без дела невозможно! Мария заявила, что библиотеки здесь отличные. Правда, чтобы записаться туда, требуется документ с места работы.

– Но я поговорю с тетей Марусей, Она все устроит.

Тетей Марусей владивостокские подпольщики называли Марию Владимировну Сибирцеву, мать Всеволода и Игоря. Эта мужественная женщина вместе с сыновьями давно работала в большевистской организации, выполняла ответственные задания по связи.

На прощание Мария о чем-то потихоньку переговорила с Ольгой, вдруг прыснула со смеху, смутилась и ушла.

– Славная, – так определила ее Ольга.

С помощью Марии Сахьяновой Ольге удалось устроиться работать на таможню клеить бандероли на папиросные коробки.

При всей надежности квартиры, приходилось быть предельно осторожным. За поимку бывшего командующего Забайкальским фронтом в газетах обещалась большая награда. Прожив несколько месяцев в тайге, Сергей сбил контрразведчиков со следа. Но они, видимо, догадывались, что рано или поздно Лазо должен появиться в городе. Где? В каком обличье? Ищейки, конечно, понимали, что имеют дело с опытным и осторожным конспиратором.

Утром Ольга уходила на таможню, Сергей садился за стол, обкладывался книгами. На улице он совсем не появлялся. Чтобы не вызвать подозрения хозяина квартиры, он объяснил, что не может найти подходящей должности и вынужден помогать жене, выполняя частные заказы на чертежные работы.

Через проверенных людей он держал связь с товарищами по подполью, узнавая от них обо всем, что происходит на территории Приморья.

Сучанская долина задавала тон народной борьбе за Советы. Богатые деревни Осиновка, Кремово, Виноградовка, Анучино объявили нейтралитет, однако беднота ломала их сопротивление и раздувала пламя восстания. Следом за сучанцами поднималось население Майхинской и Цемухинской долин. На сходках в деревнях старики называли врагов супостатами и по древнему обычаю благословляли сыновей на священную войну. Во Владивосток передали листочек, исписанный корявым почерком: клятву партизан.

«Перед лицом народа, во имя Советской Родины клянемся на верность власти Советов, обязуемся драться за дело народа, не щадя своей жизни, до полной победы над внешним и внутренним врагом. Клянемся хранить воинскую революционную дисциплину как зеницу своего ока. Да здравствует мировая пролетарская революция!»

Интервенты спланировали гигантскую операцию по разгрому партизан Сучанской долины. В бухту Находка отправился целый караван из 14 американских, английских и японских судов с десантом. Сергей Лазо оценил замысел врага: пока белогвардейские каратели орудуют вдоль линии железной дороги, войска интервентов высадятся на побережье и ворвутся в верховья Сучанской долины. Партизанские отряды мятежного района окажутся в мешке.

О нависшей опасности в Сучанскую долину было отправлено шифрованное сообщение. Партизанское командование получило возможность подготовиться к встрече интервентов.

Предупреждение о вражеском десанте пришло к партизанскому командованию вовремя. Связь между Владивостоком и районами Сучанской долины работала надежно. В бухте Находка, на побережье, грянул настоящий бой. Партизаны, оставив обозы и даже вещевые мешки, налегке совершили быстрый марш-бросок и загодя заняли выгодные позиции. Едва шлюпки с солдатней приблизились к берегу, раздалась команда: «Огонь!» Шлюпки в панике повернули обратно. И тут партизанское командование снова показало свою зрелость: ожидая ожесточенного обстрела корабельной артиллерии, оно отвело своих бойцов с позиций. Враг обрушил на опустевший берег бешеный огонь орудий главного калибра. Взлетали камни скал, валились сосны. Наконец шлюпки снова стали приближаться. И снова их встретил плотный и убийственный огонь потомственных охотников.

Конечно, силы были неравны, и десанту в конце концов удалось закрепиться на отвоеванном плацдарме. Но каких жертв это ему стоило!

Следующее сражение партизаны дали интервентам под деревушкой Перетино. Узнавая детали этого боя, Сергей Георгиевич приходил в восхищение. Не просто толково и грамотно – по всем правилам военного искусства. И действовал не генерал и даже не старший офицер, а всего лишь бывший школьный учитель, прапорщик ускоренного выпуска Николай Ильюхов. Молодец!

