Текст книги "Ночные смены"
Автор книги: Николай Вагнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
– Кстати, почему? Почему неплохо и почему одна? – полюбопытствовала Нина.
– Почему? Так сразу не ответишь. Не встретился в нужный момент тот единственный человек, которого я ждала. А идти на компромиссы?.. – Тетя Амалия разложила последние карты и задумалась. – Нет уж, если есть хотя бы одно сомнение, лучше избежать соблазна. Иначе всю жизнь будешь терзаться сознанием, что не с этим человеком суждено быть вместе. Я представляю себе, как это ужасно. Один маленький недостаток, на который поначалу, кажется, не стоит обращать внимания, с годами превратится в зримый изъян. Он повлечет за собой новые печальные открытия, и в конце концов ты поймешь невозможность существования с этим человеком. Уж лучше быть одному, чем постоянно сознавать свою ошибку, от которой никуда нельзя уйти. Вот так… А когда нужный момент прошел, я стала совсем другим человеком. Женщины к сорока годам успевают поумнеть, чего я не сказала бы о мужчинах. Они редко становятся серьезными и в пятьдесят. Само собой разумеется, я говорю не обо всех, и только в одном аспекте. Словом, жизнь прошла не за здорово живешь, но все равно лучше, чем в том варианте, о котором я говорила. Теперь скорее бы перемахнуть за пятьдесят, потому что от сорока до пятидесяти у женщин роковой возраст. Они, опять-таки женщины, устроены сложней, чем мужчины… Что вам сказать, Алексей? – Она зажгла спичку, подвинула Алексею коробку с папиросами. – Если переложить эту карту сюда, что не возбраняется, получится довольно сложное настоящее вашей жизни. А!.. – Тетя Амалия махнула рукой и неожиданно перемешала карты. – Не будем заниматься ерундой. Гадание не получилось. Одно скажу, Алексей: не торопитесь обзаводиться семьей и детьми. Все хорошо вовремя. Давайте лучше перекинемся в дурачка!
– Ну, тетушка! Почему ты все испортила? Алексею же интересно знать, о чем говорит гадание.
– Про себя он и сам все прекрасно знает.
– Но он не знает будущего!
– Милая Нинока, на будущее гадать вредно. Если человек поверит в предсказания, он невольно будет подстраивать под них свою жизнь. Пусть судьба складывается сама по себе. Ты играешь? – спросила она Нину. – Э, да я вижу, ты уже спишь! Устала, детка. Тут устанешь – с утра до ночи на ногах.
Уходить Алексею не хотелось. Он очень хорошо чувствовал себя с Ниной и тетей Амалией. Но было уже около полуночи. Алексей поднялся из-за стола и стал прощаться. Протягивая руку, тетя Амалия спросила, далеко ли ему идти.
– Всего три квартала.
– Но уже ночь. Может быть, заночуете у нас? Мы с Нинушей можем вполне устроиться на одной кровати, благо они широкие.
Алексей заметил чуть смущенный взгляд Нины. Ей тоже не хотелось расставаться с Алексеем, но и предложение тети ставило всех троих в неловкое положение.
– Давай я тебя провожу. До лестницы. Ты должен по-настоящему выспаться.
– Вообще-то конечно, – согласилась тетя Амалия. – До настоящего отдыха всем нам слишком далеко. Приходите, Алексей. Запросто, как домой.
Полутемный коридор был пуст, только в дальнем его конце, возле кадушки с искусственной пальмой, разговаривали высокий юноша с волнистыми длинными волосами и молоденькая горничная.
– Это тоже ваш актер? – спросил Алексей.
– Нет, это художник. Все зовут его Васей, несмотря на то, что ему уже под тридцать.
– Красивый.
– Объективно – да. Мне он кажется женственным. Да ну его! – Нина обхватила Алексея и шла по коридору с ним в ногу, старательно вытягивая подъем и носок. – Так не хочется, чтобы ты уходил, но что тут поделаешь? Только, пожалуйста, не исчезай так надолго. И, если можешь, приходи завтра пораньше. Придешь?
– Конечно, приду. Ты завтра танцуешь?
