Текст книги "НЕОЖИДАННЫЕ ПРЕДСКАЗАНИЯ"
Автор книги: Николай Непомнящий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
Им не хотелось опять вызывать дьявола из его обители. Но кто этот демон? Мусульманин? Еврей? Христианин, православный, католик или маронит? Это зависит от места и точки зрения. Но разве дети, играя, думают о дьяволе?
А он принимает человеческое обличье.
Издали, из других окон, в прицелы снайперских винтовок за детьми наблюдали другие люди, – впрочем, достойно ли их это слово?
Один из них подал знак. Вскоре после этого на покрытом снегом склоне лежали три неподвижных тела, а снег был красным от детской крови.
9
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
люди последуют крови и вере.
Но ни один не внемлет мучениям
сердца ребенка,
выброшенного, как птенец из гнезда,
никто не укроет его от удара руки
в перчатке с кованым железом.
Ненависть переполнит землю, хоть она
считает себя спокойной.
Никому не будет пошады – ни старикам,
ни убогим калекам.
Жилища сожгут и разграбят.
Одних людей заменят другие,
и все будут взгляд отводить в сторону,
чтобы не видеть обесчещенных женщин.
Деревня была окружена лесами и горами. Все дома были построены из дерева, и около каждого был маленький огород. Окна украшали маленькие, наполненные цветами корзинки. Старые женщины сидели на верандах и чистили овощи, в то время как их дочки или падчерицы вешали белье на веревки, натянутые между деревьями. Все женщины носили платочки. Проезжали мимо повозки с сеном. Слышен собачий лай. Кругом был мир. Женщины от одного дома к другому разносили вести, а дети через забор лазали друг к другу в гости.
Кто они были? Какому богу молились? Разве это кого-то взволновало? Одни ходят в церкви, увенчанные куполами, блестящими на солнце. Другие – в мечеть, минарет которой высоко видно за деревьями.
Десятилетиями так шла жизнь. Но однажды ночью деревня была разбужена шумом и грохотом моторов, и земля содрогнулась от рева гусеничных машин. Когда мужчины вышли утром из своих домов, они увидели танки, перекрывшие оба выхода из деревни. Мужчины в маскировочной униформе, натянув на лицо черные маски, ходили патрулями и врывались в дома. Запахло дымом. Это был первый дом, который погиб в огне. Женщины голосили.
Крестьяне проходили мимо, положив руки на голову, а солдаты ударами хлыста, как скот, подгоняли их. Они шли к лесу.
Через несколько минут раздался грохот пулемета. Снова возопили женщины. Некоторые из них метались, расцарапывая себе грудь, рвали на себе волосы, воздев руки к небу. Лица их были искажены страхом, в глазах застыл ужас. Снова горели дома. Согнали некоторых жителей деревни и повели опять.
Соседи отворачивали лица, стараясь не встретиться с ними взглядом. Каждый из них теперь вспомнил, в какого Бога верил его сосед.
Собаки, бродившие по руинам опустевших домов, выли о смерти.
10
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
все будут знать, что в разных уголках земли
творится. Увидят детей,
чьи кости торчат через кожу,
и тех, чьи глазницы кишат червями,
и тех, в которых стреляют как в крыс.
Человек, что увидит все это, лицом отвернется —
для него нет выше личных забот.
Как милость, бросит горстку ржи,
а сам спит на мешках добра.
Что дал он правою рукой,
назад он заберет другой.
Он сидел в затянутом черной кожей кресле и дремал с раскрытой газетой на коленях. На экране телевизора один за другим сменялись сюжеты. Время от времени мужчина поднимал голову, открывал глаза и смотрел на экран. Рядом на полу играл его сын. Жена иногда заходила в комнату. Неожиданно она сказала: «Это просто ужасно». Ребенок перестал играть. Мужчина поднял голову. На экране были голые дети, сидевшие на корточках на полу неосвещенного помещения. Они были похожи на больших черных насекомых с огромными голодными глазами, на брошенных на погибель стариков. У некоторых из них были видны незаживающие раны, над которыми роились мухи.
