Текст книги "Ночные смены"
Автор книги: Николай Вагнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
Перезнакомившись с экипажем, Алексей сел к столу, на котором стояли откупоренные банки американской тушенки, колбасы и объемистая фляга со спиртом.
– Мамаша! – громко позвал Иван Васильевич, – а вы где? Просим к столу!
Ольга Александровна вышла из своей комнаты.
– Ешьте, ешьте, – сказала она, – я недавно позавтракала.
– Как же это без вас? – настаивал Иван Васильевич. – Надо хотя бы пригубить за встречу.
– Что вы! Это не для меня. Закусывайте. Я лучше вскипячу самовар.
– Чаек можно, – согласился Иван Васильевич. – А без вас – нельзя. Ну, что же, как говорят, каждому свое, – уже обращаясь к сидевшим за столом, продолжал Иван Васильевич. – Давай хоть ты, Андреич, рвани и за себя и за мамашу! Небось давно не приходилось?
– Давно, – подтвердил Алексей, приподнял стопку и отпил глоток.
– Нет, так не пойдет! У нас закон – по полной, и шабаш. Поехали!
Все трое выпили по полной стопке, запили водой и навалились на еду. Алексей, который пригубил спирт впервые, сделал из уважения к гостям еще два-три глотка, а стакан с водой осушил до дна.
– Эх, Андреич, отощал ты тут, видать. Слаб в коленках. – Иван Васильевич аппетитно откусывал хлеб, густо намазанный колбасным фаршем, и, не переставая, говорил: – У нас сегодня, можно сказать, выходной. Побывали на заводе. Выколотили пару моторов. Осталось сдать два пораненных и получить новые. Моторы у вас – на все пять, и, слава богу, нам на заводе не отказывают. Второй раз сюда летаем. И тогда увезли парочку новеньких. Наш «дуглас» мог бы и десяток уволочь, да разве дадут? Боевым машинам не хватает, а мы – извозчики, гражданский воздушный флот.
– Не прибедняйся, Иван, – заметил командир. – В прошлый раз довелось и нам пострелять. Вот если б не Витюша, – он скосил глаза на стрелка-радиста, – лежать бы нам в сырой земле.
– Велика беда – носок продырявили. Мотор-то не отказал.
– А если бы отказал? Под нами не дом родной был, а фашистские зенитки.
– Если бы да кабы! Андреич, не ты, случаем, носки делаешь?
– Нет, я – на картерах.
– Угу, – пережевывая, кивнул Иван Васильевич. – Картер – это вещь! А и носки – хоть куда. Дырка в нем, а мотор гудит, хоть бы тебе что! Моторы сейчас – всё! За единым иной раз летим через всю Расею, от самого Ледовитого океана. Башки не жалеем, чтоб приволочь этот разъединственный мотор.
Ольга Александровна поставила на стол звонко завывающий и поблескивающий всеми своими гранями самовар.
– Гудит, хоть бы тебе что, – повторил Иван Васильевич, – как этот самовар…
Командир от чая отказался. Он вытер платком губы, поблагодарил Ольгу Александровну за гостеприимство и вышел из-за стола. Пройдясь по комнате, посмотрел на часы.
– Спасибо хозяевам! Мне, к сожалению, пора. В семнадцать ноль-ноль должен быть у своего закадычного друга. Когда-то летали вместе, теперь он работает испытателем на ЛИСе.
– Успеешь ты к своему корешу! – попробовал отговорить командира Иван Васильевич.
– Пора! Давайте лучше решим о ночлеге. Комнату приезжих найдете?
– Да нам, где ни ночевать, лишь бы крыша над головой, – ответил Иван Васильевич. – Ежели Алексей Андреич пригласит, и здесь заночуем.
И Алексей, и Ольга Александровна с готовностью предложили остаться всем троим, оговорившись, однако, что удобства у них не ахти какие.
– Нам не привыкать, – ответил Иван Васильевич. – Одну полу шинели под себя, другую на себя. Остаемся, командир, в домашнем уюте и тепле!
– В таком случае, завтра в восемь ноль-ноль – на заводе. Лады?
– Лады! – в голос ответили Иван Васильевич и Виктор.
После того как ушел командир, а Ольга Александровна вернулась на кухню, Иван Васильевич, озорно подмигнув, спросил:
– А не позволить ли нам по маленькой за отбытие командира?