– Только в половецких. Я буду ждать тебя в половине десятого у служебного входа. Помни, что мне всегда не хватает тебя.
– И мне.
Они остановились у клети неработавшего лифта так, чтобы художник и горничная не видели их.
– Ты знаешь, – зашептала Нина в самое ухо, – мне кажется, что у нас тот самый, как говорила тетушка, нужный момент, когда должен встретиться на пути один-единственный человек. Тот, которого ждешь.
Она подняла глаза, и Алексей увидел в них радость и боль. Нина не таила своего чувства, и от этого Алексею стало так тепло на душе, что он не в силах был найти ответные слова. Он лишь обнял Нину, стараясь передать ей свое волнение. А когда Нина вновь приоткрыла губы, стал целовать ее лицо, не давая говорить.
– Я ждала тебя! Подожди, подожди. Послушай меня. Сначала я не представляла, кого жду, но всегда чувствовала, каким должен быть этот единственный нужный мне человек. Теперь я знаю, что это – ты. Мы не должны, Алешенька, пропустить то, что выпало нам. Ведь это может и не повториться. – Она порывисто и горячо поцеловала Алексея в губы. – Ну вот, а теперь иди. Иди, Алешенька, и помни, что я тебе сказала.
Глава девятнадцатая
На другое утро к станку Алексея пришла Настя. Лицо ее сжалось, стало маленьким.
– Нам нужно поговорить, – жестко произнесла она. Алексей ничего не ответил, только пожал плечами.
– Ты думаешь, я бегаю за тобой ради себя? Нет, дорогой Лешенька, теперь мы отвечаем не только за нас двоих. Теперь придется думать и о третьем.
Не понимая, о чем говорит Настя, Алексей посмотрел ей в глаза, но она по обыкновению отвела их в сторону.
– Сколько раз я говорила тебе, береги меня, а ты не поберег… У нас будет ребенок.
– Какой ребенок?
Сказанное Настей наплывало откуда-то издалека и никак не могло проясниться в голове Алексея. «Как ребенок? Почему вдруг ребенок?»
– Ну, какой? Обыкновенный. И у него должен быть отец.
С этим Алексей был согласен: у каждого ребенка должны быть отец и мать. Бросать детей – самое последнее дело. Можно разлюбить, полюбить другую, но это не должно сказываться на детях. Истина, усвоенная еще в детстве. Очевидно, подсознательно он сделал такой вывод, испытав безотцовщину, но отца даже в самых своих потаенных мыслях не винил. Жизнь сложна – кто может судить поступки других, тем более, если они касаются личного? Во всяком случае, он никогда не будет таким судьей. Но и поступить так, как поступил его отец, не сможет.
– Ребенок так ребенок, – медленно проговорил Алексей. – Но давай разберемся во всем этом после смены.
Однако Настя не уходила. По ее лицу было заметно, что она внутренне успокоилась, но, видимо, еще не была полностью уверена в добром отношении Алексея к ее словам.
– Ты придешь? – спросила она, перебирая пальцами бахрому своего шарфа.
Алексей помедлил с ответом, да так и не успел ничего сказать. Мимо станка проходил Круглов с технологическим альбомом под мышкой. Он окликнул Алексея и напомнил о начинающейся оперативке. Настя больше оставаться здесь не могла. Пообещав встретить Алексея у проходной, она исчезла за линией станков.
В это время появился Сашок. Он улыбался ямочками на посвежевшем лице – рад был встрече с бригадиром.
– Потеряли небось? – спросил Сашок.
– Потеряли, – невесело ответил Алексей, но, глядя на задорную физиономию Сашка, улыбнулся сам. – Чего же ты бросил боевой пост?
– Хворал, – растягивая губы, сказал Сашок. – Если б не захворал, не бросил.
– А теперь не хвораешь?
– Теперь не-е…
– Тогда принимай машину. У меня на тебя особые надежды, но смотри: будь осторожен. Об Уфимцеве слыхал?
– Слы-хал, – вздохнув, отозвался Сашок.
– Ну вот… С сегодняшнего дня – станок твой. Будешь делать все операции.
– Ну-у?!
– Вот тебе и ну. Прощаюсь я со станком. Нашу бригаду укрупняют.
