Текст книги "Преодоление"
Автор книги: Николай Вагнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
Глава двенадцатая
ГОСТЬЯ ИЗ РАЗЪЕЗДА
На другой день Катя не пришла. Не собрались они с Борисом прийти и в субботу. Лена напрасно прождала до позднего вечера; не стала убирать со стола угощение, быстро приготовила постель и легла.
Рано утром ее разбудил звонок. Лена открыла глаза и, не сразу поняв, где она находится, посмотрела на часы. Было ровно восемь. «Петр!» – решила она, набросила на плечи халат, повернула ключ и чуть приоткрыла дверь. В коридоре стояла полная миловидная женщина средних лет в вышедшей из моды шляпке и синем коверкотовом пальто. Ее красивые карие глаза смотрели изучающе, розовое лицо было спокойно.
– Разрешите?
– Вы к кому? – с зародившимся беспокойством спросила Лена.
– К вам. Вас зовут Лена?
– Да. Входите.
Женщина вошла, огляделась, стоя у двери, и снова спросила:
– Вы одна?
– Одна. Садитесь, пожалуйста.
Лена отодвинула от стола стул.
– Неудобно в пальто. Можно, я сниму?
– Конечно. Повесьте вот сюда.
Женщина сняла пальто, повесила его на деревянную вешалку, сняла туфли и прошла к столу. На ней была красная вязаная кофта, надетая на голубое шелковое платье, глубокий вырез которого обрамлял вышитый воротник. По комнате распространился запах морозного утра, перемешанный с ароматом «Красной Москвы».
Еще раз оглядев комнату, женщина сказала мягким, ройным голосом:
– Пусть вас не удивляет мой визит. Сейчас вы все поймете. Надеюсь, поймете и меня, и мое состояние… – Она вынула из рукава носовой платок и, теребя его, продолжила: – Прежде всего познакомимся. Меня зовут Мария Михайловна. Работаю преподавателем в средней школе на Разъезде. Шесть лет назад к нам в поселок приехал Петр Норин. Симпатичный, очень общительный молодой человек. Быстро перезнакомился со всеми, и все его звали к себе, – Женщина помолчала, глубоко вздохнула, и снова зазвучал ее ровный негромкий голос. – Он умел нравиться, умел быть внимательным. У нас с Разъезда мало кто выбирался в город, и тем более в Москву, а Норин постоянно был в командировках. Кому лекарство привезет, кому электробритву. Помню, и мне как-то достал редкую книгу по химии. Сам он жил неустроенно, в переполненной командированными комнате приезжих. Ну вот… То ли надоела ему такая жизнь, то ли у него действительно появилось настоящее чувство, но однажды он пришел ко мне, как бывало, под вечер, и сделал предложение. Я, конечно, растерялась. Вы знаете, я даже и не думала о замужестве. Раз не вышла в молодые годы, так уж решила: проживу одна. Свыклась как-то со своим положением. Да и моложе меня Норин на целых семь лет. Словом, отказала я ему тогда, но он стал приходить чуть ли не каждый день и все с одним и тем же: «Вы одинокая, и я один. Вдвоем по жизни идти веселее». И подруги мои как сговорились: «Не век одной жить. Счастье само в руки идет, а ты раздумываешь!»
Мария Михайловна внимательно посмотрела на Лену и, увидев, как побледнело и напряглось ее лицо, сказала:
– Я понимаю, что этот разговор вам неприятен. Но ни вы, ни я друг перед другом не виноваты. Наберитесь мужества выслушать меня до конца. Мне теперь все равно, а вам это может пригодиться. Переехал Петр ко мне, и зажили мы как супруги. Одно, что не зарегистрировались. Доказал мне муж, что это пустая формальность. Вот сегодня как раз исполняется равно пять лет нашей совместной жизни, и ни разу за это время Петр не повысил на меня голоса. Любил, правда, выпить, но я смотрела на это как-то спокойно. У меня всегда стояла для него в буфете бутылочка. Я ничего для него не жалела. Два костюма купила ему, пальто. Он всегда ходил у меня в свежих сорочках. А кто, вы думаете, заставил его поступить в институт? Он и не думал о высшем образовании, но я его убедила. – Убрав платком слезу, Мария Михайловна вновь тяжело вздохнула. – Может быть, не надо было мне к вам приходить, но я не могла удержаться. Я все еще не могу найти себе места. Ведь он даже словом не обмолвился, что собирается уходить от меня. Вообще ничего не сказал. Собрал вещи и уехал. А потом прислал записочку. Вот. – Она протянула вырванный из блокнота листок.
