Текст книги "Прощай, Германия"

Автор книги: Николай Прокудин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 38 страниц)

Глава 5. Старинное кладбище

Глава, в этой главе наш герой вновь размышляет над превратностями истории, вновь сталкивается с равнодушием.

Пока Громобоев холостяковал, у него была масса свободного времени, поэтому он обошёл компактный Цербст вдоль и поперёк, за исключением промышленных окраин: сфотографировал памятники, старинные здания, полюбившиеся пейзажи. Однажды он спросил у зампотеха, что это такое виднеется вдали, позади парка боевых машин, огороженное полуразрушенной старой стеной. Странко пояснил, мол, там кладбище военнопленных, зверски замученных фашистами в концентрационных лагерях.

Эдик был любопытен и решил проверить, так ли это, ведь фашисты вроде бы в лагерях трупы сжигали, а тут настоящее огороженное кладбище. Не может такого быть, чтобы кладбище военнопленных сохраняли фашисты! Громобоев для начала заглянул в автопарк, отметился, что побеседовал с механиками, и быстро зашагал по проселочной дороге. Если кто-то думает, что раз просёлок, значит у тебя под ногами обязательно гравий, пыль и грязь, то он ошибается. Просёлки наши и немецкие имеют коренное отличие: в Германии просёлок не грунтовка, а асфальтированная дорога, с осевой разметкой, да еще и разметка обочин, и деревья, стоящие вдоль дороги тоже выкрашены на уровне человеческого роста белой люминесцентной краской, и если ночью едешь по ней, то мчишься, словно в хорошо освещенном коридоре.

Эдуард дошёл за пять минут до заброшенного уединенного кладбища, отворил покосившуюся решетчатую калитку на ржавых воротах и проник внутрь. За стеной во все стороны тянулись ровными рядами могильные холмики, поросшие густой травой. Вдоль стен высились раскидистые многолетние липы, ясени, клёны, дубы. Под сенью могучих деревьев действительно покоились русские воины-мученики. Громобоев окинул взглядом захоронения – не меньше тысячи! Как много умерших, но ни одной братской могилы, у всех персональные. Странно! Слишком уж гуманное отношение для фашистов к военнопленным! Капитан вгляделся в потемневшие и покрытые плесенью надгробия, многие из которых заросли мхами. Прочитал и поразился: лейб-гвардии штабс-капитан, ротмистр, урядник, есаул, унтер-офицер, нижние чины в звании рядового!..

Затем он приметил на большущем могильном камне хорошо сохранившуюся надпись: «Их благородию господину полковнику, от офицеров и нижних чинов». Фамилии на могильных камнях чаще были чисто русские как: Филатов, Пименов, Лебедев, Алексеев, Попов, но попадались и надгробия люда явно не из простых: Шром, барон Ридигер, Каралис, Зверлин, Венгловский, Измайлов…

Покоились военнопленные все рядом, вперемешку, не по статусу, не по рангу и не по чину, и не по алфавиту. Смерть уравняла всех воинов, и хоронили, очевидно, по годам. Вот небольшой ряд четырнадцатого года, следом ряды пятнадцатого, больше всего было могил шестнадцатого года. Крайняя дата захоронений была датирована апрелем восемнадцатого. Громобоев брёл между холмиков не торопясь, читал надписи, размышлял и вдруг наткнулся на однофамильца, а может и дальнего родственника, кто его знает? На потускневшей табличке было выбито: «Георгиевский кавалер, унтер-офицер гродненского пехотного полка Трофим Громобоев». Ниже даты: родился в одна тысяча восемьсот девяностом, принял мученическую смерть от ран и болезней в январе восемнадцатого года. Вот так встреча! Капитан сорвал росшие рядом с десяток полевых цветов и положил на могилу героического предка-однофамильца. Затем на тропке он нашел старинную солдатскую медную пуговицу с двуглавым орлом и положил в карман, словно вещественное доказательство.

«Унтер умер уже после революций и немного не дожил до перемирия и освобождения. Эх, не повезло бедняге», – подумал капитан, молча стоя у забытой могилы. – «Чудно! А ведь даже фашисты не сломали это кладбище, не сровняли с землёй! А есть ли у нас в России подобные кладбища павших в Первой мировой войне? Ведь наша история начисто переписана и словно бы началась с белого листа, с Октябрьской революции семнадцатого года. И где же покоятся все те два миллиона погибших солдат царской армии? Вычеркнуты целиком из памяти последующих поколений?»

Эдуард с тяжелым сердцем вернулся в автопарк и рассказал о своём любопытном открытии.