– А как?
– А вот так. Токаря тоже будут у нас.
– И вы над всеми – бригадир?
– А что? Не справлюсь?
– Это вы-то не справитесь? Хо-хо! Вы и за мастера справитесь.
– Не загибай. Для бригадира и то знаний не хватает. Это уж так, от нужды и временно.
– Все, что бывает временно, становится постоянным.
– Ишь ты! Я вижу, не зря хворал. Говорят, стоит детям заболеть, как они становятся умными.
– Потому что не могут заниматься ерундой.
– А сейчас никто не может заниматься ерундой. Не будь войны, ты бы сейчас баклуши бил.
– Не только я, – укрепляя деталь, согласился Сашок.
– Я, что ли?
– А что!
– Ну даешь. Держи! – Алексей протянул руку. – Поздравляю с началом самостоятельной работы. Не подведи!
– Есть не подвести!
Задор Сашка, его смешливая улыбка взбодрили Алексея. Он вспомнил первые дни своей работы на станке, когда обрабатывались опытные детали мотора, надежно освоенного теперь в серийном производстве. Вспомнил свои неудачи и переживания и тот досадный брак, причиной которого скорее всего была просто его неопытность. А может быть, и технология, и настройка станка еще не отладились в ту пору, приспособлений и фрез таких усовершенствованных не было. А спешка и нервозность при освоении новых моторов, всеобщее беспокойство за то, быть или не быть им в изобилии?.. Смешно подумать, что тогда станок Алексея считали узким местом, чуть ли не горлом завода. Сколько было таких узких мест!.. И, наконец, всевозможные трудности, разом свалившиеся на людей, начиная с проблемы обыкновенного обеда в цеховой столовой, кончая снабжением завода необходимыми материалами.
Надо было все начинать сначала, учиться воевать и учиться работать в условиях войны. Так же, как воинские соединения, попавшие в окружение врага, пробивались на восток, чтобы соединиться с основными силами Красной Армии, так и эвакуированные заводы двигались через бомбежки и артиллерийские обстрелы тоже на восток и вставали в строй действующих.
С первых месяцев войны на железных дорогах начался великий круговорот движения воинских и санитарных эшелонов, платформ, нагруженных заводским оборудованием и теплушек с людьми. Если бы кто-нибудь смог в то время охватить взглядом всю нашу страну, ему бы почудилось, что вся она пришла в движение. На новые места переезжали не только отдельные заводы, а едва ли не целые отрасли промышленности. Только в первые полгода войны перебазировалось в тыл более полутора тысяч промышленных предприятий. В пути находились такие гиганты индустрии, как «Днепроспецсталь», Новокраматорский, Мариупольский, ленинградский Кировский, «Запорожсталь». Полтора миллиона вагонов катилось в первые месяцы войны на восток. Они перебросили на Урал и в Сибирь не только несметное число машин, но и более десяти миллионов рабочих и специалистов. Эти героические люди в одной упряжке с местным населением работали не покладая рук, отдавая сну не более четырех часов в сутки. Зато и монтаж крупнейших цехов на новом месте завершался за три-четыре недели, а через три-четыре месяца эвакуированные заводы уже выпускали продукцию на уровне довоенного производства, и нередко превосходили его.
Теперь все это было позади. Война стала не ошеломляющим фактом, а нормой жизни, по ее законам работали люди и научились ограничивать себя во многом ради одной необходимости – выстоять и победить. Не без улыбки вспомнил Алексей о неодолимом желании выпить банку топленого молока или съесть кусочек сала, как это случалось с ним в начале войны. Жажда привычного и доступного для мирного времени и исключенного из обихода с наступлением войны казалась тогда нестерпимой, и ее нелегко было превозмочь. Теперь Алексей вполне мог обходиться без всяких разносолов, хотя и не утратил способности съесть в три раза больше того, что доводилось получать по норме. Съедал столько, сколько было, и не заглядывал вперед.
Он привык, как привыкли все, довольствоваться малым. Да и, как это ни странно, лишения военной поры не ужесточились. Наоборот, хотя это было незаметно на первый взгляд, весомее стали обеды по талонам в столовой, отпала нужда покупать пакетики табака на черном рынке. Табак теперь регулярно выдавали в цехе.
