Текст книги "Гомункулус"
Автор книги: Николай Плавильщиков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)
Оказалось, что лошадь (и жвачные) и носорог (и тапир) лежат по-разному, и концы больших берцовых костей у них разные.
Лошадь опирается всего на один палец. Конечно, суставы у нее должны быть более прочными: ведь на этот единственный палец падает та нагрузка, которая распределена между тремя пальцами у анхитерия.
Так появляется новый вопрос: о прочности сустава. Ответ на него должны были дать кости ископаемых животных: сустав не мог образоваться сразу, он развивался постепенно.
В. Ковалевский изучил пястные и плюсневые кости анхитерия и других древних непарнокопытных с тремя пальцами. Оказалось, что у этих костей передняя часть нижней головки гладкая, и блоковый выступ ограничен лишь задней частью головки. Такое сочленение хорошо при наличии трех пальцев, но для одного пальца его уже недостаточно: нужно более прочное сочленение, нужен блоковый выступ вокруг всей головки.
Зачем нужно такое прочное сочленение? Да просто потому, что иначе животное будет часто вывихивать ногу. Чем прочнее сочленение, тем реже вывих, тем прочнее нога. Животное с вывихнутой ногой – легкая добыча для хищников. И, конечно, всякий, имевший более прочное сочленение и реже вывихивавший ногу, чаще спасался, убегал от врага. Естественный отбор закреплял это преимущество, и более прочное сочленение передавалось потомкам, увеличиваясь и увеличиваясь в ряду сотен и сотен поколений. И вот у однопалой лошади имеется прочное сочленение – сильно развитый блоковый выступ.
Таково рассуждение. Но слов мало, нужны факты, нужно доказать правильность рассуждения, иначе оно так и останется словами.
В. Ковалевский не любит слов. Он ищет доказательств.
На плюсневой кости анхитерия блоковый выступ ограничен лишь задней частью головки, но и на передней части головки, еще гладкой, можно кое-что увидеть.
«Уже намечается весьма слабое возвышение… на некоторых экземплярах оно очень слабо, на других развито достаточно отчетливо», – отметил Ковалевский в своей работе об анхитерии.
Маленькое возвышение… Какое оно может иметь значение? Важно не само возвышение – важно, что оно началообразовываться. Поверхность сочленовной головки начала изменяться, и теперь боковые пальцы могли уменьшаться в размерах, животное могло превращаться в однопалое: зачатки прочного сустава налицо…
Постепенное недоразвитие боковых пальцев у непарнокопытных (передняя нога):
1 – тапир; 2 – палеотерий; 3 – анхитерий; 4 – гиппарион; II–V – кости пястья второго – пятого пальцев; s-и – косточки запястья (из монографии В. Ковалевского об антракотерии).
Все в монографии об анхитерии было новостью, и неудивительно, что о ней заговорили еще до выхода ее в свет. Автор не только описывал кости: он объяснял, какое значение имеет то или иное изменение кости, прослеживал эти изменения на ряде животных. Дарвиново учение впервые нашло столь сильный отклик в палеонтологии.
Работа об анхитерии не была единственной: Ковалевский подготовил к печати и еще ряд исследований. Накопив большие материалы, он мог теперь писать одну монографию за другой: его работоспособность была почти сказочной. Летом 1871 года он начал монографию об анхитерии, а к лету 1874 года были написаны и почти все его остальные палеонтологические работы.
4
Парнокопытные интересовали Владимира Ковалевского гораздо больше, чем непарнокопытные. Выяснение их эволюции – цель его исследований. А метод исследований был таков, что Ковалевский превратил палеонтологию из науки о музейных костях и окаменелостях в науку о живом организме, пусть и давно умершем. Было положено начало биопалеонтологии.
Гигантская ископаемая свинья энтелодон жила на Земле около шестнадцати миллионов лет назад (олигоцен). У нее был огромный череп, достигавший почти метра в длину. Не нужно думать, что мозг такой громадины был велик: нет, череп удлиняла сильно развитая морда – длиннейшие челюсти с острыми резцами и массивными заостренными клыками, которыми энтелодон выкапывал корни – свою еду.
Близкого родства с настоящими свиньями у энтелодонов не было, но они были схожи со свиньями по многим особенностям своего строения, да и жили примерно так же, как живут дикие свиньи.
Палеонтологи давно знали энтелодона, вернее – его зубы, так как вид был установлен лишь по зубам.
Зубы свиньи, значит, нога – четырехпалая.