– Странно, – хмыкнул Странко. – Почему-то в полку все уверены, что это кладбище иной войны, последней.

– И неужели никто не удосужился дойти до него и положить цветочки? Хотя бы в День Победы? Привыкли таскать венки к величественным монументам и обелискам…

– Не бубни. Поглядите-ка на него, какой выискался красный следопыт-тимуровец. Чего это ты на меня волну гонишь? Больше всех надо? Люди служат, работают, возможно, текучка их заела.

– А замполит, парторг, комсорг? Им ведь за это деньги платят! Эти только и горазды, что с трибун болтать об угрозах империалистов. Я там однофамильца нашёл унтера Громобоева. А может быть даже дальнего родственника или прапрадеда? Мы ведь живших прежде наших дедушек никого из предков обычно не знаем. Вот ты, например, помнишь имя хоть одного своего прадеда?

– Прадеда, говоришь? А как это хоть одного? Прадед он и есть прадед…

– Их, как минимум должно быть четверо, по папиной линии и по маминой!

– A-а…, ну, да, ну да, оно конечно верно, – заметно было, что зампотех явно тужился, и напрягал мозг, соображая и пытаясь вытянуть из глубин памяти хоть какие-то имена. – Честно – не знаю! Были у меня два дедушки: Миша и Саша. А по отчеству я их не называл, поэтому… не знаю… И чего ты пристал ко мне как банный лист к голой жопе! Можно подумать, ты знаешь прадедов имена!

– Знаю! Василий и Мартемьян! И прапрадедов знаю! Терентий! А до него был Сафон! А дед Сафон был почти ровесником Пушкина, даже старше поэта на четыре года! Вот! Но это по одной родовой ветви, а их ведь должно быть четыре…

– Врешь поди, на ходу выдумал! Или ты из недобитых дворян? – не поверил и с подозрением покосился Странко. – Это только графы, да бароны племенную родословную ведут на двести-триста лет назад.

– Увы! Я из самых что ни наесть обычных крестьян! Только свой род не забыл и помню, мне бабка рассказывала! Родня была ссыльная, каторжная, беглые, ни царя не любили, ни большевиков. Сибиряки, свободолюбивые, вольные землепашцы! Крепостного рабства не знали, в холопах не ходили, в отличие от вас! Лишь при Сталине сумели их сковырнуть с земли и пустить по ветру, растоптать в лагерную пыль. И этот здешний Громобоев с именем Трофим вполне мог быть нашим родичем. А я не в курсе кто он и это меня злит. А ты никого не помнишь и тебе пофиг…

– Отстань! Я живу нынешним, а не прошлым! Мне вот, например, сегодня надо жену встречать, а не по старым кладбищам шастать, да болтать попусту. Бывай!

Странко отодвинул разгорячившегося Эдика в сторону и зашагал прочь из автопарка, в сторону города.

Глава 6. Экономическое объединение

Глава, в которой наш герой наблюдает, как Германия воссоединяется экономически и в свою очередь воссоединяет свою семью.

Служба в полку шла не шатко не валко, потому что ни какой боевой работы не было вообще. В первых числах июля, как гром среди ясного неба вдруг прошла информация, что их Ударная армия выводится из Германии самой первой в группе войск. Предписано убыть домой до конца года! И ни самой гвардейской дивизии, ни её полков уже к ноябрю не будет существовать. Танки – в Сибирь, боеприпасы – передать в другие части, имущество – в Белоруссию. Военный народец впал в прострацию, все ведь надеялись немного послужить, наслаждаясь свалившемся на них изобилии. Но как говорится: человек предполагает, а судьба располагает…

Главы стран подписали Договор о сроках вывода, о порядке сдачи гарнизонов и ещё ворохи разных документов. Советский Союз получил кредит на шестнадцать миллиардов марок: теперь появились деньги и на вывод войск, на содержание армии за границей, и на строительство жилья. Первые эшелоны с вывозимым военным имуществом потянулись домой уже в конце июля. Генералы пообещали не оставить выводимых офицеров без квартир. Поступил приказ: офицеров и прапорщиков по выводу и расформированию частей в обязательном порядке отправлять служить туда, где у них есть жильё. Выходило так, что Эдику через несколько месяцев предстояло вернуться к старым недругам в свой округ, где его совсем не ждали. Нелепая случайность или это была заранее заготовленная кадровиками подлянка? Гнусненький изуверский план дать подышать мятежнику свободой, взглянуть на Европу, отправив в Германию в первый выводимый полк? Словно в рассказе Антона Чехова: дали проглотить голодной собачонке кусок мяса на нитке, и силой на веревочке вынули обратно из желудка. Политуправцы из меня буквально какую-то «Каштанку» сделали. Понюхал, подышал и назад в будку! Силком затягивают обратно на аркане, возвращают в застойное болото! Садизм какой-то!