Страна нашла многочисленные резервы снабжения людей и заводов продовольствием и техническим сырьем, нашла силы не только противостоять врагу, но и обрушивать на него удары такой мощи, которой никто не предполагал.
Кусочек сала, завернутый в тряпицу, принесла Настя. Он счел этот поступок великим благодеянием. И пошел за Настей. Ел у нее сытные борщи, намазывал хлеб маслом. Не слишком раздумывая, пошел на сближение с женщиной. И не сразу понял, что это подло. Ведь он не любил… Но и без любви рождаются дети. Наверное – не редко. И не редко родители, не любя друг друга, живут ради детей. Идут на компромиссы, как сказала тетушка Нины. Каждый терзается от сознания того, что живет не с тем человеком, какой ему нужен. Понимает свою ошибку, от которой никуда нельзя деться, но терпит. Лучше ли от этого детям, не знающим мучений своих отцов и матерей? Наверное. Дети эгоистичны, они хотят иметь и мать и отца, это естественно, до остального им дела нет. Но еще эгоистичнее поступают родители, когда не считаются с естественным правом и желанием детей. У ребенка должен быть отец…
Об этом он, Алексей, знает. Война и без того у многих отняла отцов. Война не считается ни с чем, а человек, если он волен распорядиться собой, не должен уподобляться войне в ее жестокостях…
Оперативку, на которую пришел и парторг Грачев, начальник участка начал необычно. На этот раз он не был краток и не ограничился упоминанием контрольных цифр, перечислением операций, какие предстояло выполнить в течение смены. Круглов развернул газету и показал всем ее первую страницу, где были помещены лозунги ЦК партии к двадцать пятой годовщине Октября.
– Главный смысл этих лозунгов для нас, – сказал он, – самоотверженно трудиться для удовлетворения нужд фронта. Каждый должен помнить о том, что он не просто дает норму, выполнения которой мы требуем со всей строгостью военного времени, а участвует в создании боевой техники. Для всех фронтов, и в частности для защитников Сталинграда. Скажу по секрету, что мы с вами непосредственно причастны к строительству штурмовой авиации. На штурмовики ставятся по две двухрядных звезды. Под Сталинградом уже воюют скоростные бомбардировщики Ту-2 и Пе-8, новейшие истребители Ла-5. На них – тоже наши моторы. Чуете, куда идет продукция, которую мы тут делаем? Работать мы должны не за страх, а за совесть, если хотим отметить не только двадцать пятую, но и пятидесятую, и сотую годовщины Октября. До сотой, ясно, не доживем, – улыбнулся и смягчил голос Круглов, – зато доживут наши дети. Мы и за них отвечаем сегодня, за всех. Так ведь? – Круглов посмотрел в лица рабочих и остановил взгляд на Алексее. – Так, Алексей Андреевич? Верно говорю?
– Все правильно! – ответил Алексей, еще не освободившийся от своих невеселых дум.
По имени-отчеству называет, вот ведь до чего дошло. Однако уважительный тон мастера не вызвал никакой радости.
– Задание выполним, – сказал он обычно, по-деловому. – Как всегда.
– Иного ответа от коммуниста я и не ожидал, – вступил в разговор Грачев. – Молодец, товарищ Пермяков! Момент сейчас действительно чрезвычайно ответственный, и этой ответственностью надо проникнуться всем. Ясно? Петр Васильевич не сказал о последнем приказе директора завода. А ведь приказ о мерах по безусловному выполнению квартального и годового планов указывает на очень тревожные обстоятельства. В серийное производство новые машины мы запустили, но ведь важно, чтобы этому мощному потоку не мешал ни один перекат, ни один камушек. Притом задания наращиваются, и я вам скажу прямо: выполнение плана находится под серьезной угрозой. Больше того, на сегодняшний день есть даже отставание. На сборке моторов нет никаких запасов деталей и узлов. Все идет в дело. И это в такое время, товарищи! Что требуется от всех нас сейчас?
– Работать, – с готовностью ответил Чердынцев.