Лена прочла две короткие фразы, написанные знакомым размашистым почерком: «Спасибо за все! Решил начать новую жизнь. Петр».
– Как все просто! Как просто! И это после того, как пять лет я его кормила, одевала, учила. Поверьте, он ведь ни разу не приносил мне зарплаты. А получал прилично. Как-никак начальником снабжения работал. Я и не требовала, понимала, что командировки всегда связаны с дополнительными расходами. Думала, закончит институт, и тогда нам будет полегче. Но не дождалась. Да и любила я его… А он, как говорится, попользовался всем готовеньким и помакал ручкой.
В комнате наступила тишина. Мария Михайловна прикрыла глаза платком. Лена сидела все в той же позе, как и в начале разговора, – ссутулившись и глядя перед собой широко раскрытыми глазами. Посмотрев на нее, Мария Михайловна протянула пухлую руку и дотронулась до локтя Лены.
– Я не хочу вас успокаивать. Я просто должна была предупредить, чтобы не получилось так же… Что с вами? – испуганно спросила Мария Михайловна, увидев, как перекосилось лицо Лены и задрожали ее губы. – Не надо! Вы… Вы не должны страдать из-за этого человека.
Лена со стоном упала головой на стол, залилась глухим, сдавленным плачем. Мария Михайловна взяла с подоконника графин с водой, налила дрожащей рукой стакан, поднесла его ко рту Лены.
– Выпейте, выпейте глоточек. Успокойтесь, Нельзя же так!
Отодвинув стакан, Лена выпрямилась, посмотрела на Марию Михайловну расширенными, напряженными до боли глазами и тихо, почти шепотом сказала:
– Уходите! Слышите? Я не хочу вас видеть. Не хочу! Понимаете: не хо-чу!..
– Хорошо, хорошо. Я уйду. Но вы, вы должны успокоиться. Вы должны взять себя в руки.
Суетливо надевая шляпку и пальто, поспешно всовывая ноги в разношенные, потерявшие блеск туфли, Мария Михайловна умоляюще и в то же время с тревогой смотрела на Лену.
– Я ухожу. До свидания. Но прошу вас – не надо так убиваться. Не надо. Все это пройдет…
Она не выдержала решительного взгляда Лены, быстро вышла и прихлопнула за собой дверь.
Не видя ничего перед глазами, Лена прошла вокруг стола, со звоном рванула занавеску, висевшую перед нишей, и упала на кровать; долго всхлипывала, вздрагивай плечами, потом утихла и уснула тяжелым, нездоровым сном.
Солнце обошло полнеба и снизилось к крышам домов. Его косые, не дающие тепла лучи назойливо били в глаза. Лена повернулась к стене, поджала колени и снова забылась. Когда она вновь открыла глаза, солнечные лучи перекрестились в углу комнаты и потускнели. Мертвая тишина, казалось, так сдавила виски, что зазвенело в ушах. Лена сжала ладонями голову, села на край тахты, глубоко вздохнула.
Медленно просыпавшаяся память до мельчайших подробностей восстановила начало дня. Лена услышала звонок у двери, увидела спокойное пышное лицо Марии Михайловны, ощутила прикосновение ее пухлой руки. До Лены донесся запах «Красной Москвы». Ей показалось, что он застоялся в комнате и именно поэтому сейчас было так трудно дышать.
Лена поднялась, подошла к окну, повернула шпингалеты. Осенний студеный воздух рванулся в комнату.
Лена старалась отогнать назойливо возникавшие воспоминания о встрече с бывшей женой Норина, но, подобно тяжелому сновидению, они возвращались помимо ее желания. И Лена вынуждена была вновь и вновь с ужасом осознавать, что это не сон, а правда.
Не закрыв окна, Лена подошла к вешалке, надела пальто, вынула ключ, хлопнула дверью и побрела по длинному пустому коридору; постояв в нерешительности в подъезде, посмотрела по сторонам и быстро пошла к центру площади. Здесь все изменилось. Листья молодых берез побили заморозки. Фонтан не работал. В прямоугольном бассейне плавали желтые листья.
