Текст книги "Ночные смены"
Автор книги: Николай Вагнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
– Разве вы не знаете своего брата? – заступилась Галина. – Ваш брат – воплощение доброты.
– Да, вообще-то он всегда был лириком, – с улыбкой, бродившей в уголках губ, согласился Владимир. – Но кто его знает, – может быть, его ожесточила война.
– Как раз война и обнаружила в нем лирика. Девушка, наверное, может это подтвердить. – Галина не удостоила Настю взглядом и не оставила ей времени для ответа. – Боюсь, что этим качеством некоторые девушки могут воспользоваться. Как вы считаете, Володя?
– Кто его знает. Я – не лирик, и тут мне судить трудно. Я – суровый реалист. Валентина Михайловна! А где же наше жаркое?
– Где же ему быть? – рассмеялась Валентина Михайловна. – По-моему, в печке. Туда, кажется, мы с вами ставили его.
– По-моему, тоже туда. Но говядина у нас консервированная. Она вполне может испариться.
– Зато картошка настоящая, она должна быть мягкой…
– Вот этого я не учел. Но, чувствую, жаркое наше все равно готово.
Вскоре жаркое, подернутое заманчивой золотистой пленкой, было на столе. По комнате распространился запах мяса, лука и перца.
– Какая вкуснятина! – глядя на Владимира, сказала Галина. – Вы – настоящий кулинар.
– Все комплименты – Валентине Михайловне.
– За что же мне? Не будь ваших консервов – не получилось бы никакого блюда.
– Тогда спасибо командованию! – согласился Владимир. – Притом оно снабдило меня не только закуской. Давайте-ка – за возвращение воина Владимира! – И он налил в рюмки разбавленный спирт.
– Я очень рада, – сказала Галина. – Каждый, возвращающийся оттуда, – это всем нам родной человек. В нем мы видим и тех, кто не вернется никогда, и тех, кто продолжает защищать всех нас. Спасибо вам, Володя!
– Ну, я не заслужил, – со всем убеждением, на какое был способен, возразил Владимир. – Геройских подвигов не совершал и выбыл из строя преждевременно.
– Как вы можете так говорить? – дрогнувшим голосом сказала Валентина Михайловна. – Вы же вернулись из пекла. Вы все время шли по краю могилы. В вас стреляли…
– Что было, то было, не я один, – пробурчал Владимир. – Выпьем за присутствующих. – Он поднял рюмку. – Вы тоже тут не сидели сложа руки. Брата вон еле дождался. На дворе ночь, а он только явился домой. Да и ранение трудовое тоже имеет.
– Как? Алеша ничего не говорил, – удивилась Валентина Михайловна.
– Его же в станок затягивало, – пояснил Владимир. – Могло все кости переломать.
Горячая влага прокатилась в груди Алексея. До поры он ничего не говорил, ел жаркое и словно не замечал никого вокруг. Но вот выпитый спирт затуманил голову, и неожиданно для самого себя он почувствовал удивительную легкость.
– Предлагаю тост за Валентину Михайловну и Галину, – сказал Алексей. – Ты даже не представляешь, Володя, какие это заботливые люди.
– Представляю! Заботу их почувствовал, едва переступил порог. Понимаешь, ничего не дают делать. Хочу налить воды – тащат стакан. Взялся чистить картошку – отобрали. Как только ты с ними уживаешься?
– Потерпите, – с улыбкой сказала Валентина Михайловна, – теперь недолго.
– Как то есть недолго?
– Нашу комнату отремонтировали, и на днях мы будем перебираться.
– Зачем перебираться? – возмутился Владимир. – Вам тут не нравится?
– Ну, что вы, Володя! – ответила Валентина Михайловна. – Как может не нравиться? У нас там, в клубе, пока еще ютится не один десяток семей.
– Так в чем же дело? Не вижу логики.
– Неудобно стеснять. Мы и так бесконечно благодарны Алеше. До сих пор неловко перед ним. Евгений Евстигнеевич рассказывал, как они с Карелиным тогда навалились на Алешу.
– Просто попросили. – Алексей не понимал, зачем затеяла Галина этот разговор.