«Такое показывать нельзя, – сказал мужчина. – В это время телевизор смотрят и дети».
Он лихорадочно стал искать пульт и выругался, не найдя его под рукой.
Ребенок спросил: «Что это было? И где?» «Далеко, очень далеко, ты играй, играй», – сказал отец. А мать все причитала: «Это ужасно, бедные люди».
Мужчина стал говорить, что эти люди с их неразвитыми гигиеническими навыками, обычаями и культурными традициями далеко не такие, как люди здесь, в цивилизованных странах. «Они плачут», – сказал ребенок. Репортаж уже заканчивался, и мужчина перестал искать пульт. Стали показывать машины, которые неистовствовали в гонках «Формулы-1». И мужчина восторгался, что эти пилоты – люди фантастические, они ездят со скоростью больше чем триста километров в час.
На следующий день ребенок сказал, что в школе его попросили принести килограмм риса. Мужчина пожал плечами. «Конечно, я дам тебе, и ты отнесешь», – сказала мать.
«Это для детей, которых показывали вчера вечером», – объяснил ребенок.
«Ну, если им это доставит удовольствие», – ответил отец.
Он раскрыл газету. Его интересовали экономические новости. Сообщалось, что Международный валютный фонд не может рассматривать вопрос о снижении задолженностей для стран, имеющих большие долги. «Этого еще не хватало, – проговорил мужчина. – О чем они думают? Что мы их – кормить будем?»
«Я есть хочу, мама», – сказал ребенок. «Иди кушать, мой любимый, иди, мое сокро-о-вище».
11
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
люди займутся всеобщей торговлей.
И каждая вещь обретет свою цену, дерево, воды и зверь.
В подарок никто ничего не получит –
только купить можно будет теперь.
Цена человека – не больше, чем весит.
Он весь целиком на продажу –
как фунт задней части свиньи.
Кто ухо возьмет, кто сердце захочет,
ничто тогда не останется свято –
ни жизнь, ни душа.
Споры пойдут за кровь его и бренное тело,
будто стервятники падаль делить собрались.
Семья жила на окраине большого города, в одной из хижин, сложенной из досок, жести, картона и камней. Как сотни тысяч людей в этих трущобах, которые возникли на брошенном за непригодностью для обработки куске земли. Если шел сильный тропический дождь, он все сметал на своем пути и тащил за собой хижины вместе с женщинами, детьми и стариками. Потом мужчины искали в завалах, перемешанных с грязью, тела и вещи. Строились заново. И никто не мог изменить этого установившегося порядка.
Много ли детей живет в таких трущобах? Они копошатся в мусоре, воюют с птицами и собаками за право ковыряться в кучах отбросов, беспрестанно уничтожая этих своих злейших врагов. В свои короткие еще руки они берут длинные палки, чтобы было сподручнее выковыривать из-за изгороди что-то интересное и уцелевшие консервные банки. Они наполняют мешки и продают, что добыли, за жалкие гроши. Часто они воруют, ордами высыпая в городские кварталы, грабят магазинные витрины, нападают на одиноких пассажиров.
Они – «городские дикари». Часто кто-нибудь исчезает навсегда. Кого это беспокоит? Кого это интересует? Его место в группе ему подобных затягивается после его исчезновения так же, как водная гладь, поглотившая камень. Был ли он убит однажды ночью на углу улицы полицейским из «эскадрона смерти», который борется за городскую чистоту и порядок? Или бросился в глаза тому, кого называют «вампирами»? Будучи ребенком, выросшим в грязи, в уличной нищете, он силен вопреки всему. Поэтому он принадлежит к тем, кто выживет в любом случае.
Слабые умрут. Но у него смуглая кожа и сильные мышцы. Он может быстро бегать. У него отличный слух. Он предчувствует опасность. Хорошая добыча для вампиров.