Виктор ответил вопросом:
– Почему бы и не позволить?
– Мы аккуратненько, по половиночке, – приговаривал Иван Васильевич, наливая в стопки спирт. – От так, от так… Культурненько и – рраз!
Иван Васильевич выпил единым духом и чмокнул воздух.
– На закусочку, на закусочку, ребятки! Вот та-ак. Теперь и к чайку перейти в самый раз. – Придвигая чашку к самовару, Иван Васильевич запел вполголоса: «У самовара я и моя Маша, вприкуску чай пить будем до утра…» – Он налил кипятку и, оглядывая стол, со вздохом проговорил: – Эх, где теперь наши Маши, Лены, Вали?.. А главное – где заварка? – Шагнув в прихожую, он позвал Ольгу Александровну: – Мамаша, просим к чаю! – А когда она появилась, спросил: – А вот чаю-то у вас, наверное, нет?
– Всюду переискала – ни щепоточки. Сбегаю к соседке, у нее, кажется, был…
– Не надо ни к какой соседке, – разведя руки и загораживая дорогу Ольге Александровне, запротестовал Иван Васильевич. – Нет заварки – будем пить шоколад! Витюша, добудь из моего саквояжа пару плиточек. Давай, давай! – Он взял из рук Виктора шоколад и своими толстыми, неуклюжими пальцами, не развертывая плиток, разломал их на несколько частей. – Это вам, мамаша, – сказал он, кладя возле пустой чашки Ольги Александровны добрую половину плитки. – Прошу, хозяюшка! Кладите в чашку и заваривайте кипяточком. Всю жизнь будем вспоминать, – подняв палец, произнес Иван Васильевич, – как в суровую военную годину пили не что-нибудь, а шоколад!
– Это настоящее расточительство, – сказала Ольга Александровна. – А какой шоколад!.. – Она откусила маленький кусочек. – 'Горький и твердый. Я и не припомню, чтобы когда-то ела такой.
– А может быть, и вообще не ели. Шоколад-то – английский. А они, покуда самим туго не пришлось, нас не баловали. Вообще чудес теперь всяких наглядишься. У нас в Мурманске вроде бы и фронт рядом, и домов сгорело – счета нет, а жизнь не останавливается. Самолет ли, подлодка ли – все на свою базу возвращаются, как в дом родной. И харчи в этом доме найдешь, и тепло. А все потому, что с Большой землей связаны. С ленинградцами не сравнишь. С воздуха смотреть и то жуть берет, что там творится. Только это не у них одних. Есть народу нечего, вот в чем беда. Представить себе невозможно, что люди терпят. Холодец из столярного клея варят, суп из ремня. Вообразить такое страшно…
– И правда! – подхватила Ольга Александровна. – Когда только все это кончится? Не дожить, видно.
– Что вы, мамаша! Еще как доживем! Трудновато, но жилка у нас расейская, крепкая. Не на тех напали. Мой вот один корешок на Берлин летал. – Заметив, с каким вниманием уставились на него Ольга Александровна и Алексей, Иван Васильевич откинулся на спинку стула и повторил: – На Берлин! Было это месяца два назад. Фашисты на Москву прут, бомбами ее закидать хотят, а у них над головой – бомбардировочная авиация Балтийского флота. Каково?! И вот, представляете, идут они ночью со стороны Балтики, курс на Берлин держат, уже цель близка, а под ними большущий аэродромище. Наземные службы приняли наши самолеты за свои. Посадочные огни зажгли. Приглашают: пожалуйста, мол, заходите на посадку. Ну как тут не ударить по действующему аэродрому? А нельзя. Задание-то: бомбить не что-нибудь, а само фашистское логово. Идут дальше, и вот за бортом, среди черной ночи – миллионы электрических огней. Берлин! Улицы видать, всякие там Вильгельм-штрассы. Как будто и войны нет никакой, до чего обнаглели гады! Ну и разошлись наши по объектам, и ударили по заводам, по станции. Отбомбились и домой, только их и видели. Все может наш народ, – уверенно, с улыбкой сказал Иван Васильевич. – Что захочет, то и сможет. И фашистов о-бя-зательно сокрушит! Так что не волнуйтесь, мамаша! Вот и Андреич у нас моторчики гоношит, мы летаем, пехота бьется. Одолеем, мамаша. Всех врагов перебьем и заживем пуще прежнего! Сразу после войны первым делом обженюсь, пока шевелюра не сошла…
Ближе к вечеру Ольга Александровна стала собираться к соседке.