– А вообще, когда Карелин попросит, – продолжала она, – люди делают все. Удивительный человек! Его просто нельзя не уважать и, прежде всего, потому, что он сам относится к людям с уважением. Он заботится о нас, а мы о нем. Спросишь иногда: как вы все успеваете? А он весело так ответит: вся жизнь в работе, как на флоте. Поворачиваться, говорит, надо, чтобы везде побывать и все решить. Легко с ним людям.
– А чем им теперь поможешь? – отрешенно покачав головой, спросила Валентина Михайловна.
– Пусть и не всегда поможет. Но он умеет слушать людей. Потому, наверное, и в делах цеха разобрался быстро, как будто работает у нас давным-давно. А что, мама, человеческое участие иногда больше всякой помощи. Собственно, это – уже помощь.
– Я вижу, вы восхищены своим парторгом! – сказал Владимир.
– Мы все восхищены. Скажите, Алеша, он достоин восхищения?
Алексей с готовностью подтвердил.
– Ну вот! А вам, Алеша, бесконечное спасибо за то, что выручили нас в очень трудную минуту.
– Ничего не пойму. У вас была трудная минута, а сейчас – легкая? Так, что ли? Слушайте наше с Алексеем решение: никуда вы отсюда не поедете, пока не кончится война. Никто вас не гонит, и мысли об этом не возникает. Согласен? – Владимир посмотрел на Алексея, и на него же пристально уставилась Настя. – Ну вот, видите: младший брат старшему не перечит.
– Я же вам сказала, что Алеша – само воплощение доброты. Но добротой нельзя злоупотреблять.
– Можно подумать, что вам бесконечно намекают на это злоупотребление!
– Нам судить трудно…
– Извините, это уже из области навязчивых идей. Не будем нарушать нашей семейной идиллии. Лучше перейдем к чаепитию с настоящими белыми сухарями и сахаром. Сахар у меня знаете какой? От головы! – Владимир оперся на палку, чтобы встать и принести свой вещмешок, но Галина усадила его на место.
– Я вам помогу.
Она принесла мешок, и Владимир достал из него синеватые куски сахара и ослепительной желтизны сухари крупной резки.
– Вот это таки праздник! – всплеснула руками Валентина Михайловна.
– О такой роскоши мы и думать забыли. Сейчас я принесу самовар. Одну минутку!..
– Зачем вы? Алексей, ты где-то без конца витаешь. Сидишь с девушкой и ноль ей внимания, а Валентину Михайловну заставляешь таскать самовар.
– Валентина Михайловна! – словно очнувшись, сказал Алексей. – Самовар – по моей части. Сидите и не беспокойтесь.
Алексей быстро поднялся и вышел из комнаты.
– Что это с вашим поклонником? – полюбопытствовал Владимир. – Хоть бы вы его растормошили.
– Он просто устал, – сказала Галина. – Работа у него очень тяжелая, а теперь он еще и бригадир.
– Да?! – удивился Владимир и, когда вернулся Алексей с самоваром в руках, спросил: – Ты что же не докладываешь о своем продвижении по службе? Оказывается, ты бригадир! Мо-ло-дец! Узнаю нашу пермяковскую породу.
– Это ты ничего не рассказываешь, как-никак – военный инженер.
– А что инженер? Работа…
– Но у вас орден… – сказала Валентина Михайловна.
– Просто повезло, – ответил Владимир. – Если порассказать, можно подумать, что я вообще родился в рубашке. Взять это же ранение. – Он хлопнул ладонью по колену. – Все началось с ерунды. Когда наступали под. Харьковом, прошли на марше одну деревеньку. А деревни там, если помните, тянутся версты на две, а то и на три. Ну вот, проскочили эту деревню ночью, а домишки как следует не прочесали. И вдруг сообщают: две наши машины с грузом под лед провалились. Как раз на подступах к этой самой деревне. Пошли мы втроем обратно. Идем по деревне, а темень кромешная. Ничего не видать, дорогу угадываем на ощупь. И вдруг из-за хатки – мадьяры. Все в маскхалатах. И я, заметьте, тоже в маскхалате. Окружили нас, автоматы наставили. И смотрю я, что они больше на спутников моих поглядывают. Все внимание – им. Они – в шинелях, приметные. А на меня никто и не смотрит. Только тут я понял. Меня в такой ночи за своего приняли, и сообразить я не успел, как быть, – застучала очередь. Упали мои товарищи на снег, а тут уже и команда строиться. Все мадьяры построились, ну и я к ним примкнул. Куда денешься? Все это за какие-то считанные минуты происходит. Они пошли, и я плетусь в хвосте. Но ведь что-то делать надо! И решил я приотстать. Они идут, а я стою на месте, как вкопанный. Смотрю: двое-трое из них тоже остановились; остальные уходят все дальше. А эти – ко мне. Лопочут чего-то, руками размахивают. Ну, думаю, принимай гостинец! Затрещал мой автомат среди ночи, аж страшно стало и мне, и им. Я – в степь. Бегу и падаю. И снова бегу. А позади – крики, выстрелы. Ну и я тоже палю. Вот вам, думаю, гады, за моих товарищей!