Колчаковский генерал Иванов-Ринов направил в восставшие районы несколько карательных отрядов. Началась свирепая расправа с мирным населением.

Мария Сахьянова однажды пришла в домик врача взволнованная. Сергей Лазо такой ее еще не видел.

– Маша, на вас лица нет. Что случилось?

Из Ольгинского уезда во Владивосток, сквозь оцепление карателей, удалось пробраться представителям разгромленных деревень. Они хотят встретиться с кем-нибудь из консулов и вручить протест. Пусть весь мир узнает, что творят озверелые каратели!

От рассказов очевидцев дыбом вставали волосы.

Каратели, узнав об успехе интервентов на побережье, отважились вступить в самые глухие районы. В деревне Светлый яр сельсоветчики объявили осадное положение и послали гонцов в Казанку. Объединив силы, можно было задержать белогвардейцев на дальних подходах. Казанцы сообщили, что дружина у них уже готова. В ночь для соединения со светлоярцами выступит несколько подвод. До наступления рассвета необходимо занять перевал. Позиция прекрасная, обоз карателей попадет под перекрестный огонь.

Рано опустились сумерки, дым из труб потянулся в чистое, безоблачное небо. Долго тлела полоска зимнего заката. Мороз словно осатанел. До самой полночи деревня гомонила, снаряжала партизан. Наконец лошади тронулись, завизжали полозья. Отряд потянулся за околицу. Через два часа пути должны были встретиться с казанскими – так договорились.

Недолго висела над лесной дорогой узкая краюшка молодого месяца. Фыркали лошади, иногда звякало оружие. Время от времени люди соскакивали с саней и, согреваясь, припускали наперегонки.

В том месте, где ожидалась встреча с казанскою дружиной, обоз остановили двое верховых. Они ошарашили, светлоярцев новостью: казанские, испугавшись, что каратели сожгут дома, решили не воевать, а послать к генералу Смирнову делегатов – попробовать договориться миром. Влас мрачно выругался. У казанских всегда было семь пятниц на неделе! За каким чертом тогда затевали? Он всей горстью взял себя за подбородок и задумался. Положеньице! Ни в какие мирные переговоры с карательным отрядом он не верил. Подошел расстроенный Петр.

– Чего-то мы, значит, недодумали, если они – на попятный. Что делать будем? Деревню оставлять нельзя. Но и дожидаться – тоже, знаешь…

– Одна надежда остается – «Дарданелл». Маловато нас, правда, но… Надо послать кого-то к Ильюхову. Пусть знает.

Курмышкин топтался рядом, неповоротливый, в теплейшей меховой дохе. Громадная шапка вровень с плечами, рукавицы – каждая по собаке.

– А может, замиримся? – предложил он. На него накинулся Фалалеев.

– Ступай назад! Говорил же отдай ружье глухому. У нас каждый человек на счету… Иди, скажи там Тимофею: если что, пусть нашим бабам помогает. Ребятишки же у каждого!

Отправившись разыскивать Лазо, Фалалеев вскоре вернулся в деревню в самом мрачном настроении. «Нашел?» – спросили его. В ответ Фалалеев разразился бранью. Самого Лазо ему повидать так и не удалось: опоздал. По рассказам знающих людей, Лазо сейчас находился во Владивостоке. Но не только неудача встревожила Фалалеева. Он узнал, как свирепствуют в деревнях каратели. Никаких переговоров они не признают, спрашивают плату только кровью. «Нам не бронепоезда надо бояться, – заявил Фалалеев в Совете. – Колчаки, если придут, пострашней любого бронепоезда!»

Еще затемно светлоярцы приготовили засаду в «Дарданелле», Фалалеев не переставал пушить казанцев. Надо же, как подвели! На рассвете из Казанки показалась целая процессия. Охотник Сима пригляделся и доложил: бабы, посланцами. Уговаривая соседей не затевать войны, они передали листок с письмом: «Братья, русские люди! Вы подняли оружие против богом узаконенной власти…» Фалалеев, ругаясь, принялся топтать письмо, а охотник Сима, шмыгая покрасневшим на морозе носиком, заявил:

– Вы, бабоньки, больше к нам с такими молитвами не ходите. Оборони бог! Вы бы лучше нам по обоймочке патронов принесли.