– Схожу к Марии Митрофановне. Думаю, мне бы лучше переночевать у нее. У нас ведь, если разобраться, и лечь негде. Вы сидите чаевничайте, а я пойду.
Ольга Александровна позвала Алексея в прихожую, достала из сундука старое одеяло, демисезонное пальто отчима и еще ворох тряпья, набитого в мешок.
– Вот и все, что у нас есть. Может быть, пригодится.
Вернувшись в комнату, Алексей застал Ивана Васильевича и Виктора у карты, которая висела над этажеркой с книгами. На этой довольно подробной карте европейской части страны пестрели многочисленные карандашные пометки, сделанные Алексеем и часто приходившим в дом дядей Эдиком.
– Я вижу, тут кудесничали настоящие стратеги, – сказал Иван Васильевич. – Только больно уж вы зажали Москву со всех сторон.
– Зажали фашисты, мы отмечаем согласно сводкам. Или есть неточности? – спросил Алексей.
– В общем, все так, но эти-то линии кто добавил? Вот ведь где направление главного удара. А тут, по бокам, и подход найдется, если понадобится. Тут мы и ударить можем в случае чего. Вчера неподалеку пролетали. Все видели как на ладони.
– Если бы ударить!.. – мечтательно сказал Виктор. – Сил-то где взять?
– Возьмут! Или, думаешь, Москву возьмут?
– Не думаю.
– Не думать мало. Надо не сдать. А как можно ее не сдать? Только ответным ударом. А куда? Куда-нибудь под ребра, чтобы голова отлетела. Не так, что ли?
– Так, – согласился Виктор.
– А ежели так, значит, и силы должны найтись. Наверняка накапливаются, а может, уже накопились.
– Скорее всего.
– Вот так, Витюша. Мыслить можешь, да в ставку не приглашают. – Иван Васильевич развел согнутые в локтях руки, потянулся и неожиданно перевел разговор: – Ложиться спать, по-моему, рановато. Сейчас бы нам компашку сообразить холостым-неженатым. А?
– Встряхнуться не мешает, – бойко поддержал Виктор. – Совсем одичали на Севере.
– В самую точку режешь! А что думает Андреич?
Алексей пожал плечами, спросил:
– Какую компашку?
– Скажу прямо, – ответил Иван Васильевич, – считай, что люди мы теперь свои. Слыхал восточную поговорку: «Женщина украшает стол»? Короче – знакомства у тебя есть?
– Какие знакомства! Не до них, Иван Васильевич: дом – работа, работа – дом.
– Какая у тебя сейчас работа? Ты же раненый боец. Так ведь? А коли раненый, можешь и развеяться чуток. Давай кумекай, друже! Спиртяжка у нас есть, закусить сообразим. Как?
Не желая огорчать Ивана Васильевича, который понравился ему с первых минут, Алексей все же сказал, что знакомств таких у него нет, а в остальном он против компании не возражает.
– Не расстарался, значит, невестами? Ничего! Не велика печаль. У вас тут кинотеатр, по-моему, в полквартале. Сделаем так, если не против: ты наводи порядок, а мы виражок один-другой сообразим. Авось и поглянемся кому. Посадочная площадка – здесь. Идет?
Алексею оставалось согласиться, тем более он никак не предполагал, что его гостям удастся познакомиться с кем-нибудь в такой поздний час.
Иван Васильевич и Виктор ушли. Алексей запер за ними дверь, вернулся в комнату и начал убирать со стола. Перетаскав посуду на кухню, он открыл форточку, но не успело в нее вытянуть и половину дыма, как ожил звонок. Еще в сенях Алексей услышал игривое повизгивание и смех, которые перекрывал густой бас Ивана Васильевича. Алексей открыл дверь и увидел тетю Клаву, пышную женщину, известную всему двору неунывающим нравом и развеселой жизнью. Рядом с ней стояла ее дочь Алка, такая же крупная, но чуть более степенная в обращении. Ее-то и подталкивал усиленно в дом Иван Васильевич.