Тут и угодила мне пуля в колено. Провалялся ночь на снегу, утром подобрали меня наши санинструкторы. Поместили в госпиталь в той же деревне. А следующей ночью покатилась наша дивизия назад, да так поспешно, что и госпиталь не успели увезти. Кругом пальба, ну, думаю, пропал. Выполз я во двор, нога волочится, а на улице светло, как днем. Ракеты, трассирующие пули, дома горят. И решил я забраться в морг. Там, в подвале, и пролежал рядом с трупами сутки. И снова в деревню пришли наши. Меня уже без сознания вытащили. Спасибо, что не закопали в братской могиле. А с ногой дело осложнилось. Началось заражение крови. Хирург приказал срочно отправить меня в глубокий тыл. И вот, представляете, ставят носилки вместе со мной в самолет, он взлетает и тут же падает. Все погибли, а я – живой.
– Господи, столько пережить! – вздохнула Валентина Михайловна.
– Это еще не все. На другом самолете меня все же доставили в тыловой госпиталь, куда-то под Ташкент. Жара стояла там градусов сорок. И у меня температура – сорок. И к этому времени вдобавок началось общее заражение крови. Тут уж я окончательно подумал: все, пришел конец. Вернее, не подумал даже. Какие тут думы, когда весь горю, тошнит и жить не хочется. Просто, чувствую, помираю… Скорей бы уж, думаю!
В комнате снова послышался вздох Валентины Михайловны.
– Ну и как потом? – спросила Галина.
– А потом пришел врач, занятный такой толстячок, и говорит мне и моему соседу, который был точно в таком же состоянии, как я. Приказываю, сказал он, каждому из вас выпивать по бутылке водки в день. Сможете – будете жить, не сможете – никакие лекарства вам не помогут. И ушел. Поставил на наши тумбочки две бутылки и ушел.
– И ты выпивал? – спросил Алексей.
– Представь себе, несмотря на пекло, духоту и собственную температуру. Каждый день выпивал по бутылке. А сосед мой не смог. Так он и умер, а я, как видишь…
– Да, действительно, родились вы в рубашке, – сказала Галина. – А тех ваших товарищей жаль.
– Не просто жаль. Все думаю: неужели ничего я не мог тогда сделать для них? И как ни думаю, получается, что не мог. Единственное – не прибегать бы мне к хитрости, а объявиться, чтобы и меня уложила пуля на том месте.
– Она и так тебя уложила, в той же степи, – сказал Алексей.
– Да… – проговорил Владимир. – Вот вам кусочек войны, и не такой уж блистательный.
– И все-таки за что вас наградили орденом? – снова спросила Валентина Михайловна.
