Текст книги "Жан Жорес"

Автор книги: Николай Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

Конечно, русская революция косвенно ускорила объединение французских социалистов. Но оно все равно опоздало к революционному подъему в самой Франции. К тому же новая партия не только переживала, так сказать, организационный период, но и не стала, да и не могла стать, боевой, революционной, единой пролетарской партией. Она оказалась крайне рыхлой, противоречивой организацией, В сущности, ее организационная функция не шла дальше проведения парламентских выборов.

Большие трудности испытывал Жорес в 1905 году со своей новой газетой «Юманите». Радужные перспективы первых дней быстро померкли, и тираж в 140 тысяч, так воодушевивший вначале Жореса, остался недосягаемым. Может быть, слишком, так сказать, интеллигентный характер газеты портил дело? Такие блестящие авторы, как Жюль Ренар или Анатоль Франс, конечно, были гордостью газеты. Но вряд ли они могли помочь ей охватить массового рабочего читателя. Подписчиков оказалось очень мало. Уже в начале года сотрудникам нечем было платить. Экономили даже на освещении редакции и работали в потемках. Вивиани и Бриан злорадно наблюдали, как Жорес, крайне беспомощный в денежных делах, мечется в поисках выхода. А он со своей искренней наивностью именно к ним и обратился за помощью. В сентябре 1905 года Жорес писал Бриану: «Не может быть более важной социалистической задачи, чем спасти социалистическую газету. Вы знаете, какие затруднения и тяготы обрушит на меня лично вынужденная ликвидация, проведенная поспешно в случае необходимости.

Я прошу вас и Вивиани, помогите мне – устранить эту угрозу… Мое личное положение в связи с установлением единства станет еще более трудным, а оно и без того тяжелое… Но я твердо решил продолжать дело единства и работать над ним. Увы, различные течения отделили нас друг от друга. Я хотел бы, чтобы эти трудные в пагубные политические расхождения не нанесли никакого ущерба нашим взаимным дружеским чувствам. Я прошу вас и Вивиани помочь мне получить новый заем и выйти из тяжелых затруднений, о которых вы знаете».

Удивительно это сочетание в одном человеке огромного ума, политической прозорливости с детски наивной, беспредельной верой в добрые качества людей. У кого он просил помощи? У тех, кто уже в своем сознании предал его и социализм вообще, кто подло использовал его из самых низменных расчетов. Конечно, он ничего не получил…

Газета поглотила за пятнадцать месяцев своего существования 750 тысяч франков. Правда, в начале лета ему предлагали устроить заем у Ротшильда, но Жорес отказался. Он не хотел связывать себе руки. Как бы он смог тогда в случае необходимости выступать против финансовых махинаций банков? А между тем именно в это время в редакции парижских газет лил буквально золотой дождь. Царское правительство отчаянно нуждалось в новом большом французском займе. Из-за революции это было нелегким делом. Некий Равалович, тайный советник царского министерства финансов, атташе посольства в Париже, раздавал редакторам газет крупные суммы, лишь бы они не писали о ненадежности русских ценных бумаг.

И вот однажды, когда Жорес горестно размышлял в своем директорском кабинете о судьбе «Юманите», к нему зашел директор газеты «Лантерн» Флашон.

– Не можете ли вы, господин Жорес, показать материалы, в которых вы говорите о России?

– Зачем? – спросил Жорес.

– Дело вот в чем: если вам нравится, вы можете каждый день называть царя убийцей, ругать его бюрократию и его министров, но в интересах вашей газеты вы будете избегать всего, что касается финансов. Вы получите 200 тысяч франков!

Жорес минуту молчал, разглядывая своего посетителя синими глазами. Потом встал.

– Я предпочитаю увидеть, как моя газета исчезнет, чем согласиться на это.

– Послушайте, ведь вам все равно не удастся помешать русским получить поддержку других газет. Но ведь тогда ничто не спасет вашу газету.

Жорес молча смотрел на своего собеседника так, что тот, постояв минуту, повернулся и поспешно вышел, бормоча на ходу: «Ну и чудак!»

Все же, несмотря на свою честность и предательство друзей вроде Вивиани, Жорес выдержал финансовый кризис «Юманите», обрушившийся на его плечи.