– Принимай гостей, Андреич! Они говорят, знакомы с тобой не первый год.
– Как не знакомы, – отозвалась Клава, если, можно сказать, живем в одном дворе. – И тут же резко, как отрубила, взмахнула перед собой ладонью: – Нет, мы не пойдем! – сказала она твердо. – Разве можно беспокоить людей? Я очень уважаю Ольгу Александровну и позволить себе такое не могу. И Алке – тоже. Так что счастливо вам отдыхать, а мы – домой.
– Мы тоже уважаем Ольгу Александровну, да нет ее дома! Нету-ти, – не унимался Иван Васильевич, стараясь захватить обеими ручищами и мать, и дочь, что у него никак не получалось. – Боже ты мой! – кричал сквозь смех Иван Васильевич. – Никто не обнимает необъятное, но не в этом ли главная прелесть женщины?! Проходите, ненаглядные, нету Ольги Александровны, а вот Алексей Андреевич нас приглашает.
– Как так нету? – удивилась Клава. – Где же она может быть? Алешенька, вправду нет?
Алексей подтвердил и, чтобы не мерзнуть на крыльце, позвал всех в дом.
– Ну разве что на минутку, – сдалась Клава. – На людей посмотреть, речи умные послушать.
– Другой разговор! Это у нас Иван Васильевич может хоть досыта! – поддержал Виктор, крутясь возле Алки, помогая ей снять пальто и полушалок. – Прошу вас, цветок душистых прерий! – наговаривал он, пропуская Алку вперед. – Вы вся голубая от глаз до платья. Ну так и подходите нам, летунам!
– Осталось выяснить, – ответила Алка, – подходите ли нам вы.
– Алка! – одернула ее Клава. – Опять распускаешь язык.
Оттягивая вниз желтую вязаную кофту, которую распирала пышная грудь, Клава прошла в комнату. Она бросила взгляд на банку тушенки, флягу и серебристые бумажки от шоколада.
– Вы уж нас извините, мы во всем домашнем. До кино ведь только собирались сбегать, а попали к столу.
– При чем тут наряды, – воскликнул Иван Васильевич, – когда в нашем обществе такие настоящие русские красавицы!
– Прямо! – вставила Алка. – Дошли совсем.
– А мы вот вас сейчас подрумяним, – наливая стопки, сказал Иван Васильевич, – еще краше станете.
– Иван Васильевич, миленький, вы хоть по половиночке лейте, – попросила Клава. – На работу ведь завтра.
– На какую работу?
– Как же, на обыкновенную. В столовой мы с Алкой убиваемся, на эвакопункте.
– Это же не работа, а удовольствие! Дегустируете?
– Ага, дегустируем! Так надегустируешься, шоркая кастрюли, что спина болит.
– За приятную встречу! – прервал Иван Васильевич.
Виктор тем временем открыл новую банку консервов.
Клава и Алка ели аппетитно, много, не отказывались и от спирта.
– У нас, пилотов, есть правило, – сказал Иван Васильевич, – вспоминать за чаркой всех тех, кто сейчас в воздухе. – В комнате стало тихо. – За них! Благополучного им приземления. – Он выпил и плотно прикрыл глаза. Все молчали до тех пор, пока Иван Васильевич вновь не оживился и не заговорил: – А сегодня у всех нас – законный отдых. Давайте еще по одной и попоем всласть.
Вскоре комнату заполнил приятный баритон Ивана Васильевича:
– На позицию девушка провожала бойца… – начал выводить он знакомую мелодию, и его сразу поддержал низкий грудной голос Клавы, а следом – и серебристый, чуть резковатый – Алки, Виктор положил на край стола руки с длинными, красивыми пальцами и, не заглушая песни, отбивал такт.
– Чего молчит хозяин? – с улыбкой спросил Иван Васильевич и по-доброму подмигнул Алексею. – Эх, сейчас бы патефончик какой ни на есть задрипанный да потанцевать!..
– А у нас есть, – сказала Алка. – Можем пойти к нам.
Иван Васильевич даже привскочил.
– Чего же вы молчали? В поход! Клавушка, не против?
– Всегда пожалуйста! Только угощать у нас нечем.
– Это полвопроса. Витюшка, забирай энзе. Алексей Андреевич, припрячь баночку для мамаши и – ходу!
