Текст книги "Прощай, Германия"
Автор книги: Николай Прокудин
Жанры:
Военная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)
Глава, в которой рассказывается, что справедливость с получением боевых наград, так и не восторжествовала, и Громобоев уезжает начальником караула по сопровождению грузов в Россию.
Итак, возвращение домой семьи Громобоевых в сырой, промозглый Ленинград вновь откладывалось в свете пикантных событий произошедших в Галльской дивизии. Командование части, чтобы хоть что-то предпринять и обезопасить себя, собрало семьи, замполит провёл беседу, полковой контрразведчик капитан Чабан постращал, что всех предателей покарает суровая рука органов Государственной безопасности, мол, вероятно спецслужбы уже провели операцию и этих мерзавцев нет в живых!
Довели до сведения офицеров секретный приказ: руководство полка и дивизии уже снято с должностей, а начштаба и особист уволены из армии. После беседы велели каждому военнослужащему и члену семьи расписаться на листочках об ознакомлении с приказом, о недопустимости посещать Западную Германию (забавно, но ведь и так вся Германия уже стала Федеративной, объединённой), об ответственности мужей за поведение жён, а жён за поведение своих мужей. Много разных документов в тот день они подписали и, шушукаясь и посмеиваясь, разошлись по домам.
Раз полк не выводится – остановили ликвидацию полигонов и запасных районов, возобновили боевую подготовку. Первым делом провели командирские сборы с комбатами и заместителями: тактика, физподготовка, занятия по химзащите, стрельба, вождение. Начальник штаба вывез офицеров на полигон в грузовом «Урале», в нём все пропылились, перепачкались. Когда завершились занятия по плану первого дня, и машина вернулась, то у ворот КПП их ожидал сюрприз. В полк приехали для «налаживания дружбы» солдаты Бундесвера, в прочем, ещё вчера они были солдатами Немецкой народной армии. Делегация прибыла на новеньком, комфортабельном автобусе «Мерседес», с кондиционером, все чистенькие, опрятные, смотрят через стекла во все глаза, и видят, как через борт грузовика выпрыгивают грязные, запыленные подполковники и майоры. Моложавый комбат второго батальона даже матюгнулся в сердцах.
– Твою же мать! Опять мы показываем себя второсортными людьми! Такой терпеть позор на глазах этих сопляков!
На следующий день решили в гарнизон не спешить возвращаться, чтобы не сталкиваться вновь с «туристами» из Бундесвера, и не позориться, и после занятий по пути с полигона завернули в деревенский кабак, чтобы выпить шнапса. Одноногий хозяин гаштета Курт был давним другом гарнизонных офицеров. Немец любил рассказывать, как чудом спасся, хотя и оставил в заснеженной России свою левую ногу. Выпили по первой и пригласили к столу бывшего фашиста.
– Курт! А ты помнишь Сталинград? – ехидничал майор Бордадым, хлопая по спине немца. – Не забыл русский мороз?
– Яволь! Помнишь! – посмеивался Курт. – Остаток мой нога хорошо помнит, а второй половина этой нога давно умер.
– Выпьем за мир? – предложил Ваня Червинский. – За дружбу простых людей: русских и немцев!
– Прозит! – поддержал тост Ивана старый немецкий солдат. – Только я не был в Сталинград. Я служил бундесмарин, матрос на катер, на Дунае. Если бы я быль пехота, то и второй нога не унёс бы из ваш Сталинград. Не быль я ни в этот страшный город, ни даже близко рядом. О, майн гот! Война это плохо! Мир карашо!
Участники сборов приехали в гарнизон за полночь, хорошо набравшись и оставив уйму денег в дружественном гаштете хитрого немца.