– Орденом? Это было раньше. За переправу, наведенную под огнем. Тогда вот тоже повезло. Не могло меня не убить, а вот – сижу с вами. Сейчас, если и захочешь, не вспомнишь всю эту кутерьму. Одно отчетливо стоит перед глазами: небо, синее небо и кучевые облака на нем. Я его увидел после, когда кончили работу. До этого как будто и не было никакого неба над головой. Все, кто уцелел, разбежались вдоль берега, зарылись с головой в песок на дне распадков. Их там оказалось множество. Кустарнички и овражки. Как в колыбели лежишь и на небо смотришь. Сначала, помню, смотрел на него, как на чудо. Ведь – небо перед глазами, огромное, высокое, живое небо. И ты его видишь. Это кажется неправдоподобным после всего того, что творилось там, внизу, на реке, когда крепили понтоны. И вот в этом огромном небе завязался бой. Пока мы строили, только их бомбовозы зависали над нами. Наших – ни единого «ястребка». Запоздали, видно. А только мы кончили, прилетели родные с красными звездами. И началось! Как принялись они гоняться за фашистами, как стали по ним строчить!.. Ну, скажу я вам, вот тут-то и началась новая кутерьма. То они нас бомбили и стреляли по нам, а теперь их начали сбивать, да так дружно, так напористо. Ни за что не отступится наш «ястребок», пока в землю не вгонит фашиста.
– «Яки», наверное, – предположил Алексей.
– И «яки» и «миги». Такого воздушного боя я не видал ни разу. У них тоже истребители появились. И все же у наших упорства больше, да и машины, наверное, лучше. Того и гляди – заходят им в хвост или под брюхо выныривают. А один расстрелял, видно, все патроны и завис у «мессера» на хвосте. Идет за ним след в след, а не стреляет – нечем. Смотрю: еще приблизился, кажется, совсем между ними просвета нет. И вдруг – словно сковырнулся «мессер», клюнул вниз головой и заштопорил, да так быстро, что не поймешь, где у него что. А наш герой летит себе дальше, высоту набирает. Наверное, винтом зацепил слегка и не повредился.
Вот вам еще один эпизод войны, в котором, между прочим, боевой и трудовой подвиг как никогда ярко соединились. На плохих-то самолетах много не насбиваешь.
Владимир поднялся и, опираясь на палку, медленно прошел к этажерке. Там лежало несколько пачек папирос «Красная звезда». Он взял пачку, надорвал уголок, достал папиросу и закурил. Так же медленно, с пачкой в руке, вернулся к столу, положил папиросы перед Алексеем.
– Чего только не бывает на войне, – сказал Владимир. – В обыкновенной жизни и то жди всяких неожиданностей, а там… Вы куда? – обратился он к Насте, увидев, что она вышла из-за стола.
– Уже поздно. Большое спасибо за все.
– Не за что, – буркнул Владимир. – Если считаете, что поздно, значит, надо идти. Силой никого не держим, но и не прогоняем. Ты проводишь? – обратился он к Алексею. – Правильно, нечего девушкам в одиночестве шататься по ночам. Приходите в другой раз. Приятно было познакомиться, – сказал он Насте.
– И мне приятно. Обязательно приду.
Настя, мало говорившая за столом, на улице оживилась.
– Мне очень понравился твой брат. Он совсем не похож на тебя. Серьезный и в то же время внимательный. Сначала я боялась его, но потом поняла, что суровость его напускная.
– Это факт. Владимир всегда был серьезней и умней меня. Голова у него не чета моей.
– Ну, я бы тоже не сказала, что ты какой-нибудь заурядный. Правда, ты, наверное, еще и хитрый. А он – прямой. Или мне кажется?.. Ну, ладно, не серчай. Знаешь, что я тебе скажу! Идем ко мне. А?
– Как же к тебе, когда приехал брат?
– Я не подумала. Слушай, Лешенька, – Настя обеими руками сжала его локоть, чуть-чуть повиснув на нем, – где же все-таки мы будем жить? У тебя приехал брат, да и жилички ваши ничего не решили. А Владимир пригласил их оставаться. Я-то думала, если, допустим, переехать к тебе, мою комнату можно отдать Устинову. У него четверо детей.
– Посмотрим, – сказал Алексей. – Валентина Михайловна и Галина, наверно, уедут. Они все равно чувствуют себя стесненно. Как-никак два посторонних мужика…
– Ай, ладно, не будем ломать голову! Лишь бы все у нас было хорошо!
На трамвае они добрались почти до самого Настиного дома. Алексей посмотрел ей вслед, убедился, что она благополучно перешла пустырь и поднялась на крыльцо. Не торопясь, он вернулся на остановку, дождался трамвая и поехал в центр.