Кости энтелодона не один год хранились в французских музеях, их видели почти все палеонтологи-французы. И никто не поинтересовался разглядеть их как следует: ведь название животному дано, зубы описаны, стоит ли возиться с костями ног…
Разыскивая материалы по некоторым свиноподобным ископаемым животным, Ковалевский натолкнулся в одной из частных коллекций на кости энтелодона. Он исследовал их и… Да может ли это быть! Невероятный вывод: эволюция вверх ногами! Нога энтелодона оказалась двупалой.
Двупалый предок четырехпалой свиньи!
Не верить своим глазам было нельзя. Вот они – кости, вот они – зубы. Зубы – свиньи, кости – двупалой ноги. Двупалая свинья подрывала, как в басне, «дуб» эволюционного учения.
Нужно было решать важную задачу: если эволюционная теория верна, если учение Дарвина справедливо, то найдется объяснение и для этого противоречия.
Ковалевский принялся изучать конечности и вымерших и ныне живущих копытных. Он изучал их и прежде, но теперь особенно старательно искал отклонений, искал объяснения странного случая с двупалой свиньей-энтелодоном.
Скелет ноги ископаемой свиньи энтелодона Развиты только два пальца (III и IV).
Объяснение было найдено.
Оказалось, что развитие животных не шло по одной прямой линии, и каждый древний тип давал несколько ветвей. Одни из них вымирали, другие развивались. Энтелодон оказался одной из таких боковых ветвей; двупалая ископаемая свинья полностью вымерла, она была лишь боковой веточкой «ствола свиней».
Изучение ноги копытных привело В. Ковалевского к замечательным выводам. Эти выводы были бы блестящими и в наши дни, а он сделал их восемьдесят пять лет назад.
Главнейшее обобщение, сделанное В. Ковалевским, можно назвать «законом Владимира Ковалевского», и это не будет преувеличением. Открытое им явление оказалось не отдельным случаем, как он думал, а действительно чем-то вроде «закона».
Животное изменяется. Четырехпалая нога превращается в двупалую. Но это превращение может произойти по-разному. Нога теряет боковые пальцы, но лучше приспособленной она от этого не делается: уцелевшие пальцы просто становятся толще. Ничего нового конечность не получает: она просто потеряла пару пальцев, и только. Это – один случай.
Ноги ископаемых парнокопытных:
1 – аноплотерий; 2 – ксифодон; 3 – задняя нога гиемосха; 4 – передняя нога гиемосха; 5 – передняя нога гелока. Видны изменения в расположении и размерах косточек запястья и предплюсны (s, m, n, t и др.). (Из монографии В. Ковалевского об антракотерии).
Другой случай. Боковые пальцы утрачены, уцелевшие пальцы разрастаются в ширину и в толщину больше, чем при первом случае. Но этого мало. Происходит ряд изменений в костях запястья и предплюсны: первая фаланга пальцев сочленяется с ними несколько иначе, чем при полном числе пальцев. Здесь не просто исчезла пара боковых пальцев, а изменилось многое в строении всей кисти или стопы.
И в том, и в другом случае конечность стала двупалой. Но это сходство только внешнее: в первом случае изменилось лишь количество костей, во втором – изменилось и качество их.
Второй случай несет с собой возможности победы. Ведь именно в этом случае конечность приобретает надлежащую прочность, именно здесь мы получаем новое качество. Первый случай – лишь «имитация», здесь нет нового качества, нет прочности. Получить по первому способу двупалую конечность проще и скорее, но обладатель такой конечности выиграет мало: победы в состязании такая нога не принесет.
Эти два способа эволюции и составляют содержание «закона Владимира Ковалевского». «Инадаптивными» он назвал формы, проявляющие упорство удержать типичную организацию. Изменившись чисто внешне, такие формы идут по старой дороге. «Адаптивные» формы – идут по новой дороге, их изменения не чисто внешние.
Скелет антракотерия.
Огромный двупалый энтелодон оказался случаем первого рода: его двупалость была чисто внешней. Достигнув временного расцвета, энтелодоны быстро вымерли.
Однопалая лошадь – случай второго рода: она не просто утратила боковые пальцы. Произошла перестройка всей кисти (стопы), животное пошло по новому пути развития.
5
Зубы – предмет особой любви додарвиновских палеонтологов, изучавших млекопитающих. Палеонтологи описывали зубы, и только. Зуб оставался «мертвым»: а зная сотни и тысячи зубов, самого животного еще не знаешь. В. Ковалевский не мог отбросить эти зубы в сторону, но на них он с особой убедительностью показал значение метода исследования.
Он сумел оживить зубы. Эти «оживленные» зубы позволили ему рассказать о жизни копытных давних времен.