– Правильно, работать! Но только как работать? На самом высоком пределе наших сил. Трудно? Безусловно! Но у нас, товарищи, есть пример величайшей стойкости людей и небывалого напряжения их возможностей. Это – Сталинград. Думайте о сталинградцах, и пусть их пример зовет вас к победе на трудовом фронте.
– Ну, вот, – сказал Круглов, когда Грачев закончил и отошел от стола, – и получился у нас с вами полезный митинг. А теперь прошу по местам. Вопросов, надеюсь, не возникает? Алексей Андреевич, задержись.
В конторке они остались вдвоем. Круглов взглянул внимательно на Алексея.
– Скажи прямо: толк от укрупнения бригады видишь?
Это была его затея. Круглов пошел на объединение бригады Алексея с токарями вопреки мнению Дробина и теперь с интересом ждал ответа.
– Еще не разобрался. Во всяком случае, высвободился один человек.
– Еще?
– Проще стало со сдачей.
– Верно.
– Ну, и… – задумавшись, добавил Алексей, – уверенности стало больше.
– В чем?
– В том, что не станем из-за токарей.
– Вот! – горячо подхватил Круглов. – Это я и имел в виду прежде всего. Теперь ты – один хозяин, от обдирки до сдачи. Подводить тебя некому, регулируй сам, И главное внимание – на задел у токарей. Между прочим, в случае надобности, можешь и людей перебрасывать. У нас ведь два карусельных в запасе. Не забыл?
– Знаю.
– Тогда действуй! Мера эта крайняя и, думаю, временная. Подождем, пока освоится Порфирьич.
– Все временное становится постоянным.
– Кто это тебе сказал?
– Сашок.
– Не всегда. Сашок это про себя. Он, с уверенностью можно сказать, потянет, но из поля зрения его не выпускай.
«И про меня – тоже, – невесело подумал Алексей идя на участок. – Не только про себя сказал Сашок. Временная связь с Настей должна теперь стать постоянной». Испытывая неприязнь к Насте, он никак не мог представить себе постоянного общения с ней. Сознание долга и чувство явно не согласовывались, а вывод оставался один: у ребенка должен быть отец.
– Между прочим, – доверительно сказал Круглов, – моя Катюха третьего родила.
– Поздравляю.
– Спасибо! Как видишь, не только моторы делаем, но и пополняем человеческие ряды. Диву даешься: вроде и не вижу Катюху совсем. – И вдруг Круглов рассмеялся. – Вспомнил смешной случай. Когда за штамповкой ездил, встретился там один путеобходчик. Самый передовой на дороге. Так вот, у него на разъезде нарком до войны побывал. Осмотрел путь. Понравилось ему все. Путеобходчик этот вдвоем с женой работает, и кругом никого нет. Смену он дежурит, смену – она. А ребятни у их домика бегает – мал мала меньше. Нарком и спрашивает: «Когда вы успели столько детей нарожать, если в разные смены работаете?» Путеобходчик почесал затылок и ответил: «Между поездами».
Круглов залился беззвучным смехом. Его веселое настроение передалось Алексею. Он смеялся вместе с мастером, а когда непринужденность этой минуты прошла, ему вдруг показалось странным, как все изменилось в отношениях с Кругловым. Давно ли он с ненавистью смотрел на Алексея, называл его хлюпиком? Наверное, прав был Женя Селезнев, утверждая, что мастер Круглов совсем не злой, а только таким кажется. Ради правого дела, ради самой жизни требовал он…
В середине дня в цехе появился директор завода. Его сопровождал Дробин. Рядом шел высокорослый мужчина в сером широком пальто. Чернявая голова его была не покрыта, шляпу он держал в руке и размахивал ею в такт своим крупным шагам.
На хмуром лице директора иногда появлялась улыбка. Он подводил гостя к станкам, давал краткие пояснения о сути работы в этом новом, просторном цехе, скупыми жестами дополняя свой рассказ. Алексей только что отошел от станка, где работал Сашок, и, увидев директора, свернул было в боковой пролет, но его тут же окликнул Дробин.
– Вот это и есть тот самый Пермяков, – сказал Дробин.