Было около одиннадцати вечера, когда Алексей проходил мимо театрального сквера. По аллеям шел народ, и Алексей понял, что совсем недавно закончился спектакль. Не думая, для чего он это делает, Алексей пошел навстречу людскому потоку и только теперь вспомнил, что Нины в театре нет. Да и не был он готов к разговору с ней. Состояться такой разговор должен, и очень скоро, но не сегодня и не завтра. Слишком сильно еще связывало его чувство к Нине и никак не укладывалась в голове та жизнь, которая теперь ждала его. Свернув на прилегающую к скверу улицу и опять не желая того, Алексей пошел не к дому, а начал спускаться к гостинице, где жила Нина.
Он долго ходил по противоположной стороне. Через большие окна первого этажа снова была видна суетная жизнь актеров. Они оживленно разговаривали, жестикулировали, спешили друг другу навстречу с чайниками, кастрюльками и матрацами. Время от времени взгляд Алексея невольно обращался к шестому этажу, и всякий раз он надеялся в одном из окон увидеть Нину. Но вот один за другим начали гаснуть квадраты окон, и скоро весь шестой этаж превратился в темную глянцевую ленту, сливающуюся с почерневшей от дождей стеной.
Алексей еще раз прошел вдоль гостиницы и резко повернул к дому. В конце квартала, как и в прошлый раз, он увидел одинокую женскую фигуру. Подойдя ближе к углу, Алексей узнал Настю.
Глава двадцатая
А война шла по просторам России; огненный край ее достиг берегов Волги. Именно в эти месяцы и дни в наивысшей мере испытывались стойкость и выносливость бойцов фронта и тыла, весь запас их духовных и физических сил. Там, на обугленной земле, ни на одну ночь не гасли отблески пожарищ и ни на один день не просветлялось небо от черных всплесков дыма. И здесь, в глубинных пространствах страны, под заснеженными крышами цехов, а нередко и под самой землей – тоже клокотало неугасающее пламя, выплавлялся металл, вырубался уголь, добывалась нефть, начинялись фугасами бомбы и снаряды, снаряжались танки и самолеты. Именно теперь поставки тыла и невиданный в истории подвиг солдат решали исход войны, создавая равновесие сил противоборствующих в ней сторон, а потом и – превосходство Красной Армии в воздухе и на земле. Ради этого никто не щадил себя ни на передовой, ни в тылу. Тяжелые времена, когда авиация противника господствовала во всем воздушном пространстве от Северного до Черного морей, стали отодвигаться в прошлое. И уходили эти времена не просто так, сами по себе. Воля тысяч и тысяч рабочих людей, их каждодневные усилия насыщали воздушные силы страны такой боевой техникой, которая превосходила все достижения того времени. Поток боевых машин, начавшийся с первых дней этой зловещей войны, не только не прекращался, а с каждым месяцем нарастал. Эвакуированные заводы с ходу устанавливали и запускали станки, вводили в действие линии сборки. На четырнадцатый день после прибытия последних вагонов с оборудованием выпустил первый истребитель один из крупнейших в стране авиастроительных, заводов.
Истребители «яки», «миги», «лаги» все увереннее настигали фашистских коршунов, заставляли их поворачивать восвояси, к своим черным, ненавистным всему миру гнездам, или, оставляя в небе хвост дыма, врезаться в землю. И конечно, уж ни одна из передовых стран мира не располагала такой уникальной машиной, как бронированный штурмовик Ил-2. Страх смертный наводила на оккупантов огневая мощь этого самолета, а ее живучесть удивляла и вызывала панический ужас даже у самых оголтелых фашистских асов. Конечно, и вели такие машины парни покрепче вражеских асов. Верили они в свой самолет и нередко возвращались на родной аэродром с отбитым оперением, с пробоинами на крыльях, с пулевыми и осколочными шрамами на броне. Самолет не горел, не рассыпался в воздухе, не падал, а выходил победителем из самой сложной обстановки.
Вот какую технику освоил трудовой народ России, и не только освоил, но производил ее все больше, не считаясь с усталостью и лишениями военных лет. Иначе люди поступать не могли и не имели права. Таковы были веление и воля времени.