Ему расставляют капканы. Его заманивают купюрой. Он недоверчив, но деньги есть деньги. И вот он, беспомощен и гол, бьется в багажнике автомашины. Рот его заклеен, чтобы он не издал ни звука.
Что происходит в его душе? Кто знает? Он – поверженный и спутанный зверь.
Позднее найдут его тело, может, когда будут разбирать свалку для строительства новой улицы. И если еще не будет слишком поздно, то поймут, что он умер после того, как у него вынули глаза и срезали веки, а длинный шов – это свидетельство того, что у него вырвали сердце, почки и печень. Купить можно все.
Все продается. А этот товар доступен не каждому. Хороший товар, господа, качество гарантировано.
12
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
изменит человек лицо земли.
Он будет считать себя хозяином
лесов и пастбищ,
он пролетит все небо, перепашет земли,
избороздит все реки и моря.
Но земля станет бесплодной и голой,
воздух будет гореть и вода дурно пахнуть.
Жизнь будет вянуть – человек уж растратит
к веку тому всего мира богатство,
и станет он, как одинокий волк,
жить в ненависти своей.
Этим летом не было ни ветерка. Жара стала невыносимой. Казалось, ее можно было потрогать рукой, она клеилась к коже, проникала в горло, всему вокруг придавала необычный ореол, и даже Парфенон трудно было разглядеть в гадком вязком тумане.
Однако такое явление не было упомянуто в старых рукописях ни у историков, ни у тех писателей, кто в пятом столетии от Рождества Христова основал демократию и принципы политической мысли. Наоборот, в их записях Афины и другие города-государства описываются как места, очищаемые легким ветром, который несет запах моря и ароматы средиземноморских ландшафтов.
Когда Вассиликос размышлял об этом над своим письменным столом, перед ним вставали вопросы. Или изменился климат, или современные греки стали так восприимчивы, что уже не переносят жары?
Он высунулся из окна. Он жил в верхней части города и мог видеть его лежащим у своих ног: он был покрыт толстым, почти коричневым облаком, которое душило город. Об этом говорил долетавший до его окна глухой и хаотичный автомобильный гул, перебиваемый сиренами полицейских машин и карет «скорой помощи».
Жара, влажность, густота свинцом и ядовитыми газами насыщенного воздуха перекрывали горло целому городу. Больницы были полны стариками и малыми детьми, астматиками, которым нечем было больше помочь, потому что не хватало кислородных масок.
Детям советовали оставаться дома или – как в Милане, в Мехико и других городах мира – выходить в центр города только в противогазе. За несколько часов он становился черным от густого жирного налета. Было решено ежедневно на несколько часов запрещать автомобильное движение. Но это ничего не дало. Удушающий колпак стал еще более плотным.
Пока Вассиликос несколько минут смотрел на город, он не мог понять, представились ли ему картины будущего, или он действительно видел все это на самом деле. Он закашлялся и не мог остановиться. Он закрыл окно и принялся писать, поскольку это было его профессией.
«Прогресс» – с этого слова он начал свой короткий рассказ.
13
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
то даже дети будут на продажу.
А некоторых возьмут как жертву
для гнусных наслаждений, чтоб прикоснуться к юной коже.
С другими станут обращаться, как со скотом ничтожным.
Неприкосновенная слабость ребенка будет забыта,
и тайна детства канет в Лету.
Жеребенком он объезженным предстанет,
ягненком зарезанным, со спущенной кровью.
А человек будет знать лишь жестокость.
После долгого полета над лесом самолет лег на курс в направлении города. Он казался белым, освещенный яркими опознавательными знаками, отражавшимися в широкой водной глади. Вода выглядела будто блестящий ящичек для драгоценностей, единственным украшением в котором был самолет.