В начале января пришла директива – о поощрении ветеранов Афганской войны. Кто-то в Министерстве Обороны схватился за голову, что мало получено орденов и медалей за прошедшую войну. Пока воевали – жалели и лишали, рвали представления к наградам по поводу и без повода, войска вывели и вдруг спохватились. В документе было сказано, что представить повторно всех не получивших награды, если в личном деле имеется представление на орден или медаль, либо со свидетельских слов сослуживцев. Здорово-то как!
Эдик сразу в строевую службу – хочу!
– Что ты хочешь? – не понял кадровик.
– Восстановления справедливости! Мне звезда героя не пришла, обделили, а дубликат наградного листа в моем личном деле имеется.
Кадровик побледнел, вспотел и замахал руками.
– Ты хочешь, чтобы я тебя представил к званию Героя Советского Союза? Очумел? Разве я Председатель Президиума Верховного Совета? Или его заместитель? Иди, водички выпей, совсем ты сдурел капитан.
Громобоев пошёл к замполиту. Стройный, моложавый майор Статкевич, по идее должен был понять Эдуарда, сам ведь воевал. Но капитана ждало полное разочарование, замполит зачитал Эдику выписку из приказа командира части о ходатайстве к награждению лишь двух офицеров: самого Статкевича к «Красной звезде» и того кто помогал ремонтировать личные командирские машины перед отправкой домой – начальника автослужбы. Этого к ордену «За службу Родине».
– Извините, товарищ капитан, но вас мы в список включать не стали, мы вас ещё плохо знаем. Может быть как-нибудь потом… И вообще, надо себя зарекомендовать… Полк начинает вывозить боеприпасы в Союз, первый эшелон уходит через три дня, и вы назначаетесь начальником караула второго эшелона от вашего батальона. Комбат Дубае предложил вашу кандидатуру.
«Вот спасибо, комбат! Удружил!» – подумал Громобоев, откозырял и направился в батальон объясняться.
Дубае подтвердил своё решение.
– Все верно, я дал добро. У нас по плану скоро весенняя проверка, потом учения, Иванников, Бордадым и Ницевич должны к ним готовить документацию. Аты ведь фронтовик, настоящий боевой офицер, всегда готов к бою…
Станислав Вальдасович, говоря о ратной юности Эдуарда слегка ухмылялся, а остальные заместители зарылись в бумажки, ведь ни кто не хотел катить в голодающую Россию, тем более, что как только границу Германии пересечешь, так с того дня начальник финансовой службы марки сразу перестанет начислять и получка будет урезанной.
Делать нечего. Громобоев выбрал из седьмой роты толкового сержанта Лысака и трёх дисциплинированных молодых солдат, и занялся подготовкой к выезду. Предстояли большие хлопоты: собрать вещи, продукты, посуду, сделать ящики под оружие и боеприпасы.
Жена запричитала: дескать, вот, опять бросаешь меня одну.
– Ольга, не дури! Не я добровольно уезжаю, меня насильно уезжают. Командование – чтобы я про липовые ордена начальства не бухтел, да и комбат с ними заодно, желает своих любимчиков при себе держать. Мы ведь в гарнизоне без году неделя, случайные и временные, нам даже квартиру в коммуналке выделили. А за то, что без скандалов уеду, комбат обещал выбить отдельное жильё.
Жена поплакала, пострадала и успокоилась.
– Да деньги впустую не проматывай! Хватит транжирить! – наставлял её Эдуард. – Не успеваю получку получить, как уже занимать надо! Так мы машину никогда не купим.
Действительно, стоило маркам попасть в руки Ольге, как она хватала на распродажах дешёвые кофточки, майки, рубашечки. Замучила скупкой тряпья и разнообразного барахла. Ох, уж эти женщины!
И тут дочь слёзно и на полном серьёзе попросила папу привезти зайчика.
– Какого ещё зайчика? – удивился Эдик.
– Обычного: русского, белого, дикого, а я его приручу. Сейчас ведь дома снег лежит, зайчики мёрзнут и по полям в белых шубках бегают…
Громобоев опешил. Как быть? Что ответить? Поцеловал в нос и пообещал:
– Ладно, если попадётся – привезу!