– Наши рекордсмены, – уточнил директор. – Из тех, что пришли на завод юнцами в начале войны.
– Прекрасно! – закивал гость, делая запись в блокноте.
– Покажи, Пермяков, свой станок, – попросил Дробин и двинулся к Сашку.
– Он уже не мой. С сегодняшнего дня на нем работает Сашок.
– Сашок – это ученик Пермякова, – пояснил Дробин.
– Великолепно! – Гость приблизился к увлеченному работой Сашку, провел могучей ладонью по его курчавой голове. – Великолепно! – Он отступил на шаг, смерил глазами Сашка и, обратив внимание на плоский ящик, подставленный под ноги ученика, энергичным движением руки вновь записал в блокноте. – Учитель, у которого еще не выросли усы, и ученик, не достающий до рычагов станка. Нет, как вы там ни судите, – обратился он к директору, – но для удивительного сейчас предела нет.
Человек в сером пальто кивнул Алексею и пошел вслед за директором. А когда пролет опустел, возле станка появился Анатолий Порфирьевич.
– Не с каким-нибудь хухры-мухры разговаривал, – сказал он. – С известным писателем. Говорят, он только что из Сталинграда прилетел. Колошматят, рассказывает, наши фрицев и в хвост и в гриву. Теперь про нас написать хочет. Говорит, что мы – кузнецы Победы. Сам слышал. Так что, Алексей Андреевич, гляди, в историю попадешь.
«В историю я уже попал», – подумал Алексей и, оставив без внимания призыв Анатолия Порфирьевича не подкачать по этому случаю, пошел к токарям.
Здесь все шло как надо. Никто бригаду не подводил. Созданный токарями задел явно превышал потребности дневной смены, и они готовили теперь детали для ночной. Радоваться бы Алексею, но на душе у него было по-прежнему тяжело и неспокойно.
Смена приближалась к концу, и Алексей, окончательно убедившись в том, что бригада с превышением выполнит задание, решил поговорить с технологом Устиновым о совмещении операций на сверлильных станках. Здесь наверняка таился еще один резерв более быстрой работы. По расчетам Алексея выходило, что две, а может быть даже три, операции могли выполняться последовательно на одних и тех же станках без затрат времени на смену деталей.
Устинов внимательно выслушал Алексея, полистал технологические карты и не поддержал:
– Потребуется дополнительная настройка…
– Никакой настройки! – возразил Алексей. – Только смена сверл. А это быстрее, чем снимать и снова ставить детали.
– Зато сейчас мы сразу пропускаем целую партию по одной, затем – по другой операции…
– В том-то и дело, что мы накапливаем партии, а время идет.
– Ну, хорошо, попробуем поэкспериментировать. Добро пока дать не могу, хотя, как вы знаете, всегда стою за новое.
– Но ведь тут прямой смысл! – горячился Алексей. – Вот расчеты…
– Расчеты оставьте. Проверю и даже, как сказал, согласен на эксперимент. С бухты-барахты у нас ничего не делается. Если это меня убедит, – Устинов положил свою ладонь на лист бумаги, исписанный рукой Алексея, – вернемся к этому разговору. Согласны?
Алексею ничего не оставалось, как согласиться и уйти.
– Подождите, – Устинов приподнял ладонь, приглашая Алексея присесть. – Как личные дела? – Он плутовато прищурил глаза, по крайней мере, так показалось Алексею. – Что-то давненько не вижу вас у Насти. Или вы возгордились, получив повышение? Это было бы неправильно. Коммуниста никогда не должно заносить.
– В своих личных делах, – твердо ответил Алексей, – я разберусь сам. На то они и личные.
– Э-э, нет. Негоже так отвечать молодому коммунисту. Это я вам говорю как член партийного бюро. Тут уж надо так: либо жениться, либо не размениваться на этот самый… флирт и не морочить девушке голову. Надо усваивать понемножку, что коммунист во всем подотчетен, в том числе и в семейных делах. Если, конечно, он не в состоянии урегулировать их сам.
– Не совсем понятно.
– А что тут понимать?
– Насчет урегулирования.
– Ну… я говорю: надо жениться или разойтись… Официально.