Пассажиры, преимущественно мужчины, – выходили постепенно. После того как они выполнили формальности на таможне и в полиции и шли по зданию аэропорта, внезапно каждого из них окружили стайки детей.
Каждому из них было примерно лет двенадцать. На их гладких загорелых лицах выделялись чрезвычайно белые зубы. Они были одеты в незастегнутые пестрые рубашки так, что были видны впалые животы и бархатная кожа. Их в основном светлые брюки плотно обтягивали тонкие ноги. Дальше стояли молодые люди постарше, прислонясь к стеклянным перегородкам и скрестив руки на груди. Казалось, они наблюдали за происходящим, будто в засаде, как охотники, спустившие на дичь своих собак.
Дети брались нести багаж путешественников, вставали на цыпочки, чтобы прошептать им что-то на ухо. Тогда эти зрелые мужчины, которые прилетели с другого конца света, начинали смеяться, сначала стыдливо, затем громче, как будто ими овладевало какое-то опьянение. Затем они с одним или двумя детьми втискивались в длинные желтые такси.
Через некоторое время, когда пригород оставался позади, такси останавливались перед большими отелями, перед дверьми которых тоже было полным-полно подростков, только одетых в шорты и ослепительно белые рубашки, будто именно таким образом отличаются те, кто приехал из аэропорта, от тех, кто всегда торчит в городе.
Дети сопровождали клиентов вплоть до стойки администратора. Мужчины из Европы, Японии или Австралии наверх в свои комнаты поднимались одни. Нужно хотя бы поддерживать видимость приличия и законопослушности. Потом дети тоже поднялись на лифте – юноши и девушки, их было трудно отличить друг от друга. Они легко постучали в полуоткрытые двери комнат. Мужчина сидел перед мини-баром со стаканом спиртного в руке. На лбу его выступил пот.
«Заходи», – скажет он ребенку приказным тоном или, скорее всего, со стеснением в голосе. Это зависит от клиента.
Но ребенок всегда податлив и будет улыбаться.
Хорошая дрессировка.
14
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
то взгляд и дух людей окажутся
в тюрьме.
Они напьются пьяны и не заметят,
как шаржем и отражением плохих зеркал
им правду мира вдруг заменят,
и с ними будут делать то, что делают с овцой.
Тогда сбегутся хищники и
птицы злые и сгонят в стадо их,
чтобы к обрыву легче довести
и одного стравить с другим.
С них снимут шкуру,
чтоб добыть их шерсть и кожу,
и если это человек переживет, душа его
пребудет разоренной.
Вахтер не видел, как мужчина вошел в здание. Мужчина не мог знать кода входной двери, но, наверное, проскользнул за кем-нибудь из жильцов дома. Когда вахтер позднее услышал взрывы, он и не подумал о том, что они произошли на третьем этаже, где жил известный человек, а ныне пенсионер. Его прошлое, как говорили, было темным и вроде бы со дня на день его могли вызвать в суд. Но слухи пока ничем не подтверждались. Известный пенсионер держался особняком, из дома выходил, только чтобы выгулять свою собаку. Вахтер не заметил и того, как мужчина вышел из дома. Что в здании что-то произошло, он заметил только тогда, когда полицейские ворвались в подъезд, распахнув все двери, и побежали вверх по лестнице.
Он был слишком увлечен тем, что видел и слышал по телевидению. Мужчина рассказывал дюжине журналистов, почему он убил известного пенсионера. При этом он яростно жестикулировал и оборачивался в сторону каждого фотографа, что столпились вокруг него, как будто просил его сфотографировать. Он говорил, что является «общественным мстителем», и повторял это как заклинание, в котором ему слышалось величие и которым он сам был восхищен, глядя в юпитеры широко раскрытыми глазами, слегка покачиваясь, как пьяный, будто под воздействием волн, излучаемых объективами видеокамер, фотоаппаратов и микрофонами.