Рано утром капитан прибыл в штаб полка на инструктаж, расписался во множестве журналов, получил сопроводительные документы, проездные на обратный путь по России и по Германии.
Подполковник Касеев вышел на плац проверить готовность выездного караула, придирчиво осмотрел оружие, патроны, форму, тулуп, валенки.
– Вещей у вас много, тащить тяжело, но ничего, сейчас погрузите всё в «Урал», а потом по возвращению поможем. Как приедете, сразу звоните с вокзала и вас встретит дежурная машина, – пообещал начштаба. – А теперь живее, в машину, с места погрузки уже доложили: вагоны опечатаны и эшелон уже готов к отправке. Как говорится, с Богом!
На грузовой платформе Громобоева встретил с распростёртыми объятиями нервничающий Ницевич.
– Где пропадаешь, Эдуард? Я начал подумывать, что ты дезертировал! А мне совсем не хочется вместо тебя ехать, – пробурчал широкоплечий молодой капитан. – Десять вагонов загружены, опломбированы зампотехом, теплушка оборудована.
Эдик заметил, метавшегося далеко в голове состава и о чём-то горячо спорившего с немцами-железнодорожниками Бордадыма.
– Принимай хозяйство, милости просим! – усмехнулся Ницевич.
– Федя, а может ты вместо меня? – пошутил Эдик. – Или же Иван Иваныч?
Ницевич даже невольно поёжился от мыслей о возможности покинуть тёплые немецкие края и уехать в холодную февральскую Россию, замкомбата крепко стиснул квадратные челюсти, проскрежетал зубами и поторопил товарища:
– Давай, загружайся поскорее, не задерживай отправку…
Просторная теплушка была перегорожена пополам: жилая и служебная. В жилой части – два ряда двух ярусных нар и под слуховым окошком койка для начкара, печка буржуйка с трубой, выведенной в крышу, во второй, большей половине вагона с отодвигаемыми наружу дверями, находился продуктовый склад на долгую десятидневную дорогу, вещи, посуда, вторая печка. Ворота пересекала пополам прибитая широкая доска, чтоб караульным было, за что держаться во время движения.
Эдик послал разводящего проверить пломбы, а сам проследил за погрузкой оружия. Сержант быстро вернулся и доложил, мол, всё в полном порядке. В голове состава громко загудел тепловоз, сигналя о готовности к движению.
– По местам! – рявкнул Громобоев, поправляя перетягивающую бушлат портупею с висящим на ней пистолетом в кобуре. Затем обнялся на прощание с Ницевичем и запрыгнул на подножку, начавшего движение вагона.
Поезд быстро набрал ход, караульные встали в дверном проёме, глазея по сторонам и весело переговариваясь. Город промелькнул стороной в считанные минуты, пора было организовывать службу.
– Караул, строиться! – скомандовал Эдик. – Сержант Лысак! Приказываю: в двадцать два ноль-ноль ежевечерняя проверка и отбой. После каждой остановки вновь проверяешь солдат по списку.
– За каким лешим? Зачем? – удивился сержант. – Нас всего-то четверо, чего считаться-то?
– Отставить разговорчики! Проверять, чтоб не расслаблялись! Раз, другой не проверишь – и точно кого-то потеряем. Отстанете от эшелона – потом не найти! Мы ведь за границей. А потеряетесь в России – сочтут дезертиром! Приступай, поводи проверку.
Бурча себе под нос матерки, бубня что-то про самодурство и армейский тупизм, Лысак построил бойцов и начал читать список.
– Аленичев!
– Я…
– Гришин.
– Здесь…
– Отставить! – одернул нерадивого бойца капитан.
– Ну, я… – буркнул вечно всем недовольный солдат.
– Без ну! – строго произнёс Громобоев.
– Я! – поправился солдат.
– Пикоткин.