Утренняя заря багровым заревом окрасила половину небосклона. Сосны, подпирая небо, стояли не шелохнувшись. Время от времени с веток, отягченных снегом, сыпалась белая кисея. В деревне, слышно было, начинался день.

– Ах ты язва! – вдруг выругался Сима и лихорадочно передернул затвор берданки.

Зоркий глаз охотника засек двоих человек, пробирающихся берегом речки. В тишине зимнего леса треснул выстрел. Один опрокинулся и замер на снегу, другой брякнулся на живот, уполз за камень. Сима настороженно вел ствол, карауля момент. Снова пыхнул дымок, видно было, как пуля ударила в валун и высекла искру. Мимо! Человек юркнул за выступ скалы и исчез с глаз.

Подобрав убитого, партизаны удивились: Кирьяк, работник Паршиных.

– Другой-то Мишка был, – объяснил Сима. – Ушел, варнак! Это они к генералу пробирались, предупредить. Плохо, мужики, Мишка теперь все расскажет.

Предупрежденные каратели избежали засады. После короткого боя, завязавшегося на околице, отряд Смирнова вступил в деревню. В школу, где последнее время помещался Совет, согнали всех жителей, оставшихся в деревне. Генерал Смирнов, похлопывая стеком по голенищу, потребовал немедленной выдачи уцелевших членов боевой дружины. Крестьяне молчали. К генералу сунулся было Паршин, но тот сделал ему знак молчать. Высмотрев в угрюмо стоявшей толпе величественного старика Кавалерова, генерал поманил его стеком.

– Ближе, ближе… Ну-с, теперь отвечай. За какую власть стоишь?

И дед Кавалеров с достоинством ответил:

– Как народ, так и я. Против народа я не ходок.

– Ах ты, старая сволочь! – генерал наотмашь хлестнул старика по лицу. – Расстрелять!

Толпа обмерла. Неужели? Солдаты подхватили старика и поволокли из школы. Упал костыль. Дед едва успел сказать: «Прощайте, мужики». Возле крылечка грохнул залп.

– Тэ-эк-с, – с удовлетворением проговорил генерал, довольный неожиданным эффектом. – А теперь подайте-ка нам того негодяя. Капитан, где вы там?

Невысокого роста капитан с двумя солдатами втащили из сеней раненого партизана. Это был Влас, зять Сивухиных. Он с трудом держался на ногах. Голова его была обмотана окровавленной тряпкой.

– Партизан? – крикнул генерал.

Смерив генерала с головы до ног, Влас вдруг усмехнулся.

– Не совсем так, ваше превосходительство. Сначала я большевик, а уж потом партизан. Так будет точнее.

Дерзкий ответ бывшего солдата привел генерала в бешенство. Но он сдержал себя и слащаво, издеваясь, проговорил:

– Тогда сделаем так, голубчик. Сначала из тебя выбьют партизанство шомполами, а потом… Впрочем, сначала шомпола. Капитан, а ну-ка!

Раненого бросили на лавку, двое казаков сели ему на голову и на ноги, а двое принялись орудовать шомполами. Палачи действовали остервенело. Брызгала кровь, кожа летела клочьями. Бедная Клава, жена Власа, свалилась на пол без памяти.

– Тэк-с, довольно. Жив еще? Прекрасно. За партизанство он получил. А вот за большевизм… Капитан, вы меня поняли? Приступайте.

На лице капитана выражалась повседневная скука Он вытащил шашку из ножен и равнодушно попробовал острие пальцем. Через минуту человек лежал в луже крови.

В толпе раздались взвизги, какая-то женщина, закрывая глаза ребенку, выбралась из школы и побежала прочь.

– Следующего! – распорядился генерал. Втолкнули Тимошу со связанными за спиной руками.