Он произнес: «Я хочу сказать всему миру, и я говорю всему миру. Я был бы рад, если бы вы показали в прямом эфире, как я судил его. Но разве вы бы пришли? Тем не менее об этом должен узнать весь мир». Полицейские выталкивали вахтера из его будки, но он, казалось, не слышал их и вряд ли понимал, что происходит. Его глаза смотрели на экран, где убийца все рассказывал о содеянном.
Вахтер наконец услышал, что ему говорили, когда после специального выпуска новостей передали вечернюю программу и закрутилось колесо очередной викторины. Ему было жаль, что он не досмотрит передачу, но полицейские тянули его за рукав. Покидая свою будку, он слышал, как ведущая шоу воскликнула с воздетыми к небесам руками: «Живите дольше, живите лучше, с этим чудом – телевидением! Осуществите свою мечту! Один, два, три, каков ваш ответ? Приз?» «Да, да!» – кричали люди в студии и громко хлопали в ладоши.
15
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
без веры править будут господа,
безвинным немощным народом помыкая.
Они лицо свое сокроют и скроют имена.
Их замки неприступные укроются в лесах.
И участь каждого и всех они решать возьмутся.
Но никого чужого с собой не позовут в собранье,
Чтобы решать порядок мирозданья.
Каждый будет на деле их крепостным,
считая себя и рыцарем, мужчиной вольным.
И тех из них, кто из диких деревень,
с еретической верой поднимется против,
побьют, уничтожат и заживо сожгут.
Его звали Эрнандес. Он владел полем, которое орошала тысяча маленьких речушек. Их извилистые русла образовывали что-то напоминающее огромную, находящуюся под водой равнину: перуанскую Амазонию.
У него было восемь детей, жена умерла при рождении девятого ребенка. Вся семья – дети, как только они дорастали до четырех лет, – работала на поле, копала рвы для орошения и собирала урожай. Если риса было много, Эрнандес с другими крестьянами деревни шел в Лиму на рынок, чтобы продать его. Со всей семьей он шел в город, и это было днем большой радости. Они покупали конфеты, шляпы, хлеб и вино. Потом они снова возвращались к своему полю и ветхому дому, и начинался новый сезон.
За тысячи километров от них, в одном из тех зданий, которые имеют странный внешний вид благодаря фасадам дымчатого стекла, под председательством президента Международной торговой палаты проходило собрание экспертов Международного валютного фонда. Было принято решение либерализовать торговлю и обеспечить ей всюду свободу, без которой невозможна никакая всемирная цивилизация. Президент обратил особое внимание на торговлю сельскохозяйственными продуктами, которая все еще ведется по допотопным правилам и управляется старомодным протекционизмом. К счастью, Международный валютный фонд может оказать на правительства некоторое положительное давление и обеспечить отмену преувеличенных таможенных ограничений.
Например, в странах Латинской Америки, и прежде всего в Перу, – по рису. Это просто нонсенс, что здесь все еще существуют трудности для импорта продовольствия. Этому должен быть положен конец. А Перу так сильно задолжала другим странам, что согласится с таким решением.
Так и произошло.
Когда Эрнандес и восемь его детей с грузом риса приехали в Лиму, им сказали, что старых цен теперь нет. Перекупщики показали склады, полные мешками с рисом. Их привезли прямо из Вьетнама, а рис там был с ноготь, а стоил он здесь, в Лиме, наполовину дешевле, чем жалкий и мелкий амазонский рис.
Это – свобода торговли, такова она, Эрнандес.
Некоторые из спутников Эрнандеса решили взяться за оружие. Но он знал, что армия сильнее, с вертолета видно людей даже под деревьями.
У него было восемь детей. Ему пришло на ум, что он мог бы вместо риса возделывать коку. Она хорошо продается, и отправлять ее можно во все страны мира.
16
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
будут столь многочисленны люди на свете,
что их уподобим муравьиной куче
с воткнутой в середину палкой.
Они будут бегать вокруг, а смерть —
давить их каблуком,
как надоевших насекомых.