Но если бы этим ограничивались его заботы! Грозный 1905 год не давал Жоресу ни минуты передышки, а он не был способен оставаться равнодушным перед тем, что волновало всех. Летом 1905 года Европу охватила военная тревога. Опасность особенно ощущалась во Франции. Здесь люди уже заглядывали в свои мобилизационные листки, офицеры запаса собирались отряхнуть нафталин со своих мундиров.

Завязался один из таких международных узлов, которые хороши только тем, что на протяжении веков дают историкам возможность без конца распутывать их. В воздухе запахло порохом, а европейские державы спешно подсчитывали своих солдат, свои корабли, свои пушки. Ведь мир только что вступил в эпоху империализма. Земной шар уже окончательно разделили, и поэтому теперь любая попытка захватить территории, рынки, сырье задевала чьи-то интересы. Опасность международных столкновений резко возросла вместе с ростом империалистических притязаний. Противоположные интересы великих держав и вызвали новый кризис.

Германия проявляла наибольшую алчность – ведь она запоздала к разделу мира и готовилась к войне за его передел. Затеяв постройку Багдадской железной дороги, она тянулась к Азии. Африканский континент притягивал взоры германских промышленников и банкиров. Германия хотела ослабить своих врагов, Англию и Францию, и подготовить выгодные позиции для начала войны.

Англия стремилась не допустить усиления Германии. Поэтому она недавно заключила «сердечное согласие» с Францией. Она ревниво взирала на рост германского флота, и ей очень не нравилась страсть германского императора к морским прогулкам.

Россия во главе со своим слабовольным императором тряслась в конвульсиях, вызванных революцией, и терпела поражение в войне с Японией. В конце мая на дно Цусимского пролива опустились обломки огромного царского флота. Царю позарез нужны были деньги на подавление революции,

Франция, разумеется, тоже хотела многого. Сейчас она стремилась, заручившись поддержкой Англии, захватить Марокко и закончить таким образом создание большой североафриканской империи. Но она опасалась германской угрозы, поскольку Россия – ее союзница – завязла на Дальнем Востоке. Царь просил у французов денег, но давать в долг стране, переживавшей революцию, скуповатые французы не очень хотели.

Итак, все были едины только в одном; в стремлении что-то схватить для себя. Все остальное представляло запутанную сеть интриг, провокаций, шантажа, обмана, глупости, жадности и безумия.

Еще 31 марта император Вильгельм II прибыл на своей яхте в Танжер и устроил на марокканской территории спектакль, в котором показал, что Германия не допустит установления здесь господства Франции. В апреле канцлер Бюлов разослал ноты с требованием созвать международную конференцию по вопросу о Марокко. Затем из Берлина последовало наглое требование снять Делькассе, путавшего карты германской игры, с поста министра иностранных дел. А в начале июня один из немецких дипломатов заявил, что если Франция посягнет на Марокко, то германские войска немедленно перейдут границу Франции. Премьер-министр Рувье растерялся. Россия завязла на Дальнем Востоке и охвачена революцией, другой союзник, Англия, располагает, правда, мощным флотом, но ведь англичане не имеют армии, чтобы спасти Париж, а у кораблей нет колес! – вспомнил в отчаянии Рувье.

Жорес уже давно следил за марокканскими делами. В 1903 году он выступил в палате с речью, в которой осудил крайности колониальной политики, но высказался за мирное и туманное проникновение в Марокко, призвав французских банкиров и промышленников заняться филантропией и насаждением цивилизации. Он никак не мог отделаться от своих иллюзий в колониальных делах, укоренившихся у него с времен Жюля Ферри. Гэдисты значительно раньше его поняли смысл колониальных авантюр французского империализма. Но 1905 год был переломным годом для Жореса. Он многое видел теперь яснее и глубже. И никто из французских да и вообще из европейских социалистов не ощущал с такой остротой военную угрозу. Он понял, что главная угроза исходит из Берлина.

– Раз там хотят войны, го там они ее и получат, – решил Жорес и объявил о своем намерении выехать в германскую столицу и выступить с призывом ко всем социалистам развернуть борьбу за мир. Германские товарищи очень обижались на него за резкую критику их бездействия на конгрессе в Амстердаме. Вот пусть они покажут себя на деле.

Канцлеру Германской империи Бюлову доложили о предполагаемом приезде Жореса в Берлин. Вообще французские социалисты ему нравились больше, чем свои, немецкие. Он говорил, что социалисты «типа Мильерана, Бриана, Альбера Тома, то есть демагогического типа, постепенно превращаются в разумных государственных людей». Но Жореса он не включал в этот список. К тому же германский канцлер ценил силу красноречивого слова, которым в Германии, по его мнению, пренебрегали. Канцлер решил, что выступление французского социалиста нежелательно.