В тот момент, когда все столпились в прихожей, надевая пальто и шинели, неожиданно появилась Ольга Александровна. Вид у нее был озадаченный, еще больше растерялись гости, особенно Клава. Она и разрядила неловкую паузу:
– Здравствуйте, Ольга Александровна! Вы уж извините, заскочили к вам нежданно-негаданно. Интересно было поговорить: люди-то из фронтовой полосы прилетели. – И только теперь, за весь вечер, вспомнила о своем злосчастном муже, пьянице и дебошире Яшке. – Где-то там мой Яшенька? Как ушел, так и сгинул, ни одной весточки не прислал. А Володенька-то вам пишет?
Ольга Александровна, на лице которой не проступило и тени приветливости, ответила, что и от Володи тоже ничего нет.
Надо было уходить, и Иван Васильевич, заметив, что Алексей не собирается одеваться, спросил с удивлением:
– Что же ты, Алексей Андреевич? Отказываешься провожать?
– Поздно уже, – объяснил Алексей. – Бюллетень мой кончился, завтра на работу списываться.
– Ну, как знаешь. Спасибо, дружище, за прием, – Иван Васильевич протянул руку. – Спасибо и вам, Ольга Александровна, – прощаясь, сказал он. – Очень были рады познакомиться. Премного благодарны! Приведет случай, еще прилетим, тогда и увидимся.
Ольга Александровна просила непременно заходить: ей и Алексею всегда приятны хорошие люди.
Гости ушли, и в доме сразу стало тихо. Алексей снова открыл форточку и во второй раз принялся наводить порядок на столе. Ольга Александровна, взяв вязание, направилась к дверям.
– Ты уходишь? – спросил Алексей.
– Мы ведь решили, что я ночую у Марии Митрофановны. Нам же не разместиться.
– По-моему, они не придут.
– Куда же они денутся?
– Кто их знает. Они ведь попрощались.
– В таком случае пойду предупрежу Марию Митрофановну.
Уже лежа на диване и дивясь тому, как долго он не может уснуть, Алексей перебирал в памяти неожиданные события прошедшего дня. Вспомнил приход Насти и впервые подумал о ее заботливости и доброте. Наверное, надо научиться ценить благожелательность и самому внимательнее относиться к людям. Нехорошо получилось с Настей и тогда, когда он был у нее дома, и теперь. Алексей не знал, как исправить это положение. Вообще все сегодня складывалось как-то неловко. Вот и эта встреча с Толиком Зубовым… Воспоминание о ней объяснило нехороший осадок на душе, который держался весь день.
А то, что махорку не поменял на базаре, – разве это важно? Все равно ведь не напасешься этих пачек на все дни войны. Не поел вдоволь хлеба, зато отведал консервированной колбасы и даже шоколада. И тут мысли переходят к главному событию дня – появлению в доме летного экипажа, прибывшего с далекого Севера, где служит друг детства Коля Спирин – одногодок брата. И снова получилось неладно. Иван Васильевич, такой веселый, открытый и, наверное, честный человек, вдруг увязался за Клавой и Алкой. Но ведь не каждый раз так приходится: день за днем – в воздухе; и под огнем зенитных батарей летают, и в любой момент истребитель может из-за облачка вынырнуть… Однако всем, кто живет во дворе, хорошо известно, что из себя представляют Клава и Алка. Им – война не война: патефон каждый вечер крутится, фокстроты, танго, смех заливистый слышны из окна их полуподвальной квартиры. А может, и нет в этом большой беды: не каждый веселит заезжего человека, особенно если он с фронта… Клава еще совсем молоденькой помнится Алексею. Когда он бегал то двору в коротких штанишках, Клава была стройной. Коса, пышная и золотистая, лежала на ее спине. И за эту косу нередко таскал ее подвыпивший Яшка-шофер – отец Алки. Сама же Алка выходила во двор замазюканная; она часто голосила пронзительно, когда ее били ребята за вредность, и размазывала грязь вместе со слезами по толстым щекам. Теперь Алка – барышня, рано познавшая жизнь взрослых, потому что Клава сразу после отъезда мужа в армию дала, как она выразилась, себе волю. Мужчины постоянно стали бывать у нее, и еще неизвестно кто – мать или дочь – больше привлекали в дом любителей повеселиться. Обе они не уступали в удали, неважно, в чем она проявлялась – в песнях ли, в пляске ли топотухе, или в острой словесной перепалке. Но вот что важно: они успевали не только от души погулять, но и работать с утра до позднего вечера. И в госпиталь бегали, безвозмездно помогая там санитаркам в черной работе, а когда требовалось, и кровь сдавали для переливания раненым бойцам…
Старые, еще дедовские, часы пробили половину двенадцатого. Алексей решил, что Иван Васильевич и Виктор уже не вернутся, и пожалел о столь быстро промелькнувшей встрече. Он даже не то что записочки не черкнул Коле, но и на словах не передал ему привета и благодарности. Увидеть же Ивана Васильевича завтра вряд ли удастся. Завтра вновь надо спешить на завод, к своему станку.