Толпой пойдут они от места к месту,
темная кожа смешается с белой,
христианская вера с неверной,
некоторые будут проповедовать обещанный мир,
и все же повсюду все племена будут
вести свои новые войны.
Он был учителем. Он решил посетить те города, которые в годы учебы были для него воротами к чудесному храму – культуре, которыми он восхищался, которые притягивали его, о которых он прочитал так много книг. Он хотел проплыть вверх по течению Нила и посмотреть пирамиды, как это делали миллионы туристов многие столетия до него.
Итак, он шел по улицам Каира. Он был околдован пестротой уличных лавок, шумом голосов, разрезающими их сигналами автомобилей, запахами этого города. Он чувствовал себя совсем по-другому, но не терял рассудка и не ощущал никакой опасности.
Вот он увидел халупы на кровлях зданий, и экскурсовод рассказал, что крестьяне все еще идут в город, чтобы жить здесь в тесноте, да не в обиде. Они рассеялись по стране, потому что слишком тесно стало в их домах для семей, которые беспрерывно растут.
Он увидел кладбище – издалека, оставшись на расстоянии, как посоветовали ему, и он увидел людей, которые живут среди могил, рядом с мертвецами. Как в особенном и символичном спектакле, в котором жизнь побеждает смерть. И вероятно, из-за этого последнего впечатления он вдруг почувствовал себя плохо, как будто на него подействовало это скопление множества людей, он почувствовал себя угнетенным, как если бы он внезапно увидел, что улицы забиты машинами, ручными и мотоповозками так, что ничто больше не в состоянии двигаться вперед, и в этом хаосе можно задохнуться. И он увидел нищету, кучи отбросов, грязную воду и ненависть в лицах, ощутил толчки локтями в толпе, чью беспощадность и низость он вдруг почувствовал. Много раз ему казалось, что кто-то грозит ему кулаком и плюет в него.
Ему захотелось сразу уехать из этого города, в который он был влюблен.
В последний раз перед отъездом он вышел на террасу кафе напротив отеля. В этот момент раздался взрыв бомбы.
17
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
люди захотят превзойти все границы.
Юная мать станет седой, как старуха,
люди заставят природу покинуть свой путь,
и семьи, как семена,
Развеянные по ветру, не смогут больше собраться.
Мир станет совсем иным миром.
Как загнанная лошадь, будет
каждый нестись без остановки
и без возничего, куда взбредется.
Беда ж тому, кто примет на себя
тот долг по управленью этим зверем.
Ни повода и ни стремян он больше там
не обнаружит и рухнет в пропасть, ставшую могилой.
Она была полной дамой с седыми волосами, завязанными в узел. Она носила очки и обладала часто наблюдаемым у учителей внутренним благородством, которое смягчалось ее улыбкой и добросердечием. На столе, служившем ей письменным, она поставила рамку с фотографией молодого мужчины с загорелым приятным лицом. Каждый раз, когда она смотрела на фото, менялось выражение ее лица. Ее взгляд туманился. Она вспоминала своего умершего сына.
Она жила одна. Она унаследовала небольшое имущество, по меньшей мере, она считала его таковым, хотя его стоимость по-настоящему богатым показалась бы просто смешной. Но оно давало ей чувство свободы, которое раньше ей было неведомо, и впечатление, что она сможет осуществить свои давние мечты.
Глядя на портрет своего сына, она понимала, что у нее только одно желание: иметь собственного ребенка. Она бы согласилась быть бабушкой: ведь ей было шестьдесят. Если бы ее сын прожил подольше, он подарил бы ей внуков. Бог не захотел этого.
Она могла бы усыновить ребенка, и иногда она размышляла о этом. Но что кроется в приемном ребенке? Какую тайную историю он хранит в себе? Тем не менее она начала наводить справки. Ей сказали, что она слишком стара, чтобы брать на себя ответственность за воспитание ребенка. Но однажды она сидела в парикмахерской, сушила волосы под огромным феном и прочитала в журнале, что один профессор медицины творит чудо.