– Я!!! – рявкнул самый бравый дисциплинированный караульный. Сержант доложил капитану, что все на месте.
– Это хорошо, а то отставший от вагона, остался бы без ужина. Кто умеет хорошо готовить?
Руку поднял всё тот же добросовестный Пикоткин.
– Замечательно! Сегодня и на все дни поездки, дежурным по кухне назначается рядовой Пикоткин. Остальные несут дневальную службу по очереди у дверей. Пока можете ложиться отдыхать…
Колёсные пары весело застучали на стыках рельс, поезд мало-помалу набрал ход, проехал через Намбург, и вскоре вагоны с боеприпасами перецепили к другому составу, который направлялся в сторону Лейпцига. На стоянках Громобоев выставлял часовых нести службу путём патрулирования по обе стороны эшелона, а кашевара Пикоткина – у входа в караульный вагон. Главное дело было вовремя бойцов снимать с постов, чтоб успели вернуться до начала движения. Едва локомотив давал сигнал, как разводящий Лысак свистел в свисток и матом подгонял бойцов быстрее бежать к теплушке. Порою если зазевались, им приходилось заскакивать в вагон на ходу.
Вскоре позади эшелона остался древний и прекрасный Лейпциг, и эшелон направился на север, в сторону Берлина. Через распахнутые двери вагона солдаты вместе с Громобоевым озирали остающиеся позади аккуратные и ухоженные города и посёлки. Эдик с интересом разглядывал пересекаемую страну, когда ещё выпадет такой случай пересечь всю Германию.
Вечерело. С заходом солнца заметно похолодало, тем более, что юг Саксонии остался далеко позади и началась холодная Померания. Прошло примерно чуть больше суток пути, и вот уже показался берег балтийского моря – порт Мукран. Всю Германию они пересекли очень быстро, немцы явно давали «зелёную улицу» для эшелона с боеприпасами, чтобы взрывчатые вещества поскорее покинули территорию их страны.
На припортовой железнодорожной станции Громобоев нашёл помощника военного коменданта, сделал отметку о прибытии, тем временем эшелон загнали на охраняемую территорию вблизи таможни. Караул сдал оружие в оружейку, солдат поместили на ночь в казарму, а Громобоева – в офицерское общежитие.
– Паром прибудет завтра, – пояснил ВОСОвец. – Разгрузится, и сразу начнем загонять вагоны. Пока отдыхайте, как понадобишься – вызову.
Действительно, рано утром, едва солдаты успели помыться и позавтракать, как прибыл паром, и началась суета. Отправляемых эшелонов с грузом было несколько, в общей сложности в трюм загнали примерно сотню вагонов. Эдик заполнил за себя и за солдат декларации, ему поставили печать в паспорт, а солдатам в военные билеты и на командировочные предписания и толпа военных поспешила занять места в чреве парома. Офицерам предоставили пассажирские каюты на четверых, солдатам – общее большое помещение. Бойцы съели сухой паёк и завалились спать на расстеленные матрацы.
Громобоеву захотелось посмотреть на море. Один из начальников караула, оказалось, хорошо владел немецким, поэтому сумел договориться с мастером (капитаном). Немецкий капитан разрешил подняться на палубу, подышать и четыре офицера поспешили наверх. Паром уже отошёл далеко от берега и взору Эдуарда открылся бескрайний морской простор. Он в самом раннем детстве несколько раз отдыхал с матерью на Черном море, помнил, как учился плавать по-собачьи со спасательным кругом, как глотал солёную воду набегавших волн, как ловил скользких медуз. Но то было обычное плескание возле берега. Давно это было и в памяти почти ничего не сохранилось. Дожив до своих тридцати лет с гаком, Громобоев к своему глубокому сожалению так ни разу и не выходил в открытое море даже на катере. Теперь же он был в настоящем открытом море, и лишь вдали виднелась еле заметная береговая линия, а вокруг медленно покачивались холодные волны свинцового цвета.