Генерал, закуривая, насмешливо глянул на него.

– А, нейтралитет!

Образовалось и не спешило растекаться облако душистого дыма. Генерал, покуривая, наслаждался обреченностью жертвы.

У Паршиных, отца и сына, были бледные, обморочные лица. Ни тот ни другой такой свирепости не ждали. Ну, арестуй, ну, постращай, ну, выпори как следует в конце концов, а ведь это же страх божий! На кровь, на изрубленного Власа они старались не глядеть.

Поколебавшись, Мишка Паршин униженно обратился к капитану, проговорил что-то ему на ухо. Тот сначала не понял, потом равнодушно кивнул на дверь в сени. Мишка обрадованно выскочил и скоро вернулся, вытирая губы и хрустя огурцом. У конвойных солдат ему удалось разжиться стаканом самогона. Глаза Мишки заблестели, он ободрился, боязнь и тошнота пропали.

Без очков Тимоша близоруко щурился на Паршиных и с поздним сожалением покачивал своей ученой головой. Сколько раз Петро Сивухин предлагал «прижать паразитов к ногтю»! Не слушал, никого не слушал. Одним только налогом и допек. Дрянь людишки оказались, об таких неохота и сапог вытирать… И еще вспомнился Тимоше пророческий страх Лукерьи. Узнав о карательном отряде, она схватилась за щеки и помертвела. Ох, недаром всю неделю собака ямы рыла да самовар шумел на разные голоса!

Мишка Паршин снова принялся что-то шептать вытиравшему клинок капитану, тот его с недовольным видом отстранил. Он следил за генералом, ожидая приказаний.

– Ну-с, – произнес генерал, играя голосом, – служить верой и правдой намерен?

Тимоша выпрямился, расправил плечи.

– А сколько времени служить?

Усмехнувшись, генерал пустил густой клуб дыма.

– А тебе что – некогда?

И тогда Тимоша, сознавая, что ему представился последний случай как-то загладить свою вину перед убитыми в бою и зарубленными, замученными мужиками, громко и отчетливо проговорил:

– Боюсь, твое благородие или там превосходительство, что не успею послужить. Придут наши и живо вам дух вышибут!

Не дожидаясь приказаний, капитан деловито отстранил Мишку и подступил к арестованному. Достав нож, он неторопливо разобрал на его лице свесившиеся волосы. Лоб Тимоши оказался необыкновенно белым, чистым. Несколькими взмахами возка капитан начертил на лбу председателя небрежную пятиугольную звезду. Кровь полилась Тимоше на глаза.

Весь день, едва его связали, он испытывал постоянную боль и все силы употреблял на то, чтобы не показать своих мучений. Его терпение разозлило истязателей, и в этом Тимоша нашел неожиданное удовлетворение. С того момента, когда он догадался об исходе своей судьбы, он неузнаваемо преобразился.

– Ты зверь зоологический, а не человек! Зверь! – из последних сил выкрикнул Тимоша курившему генералу.

Пьяненький Мишка Паршин возмущенно всплеснул руками от такого нахальства. Ну не блажной? Не понимает, что ли, на кого он горло-то дерет?

Не переставая курить, заволакиваясь клубами дыма, генерал прикрыл глаза.

После удара капитана Тимоша упал и стал с усилием приподниматься на руках, обильно поливая кровью грязный затоптанный пол.

– Вот гад, живучий какой! – удивился Мишка. Капитан прикончил умирающего коротким уверенным ударом.

Ночь карательный отряд провел в Светлом яре, а утром выступил на Гордеевку.

Кровавый след оставили каратели в деревнях Казанке, Хмельницкой, Фроловке. Пытки, расстрелы, шомпола… В Хмельницкой в довершение всего солдаты облили керосином всю муку в амбарах.

Имя генерала Смирнова наводило ужас на деревенских жителей. Его именем матери стали пугать детей.

Протест трудящихся Сучанской долины против действий карателей дошел до консулов. Американцы, для отвода глаз, создали специальную комиссию во главе с офицером. Комиссия записала показания свидетелей, сфотографировала жертвы расправы. Американский офицер, вернувшись во Владивосток, заявил генералу Грэвсу, что в дальнейшем отказывается от подобных поручений: картины зверств настолько ужасны для цивилизованного человека, что не исключено, будь на его месте другой офицер, он там же, в Сучанской долине, перешел бы на сторону восставших.