Он преодолел предельный возраст для женщин, которые хотят произвести на свет ребенка.
Для женщины это сообщение было открытием.
Несколько месяцев спустя ее фотография обошла первые страницы всех газет. Комментаторы высказывали по этому случаю как свои положительные, так и отрицательные взгляды. В шестьдесят лет стать матерью? Законно ли это?
Она была счастлива, как никогда прежде. Она поставила вторую рамку на письменный стол, с фотографией своего новорожденного сына.
В этом году несколько миллионов детей – двадцать? тридцать? – умерли от голода.
18
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
не будут люди больше к закону
Бога обращаться.
Они хотят как всадник жизнью управлять,
и выбирать дитя еще в утробах женщин,
и отмечать убийством тех, что стали нежеланны.
Каким же станет человек, себя вдруг Богом возомнивший?
Имеющие власть захватят лучшие наделы и самых лучших женщин,
а бедные и слабые – как скот.
Их хижины убогие станут им тюрьмой,
и страх, как яд, засядет в каждом сердце, его сжирая.
Как каждый, чье время пришло, этот старый мужчина считал дни, которые ему оставалось жить на белом свете. Он жалел, что ему так мало осталось. Он никому не выказывал своего страха, от которого мороз пробирал по коже, бросая то в жар, то в холод. Иногда ему казалось, что он с головой окунается в ледяную воду, и его начинала колотить дрожь.
Несколько лет назад он женился на молодой женщине, которую не любил. Что это была за любовь? У него было впечатление, что он должен был платить за свои небольшие желания слишком большими чувствами.
Иногда он спрашивал себя, могут ли страдания снова вернуть ему радость физического наслаждения. У него был панический страх перед импотенцией. Он наблюдал за своим телом, отмечая признаки старения, и с ужасом ждал новых.
Он старался несколько раз в неделю менять женщин, чтобы узнать, может ли его тело реагировать на них. Он был огорчен и напуган, когда установил, что он больше не может повелевать своим телом так, как ему хочется.
Это было для него как фильм ужасов. Он жил в далекой стране другого полушария. Он был богат и уважаем. Его любовь к женщинам была известна, и это казалось совершенно естественным. Он всегда жил, без преувеличения, как важный господин.
Он рискнул поведать о своих проблемах врачу. Что оставалось делать? Сначала врач улыбался. Кто мог бы себе всерьез представить, что есть чудодейственное средство против возраста? «Я могу оплатить все», – заявлял старик. «Вы хотите заключить договор с дьяволом?» – спросил врач.
Тихим голосом он добавил, что некоторые медикаменты и фармацевтические товары содержат человеческий спинной мозг. Но при этом надо соблюдать строжайшую осторожность, ибо это секретно и незаконно. Откуда берут спинной мозг здоровых людей? Никто этого не знает, никто этого не хочет знать. Согласен ли он, ведь это очень дорогое удовольствие? Старик был согласен. Вскоре после этого он умер от отравления по неизвестной причине.
Ежегодно в мире исчезают несколько тысяч людей, в большинстве случаев это бедняки и даже дети – в стране этого старика.
19
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
возникнет темный и секретный порядок уложений,
в котором основным законом будет ненависть
и яд – оружием.
Ему потребно будет золото в количествах неисчислимых
и власть на всей земле.
Служители его соединятся кровавым поцелуем.
Праведники и немощный люд познают жизнь
по страшному тому закону.
Сильные мира сего будут на службе его,
единственный закон признает тот порядок, который сам
украдкой сочинит, и яд проникнет даже в церковь,
а мир пойдет вперед со скорпионом
под стелькой башмака.
Мужчины подошли друг к другу, обнялись и на некоторое время так и застыли. Потом сели за стол друг напротив друга, положили на него руки и начали разговор.