Глава девятая
В цехе снова простой. Отключили силовую энергию, и всех рабочих рассовали кого куда. Алексей в этот день очутился в цехе нормалей. Он и представления не имел о таком цехе и слово это «нормаль» услышал впервые от Круглова.
– Пойдешь в цех нормалей на завод-два, винтики-шпунтики перебирать. Смотри не застынь там: работка как раз для твоей прабабушки.
Так и не поняв, что имел в виду мастер, Алексей миновал с десяток корпусов, а затем и ворота для грузовых машин. Здесь начиналась территория родственного, недавно эвакуированного завода. Алексей вошел в цех, который сразу поразил своими размерами: не одно футбольное поле могло бы разместиться здесь. По всему было видно, что цех построили совсем недавно, – еще сыростью пахло от стен и железобетонных опор, следы известки белели на квадратных плитах пола, и мало встречалось людей. В соседнем корпусе стучали пневматические молотки напористо, без передышки. Через арку, которая вела в другой, еще более просторный цех, видны были матово-серебристые фюзеляжи бомбардировщиков. Возле них, вверху, внизу и на крыльях, копошились слесари-сборщики. И эти самолеты, и работу вокруг них Алексей тоже увидел впервые. Автоматные очереди пневмомолотков звучали все громче, перехлестывая друг друга. Уже не различая никаких других звуков, кроме оглушительного треска, Алексей наконец увидел, чем заняты здесь люди. Тысячами заклепок намертво сшивали они корпуса машин. Самолетов было много, и Алексей почувствовал радость, наполнившую его грудь. Так вот для каких могучих птиц делаются моторы!..
Замедлив шаги, Алексей во все глаза смотрел на слесарей-сборщиков, на их красивую и, как показалось ему, чудодейственную работу. Она представлялась непостижимой, а главное, самой нужной. Вот так бы и ему – забраться на могучее серебристое крыло с молотком!..
«Все равно что в бою», – подумалось Алексею, но он почувствовал укор: разве можно сравнивать? Бой есть бой. Только там, на фронте, человек имеет право сказать самому себе: в эти трудные дни он сделал все, что мог.
После всего увиденного обстановка в цехе нормалей показалась нудной и никчемно тихой. Какая-то черноволосая девушка, очень похожая на цыганку, сидела возле новеньких, плотно сколоченных ящиков и, словно четки, перебирала еле различимые предметы. К ней и подвел Алексея старший мастер этого цеха Степан Евстигнеевич Тихомиров. На крупном, широком лице его лежала печать невозмутимого покоя, скорее, безразличия. Голос звучал мягко, как-то не по-мужски, слышался правильный московский выговор.
– Вот, Алексей Андреевич, – сказал он, показывая вялым движением руки на стеллаж, – здесь вы и будете работать. Людей у нас не хватает, и очень хорошо, что вас к нам прислали. – Тихомиров покашлял в кулак, приподнял белесые густые брови и продолжил: – Время сейчас трудное, голодное, но надо как-то держаться. Не мы одни. Надо в меру сил помогать тем, кто воюет. Иногда кажется, что мы все же выдюжим… А как полагаете вы?
Вопрос был неожиданным. У Алексея ни разу не возникало сомнения в том, что победа придет, придет неизбежно, рано или поздно. Иначе вся жизнь, какой бы тяжелой она ни была, теряла смысл.
– А как же? – ответил он. – Конечно, выдюжим.