– Вы говорите о разводе? Так ведь для того, чтобы получить развод, надо сначала зарегистрироваться.
– Вот, вот…
– А мы еще не успели.
– Так поторопитесь.
– Зачем же торопиться, если мы не разобрались.
– Не знаю, не знаю… Насколько мне известно, у Насти не возникает никаких вопросов. Ее отношение к вам вполне ясно и определенно. Она полностью доверяет вам и, я полагаю, заслуживает такого же доброго отношения с вашей стороны. Вы задумайтесь на досуге, обмозгуйте как следует что к чему. Я ведь ни на чем не настаиваю, воспринимайте все это как мой личный совет. Рано или поздно он все равно вам пригодится. Так уж лучше – раньше…
Разговор с Устиновым оставил неприятный осадок. Но сейчас Алексей думал не о том, что сказал старший технолог. Покоя не давал наступавший вечер. Предстоял разговор с Настей, и приближалось время встречи с человеком, которого он действительно любит. Что сказать Нине? Встретиться с ней, как они условились, или взять и уйти из ее жизни, ничего не объяснив? Но поступить так – все равно что совершить подлость. И такой же подлостью обернется чистосердечный рассказ о Насте. Как ни убеждай Нину, он перед ней останется виноват.
Во время сдачи смены Альберт Борщов, как подумалось Алексею, подозрительно поглядывал на него.
– Смотрю, невесел бригадир, – сказал Борщов. – Новый рекорд отгрохали всей бригадой – и никакой гордости.
– Не до гордости теперь, – ответил за Алексея Анатолий Порфирьевич. – Гордиться будем потом, когда победим. Расписывайся, – сказал он Алексею и следом за ним поставил свою подпись под выработкой бригады.
Настало время идти домой, но все существо Алексея противилось этому. Цех покидать не хотелось. Алексей вяло переставлял ноги, ему казалось, что это идет не он сам, а поток людей несет его к проходной. Так незаметно оказался он на призаводской площади, усыпанной первым пушистым снегом. Он источал запах стылого молока, безнадежно радовал и тревожил.
Народ стал растекаться в разные стороны. Черные фигуры людей и мокрые следы, оставленные ими на снегу, разрушили зимнюю сказку и вернули Алексея из краткого забытья к реальной жизни. Настю он увидел не сразу. Она ждала его в конце площади и медленно пошла ему навстречу, засунув руки в рукава пальто, сгорбившись. Не высвобождая рук, она остановилась перед Алексеем, подняла глаза и тотчас опустила их.
– Ну, как смена? – спросила она.
– Обыкновенно.
«Почему она спрашивает о смене? Ведь не это интересует ее».
– Пойдем ко мне? – спросила Настя.
– Я со дня на день жду брата. Да и зачем?
– Как зачем? Где же мы будем жить?
– Скорее всего у меня.
– У тебя? Но у тебя живут…
– Они на днях переедут к себе.
– А как ты думаешь о регистрации брака? Ведь у ребенка должен быть законный отец.
– Можем зарегистрироваться хоть завтра.
– Завтра воскресенье. Загс не работает.
– Значит, на той неделе. Тебя устраивает?
– Эх, Лешенька, – сказала со вздохом Настя, – разве в этом дело? – Она взяла Алексея под руку и некоторое время шла молча. – Меня не устраивает твое отношение. Ты говоришь зло и нисколько не рад тому, что мы вместе. Сповысушил ты меня всю.
Алексей промолчал.
– Лешенька, – вкрадчиво спросила Настя, – а кого ты провожал вчера? Я-то, дурочка, ревновала тебя к Галине, а тут – батюшки какие дела! Кто эта девушка?
– Не будем говорить о том, что не касается нас.
– Ну как же! По-моему, очень даже касается.
– Не надо строить жизнь на догадках.
– Но если эти догадки подтверждаются?
– И вообще, если у нас разговор будет идти в таком тоне, ничего хорошего не получится.
– Ну, хорошо! Не будем. Собственно, ты ведь волен был распоряжаться собой. За это время и за мной тоже ухаживали. А от Альберта и сейчас нет никакого отбоя.