Это были одетые в черное мужчины в белых рубашках. Они были несколько полноваты, и их можно было бы принять за оптовых торговцев, которые говорят о своих делах – о продаже скота или фруктов.
Время от времени они передавали друг другу маленькие листочки бумаги, на которых неразборчиво записывали какие-то цифры, имена и телефонные номера.
Они долго говорили друг с другом, потом встряхнули головами и вместе пошли к двери из большого зала, в котором они провели больше часа.
Они открыли двери, и вошли несколько человек, один за другим. Они тоже были одеты в черное, с почтением глядели на мужчин, пожимали им руки и склонялись в знак своего глубокого уважения. Они все на самом деле были людьми весьма уважаемыми.
Среди них были три депутата, два банкира, сенатор, три предпринимателя из строительной отрасли, нотариус и тот, кто получил доплату за социальный заказ и теперь заботился о решении проблем с водой и вывозе мусора в нескольких городах на юге.
«Наш торговый комитет в сборе, – сказал один из двух мужчин, – и, господа, вы являетесь его действительными членами. И теперь пришло время посмотреть на все с другой точки зрения».
Товар, который можно было трогать только в лайковых перчатках, прибыл. В валюте этой страны он стоил миллиарды, миллионы в долларах. Его нужно было сбыть. Доходы будут поступать в мелких купюрах, деньги будет нужно «отмывать».
По этому поводу и собрался торговый комитет. Какие работы? Какой банк? Какой оборот?
«Есть, однако, судьи, – сказал один из депутатов, – которые всюду суют свой нос».
«Вот его-то мы им и отрежем», – ответил один из двух мужчин.
Все рассмеялись.
20
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
многие будут сидеть с руками,
связанными крепко,
или с пустыми глазницами ходить по кругу,
не зная, зачем и куда.
У них не станет кузниц,
где раньше ковали железо,
не станет полей, где они могли бы пахать.
Они как злак, не давший колоса —
беспутный, голый,
униженный и безнадежный,
и стар и млад, и часто без жилья,
останется им лишь одно леченье – начать войну.
Но для начала побьют они друг друга обоюдно
и все возненавидят жизнь.
Улица маленького городка казалась бесконечной, и никто не знал, почему она начиналась именно в конце поля. Возможно, она должна была начинаться повыше и заканчиваться внизу. Но она была такой, как была: улица, которая шла под гору, а по обеим ее сторонам стояли дома, а за каждым домом был сад.
И потом – тишина. Пустая улица, и в конце – остроконечный холм с крутыми склонами. Он мог быть из угольной пыли. Он мог быть из шлака железной руды, побывавшей в плавильных печах. Этим уже никто не интересовался. Трава росла на этом искусственном холме, о котором некоторые говорили, что он еще тлеет и огонь съедает его изнутри. Поэтому на нем росли даже неизвестные тропические растения.
Вот раньше, говорил мужчина... И это «раньше» было всего пять лет назад. Раньше улица жила. Женщины стояли перед домами. Семьи приезжали из южных районов и устраивались здесь, некоторые даже больше тридцати лет назад. И все же они сохранили привычку жить на улице, пока позволяет погода.
Дети кружили стайками. По воскресеньям кафе подолгу были открыты, хотя уже на другое утро людям снова нужно было идти в забой добывать руду или уголь.
Теперь дороги были разбитыми, на них стояла вода, разлилась огромными черными лужами. Окна домов были заколочены досками, на их фасадах выступили зеленые пятна селитры.
Это было как чесотка, и не было никого, чтобы вылечить эту болезнь.
Иногда по субботам или воскресеньям несколько мужчин с семьями приходили прогуляться в этом мертвом маленьком городе. Они никогда не оставались здесь надолго, атмосфера все-таки была гнетущей. Город был похож на кладбище, здесь та же тишина, которая заглушает порывы ветра, когда он проскальзывает между стенами домов, как между крестами могил.