«Почему оно такое серое?» – недоумевал Эдуард. – «А где же синее или изумрудное море, описанное в приключенческих книжках?»
Не успели офицеры насладиться морским пейзажем, как старший помощник капитана велел спускаться вниз, чиф (старпом) опасался, что сухопутные вояки замёрзнут, простынут и заболеют. Пришлось подчиниться судовому начальству.
– Как там сверху, товарищ капитан? – спросил Громобоева образцовый солдат Пикоткин. – Красиво?
– Море, как море, – напустил на себя этакую бывалость Эдик и усмехнулся. – Ничего особенного.
– А я ни разу не видел моря, – взгрустнул солдат.
– Какие твои годы, ещё увидишь, – заверил его офицер.
– Страшновато, я плавать не умею, – признался Пикоткин. – А вдруг мы тонуть начнем?
– Не бойся, это паром не потопляем, да и спасательные круги всюду висят. Лучше поспи, пока есть возможность.
Мощная судовая машина равномерно гудела, корпус парохода сотрясала лёгкая вибрация, транспорт неторопливо пересекал Балтику с запада на восток. Плыли примерно сутки или чуть больше. Капитан парома позволил ещё раз подняться на палубу офицерам и даже взять с собой солдат. Бойцы не галдели, как обычно бывает, когда собирается толпа, а смотрели зачарованно на волны и брызги, поднимаемые с водной поверхности ветром.
Но вот на горизонте показалась Клайпеда и плавание завершилось. Родина! Дома! Хотя, какая Литва теперь Родина, ведь прибалты спят и видят, как поскорее сбежать, выйти из состава Союза. В республиках было и так уже года три неспокойно, а тут ещё как назло месяц назад разогнали толпу демонстрантов возле республиканского телецентра, были раненные и один погибший.
«Лишь бы не было провокаций и попыток захвата вагонов!» – размышлял Эдик, спускаясь с парома.
Прошли пограничников, таможню, и караулы сразу попали в цепкие лапы коменданта вокзала. Майор-комендант велел занять оборону возле вагонов и не подпускать к ним литовских буржуазных националистов.
– А не националистов можно подпускать? – пошутил один из начальников караула.
– Тут все националисты! – сказал, как отрезал майор. – Бдительно охраняйте и ждите каждый свой паровоз.
– Долго ждать? – полюбопытствовал все тот же начкар. – У нас каждый день простоя – неполученная валюта.
– Не знаю, – честно признался комендант. – Это ваши проблемы. Попробуйте сами договориться с железнодорожниками.
Майор-комендант закурил какую-то вонючую дрянь, ругнулся несколько раз матом по адресу литовцев и удалился.
Эдику совсем не улыбалось сидеть неделю на этой далёкой от конечной цели станции, он велел сержанту выставить караул, а сам пошёл искать, с кем можно пообщаться, поговорить по душам и ускорить решение проблемы. Возле здания железнодорожного вокзала стоял, ощетинившись пулеметом в сторону города старенький БТР-60. Громобоева обуяло любопытство (когда ещё снова удастся посетить этот город?) и он прошёлся по центру Клайпеды. Всюду ходили военные и милицейские патрули, обстановка была напряжённой.
Возле телецентра стоял другой БТР, на асфальте громоздились вповалку бетонные блоки, рядом с входной дверью дежурил милиционер с автоматом. Эдуард впервые увидел картину, чтобы милиция была вооружена автоматическим оружием. Хотелось подойти, расспросить, узнать об обстановке в городе, но злое, напряженное лицо служителя порядка не располагало к беседе и капитан удержался. Громобоев вернулся назад и зашёл в фойе вокзала – дежурная по вокзалу послала на сортировку, с сортировочной станции направили в депо – искать машиниста маневрого поезда. Ни кто не отказывал, но, ни кто и не горел желанием сотрудничать с военными.