Напрасно карательные экспедиции, устрашая население мятежных деревень, надеялись, что оцепенение от страха останется надолго, навсегда. Однако кровавые расправы убили даже в самых мирных и благонамеренных всякую надежду на «Учредиловку», на справедливость. Ждать от генералов справедливости было напрасно. За справедливость следовало бороться.

В начале марта девятнадцатого года во Фроловке состоялся съезд партизанских командиров. Собралось человек сорок. Забота у собравшихся была одна – наладить организованную борьбу, создать против захватчиков единый фронт. Временный военно-революционный штаб (Ревштаб) Ольгинского уезда был назван партизанским правительством. В нем были отделы: военно-оперативный, связи, снабжения, следственный, финансовый, национальный, печати, административный. Были организованы также госпиталь и трибунал. Командующим партизанскими войсками назначен Николай Ильюхов.

Вскоре после съезда вышел первый номер газеты «Партизанский клич». Пять страничек плохой серой бумаги были отпечатаны на машинке. Стала выходить корейская газета «Наша жизнь».

Забот у партизанского правительства с первого же дня оказалось выше головы. Помимо боевой подготовки войск Ревштаб решил наладить торговлю с Маньчжурией и конечно же подготовиться к весеннему севу. Весна в том году выдалась ранняя, дружная. Снег сошел не только в долинах, но и в тайге, в глубоких падях, на берегах рек. Рабочих рук не хватало, мужское население ушло в отряды. Создалась угроза сокращения посевных площадей. Этого не следовало допускать. Организацией весеннего сева занялась чрезвычайная тройка, назначенная правительством.

«Весна 1919 года – это первая весна нашего восстания за дело Советов. Пусть эта весна будет и первой весной борьбы за партизанский хлеб. Засеем все поля. Создадим запасы хлеба в зоне восстания».

На поля вышли женщины, дети, старики. Чрезвычайная тройка распорядилась отпустить на время сева часть партизан.

Как-то днем, оставшись один, Сергей Георгиевич сидел за столом и штудировал книгу Ичикавы «Этика японцев». Время от времени он открывал записную книжку и вносил туда три-четыре строчки. Сбоку под рукой лежала целая стопа книг – вчера Ольга принесла из библиотеки. Неожиданно стукнула входная дверь. Сергей вскинул голову и обернулся. Кто бы это мог быть? Хозяин? Рановато. Ольга? Тем более рано… Дверь приоткрылась, заглянуло знакомое лицо. Меркулов! Что-то, видимо, случилось. Этот человек зря не придет.

– К вам гости, – объявил Меркулов и быстро огляделся. – Можно?

– Кто?

– Сейчас увидите, – загадочно ответил Меркулов и вышел.

Сергей бросился к окну. Через двор устало шел грузный человек с пышной шевелюрой. По походке, по беспорядочной прическе, по густым усам вразлет Сергей узнал Губельмана. Прошлой весной они встречались на станции Адриановка, перед наступлением на Оловянную.

Губельман приехал комиссаром Владивостокского отряда. С тех пор они не виделись.

Сергей обрадовано бросился навстречу.

– Дядя Володя! Какими судьбами?

Утомленный дорогой, Губельман плюхнулся на табуретку. По его словам, контроль по всей железной дороге немыслимый, документы разглядывают чуть ли не на свет, вяжутся к любому пустяку.

– Ты знаешь, что придумали японцы? Установили вдоль железной дороги нейтральную полосу. Но полоса эта только против нас. Белогвардейская сволочь чувствует себя на этой полосе отлично. Им же обеспечено покровительство японцев! Ну не свинство ли? Придется с ними говорить по-нашему. Не хотят понимать человеческих отношений – пускай пеняют на себя!

У Сергея Лазо от удовольствия морщились губы: Дядя Володя нисколько не изменился, оставался таким же бурным, деятельным, непримиримым.