Обойдя клумбу, Лена присела на скамью. Солнечные лучи еще золотили края облаков и заливали розовым светом все вокруг. Привалившись к спинке скамьи и запрокинув голову, Лена следила за плывущими облаками, которые бесконечно меняли свои очертания, превращаясь в седобородых глазастых стариков, а затем в сказочных драконов, скачущих всадников или идущих по пустыне верблюдов. Потом облака стали обыкновенными: у Лены не хватало больше воображения. Она вспомнила, как лучше всех угадывала фигурой, возникавшие из облаков, ее мать. Это было очень давно, в долгом, как целая жизнь, детстве. Тогда каждое лето они жили в деревне, на этой же самой реке, только километров на двести ниже по течению.
Минуло почти десять лет с тех пор, как у Лены не стало матери. Отца она не помнила совсем. Теперь из всей родни осталась у нее лишь тетка, престарелая учительница, которая жила в той самой деревне, где прошло детство.
Зябко передернувшись, Лена подняла воротник пальто, огляделась и, к своему неудовольствию, увидела человека по ту сторону клумбы. Он повернулся к ней спиной и, судя по тому, как часто устремлялись вверх клубы дыма, жадно курил. Лена хотела было подняться и уйти, но передумала. Не весь же вечер он будет торчать здесь. И куда ей идти, зачем? Он между тем бросил окурок в урну и направился к скамье. Лена сразу узнала институтского преподавателя Василия Ивановича Кострова. Он попросил разрешения сесть, внимательно посмотрел в лицо Лены.
– Елена Андреевна?!
– Да, это я.
– А что вы тут поделываете?
– Как видите, ничего…
– Плохое настроение?
Лена промолчала, глубоко всунула руки в карманы пальто и приподняла плечи.
– Холодно? – спросил Василий.
– Скоро зима…
– Зима… Никуда от нее не денешься. Но что все-таки с вами?
– Ничего. Просто сижу и дышу воздухом.
– Перезанимались, наверное… Я тоже перезанимался, переработал… Вы знаете, оказывается, не только одна работа определяет нашу жизнь. Мысль, конечно, не новая, но каждому она приходит в свое время. Когда у тебя все хорошо, ты не задумываешься над этой стороной жизни, – словно самому себе говорил Василий. – Встаешь, отправляешься на работу, приходишь домой, читаешь, занимаешься, ложишься спать. Назавтра – все в том же порядке. Но если в механизме личной жизни, именно личной, случится перебой, становится не мил весь белый свет. И кажется тебе, что ты самый одинокий, самый несчастный человек. И никому до тебя нет дела, и никто не поможет…
– Почему вы говорите об этом мне?
– Я говорю безотносительно. Просто подумалось, что вы переживаете какую-то большую неприятность. Иначе бы вы не сидели тут. Одна…
– То же самое я могу подумать о вас.
– Обо мне? С чего это?
– Не покурить лее вы пришли сюда.
– Нет, Елена Андреевна, вы ошиблись. Здесь я совсем не случайно. Всего-навсего жду жену. Видите? Вот билеты в кино. – Он взглянул на часы, и на лице его появилось выражение растерянности. – Да… В кино мы, кажется, опоздали. Уже девять пятнадцать, а сеанс начинается ровно в девять. Ну, ничего…
Лена поднялась.
– Вы уходите?
– Да, замерзла.
– Что же, идемте. Вы живете где-то поблизости?
– В общежитии молодоженов.
– Вот оно что! Между прочим, Петр Иванович Норин – ваш муж?
– Откуда вам это известно?
– Ну, как же! Он неоднократно рассказывал о вас. О Лене Крисановой из управления… Но где же Петр Иванович? Я полагал, что молодожены ни на минуту не разлучаются друг с другом.
– В командировке. До свидания, Василий Иванович. Это мой подъезд.
Не подав ему руки, Лена кивнула и быстро пошла к дому. Василий постоял немного, посмотрел ей вслед. Ему показалось, что в последний момент на глазах у Лены блеснули слезы. «Что же могло с ней стрястись, кто ее обидел? Если Норин в командировке, значит не он». Василию стало жаль Лену, и сколько он ни доказывал себе, что до нее ему нет никакого дела, потребность проявить участие к ней не проходила.
Глава тринадцатая
КАЖДЫЙ ЧАС
В ранний час, расхаживая по дому и неторопливо собираясь на работу, Груздев непременно выбирал минуту, чтобы сесть за свой старомодный письменный стол. Каждый раз, когда он удобно располагался в твердом, тоже старом кресле и закуривал папиросу, од придвигал к себе настольный календарь и разбирал на его листке записи, выведенные его же рукой накануне. Он и без пометок знал, что надо сделать за день, который только начинался, но все-таки по привычке изучал написанное в календаре, вспоминал и представлял во всех подробностях первоочередные дела, продумывал, как способнее справиться с ними. Только в редких случаях перечеркивал Груздев ту или иную запись. Обычно все намеченное он выполнял методично и в той последовательности, какую диктовала обстановка, тратя на это, если была необходимость, весь запас воли и физических сил.