Несколько раз он прошёл по замкнутому кругу, наконец, отыскал железнодорожников согласных помочь. Это была интернациональная бригада: русский, поляк, литовец, белорус. Пока маленький локомотив катался туда-сюда по рельсовым хитросплетениям, сцепщик и машинист весело переругивались в тесной кабине на темы национального вопроса.
– Ну, посуди сам, какие у нас могут быть проблемы, – теребил Эдика за рукав шинели молодой помощник машиниста. – У меня жена русская, у Яниса – хохлушка, в Стасис – наполовину татарин. Не прислала бы Москва тех провокаторов и чекистов, не было бы никаких столкновений и жертв. Возле телецентра в Вильнюсе погиб один человек и тот оказался почему-то лейтенантом КГБ переодетым в гражданку. Странно, не так ли? Вдруг неизвестно кто начал стрелять по демонстрациям, люди начали пропадать неизвестно куда. Неспокойно как-то от присутствия военных и тайной полиции. Зачем устраивать эти провокации? Они лишь озлобляют людей и отталкивают республику от России.
– Мы простые трудящиеся, нам главное чтоб была работа, а нас буржуазными националистами обзывают, – поддержал товарища сцепщик с простой русской фамилией Смирнов и нерусским именем Янис.
Эдуард слушал, кивал, поддерживал разговор байками и политическими анекдотами, а пролетарии предложили глотнуть самогонки местного приготовления. Выпили по паре рюмочек для укрепления дружбы. Благодаря их суете и стараниям, вагоны капитана Громобоева были быстро прицеплены к составу, следующему на Белоруссию. Остальным начальникам караулов столь удачно и быстро решить проблему отправки не удалось.
Белоруссию промчались за сутки, почти без остановок и ранним утром прибыли в Смоленск. Эдуард отправился искать коменданта, оставив за старшего сержанта Лысака.
– Повнимательнее, а то мало ли жулья на товарной станции. Подумают, вдруг, из Германии гуманитарку вывозим. Да не спать, оружие не потеряйте!
Эдуард поправил на боку кобуру с пистолетом и зашагал в сторону зданий. Отлучился капитан лишь на пятнадцать минут, столько он затратил на то чтобы поставить отметку о прибытии и убытии, воротился обратно, а вагонов уже след простыл, и лишь вдали виднелся огонь хвостового вагона. Поезд неспешно катил на восток.
– Куда угнали вагоны, что тут стояли? – спросил он у стрелочницы.
– Да на следующий перегон отправили. Тебе куда надо ехать? Какая конечная станция? – спросила капитана дородная женщина в железнодорожной форменной рабочей куртке.
– На Ржев.
– Садись на автобус и кати на выезд из города.
Женщина назвала сортировочный полустанок, где формируются составы в том направлении.
– Я бы и на такси сел, были бы деньги, – махнул рукой с досадой Эдуард. – Да у меня нет ни рубля, ни копейки. Я из Германии еду.
– Была бы лошадь, одолжила бы. А так, ничем помочь не могу, – хохотнула женщина. – Топай по шпалам, никуда твои вагоны не денутся, догонишь. Тут километров семь-восемь.
И Громобоев пошёл в указанном направлении. Сначала быстро, почти бегом, взмок, запыхался, сбавил ход. Впереди время от времени маячили преследуемые вагоны, поезд часто останавливался на стрелках, сортировался, сцеплялся, расцеплялся, поэтому не пропадал из поля зрения, а встречные сцепщики и стрелочники, подсказывали по какой из веток ему идти далее. Через три часа он нагнал свой эшелон. У караульной теплушки метался перепуганный сержант.
– Товарищ капитан, мы уж и не чаяли вас найти. Как быть дальше не знаем, то ли бечь на станцию, то ли отцепляться от состава. Мы же без накладных на груз, без денег, и вообще пропадём без вас. Дезертирами быть не хочется, как назад-то в полк без документов смогли бы вернуться?