– Ой, хорошо бы, – тяжело вздохнув, подхватил Тихомиров. – Очень всем нам трудно. Но ничего! Давайте приступим к делу. Здесь, – он повернулся к длинному ряду стеллажей, – помещаются различного вида нормали. Вы слыхали, конечно, о нормалях? Собственно, выразился я не совсем точно. Нормаль – это технический документ, в котором отражены все данные определенного вида изделий. Вот они, изделия, видите? – И Тихомиров зачерпнул широкой ладонью горсть крохотных шурупов матовой белизны. – В нашей авиационной отрасли, как и повсюду в промышленности, установлены единые нормы по типам, маркам, размерам, а также по качеству изделий. Иначе невозможно, понимаете? Во всех этих ячейках – определенный вид шпунтов, заклепок, шпонок, гаек, и наша задача: во всем этом разнообразном хозяйстве соблюдать образцовый порядок. Галина вас познакомит с классификацией, и вы быстро освоитесь. Галя, – обратился он к черноволосой девушке, – покажите Алексею Андреевичу, как разбирать нормали.
Тихомиров, рослый и грузный, медленно пошел вдоль стеллажей, оставив Алексея с Галиной. В черных подшитых валенках, в плюшевой потертой на рукавах и спине куртке, перепоясанной широким ремнем, конец которого неряшливо свисал сбоку, он имел богатырский вид. Но странное чувство вызывал этот могучий человек. Он казался одновременно слабым, надломленным и беспомощным. Об этом свидетельствовали вялая походка, медлительные движения рук, тихий, как будто жалующийся голос.
Другое дело Галина. Глаза ее сияли, щеки румянились, и позвала она Алексея низким, ласкающим голосом:
– Алеша, идите поближе сюда.
Алексей повернулся и увидел большие карие глаза, точеный, с небольшой горбинкой нос, яркие полные губы. Волосы Галины, густые и отливающие синеватым блеском, были расчесаны на обе стороны, образуя посредине удивительно ровную белую полоску. Платок с разошедшейся в нескольких местах вязкой сбился на затылок, к тугому узлу прически. Смуглые щеки Галины тронуты багрянцем, словно на крепком морозе, над верхней чуть вздернутой губой чернеет нежный пушок. Она показалась Алексею необыкновенно красивой. Яркие краски ее лица не вязались с войной, которая стушевала вокруг все контрасты.
– Присаживайтесь, Алеша. Будем разбирать нормали. – Алексей сел на перевернутый ящик, стыдясь своих рваных ватных брюк, лоснящейся телогрейки, ботинок свиной кожи, изъеденных машинным маслом и металлической пылью. – Вы, конечно, местный, уралец? – Алексей подтвердил. – А мы добирались из-под самого Харькова. Страшно подумать, что пришлось всем нам пережить.
– Бомбили? – спросил Алексей, осваиваясь понемногу и прикрывая руками прохудившиеся на коленках ватные штаны.
– Много раз. Лучше не вспоминать об этом. А ведь знаете, Алеша, сейчас я не на своем заводе. Правда, нормали – это моя специальность. С ними я всю жизнь. Боже, что я говорю – всю жизнь! Мне ведь всего двадцать четыре. А вам, наверное, двадцать?
Алексею почему-то не захотелось говорить, что ему всего лишь восемнадцать, и он уклонился от прямого ответа.
– Нет, пока еще – до двадцати.
– Совсем юноша. А кем вы работаете?
– На расточном.
– На немецком?
– Нет, помощнее – на «боринге».
– Наверное, американский?
– Американский, расточный, универсальный, – с готовностью уточнил Алексей. – Это целая огромная машина. Всего-то их два на заводе, и оба в нашем цехе. На нем можно и растачивать, и фрезеровать, и сверлить, и протягивать… В общем – все.
Появившаяся на лице Галины улыбка смутила Алексея.
– Нет, в самом деле!
– А я и не сомневаюсь. Просто приятно, с какой гордостью вы говорите о своем станке. Я ведь тоже люблю свою работу. Вот вам эти малютки, – она пересыпала крохотные болты из руки в руку, – кажутся, наверное, какой-то ерундой, чем-то несерьезным. А мне они дороги. И не потому, что я с ними вожусь вот уже лет пять. Мне хорошо известно их назначение. Вот без этого неприметного винтика-шпунтика остановится и ваш прекрасный станок. Не так ли?