Вот уже около месяца весь командный состав цеха, где работал Алексей, и немалое число станочников ни на один день не покидали завод. Короткий сон обрывался в тот момент, когда скапливались партии деталей. К станкам вставали все, начиная от рабочих и бригадиров, кончая мастерами. Ни единая деталь не должна была лежать без движения. Каждая из них решала судьбу плана, за цифрами которого стояли реальные единицы вооружения. Их ждал фронт. Ждал в том количестве, которое предусматривал план.
Война людей и война моторов, нередко говаривали тогда, и это было так.
Всю вторую половину дня Алексей простоял за могучим фрезерным станком, ворочал его аршинные рычаги. Мысли одолевали невеселые, и не потому, что работа на этом станке отупляла однообразием: знай гоняй стол с деталью туда-сюда, обдирай грани стыков, и все по одним и тем же размерам, на одной и той же скорости. Настроение омрачали воспоминания о Митрии. Это был его станок, обычно он ворочал изо дня в день неподатливые рукоятки. Кажется, и тепло его рук еще осталось на залосненных рычагах, а самого Митрия – нет. Не просто нет в цехе, а вообще нет среди людей. Дистрофия окончательно подорвала его организм. Не справился Митрии с постоянным недоеданием. Умер он прошлой ночью по дороге домой. Обессилел, присел на ступеньку крыльца возле какого-то дома, да и не поднялся больше, застыл на декабрьском морозе.
Горько было думать теперь о Митрии. Ведь и он, Алексей, тоже когда-то вместе с Чердынцевым посмеивался над его нерасторопностью. А был Митрий человек правильный и честно послужил людям в этой войне. Не одного его унесла война не только там, на поле боя, но и здесь, где не рвутся снаряды, как говаривал сам Митрий. И еще унесет многих, пока буйствует на равнинах, в лесах и на морях, да и потом, когда ее усмирят и когда уйдет она в прошлое.
Война еще будет выбирать свои жертвы, о которых никто теперь и не подозревает, но которые она наметила сейчас. И эти жертвы будут не менее горькими, возможно, и потому, что вокруг расцветет мирная жизнь и не каждый поймет сразу, почему вдруг не стало человека.
Алексей перепачкал маслом всю спецовку и штаны, как это бывало с Митрием. Масла здесь шло много, потому что площадь срезаемого металла была велика и возникало большое трение.
Отфрезеровав все стыки, Алексей протер руки насухо и пошел курить. И в это время вспомнил о Насте. Она сейчас будет собираться домой, а ему по обыкновению оставаться в цехе. Так будет до конца года, пока завод не выполнит план.
Настя пришла радостная. Крупные кольца кудрей, посеребренные кое-где пухом электроновой стружки, непокорно рассыпались, щеки румянились. Такой возбужденной и веселой Алексей ее, пожалуй, никогда и не видел.
– Ты чего это, как медовый пряник, блестишь?
– А может быть, я и в самом деле пряник! Только ты этого никак не поймешь. Пообедаем?
– Пошли! – согласился Алексей.
По дороге в столовую в голосе Насти зазвучали прежние унылые нотки:
– Не везет нам, Лешенька. Ни у меня, ни у тебя не живем. В столовой только и видимся.
– Такое время. Зато поработали дай бог каждому!
– Одной работой и дышим.
– А кто сейчас живет иначе? На что жалуешься? – вспылил Алексей и тут же смягчился: – Между прочим, если дальше так пойдет, и не зарегистрируемся…
– Успеется! – безразлично ответила Настя, убирая сбившиеся на лоб волосы.
Они сели за стол в дальнем углу зала. Настя внимательно посмотрела на Алексея.
– Ты бы лучше подумал о себе. Исхудал весь, лицо серое. – И попросила жалобно: – Съешь, пожалуйста, хлебца с маслом. Кусочек единый. Ради меня. – Она развернула газетный сверток, положила на тарелку Алексея два аккуратных куска хлеба, намазанных белым, как сливки, маслом. – Приезжала мама, привезла молока мороженого и масла. И наказала: прежде всего заботиться о муже. Будешь, говорит, здоров ты – все у нас наладится. Я-то ведь крепкая. За всю жизнь ничем не болела, а вот за тебя боюсь… – Алексей посуровел, и, заметив это, Настя замолчала, лицо ее сделалось беспомощным. – Это масло мы ни у кого не отняли. Мама сама его сбила. Для нас, потому что нам тут тяжело. Зачем же ты отказываешься?