Без пятнадцати восемь Груздев вышел из дому и равно в восемь был в своем служебном кабинете. Окинув взглядом стол с телефонными аппаратами, он извлек неловкими пальцами из верхнего кармана пиджака листок, вырванный из календаря, и включил прямую связь.
Потребность лично переговорить с начальниками управлений он испытывал всегда. Однако устной информации ему тоже всегда недоставало.
Выслушав последнее, короткое, как рапорт, сообщение, Груздев вызывал машину и, как он любил говорить, отправлялся в «круговое путешествие» по объектам стройки. Уже надев пальто, он услышал неожиданный телефонный звонок. Вера Николаевна, жена, бывшая учительница, радостно сказала, что к вечеру у нее «образуется окно» – свободное время. Хочется посмотреть фильм, новый, необыкновенно хороший… Нет, нет, он не может: в восемнадцать ноль-ноль собрание у монтажников.
И снова звонок. На этот раз из райисполкома: знает ли он о заседании постоянно действующей комиссии? Конечно, нет! Почему не предупредили хотя бы за день? Он, Груздев, всей душой за благие дела, но ведь день есть день, – единственный, который прожить надо с предельной пользой и притом, по возможности, лично участвуя во всем, что предстоит сделать.
Можно, конечно, передоверить дела замам, но загодя, тщательно продумав и организовав то, что должен был сделать сам. А как быть теперь? Нет, он не поедет в исполком. Там обойдутся и без него. А здесь?.. Здесь еще не ясно, как кончится история с экономией бетона, полгода назад обоюдно начатая проектировщиками и строителями. Не ясно, почему простаивают монтажники, несмотря на все меры, принятые для работы по твердому графику. И вновь сегодня надо звонить в Москву, выбивать дополнительный металл. Ведь всем должно быть понятно, что арматуры пошло во много раз больше, что без этого невозможно было бы сэкономить столько бетона.
Груздев покачивался всем корпусом при каждом нырке машины, смотрел через ветровое стекло и все перебирал, перебирал в памяти множество неотложных дел, которые приготовил ему наступивший день.
Коростелев, как и следовало ожидать, во время последней поездки в Москву не добился увеличения фондов, зря отбывал там командировочные дни. Пожалуй, полезнее было вместо него послать Норина. Как бы там ни было, он действительно человек дела. С пустыми руками не возвращался никогда.
Но послать Норина в тот раз было нельзя. И тут мысли Груздева перекинулись к случаю с Карачаном, начальником транспортного управления. Пожалуй, не дотянул бы он из-за своей болезни до сего дня, не предложи вовремя Норин свою кровь, группа которой у него единственного из всех доноров-добровольцев подошла Карачану.
Нет, не все в Норине отталкивало. И все-таки Груздев не мот объяснить, почему он ни за что бы не посоветовал Лене Крисановой выходить за Норина замуж. Но советовать теперь уже поздно. А может быть, и получится у них нормальная жизнь. Может быть, Норин преодолеет свои слабости, поймет единственно правильную науку – жить для людей. Но Коростелев…
Последняя встреча с ним оставила неприятный осадок, и это ощущение неприязни к Коростелеву не проходило до сих пор. Ничего не сказать о результатах командировки, даже не позвонить после возвращения из Москвы, а устроить себе, видите ли, банный день!
Наполняющего обязанности главного инженера Груздев застал в длиннополом халате. Он только что вышел из ванной и, промокая махровым полотенцем розовое лицо, пригласил пройти в комнату. Груздев отказался. Он переступил у порога с ноги на ногу, расстегнул пальто и спросил о самом важном, ради чего сделал изрядный крюк на машине и заехал к Коростелеву домой.
– Как фонды на металл? Не привез! – повышая голос, заключил Груздев, увидев разведенные в стороны руки Коростелева, его холеное лицо, вдруг ставшее серьезным и надменным. – Так и знал! Тебя только за смертью посылать и то не скоро дождешься!