Месяц назад Эдуард выслал официальный вызов своей семье на жительство за границей по месту службы, и вот, наконец, жена и дочь должны были приехать. Накануне в квартире прошла прощальная пьянка, их весёлому офицерскому общежитию пришёл конец. Временные соседи Кожемяка и Чернов с видимым неудовольствием собрали барахлишко, и пообещали после обеда, до приезда семейства Громобоевых выселиться и прибраться в покидаемых апартаментах.

А Эдуард после утреннего полкового построения и батальонного развода отправился на вокзал в Магдебург. Взводный Щеглов вызвался помочь встретить семью, а заодно обкатать, опробовать старенький пятнадцатилетний «Форд», да и у самого были в большем городе дела: надо заскочить на автомобильный рынок, прикупить запчасти. Машина была не новая, но в отличном состоянии, скоростная и Эдик наслаждался комфортной поездкой, он впервые ехал в просторном салоне иномарки. Лейтенант легко и без усилий выжимал из «Форда» сто двадцать километров в час. Час езды и уже на месте.

Прибыли как раз вовремя, встретились с Ольгой и Ксюхой на платформе и поспешили скорее к авто. Жена и дочь выглядели ошалевшими: чужая страна, незнакомая речь, иная жизнь. Маленькая дочка с любопытством крутила головой, и никак не могла понять, почему все люди вокруг каркают и чирикают.

– Папа, почему они говорят как птицы? Не могут по человечески?

– Это у них язык такой, немецкий, – пояснил ей Эдуард, весело улыбаясь. Он подхватил объёмистые чемоданы и потащил к машине. Сразу домой не поехали, а немного покатались по городу, лейтенант организовал своеобразную бесплатную экскурсию, потом погуляли по торговым улицам, пока он приценялся на разбраковке к запчастям. Эх, когда ещё в другой раз удастся оказаться в Магдебурге? Да и выпадет ли такой случай повторно вообще? До ноября осталось меньше трёх месяцев…

Ольга была в шоке от чистоты, порядка и красоты. Да и известие о скором возвращении выбило из равновесия – ехала надолго, планировала, что на несколько лет, а что вышло? Можно чемоданы и вовсе не распаковывать!

Хотя, в принципе и три месяца – тоже срок и немалый! Успеешь и прибарахлиться, и отведать деликатесов, и продегустировать напитки, купить машину и аппаратуру. Как говорится, выполнить план и приобрести полный джентльменский набор советского «оккупанта».

По прибытию в часть Эдуард в первую очередь познакомил Ольгу с офицерскими дамами танкового батальона: с комбатшей и заместительшами. Офицерши каждое утро уходили на заработки, на промысел, и сразу привлекли к труду Громобоеву. Женщины до обеда собирали на полях в немецких кооперативах огурцы и получали зарплату в двадцать марок в день, плюс приносили бесплатные огурчики для дома.

Семья Громобоевых остро нуждалась в валюте, поэтому рано утром дочку оставляли в квартире одну досматривать сны, а потом велели смотреть мультики по заранее включенному видеомагнитофону. Конечно, не совсем одну, а на попечение солдата-писаря Васьки. Под работающий телевизор Ксюха просыпалась, играла в куклы, рисовала, потом солдат-нянь приходил, напоминал о завтраке, скармливал ей йогурт. Если девчушка капризничала и отказывалась – съедал сам. Чтобы добро не пропадало…

А капитан Громобоев ежедневно на рассвете уезжал вместе со всем батальоном на ликвидацию запасного района сосредоточения. Солдаты вручную лопатами, закапывали и сравнивали отрытые посреди соснового бора и протянувшиеся на сотни метров окопы, десятки блиндажей и капониров, а офицеры собирали в посадках грибы.

Маслят в этот год уродилось видимо – не видимо. Рядом с укрепрайоном на многие километры раскинулись поля, засаженные хмелем, ходи между рядов и не ленись нагибаться. Да и в молодом ельнике, тут и там встречались и колонии маслят, и волнушки, и опята, и сыроежки. Немцы грибы, почему-то не собирали, наверное, не понимали в них толк, не видели в них закуску…

Эдик вместе с сержантом-помощником набирал каждый день полную плащ-накидку грибов, а Ольга приносила корзину огурцов. Картошкой разживались в солдатской столовой, а водка и пиво из магазина. Каждый день по окончанию работ, управление батальона накрывало по очереди стол: то у Странко, то у Толстобрюхова, то у Перепутенко, то у Эдика и отмечали любой повод. Почему-то чаще собирались в квартире Громобоевых, наверное, потому что она была рядом с казармой и штабом, к тому же самая неухоженная и необжитая, и по-прежнему напоминала общагу. Мебель в квартире стояла убогая. За неделю до приезда семьи капитан притащил из казармы две железных панцирных кровати, да подаренный диван с немецкой «помойки». Полы так и остались без дорожек и без ковров, а огромные окна в готическом стиле без штор, завесили солдатскими простынями. Действительно, настоящая спартанская общажная обстановка.