Капитан хмуро нечто пробурчал одобрительное действиям состава караула, ругнул железнодорожников за суету, что быстро отправили вагоны, хотя сам был не прав, зачем попёрся ставить печать в комендатуру. Теперь ни шагу в сторону, надо сами найдут, придут и отметят.
Вскоре поезд дернул вагоны, караульные быстро забрались в вагон, а Эдик снял шинель, сапоги и растянулся в блаженстве на нарах. Ох, и устал же он за день скакать по путям…
Ночью эшелон прибыл в Ржев, тепловоз сразу отцепился и укатил прочь. Маневровым локомотивом вагоны загнали в тупик на каком-то полустанке и наступила тишина, только было слышно, как потрескивают и поскрипывают на морозе ветки и деревья. На рассвете вокруг теплушки началась суета. Эдик продрал глаза и шумнул на караульного.
– Пикоткин! В чём дело? Что за гам? Почему посторонние возле вагона?
– Это не посторонние, товарищ капитан! Это бабы пришли за продуктами.
– Мы разве международная гуманитарная организация? Самим жрать нечего, – буркнул Громобоев. – Гони всех прочь.
Какая-то бойкая женщина выругалась и громко крикнула.
– Больно грозный ты командир! Мы же не за даром, не побираемся, а за деньги покупаем!
Оказалось, предприимчивый солдат уже продал две металлических пятикилограммовых банки топлёного свиного жира.
– Я же говорил, что жир надо брать на складе, а вы сомневались, товарищ капитан. Мы на вырученные деньги сейчас хлеб купим в местном сельпо и продукты. Давайте я мигом сбегаю, пока нет паровоза, эти тётки сказывали, что магазин где-то рядом.
Действительно, жевать сухари давно опостылело, целую неделю о них зубы ломали, поэтому Эдик быстро накинул шинельку на плечи и с радостью поспешил вместе с бойцом затовариваться. За пределами теплушки стоял крепкий морозец, снега вокруг рельсов было навалено почти в рост человека – настоящая зима! Пришлось скорее застегнуться на все пуговицы, это тебе не юг Германии с плюсовой температурой и дождями.
По тропке дошли до деревянного низенького одноэтажного здания, выкрашенного в зелёный цвет с облупившейся вывеской «Продмаг». Вошли, огляделись, витрины магазина были абсолютно пусты. Эдик испытал настоящий шок, после современного германского супермаркета попасть в нищую продуктовую лавку. Какой-то первобытнообщинный строй и натуральное хозяйство!
Молодёжи выросшей в современном изобилии в это трудно поверить, но в том магазинчике было не просто мало продуктов или плохой ассортимент бакалеи или сладостей – не было практически совсем НИ-ЧЕ-ГО! В стеклянных витринах всё пространство занимали глубокие металлические поддоны с морской капустой, а на полках стояли трех литровые банки с маринованными перезрелыми огурцами-гигантами.
– Етиж твою…!!! – только и смог вымолвить Эдик. – А где еда?
– Куммунисты сожрали, – усмехнулась разбитная грудастая продавщица. – Что вы хотели купить, солдатики?
– Хлебца, – ответил Пикоткин.
– Хлеб у нас разбирают с утра!
– А сейчас что? Вечер? На часах десять… – произнёс капитан, мельком взглянув на свои «командирские» котлы.
– Утро – это значит в восемь утра. Хотите хлеба – приходите к открытию, баба Маня час назад последние две буханки купила.
Громобоев вновь повертел головой в поисках хоть чего-то съестного, но так и не нашёл.
– А сладости есть? – не унимался солдат. – Может конфетки в загашнике какие… завалящие…
– Конфеты, милок, никуда у нас не заваливаются, – строго ответила молодица и подмигнула. – Берите вот огурцы, говорят подводку вкусные!