– Без одного, может быть, и не остановится.
– Сразу не остановится, зато потом… И не спорьте. Вы думаете, я зря техникум кончала? Кстати, а вы собираетесь учиться?
– Какая сейчас учеба?
– Что вы закончили?
– Десятилетку. Готовился поступать в институт, а тут – война. Пошел в военкомат, как и все ребята, – не взяли. Осталось идти на завод.
– И нравится?
– Разве в этом дело?
– Ну да, конечно. Теперь об этом не думают. Что уж тут может нравиться? Тяжело всем, и ничего не поделаешь. А вот до войны, я вам скажу, на заводе мне нравилось. Какой у нас был коллектив! Какие культурные ребята работали! Дружные, веселые. Никогда не забудется это время.
Галина быстро отбирала одинаковые по размеру болты, бросала их в соседний ящик, и все это время Алексей нет-нет да и смотрел на красивое лицо Галины. Ну разве могла Настя сравниться с Галиной, такая неприметная, с бледным, отливающим синевой лицом, на котором, словно пуговка, прилепился курносый нос? И сразу стало стыдно за неожиданно пришедшую мысль. Алексей даже смотреть на Галину перестал.
– Вы хоть у себя дома, – продолжала Галина, – все легче. А мы вот живем, как гости. Нас поселили в бывшем клубе. В одной комнатушке – четверо. А всего там больше сорока семей. Готовим прямо на снегу – таганков да печей понаделали. Хоть бомбы не падают. Это самое главное. Боже, что пришлось испытать! У Юрия Юрьевича жена, тетя Феня, заживо сгорела в теплушке. Это в ту же бомбежку, когда погиб он сам. Мы прибежали после отбоя…
Галина вскинула руки и прижала их к глазам. По ее щеке окатилась круглая прозрачная слеза. И вдруг, словно очнулась, положила руку на плечо Алексея, затормошила его:
– Довольно, довольно! В этом ящике достаточно. Пересыпьте нормали в двенадцатый блок. Из моего – тоже, пожалуйста. За разговорами мы незаметно сделали столько, сколько полагается чуть ли не за смену. Давайте перекусим. У вас есть что-нибудь с собой? Столовая здесь еще не работает.
Она достала со дна пустого ящика желтую пергаментную бумагу и стала вытирать руки.
– Руки помыть тоже негде. Вот возьмите бумагу.
Алексей по примеру Галины вытер руки и достал из кармана телогрейки завернутый в газету хлеб.
– А вот соль забыл.
– Есть у нас и соль, и даже сахар. Будем пить кипяток. Степан Евстигнеевич об этом всегда заботится. Удивительно внимательный человек. А как инженеру ему вообще нет цены. Вы знаете, он из очень интеллигентной семьи. Его отец был чуть ли не академиком. И опять же любопытно – выбился он из бывших крепостных.
Галина не успела договорить: появился Тихомиров. В руке его был артельный эмалированный чайник.
– Всех девушек обошел, всем налил кипяточку, а это нам. – Он поставил чайник прямо на цементный пол и зябко потер руки.
– Ну-с, пришло время и пообедать. К сожалению, у меня сегодня ничего нет, кроме вот этого. – Он развернул серую тряпицу и достал из нее небольшой кусок сахару. – Вы знаете, – как бы извиняясь, пояснил Тихомиров, – у меня неприятность. Заболела младшая дочурка Верочка. Ну, я ей и оставил свою дневную норму. Без этого она не поднимется. Ох-хо-хо…
– Ничего, ничего, Степан Евстигнеевич, у меня кое-что есть.
Не вставая с ящика, Галина подвинула к себе хозяйственную сумку и начала вынимать из нее небольшие свертки.
– Вот здесь – лепешки. Нам удалось выменять немного муки. А это – селедка и… песок. – Галина развернула свертки, разложила свои запасы на ящике, в центр поставила стеклянную баночку с сахарным песком. – Всем хватит по ложке, а то и по две. Угощайтесь. Хорошо, что все-таки нам, эвакуированным, нет-нет да и подбросят чего-нибудь.
Стараясь не смотреть на еду, Алексей внимательно слушал, как говорила Галина; ее низкий грудной голос казался ему необыкновенным.