В эти дни семьи цербстского гарнизона экономили на всём, на чём могли (в основном на питании и квартплате), за исключением выпивки. На пиве ни кто не экономил. Как можно? Пиво – это святое! Когда ещё удастся попить столь качественный и вкусный напиток? Святотатство, да и только!

В тот августовский день майор Странко ворвался в штаб батальона, словно бежал от урагана. Зампотех был ужасно злым, выглядел каким-то помятым, на лице были отчётливо видны пара ссадин и синяк. Он схватил Толстобрюхова за руку и потянул в каптёрку. Там майоры некоторое время о чём-то громко говорили, а затем быстро направились к выходу.

– Эдик, мы в городок, а потом на спортивную площадку, если о нас будет спрашивать комбат, – крикнул зампотех скороговоркой на бегу, обращаясь к недоумевающему капитану.

– Помощь нужна? Вы до спортивного гаштета? – подмигнул им Громобоев.

– Отстань! Сейчас не до шуток, – буркнул Странко и с силой хлопнул дверью.

Оба заместителя, словно в воду канули и не показывались в казарме до самого вечера. Впрочем, комбату было не до них, он занимался купленным накануне грузовичком. Майоры появились лишь после ужина, ближе к отбою, и пригласили Громобоева на выпивку.

Эдуард отложил документы, живенько собрался и они поспешили на выход. Вскоре офицеры сидели в уютной беседке за столиком летнего гаштета, того что возле автопарка и Странко поведал о случившемся. Оказалось, супругу зампотеха попытался изнасиловать начальник физподготовки полка. Эта сволочь жила этажом выше и офицеры пока не было жён почти год приятельствовали. Начфиз Фёдор регулярно заходил обменяться видеокассетами, послушать музыку, попить пива, поболтать. Но с приездом жены Странко – Валентины, он особенно зачастил. Так как зампотех часто отсутствовал ночами, приходы соседа по вечерам не нравились, Володя сказал об этом спортсмену, но тот лишь ухмыльнулся и выразил обиду и недоумение. Красавчик Фёдор был закоренелым холостяком. Хорошо сложенный атлет, циничен, нагл, самоуверен, пользовался популярностью у многих полковых женщин.

– Сам виноват, прикормил змея! Пока Вальки не было, мы сдружились, а как она приехала, то этот кобель на неё стойку сделал, слюнки пустил! А Валюха и сама хороша, любит хвостом покрутить, дома сучка без трусов в одном халатике шлёндрает, но это ведь не повод ломать руки, и совать свои причиндалы в чужие дырки!

Эдик опешил. Все знали об их дружбе со спортсменом и считали приятелями, не разлей вода и вот на тебе – фортель! Майор Советской Армии – насильник!

– Да что случилось? Что стряслось-то? Говори толком!

– Вчера я уехал ночью горючку воровать и продавать, а эта гнида, заявилась ко мне домой. Жена говорит, что Фёдор был хорошо подшофе, видимо для храбрости. Короче говоря, упуская подробности, спортсмен начал домогаться Валентины. Она хвостом любит повертеть, есть у неё такая черта, но не всерьёз, а лишь глазками пострелять, для вида. Моя Валька, хоть и вертихвостка, но баба честная и порядочная. В итоге у спортсмена вышел полный облом: получил коленом между ног, кулаком в нос, да ногтями по всей морде. Этот подонок ей лишь халатик порвал, свалил на пол, но заломать так и не сумел. Моя шаболда ударила его по башке, удачно попавшей под руку пустой бутылкой, потом добавила настольной лампой и убежала из квартиры в штаб полка. Патруль прибыл – дверь нараспашку – всюду следы борьбы, разгром, но никого нет. В своей квартире спортсмена тоже не было, видимо куда-то сбежал. Командир полка велел разыскать, посадить под арест и срочно отправить в Союз. Снарядили на поиск патрули, те долго искали, но не нашли.

– А ты нашёл? – только и нашёл, что спросить опешивший от таких известий Громобоев.