Десять – двенадцать миллионов лет назад зубы копытных претерпели важное изменение: коронки зубов стали необычайно высокими. Зубы приобрели, как мы говорим, постоянный рост: по мере истирания рабочей поверхности коронки, зуб выдвигается из десны. Такой зуб может служить долгое время, и эта особенность – очень важный факт.
Почему же появилась эта особенность?
Объяснение давали самое простое: увеличилась продолжительность жизни копытных, и коронки зубов стали более высокими. Иными словами: животное стало жить дольше, и его зубы сделались более долговечными.
Такое объяснение не понравилось Ковалевскому. У ряда современных копытных, например у оленей, и в наши дни зубы обладают низкой коронкой. Олени – копытные, сохранившие более древний облик, но жизнь их не так уж коротка. Очевидно, причина высокой коронки скрывается не в продолжительности жизни, а в чем-то ином.
Прослеживая изменения черепов ископаемых копытных, Ковалевский заметил, что изменялись не только коронки. Если коронка становится более высокой, то изменяется и строение челюстных костей: они оказываются более высокими и более широкими. Это влечет за собой изменения формы черепа: глазница и мозговая коробка отодвигаются назад. Внешность черепа становится иной.
Все эти изменения происходили в середине миоцена, то есть двенадцать – пятнадцать миллионов лет назад, во времена расцвета копытных.
Коренными зубами перетирается пища – растительная пища копытных. Современные копытные в большинстве питаются травой. Нередко вместе с травой они захватывают землю, песок, и жеванье такой травы быстро изнашивает зуб – стирает его коронку.
Не в этом ли причина изменения коронки у древних копытных? Не произошла ли в те давние времена перемена в их пище?
А какая перемена в пище могла произойти и почему?
Древние копытные жили в лесах и на болотах. Переменить пищу они могли, только перейдя на другие места. На какие? Очевидно, на обширные равнины.
– Несомненно, так и было, – решает Ковалевский, – но почему новая пища у копытных появилась именно в середине миоцена, а не в другое время? Очевидно, произошли какие-то важные изменения в растительности Земли.
От ботаников зоолог узнал, что двадцать пять – тридцать миллионов лет назад травянистых растений на Земле было еще мало. Только с начала миоцена (двадцать пять миллионов лет назад) появилось множество луговых растений, появились обширные равнины, покрытые травой.
Жизнь на равнине была и хороша и плоха. На равнине издали виден враг, здесь не нападешь из-за куста, и это было хорошо для копытных. Изобилие корма, простор – тоже хорошо, но… вместе с травой, вырванной с корнями, на зубы попадали песок и земля. Коронки стачивались, зуб изнашивался, и животное оказывалось «беззубым». Оно, может быть, и не было старым, оно могло бы еще жить да жить, но зубы отказывались работать, и животное питалось все хуже и хуже: тощало от голода.
Травянистые просторы требовали других зубов, и естественный отбор подхватил мелкие изменения. Постоянный рост зубов оказался замечательным преимуществом в борьбе за существование, и коронка начала изменяться: отбор делал свое дело.
Эти изменения можно было проследить на многих копытных. У трехпалого анхитерия зубы были всеядные – кусающие. У гиппариона и лошади они изменились, стали высокими, приобрели постоянный рост.
Ответ был получен: причины изменений скрывались в перемене образа жизни. Изменение зубов было вызвано появлением луговой растительности: стала другой пища – оказались другими и зубы.
Зубы ископаемых копытных «ожили». Они рассказали о перемене в образе жизни копытных миоцена, нарисовали нам картину из далекого прошлого Земли.
Перемена образа жизни сказалась и на строении ног копытных. В болотах и лесах животное ходит по мягкому грунту, нередко вязнет в нем. Здесь важна широкая нога: более широкие копыта, шире раздвигающиеся пальцы.
Открытые пространства – степи, пустыни – требуют другой ноги. Здесь – на просторе – животное может мчаться с большой скоростью, а грунт не такой уж мягкий. Узкие копыта в степи полезнее.
У непарнопалых жизнь на открытых пространствах привела к тому, что число пальцев сократилось до одного. Появилась однопалая нога и прекрасные бегуны – лошади и их ближайшая родня.
6
Монографии В. Ковалевского замечательны. Ими мог бы гордиться заслуженный старик ученый, спокойно работающий за письменным столом, в большом уютном кабинете. А Владимир и работал и учился сразу, переезжал из города в город, заботился о Софье и нередко сидел без копейки денег.