– А Митрию было не тяжело?
– Митрий после ранения. И неприспособленный он.
– И все равно, другие как-то обходятся, – подобрев, сказал Алексей.
– Откуда мы знаем, как другие? Каждый по-своему выкручивается. Кто одежонку лишнюю продаст, у кого родные в деревне живут. То картошечки подбросят, то сальца. Некоторые в городе огороды копают. А у нас с тобой ничегошеньки нет.
– Ну, хорошо, давай пополам.
– Нет, я уже ела. Это тебе. Домой приду – еще могу поесть. А ты остаешься…
– Остаюсь, а надо бы сегодня быть дома. Как раз сегодня Валентина Михайловна и Галина должны переезжать. Надо бы им помочь.
– Переезжать? – В глазах Насти появилось удивление, но ожидаемой радости в них Алексей не увидел. – Все-таки переезжают?..
– Всему приходит конец.
– Для них, наверное, это не так печально. У себя им будет лучше.
– Все может быть. Давай поедим, опять засиделись, как дома.
Они съели по миске мучной болтушки и пошли в цех. Алексей еще немного проводил Настю и, попрощавшись с ней, направился в конторку Круглова.
Здесь заканчивалась разнарядка ночной смены. Алексей протиснулся в дверь и услышал голос Грачева:
– Молниеносная война у гитлеровцев не получилась. Ясно? Наша победа под Сталинградом не только грандиозна сама по себе. Она по-новому, в нашу пользу, повернула ход войны. И мы не можем не гордиться своей причастностью к этой великой победе! Теперь дела пойдут по-другому. И наша Красная Армия, и мы с вами выдержали суровый экзамен, получили закалку в невиданных трудностях. Борьба еще впереди, но теперь даже врагу понятно, что мы победим!
Товарищи! На предприятиях страны началось патриотическое движение за создание сверхплановой боевой техники на личные средства трудящихся. Этот почин уже подхватили многие участки и цехи завода. Дневная смена выдала детали и узлы сверх повышенного задания, и, я думаю, никто из вас не забудет сыновнего долга перед Родиной. Эту ночь, как и прошлую, будут крутиться все станки. На месте заболевших товарищей сегодня будут работать их сменщики, бригадиры, распредмастера и диспетчеры, уже отстоявшие свою вахту днем. Мы не только выполним задание месяца и года, но и дадим моторы сверх установленного плана!..
Каждая обработанная деталь двигалась к слесарям и после зачистки исчезала в моечной машине. Громоздкий агрегат выбрасывал из торца, заслоненного лоскутом прорезиненного брезента, клубы горячего пара, клокотал кипящей моечной смесью и беспрерывно выталкивал на ленту транспортера чистые и сухие части картера. Отсюда они шли на термообработку, анодирование, в лакокраску, затем, отливая темно-зеленым и золотистым цветом, поступали в жаркие сушильные шкафы и уже из них доставлялись на участок сборки.
Круглов, наверное, специально пригласил Алексея проследить этот путь деталей, всем хорошо известный.
Каждый, кто работал в цехе, знал, что происходит с деталями после механической обработки, но далеко не все ощущали то напряжение, которое испытывали в эти дни сборщики. И Алексей своими глазами увидел теперь, как они, стоя по обе стороны длинных столов с мягким покрытием, собирают переднюю, среднюю и заднюю части, быстро стягивая их стыки болтами из нержавеющей стали, образуя картеры, ощеренные двумя рядами круглых проемов под цилиндры.
Картеры напоминали огромные, поблескивающие краской и металлом, фонари. Их бережно устанавливали на электрокары и тотчас увозили на главную сборку. Рабочие, нервно поглядывая на иссякавший запас деталей, принимались за монтаж новых картеров, и было больно смотреть, как они жадно хватали каждую поступающую сюда половинку. И еще обиднее было, когда недоставало то передней, то средней части картера. Эти минуты простоев лучше всяких слов убеждали, как необходимо сейчас бесперебойно обеспечивать сверхплановую сборку.