– Конечно! Я же знаю все его явки, повадки и привычки. Мы с Толстобрюховым нашли пьяного Федьку на немецком стадионе, он под зрительской трибуной сидел, и из горла бутылку корна глушил. Отмутузили его хорошенько и теперь эта сволота долго не сможет ни по легкому ссать, ни с удобством сидеть. Вот же гадёнышь! Завтра или послезавтра его с позором вышлют, и домой не на машине своей поедет, а поездом, потому что его машину я сжёг. Нашёл с кем шуточки шутить! Теперь знает почём фунт лиха!

Странко погрозил кулаком в пустоту и выпил подряд одну за другой три рюмки шнапса.

– А про какую горючку ты давеча обмолвился? – поинтересовался Эдик, отхлебнув пива. В нём всё же сохранялись некоторые молекулы замполита. – Повтори-ка, что ты воруешь? Где и как?

– Дизтопливо! Соляру…

– Как это? Да как ты можешь… – опешил Громобоев никогда в жизни не покушавшийся на государственное добро.

– А так! Могу и всё! Этой ночью полный топливозаправщик немцам слил – десять тонн.

У капитана даже перехватило дыхание, ведь этим откровением зампотех делал его вроде бы своим невольным соучастником. Как быть? Не сообщать руководству – вроде покрываешь, доложить – значило предать приятеля, заложить!

– Да не трусь ты! Подумаешь десять тонн… В полку сейчас такое твориться, рассказать тебе всё в подробностях, так у тебя волосы дыбом встанут.

– А ты расскажи…

– Много будешь знать, мало будешь жить. Я и так зря, в состоянии аффекта проболтался. Расскажу, честное слово, но позже, через пару месяцев, в конце октября…

– И ты мне о хищениях так спокойно говоришь?

– Ага! И ты главное не рыпайся, не пытайся что-то изменить, командование полка в курсе. А не то не сносить тебе буйной головы…

Тем временем вывод близился и становился всё реальнее, за август и сентябрь полк сровнял с землёй все свои полевые укрепления в запасном районе, машинами вывезли в другие части содержимое складов, дембелей уволили, а молодых солдат отправили в соседние части. Младшим офицерам стало нечего делать и от безделья они резались в карты и нарды, носились по авторынкам в поисках дешевых машин. Для офицерш работы тоже стало гораздо меньше, овощи на полях и фрукты в садах госхозов закончились, поэтому самые крепкие и сильные из них переключились на тяжёлый труд – на уборку хмеля.

Солдаты, чувствуя безнаказанность и попустительство командования (не до них!), понемногу наглели, особенно армяне. Так уж исторически сложилось, что с годами в этом городе благодаря их гвардейскому полку выросла мощная армянская община. Ежегодно несколько армян из числа солдат и сержантов умудрялись жениться на молодых и не очень молодых немках. Земляки подыскивали неходовую и несимпатичную «кобылку», не пользующуюся спросом у коренного населения, подводили на случку к бойцу, который был не прочь остаться жить в Германии, вместо возвращения в глухое горное селение, а дальше дело техники…

Молодой и темпераментный закавказский жеребчик, проявляя недюжинные таланты на половом фронте, очаровывал мужеподобную дамочку с лицом, словно вырубленным из гранита и затем после любовной прелюдии, молодые подавали кучу заявлений, справок, но всё равно солдата чаще всего сразу же отсылали дослуживать в Советский Союз. Однако вскоре подруга вызывала любимого и неутомимого, обратно по приглашению в фатерлянд, и в итоге происходило воссоединение сердец и начиналось производство нового потомства: с большими горбатыми носами, нордическими лицами и южным горским темпераментом. В годы перестройки этот процесс в Цербсте принял черты заводского конвейера. Примерно двадцать или тридцать армян, стали армяно-немцами, приобрели гражданство ГДР, а теперь уже и Объединённой Германии.

Каждый вечер к воротам обоих КПП съезжались на автомобилях и мотоциклах представители «коренного» немецко-армянского населения, привозили очередных похотливых потенциальных невест на случку, и знакомили их со своими земляками. Как говорится, готовили почву для увеличения этноса. Бороться с этим национально-освободительным движением брачно-сексуального характера было трудно, а главное бесполезно, ведь Армения уже почти не подчинялась указаниям центральных московских властей, вела свою независимую политику, да еще и готовилась к войне с Азербайджаном в Карабахе, с другим представителем нерушимого союза республик свободных, которых вроде как сплотила на веки великая Русь. Да и ввязываться в эту половую селекцию офицерам было довольно опасно, ведь немецкие армяне в открытую угрожали всяческими репрессиями и расправой даже командиру полка…