– Попрошу изменить тон, – ответил Коростелев. Его побледневшие губы вздрагивали, видно было, что он с трудом подбирает слова. – Я вам не толкач… и не какой-нибудь снабженец. И вообще… – Коростелев повернулся спиной, прошел в комнату, бросил на спинку стула полотенце. Прогромыхав сапогами по коридору и став в дверях комнаты, Груздев уже тут дослушал окончание фразы, которую Коростелев закончил почти истерично, на выкрике: – И вообще, надоела мне ваша стройка, ваши план-задания, фонды, лимиты, ваши близнецы-дома, наконец, с примитивным вьюном на балконах! Все надоело! Хватит!
– Вот это уж точно. Хватит! Довольно ваших услуг, почтеннейший Евгений Евгеньевич. Собственно, ждать вам осталось не долго.
– Знаю! – вызывающе сказал Коростелев, сев в кресло и покачивая ногой. – Все знаю и сожалею, что мне ничего не было известно об этом раньше, до поездки в Москву. Оказывается, вы меня просто-напросто выпихивали с должности. Ну, что же, бог вам судья.
Груздев покрепче натянул кепку на крутой морщинистый лоб, застегнул пальто. Ни говорить с Коростелевым, ни смотреть на него не хотелось. На столе лежал пухлый портфель, рядом с ним возвышалась стопка книг и совсем с краю поблескивала лакировкой коробка конфет, перевязанная золотистой тесьмой. «Вконец раскиселился», – подумал он о Коростелеве и, не попрощавшись, вышел на крыльцо.
Сухая осенняя прохлада пахнула ему в лицо. Все вокруг было залито ярким солнцем. От калитки, по узкой дорожке, заросшей увядшими мальвами, прямо на Груздева шли две молодые женщины. Он приостановился, узнав жену Кострова Любовь Георгиевну и врача из поликлиники Нину; подумал – не обознался ли, но обе они почтительно, уступая дорогу, поздоровались.
– Какими судьбами? – поинтересовался Груздев. – Надеюсь, не к больному?
– Нет, что вы! – рассмеялась Нина. – Просто Евгений Евгеньевич очень интересный, интеллигентный человек. Притом мы просили его выполнить в Москве один маленький заказ.
– Понятно, понятно, – машинально проговорил Груздев и пошел к стоявшей возле забора машине.
О встрече с женщинами, которой вначале Груздев очень удивился, он забыл сразу, а вот ощущение неприятного осадка, вызванного разговором с Коростелевым, все еще держалось где-то в глубине души. И времени с того дня прошло немало, и Коростелев уже давно не работал в управлении, а любое воспоминание о нем по-прежнему раздражало.
… «Газик» противоборствует ветру, торопится, трясется, подпрыгивает, но это не мешает Груздеву думать. Вот вспомнил Веру Николаевну, самого близкого друга. С нею пройдено по жизни тридцать с лишним лет. Не всегда под одной крышей прожиты эти тридцать с лишним лет, но все равно вместе. А разлучали их чаще всего новые стройки. Каждый раз, когда Груздев уезжал, Вера Николаевна на полгода, а то и на год задерживалась на прежнем, обжитом, месте. В молодые годы ее связывала учебная программа – не могла же она уехать, не доведя свои классы до летних каникул. А потом начиналась оздоровительная кампания. В пионерские лагеря Вера Николаевна не ездила, она занималась детскими городскими площадками. Это у нее получалось, не в пример другим воспитателям, хорошо. О детских площадках писали в газетах, опытом Веры Николаевны интересовались представители других городов.
После выхода на пенсию свободного времени у нее не стало вовсе. С утра до поздних сумерек пропадала она на заседаниях в гороно, горкоме комсомола, в горисполкоме, выговаривала там для ребячьих площадок строительные материалы, спортивный инвентарь, всевозможные игры, книги. Весело, шумно жил детский улей Веры Николаевны, и всякий раз ей было жаль оставлять его.
Груздеву стало не по себе: сегодня он как будто бы обидел Веру Николаевну – не согласился пойти в кино. А ведь если не теперь, то когда в другой раз выберутся они? Но мысль эта тотчас ушла.
«Газик» остановился возле железнодорожной колеи, от которой высоко вверх поднимались стальные ноги портального крана. Вдоль колеи громоздились щетинистые кипы арматуры. Около одной из них стояли рабочие с угрюмыми, озабоченными лицами.
Груздев разглядел заместителя начальника цеха Петрова. По его жестам можно было понять, что он недоволен работой. А когда Петров увидел Груздева, заговорил с жаром, ища поддержки:
– Вот посмотрите, Илья Петрович! Они утверждают, что арматура соответствует новой технологии. А я же на глаз вижу – не то! И мерять незачем.