Это было самое тяжелое – вечные заботы о деньгах, вечные хлопоты с кредиторами. В музее ждут интересные кости, а нужно сидеть над переводом, чтобы заработать несколько десятков рублей. В Северной Америке найдено множество остатков копытных, но… какая там Америка, когда нечем платить за комнатенку в Европе! Хорошо бы напечатать монографию в Лондоне, но за таблицы рисунков нужно платить (этот милый обычай сохранился в ряде научных английских журналов и в наши дни: за изготовление клише рисунков платит автор). Денег нет, а рисунки стоят сотни рублей.
Чаще и чаще Ковалевский думает о возвращении домой, в Россию. Там можно получить кафедру, и тогда профессорское жалованье успокоит кредиторов, не нужно будет думать о каждой копейке. Но… титул «доктор философии Иенского университета» не открывает дороги к кафедре в России. Нужно сдать магистрантские экзамены, защитить диссертацию на магистра, а потом – на доктора. Что ж, ведь его знает вся ученая Европа, он не новичок, он – автор больших монографий. Правда, они еще не вышли в свет, но ведь о них все знают, их не просто хвалят, ими восторгаются. Монография об анхитерии, написанная на французском языке, послана в Петербург, для издания в трудах Академии наук. Ее можно издать отдельно, на русском языке – и диссертация готова.
«Ехать держать экзамен», – решает Владимир.
«А может быть, подождать, пока выйдут из печати две – три монографии?» – сомневается он на другой день.
Брат, Александр Ковалевский, советовал ему держать экзамен в Петербурге. Владимиру не хотелось ехать туда. Лучше в Одессу. В Одесском университете – профессор Н. А. Головкинский, старый знакомый. Там же И. И. Мечников, И. М. Сеченов [49]49
СеченовИван Михайлович (1829–1905) – великий русский естествоиспытатель, мыслитель-материалист, основоположник русской физиологической школы. Автор учения, что все акты сознательной и бессознательной жизни являются рефлекторными. Пришел к выводу, что в основе всех, даже самых сложных психических явлений лежат физиологические процессы, а потому психическая деятельность, разум могут быть изучены объективными физиологическими методами. Рефлекторная теория Сеченова показала, что никакой «души» не существует, и уже одного этого было достаточно, чтобы он преследовался царским правительством.
[Закрыть] – друзья. Они помогут отбыть эту неприятную повинность: экзаменоваться, как мальчишке, крупному специалисту.
– Одесса… Там есть знакомые и друзья, но там же Синцов…
В. О. Ковалевский (1842–1883).
И. Ф. Синцов незадолго до этого защищал докторскую диссертацию. «Никуда не годная работа», – вот отзыв о ней В. Ковалевского, и этот отзыв дошел до Синцова.
«Что ж, Синцов не так уж страшен, – успокаивал сам себя В. Ковалевский. – Ведь там же Мечников, Сеченов, Головкинский».
В конце января 1873 года он приехал в Одессу.
Головкинский был в отъезде, у Мечникова умирала жена, Сеченов держал «нейтралитет». Друзья растаяли, и главным экзаменатором оказался Синцов.
Экзамен был совсем не похож на экзамен: Ковалевский не отвечал, а нападал. Синцов не спрашивал, а защищался. Экзаменатор был раздражен, экзаменующийся возражал, опровергал и спорил, спорил…
Было очень рискованно держать экзамен у Синцова, но Ковалевский сделал больше. Факультет признал результаты экзамена удовлетворительными: споры произвели впечатление. Тогда Синцов потребовал повторения испытания, и, конечно, факультет отказал ему в этом. Все хорошо? Нет! Ковалевский от себя подал просьбу факультету о повторении экзамена. Эта просьба была так странна, что даже декан факультета – совсем не друг – удивился: Ковалевский шел на явный провал. Уж декан-то хорошо знал, что такое магистрантский экзамен: здесь легко провалить любого специалиста именно на вопросах по его специальности.
– Он провалит вас, будьте уверены! – предупреждал декан Ковалевского. – Зачем вам нужен новый экзамен? Ведь вы уже выдержали испытание.
Ковалевский настоял на своем.
Конечно, Синцов провалил его. Ковалевский не смог ответить на ряд вопросов, и экзамен был закончен в пять минут.
Причина провала проста: Синцов хорошо подготовился к экзамену. Он задал Ковалевскому несколько вопросов, касавшихся содержания одной новой книги, только что полученной в Одессе. Эту книгу имел лишь Синцов, и, конечно, Ковалевский не смог ответить на его вопросы: ведь этой книги он и в руках не держал.
Такова была первая встреча Ковалевского с русской официальной наукой. Он приехал, чтобы работать на родине, и его, ученого с европейским именем, встретили «провалом».