Делать нечего. Водка бойцам не полагалась, но раз иного ничего не было, купили банку огурцов, все-таки добавка к жареной картошке на обед…
На станции Громобоеву сообщили, что эшелон оставлен в тупике до ночи, потому что на базе хранения сейчас разгружают вагоны предыдущего эшелона, и все подъездные пути заняты. Пришлось солдатом продолжать мёрзнуть на постах, шагая туда-сюда вдоль путей по обе стороны эшелона.
Ответственный за кухню и освобождённый от несения службы рядовой Пикоткин, сидел у буржуйки, чистил слегка подмёрзшую картошку и рассказывал Эдуарду про свою жизнь до армии.
– Я, товарищ капитан, своё детство провёл в лесу. Отец работал лесничим, и дом наш стоял в глубине чащи, к нам шла узкая дорожка, по которой только телега могла проехать, и поэтому людей я почти не видел. Когда меня отвезли впервые в сельскую школу, то я из неё просто сбежал после второго урока, не привычно, что столько много людей. Особенно тяжко для меня было на переменах: шум, гам, носятся, орут. Первое время постоянно болела голова. Как только уроки заканчивались – я скорее спешу в лес. Упаду в траву на опушке раскинув руки, смотрю в небо и отдыхаю, прихожу в себя. С трудом отучился восемь классов и в село больше ни ногой. А тут новая напасть – армия эта ваша.
– Не моя, а наша, – поправил его Эдуард.
– Ладно, пусть будет наша. В армии оказалось ещё страшнее и тяжелее. Я ведь и паровоза никогда не видел вживую, и на автобусах не ездил. А тут такая страсть – столько техники! Определили в танковую учебку – в казармы нагнали народа почти тысячу, танки на полигоне гусеницами грохочут, орудия стреляют. Жуть! Каждую свободную минуту я прятался в берёзняк у забора, хотелось побыть одному и подумать. Как только с ума не сошёл? Голова снова заболела! Это теперь я попривык, а первые месяцы так хотел драпануть обратно домой в лес! Хрен бы меня там нашли. Батя на присягу приехал, и велел терпеть! Вот я и маюсь уже почти год, эх, скорее бы в лесничество вернуться…
Солдат продолжал ещё что-то забавное рассказывать, из своей жизни бирюка и нелюдима, но Громобоева сморил сон.
Ночью подогнали маневровый тепловоз, и вагоны поползли по узкоколейки вглубь глухого заиндевелого, заснеженного леса. Через пару часов добрались до места назначения. Какой-то сержант по приказу офицера побежал принимать эшелон, и вскоре вернулся с дурной вестью. На одном вагоне, с верхнего люка на крыше сорвана пломба.
– Может быть, всё на месте, в сохранности, но кто знает…
Эдуард в сердцах, грязно и витиевато ругнулся.
– И что нам делать?
– Ждать пока разгрузим, пересчитаем. Дня два уйдет на это, – ответил местный офицер. – Ставь на довольствие бойцов в столовую, сели их в казарму, а сам размещайся в общаге. В солдатской столовой покормят, если денег нет. Обычно ваши из Германии все без денег приезжают. А ты как? Привез ли какие сувениры? Магнитофон, кассеты, зажигалки, презервативы?
– Я пуст, собирался в спешке и как-то не подумал… – развел Громобоев руками.
– Жалко, – искренне расстроился старший лейтенант. – В следующий раз обязательно привези чего-нибудь. Мы же не за просто так возьмём, мы купим…
Пару дней из вагонов выгружали ящики в машины, потом пересчитывали снаряды, а Эдуард все эти дни нервничал и переживал, чтобы всё сошлось. Не должно быть недостачи, загружали под контролем Бордадыма и Ницевича, да и в движении охраняли бдительно. И все же тревожился, а вдруг?..
Сошлось! В штабе базы хранения какие-то начальники подписали накладные, отметили командировку, и караул поспешил обратно домой, точнее сказать к месту службы, в Германию.