– Да, братцы, слабоваты прутики, да и редковаты, – согласился Груздев, обойдя кран. Он протянул пальцы к арматуре, ощупал ее. – Не такую вроде мы технологию утверждали. Что же это? А? – Он обвел вопросительным взглядом лица рабочих.
Ответил за всех один, самый неказистый, в рыжем от ржавчины ватнике:
– Нам-то что? Мы любое изобразить можем. Как инженеры намозговали, так и мы изготовили. Тютелька в тютельку! Вот. – Он подал замызганный лист картона, с чертежом. – Вот, полюбопытствуйте…
Петров перехватал протянутый Груздеву чертеж, вспылил:
– Сколько можно объяснять – не ту технологию взяли?! Поправки где? Где картонка с поправками?
– Поправки общественного бюро? – уточнил Груздев.
– Вот именно, именно! – восторжествовал Петров. – Сколько тут лучшие головы мараковали!
– Кострова не обошли?
– И Кострова Василия Ивановича приглашали! А как же! Прямо скажу, Илья Петрович, трудно нам все это дается, да и металл на исходе.
– Трудное не есть невозможное, – по-доброму улыбнулся Груздев. – Трудное и труд, дорогой товарищ Петров, от одного корня, между прочим. Согласны? – обратился он к рабочим и, увидев их одобрение, сказал: – По-настоящему работать – это значит так, чтобы трудно было. Поднажать нам всем надо. Немного нам тут осталось всех дел. А где Степаныч? – обратился Груздев к Петрову.
– Пошел к себе. Оперативка сейчас будет.
– Пойду, приму участие в вашей оперативке. Бывайте!
Совсем по-молодому, отстукивая каблуками сапог по гладко выложенной брусчатке, пошел Груздев в кабинет Степаныча – начальника цеха. И твердая уверенность была у него: надо преодолеть и можно преодолеть все. Достаточно перешагнуть еще один год, до весны. А там, после этой, еще не близкой, весны, можно будет двинуть на восток!
Если только оглянуться назад, если только вспомнить, сколько лет прошло с тех пор, как возникла мечта об электрификации всей России! А теперь дороги гидростроителей идут на восток, чтобы объединить все энергетические мощности в единую систему. А маневр этими мощностями между Европой и Азией, где разница во времени суток устраняет совпадение пиковых нагрузок, сулит торжество великого дела. Приблизить это торжество – долг каждого гидростроителя. Об этом он, Груздев, лишний раз напомнит сейчас на оперативке у начальника цеха, а потам, вечером, – на собрании монтажников. Он будет говорить об этом всегда, потому что убежден в великой полезности своего призвания и хочет, чтобы так же, как он, это призвание и долг понимали все. Главное состоит в том, снова подумал Груздев, чтобы с толком, с полной отдачей своих сил прожить этот наступивший день, этот год. Именно в преодолении всего трудного, всего сложного формируется человек таким, каким он должен в конце концов стать, для чего он пожаловал на белый свет. И чем раньше, чем быстрее произойдет становление человека, тем лучше. Ничего не преодолевший в жизни жил ли вообще?..
Кто отдавал труд и всего себя своему времени, тот делал это для всех времен. Так оно и есть, и так было всегда, рассуждал Груздев. Он объездил за день все строительные участки, беседовал со многими десятками людей, выслушивал их просьбы, принимал решения.
Уже затемно возвращаясь от монтажников к себе домой, он почувствовал, как устал. Силы враз оставили его, и тут вспомнилась постоянная просьба Веры Николаевны: береги себя! Груздев представил себе обостренное лицо жены с неизвестно когда появившимися поперечными складками на щеках, худенькие плечи, представил весь ее облик поблекшей, заметно стареющей женщины. Он по-прежнему любил ее, вдруг сдавшую, с пергаментной кожей рук, покоробленных временем; может быть, даже больше, чем молодую, стройную – в дни знакомства и сближения, статную, полнеющую – в годы, определившие их совместную жизнь.
И вновь стало не по себе Груздеву, когда он подумал, что вот сейчас она дама, а он так поздно возвращается к ней. Ведь далеко не всегда была она дома все эти годы. Каждый новый город, который приходилось обживать, задерживал ее. Но они все равно не разлучались. Никогда. Даже в самые трудные, в самые напряженные времена. Возможно, отчасти она стала причиной тому, что постепенно отдалились друзья. Но она не могла вытеснить их собою и не стремилась к этому. Друзья тоже стали общими. Их друзьями. Но очень жаль, признался себе Груздев, что для них и для Веры Николаевны ему редко удается выкроить время.