Ковалевский уехал за границу. Он поехал в Вену и попросил проэкзаменовать себя знаменитого геолога Э. Зюсса. От него он отправился в Мюнхен, к не менее знаменитому ученому К. Циттелю. Обе знаменитости дали ему прекрасные отзывы: он блестяще выдержал экзамен. Но что стоили эти отзывы для российских чиновников? Да и самого Ковалевского они утешили мало: удар, нанесенный в Одессе, был слишком тяжел. Какой позор! Так провалиться, и у кого? У бездарного чиновника-карьериста.
– Оставайтесь здесь, – уговаривал Ковалевского Зюсс. – По крайней мере десять лет не будет ни одного палеонтолога, знатока позвоночных, кроме вас. А вы за эти годы сделаетесь знаменитостью. К вам будут приезжать из других городов, как едут к химику Бунзену. У вас будет много учеников, вы создадите свою школу… А кого вы будете учить в России?
Соблазн был велик. Открывалась возможность блестящей карьеры в Европе. Не в чиновничьем Петербурге, не в захолустных, пусть и университетских городах провинциальной России, не в расплывшейся, как блинная опара, купеческой Москве. У Ковалевского были друзья в Швейцарии, Франции, Англии, Австрии, Германии, его любили и уважали крупнейшие геологи и палеонтологи Европы. И эта Европа звала его, больше: Зюсс, это не только европейская, это – мировая наука.
И все же… Разум говорил одно, сердце сказало другое. Вскоре после одесского экзамена в жизни Ковалевского произошла большая перемена: фиктивный брак стал фактическим. Владимир всегда любил Софью, а теперь она стала для него дороже во много раз. «Глупые цепи», о которых Владимир много раз писал брату Александру, стали гораздо крепче… но жизнь не сделалась оттого счастливее.
Осенью 1874 года Ковалевские приехали в Петербург. Софья устала от вечного безденежья, мешавшего ей заниматься математикой, ей – любимой ученице мировой знаменитости, математика Вейерштрассе. Владимир измучился в постоянных поисках рублей и на жизнь, и на уплату долгов по издательству.
Супруги решили, что несколько лет они потратят на то, чтобы заработать и скопить как можно больше денег. Тогда можно будет, не думая о рублях и не завися от чиновников, заниматься наукой. Мало того: можно будет устроить высшую школу для женщин, можно будет издавать книги, не заботясь о «выгодности» издания. Владимир всегда легко увлекался, а теперь его мечты поддерживала и подогревала горячо любимая жена.
Мечты так и остались мечтами. Жизнь не уложишь в математические формулы, которые столь искусно составляла Софья, применившая свои таланты математика к вычислению сроков, когда они – Ковалевские – разбогатеют. Формулы, прекрасно составленные, обманули…
В Петербурге Ковалевский сдал магистрантский экзамен и защитил диссертацию. Дорога к ученой карьере и к научной работе была открыта, но… свободной кафедры в Петербурге не было, а ехать в провинцию Софья не хотела.
Денег кое-как хватало на жизнь, но скопить ничего не удавалось. Ковалевский пытался наладить издательство, пытался зарабатывать деньги иными способами. Он забыл на время науку и занялся «делами». Увы! Денег не было, хуже – долги росли и росли: Ковалевский оказался очень плохим дельцом.
Наконец кредиторы описали имущество Ковалевского; это было полное разорение.
Ковалевские переехали в Москву. В. Ковалевский поступил на службу – директором в большое предприятие. И вскоре же он получил место доцента в Московском университете. Это не принесло ему радости: он рвется к науке, и он же хочет дать больше – как можно больше! – материальных благ семье.
Борьба с самим собой, борьба не одного года, все обостряется. Теперь он уже не просто нервен: скрытный и неискренний с женой, Ковалевский временами выглядит совсем странным. Софья замечает изменившееся поведение мужа и объясняет его по-своему: он разлюбил ее. Разочаровавшись в неудавшейся семейной жизни, она уезжает в Берлин – работать у своего прежнего учителя, знаменитого Вейерштрассе.
Владимир Ковалевский остается один. Он читает лекции в университете, ведет переговоры о докторской диссертации, думает иногда о новых работах, новых исследованиях, но это уже агония. Пережитый удар в Одессе, неудачи в Петербурге, навсегда потерянная Софья… Жизнь утратила для него всякий смысл, и его не могла спасти даже любовь к науке.
16/28 апреля 1883 года ректор Московского университета получил уведомление от пристава 3-го участка Тверской части г. Москвы. В нем сообщалось, что «проживавший в доме Яковлева по Салтыковскому переулку, в меблированных комнатах Платуновой, доцент, титулярный советник В. О. Ковалевский ночью на сие число отравился».