Как и ожидала Настя, Алексей на ее признание не прореагировал. Он шел, глядя вперед, не обращая внимания на Настю и думая о своем.
Разговор не ладился, несмотря на все усилия Насти. Так они дошли до центральной улицы.
– Куда мы теперь? – спросила она.
– Можем зайти ко мне. Надо переодеться.
– А квартиранты?
– Познакомишься.
Снова засунув руки в рукава, Настя поежилась и после небольшой паузы, во время которой она, видимо, решала, как поступить, сказала:
– Пойдем, я с удовольствием.
Они пошли через двор, и уже тут Алексей понял, что в доме кто-то есть, кроме Валентины Михайловны и Галины. Во всех окнах ярко горел свет, из трубы, необычно для такого позднего часа, бойко выбивалась сизая струйка дыма. И уж никак Алексей не предполагал, что дверь ему откроет единственный родной брат Владимир.
– Наконец-то! – знакомым сипловатым и как бы ворчливым голосом воскликнул он, обнимая Алексея. – А я уж думал, ты не придешь. Ну вот, видишь, никуда мы с тобой не делись, живы и здоровы.
«Живы-то живы, – мысленно соглашался Алексей, – но чтобы – здоровы?.. – Он примечает, как брат опирается на палку и на костыль, несмотря на то что много месяцев кочевал из одного госпиталя в другой. – А вот мамы и вовсе нет…»
– Ну, с приездом, с возвращением! – сбивчиво говорит Алексей. – Вот ты и дома. А мама не смогла… не дождалась… Как хотела увидеть тебя, как переживала.
– Да… – отозвался Владимир. – Не застал я нашей мамы. Сколько раз думал, что встретит меня на этом вот пороге. Мама, мама… – Владимир мотнул головой и, стараясь говорить как можно бодрее, пригласил: – Ну, проходи, брат, проходи! А это твоя девушка? Почему не знакомишь? Проходите, – пригласил он Настю. – Зовут меня Владимир, не кусаюсь, будем знакомы.
– Очень приятно, – повеселев, отозвалась Настя. – Я лучше пойду…
– Куда вы пойдете?! – запротестовал Владимир. – У нас сегодня, можно сказать, праздник, а уходить от праздника просто неприлично. Проходите, – подталкивая Настю, настаивал Владимир. – Мы с вами не при испанском дворе, поэтому не будем разводить цирлих-манирлих! Уговаривая вас, я продрог.
В комнате был раздвинут и застелен белой скатертью стол. На нем поблескивали тарелки, стояли графинчик и рюмки.
– Раздевайтесь! – гудел Владимир, помогая Насте снять пальто. – У нас все просто, как в старые добрые времена. Жаль вот, нету мамы. Как она была бы рада теперь, когда мы собрались все вместе! Не всем выпадает такое… Но – что сделаешь?..
В это время из кухни в прихожую вышла Галина. Быстрым, оценивающим взглядом она посмотрела на Настю и перевела его на Владимира.
– Преобразились, преобразились! – сказал он. – Хотя и на работу вы тоже ходите при параде.
– Что вы, Володя, какие теперь парады?
– Ну, я уж не знаю, какие. Во всяком случае, можно подумать, что вы собрались в театр.
При упоминании о театре тошно стало на душе у Алексея. Именно в этот час он должен быть у театра. Нина ждет его около служебного входа, а он ничего не может сделать, чтобы быть там. Радость, печаль и тревога – все соединилось теперь в Алексее. Не находя душевного равновесия, он бродил из комнаты в комнату, потом пошел на кухню, подождал, пока все уйдут, и сбросил спецовку. Он начал с ожесточением тереть руки, сунул под умывальник голову, и струи холодной воды немного успокоили его. Растерев кожу до красноты, Алексей надел домашнюю рубаху, зачесал назад волосы и вернулся в комнату.
Настя уже сидела за столом, держа на коленях сжатые в кулачки руки. Во всей ее фигуре чувствовалось напряжение, и только Владимир, беспрестанно задававший вопросы, облегчал ее пребывание среди незнакомых людей.
– Слушай, брат! – обратился Владимир к Алексею. – Что-то твоя Настя скупится на ответы. Это ты ее запугал?