7 июля Жорес как раз заканчивал подготовку текста своей речи, когда к нему домой неожиданно явился не кто иной, как сам посол германского императора, его превосходительство князь Радолин. Он рассыпался в извинениях и сообщил, что канцлер империи настолько высоко ценит красноречие Жореса и его воздействие на берлинскую толпу, что просит господина депутата не пересекать границы между Францией и Германией.

Итак, Жорес удостоился особой чести: с ним обращались как с великой державой. Но, во всяком случае, нашествие Жореса на Берлин придется отменить. Вот она, хваленая сила германской социал-демократии. Не зря Жорес говорил в Амстердаме, что она не в состоянии провести конгресс Интернационала в своей столице. Оказывается, она не может даже принять одного французского социалиста.

Но выступление Жореса все же состоялось. Правда, в иной форме. 9 июля оно было напечатано одновременно в «Юманите» и в берлинской социалистической газете «Форвертс». Из-за того, что германские власти запретили Жоресу приехать в Берлин, его речь привлекла еще больше внимания, чем если бы она была произнесена. И она заняла важное место в его деятельности. Речь как бы явилась предвестником новой, пожалуй, самой грандиозной политической битвы, которую Жорес вел до последнего вздоха, битвы за мир, против империалистических войн. До этого во взглядах и действиях Жореса были взлеты и падения. Теперь начинается полоса непрерывного подъема, когда он шаг за шагом подымается к наивысшим вершинам своей мысли, влияния я борьбы.

Речь Жореса – горячий отклик на самую важную, самую жгучую проблему той эпохи, да и не только той, на проблему войны и мира. Она показала, что в международную политику властно вмешивается новая великая сила – пролетариат, социализм.

Никогда еще он не охватывал с такой полнотой самую трагическую сторону в судьбе человечества, никогда еще он не бросал столь яркий, ослепительный свет на вопрос о войне и мире. Речь Жореса заслуживает того, чтобы привести из нее хотя бы не слишком обширные выдержки. Вот они:

– Страшная тревога, нагрянувшая вдруг среди полного спокойствия, среди полной безмятежности, напоминает народам и пролетариям, насколько в современном обществе мир хрупок и непрочен. Она напоминает европейскому рабочему классу, всему мировому пролетариату о его долге международного единства и бдительности… Необходимо, чтобы он являлся силой устойчивой, постоянно бодрствующей и бдительной, имеющей всегда возможность контролировать события при их зарождении, наблюдать в зародыше самые первые конфликты, которые, развиваясь, могут вызвать войну.

…Современный мир сложен и запутан. В нем нет никакой надежности и устойчивости. Пролетариат не является достаточно сильным для того, чтобы была уверенность в мире, но он не является и слишком слабым для того, чтобы война была фатально неизбежной.

…Нам предстоит еще громадное дело воспитания и организации. Но, несмотря на все, отныне можно надеяться, можно действовать. Ни слепого оптимизма, ни парализующего пессимизма. Существует уже начало рабочей и социалистической организации, существует зачаток международной совести. Отныне, если мы этого пожелаем, мы можем реагировать на роковую неизбежность войны, которую заключает в себе капиталистический режим.

…Ми, социалисты, не боимся воины. Если война возникнет, мы сумеем посмотреть событиям прямо в лицо, сумеем повернуть их, насколько это в наших силах, к завоеванию независимости и свободы народов, к освобождению пролетариата. Если мы чувствуем отвращение к войне, то вовсе не из-за нервной и болезненной сентиментальности. Революционер готов примириться со страданиями людей, если эти страдания являются необходимым условием великого человеческого прогресса и если путем страданий угнетенные и эксплуатируемые поднимаются к освобождению… Если случится европейская война, то может вспыхнуть революция, и правящие классы хорошо сделают, если подумают об этом; но из нее могут также возникнуть на долгое время кризисы контрреволюции, бешеной реакции, ожесточенного национализма, удушающей диктатуры, чудовищного милитаризма, длинная цепь реакционных насилий и низкой ненависти, репрессий и рабства. И мы не хотим участвовать в этой варварской азартной игре, мы не желаем в этой кровавой игре судьбы подвергать риску уверенность в освобождении пролетариата, уверенность в справедливой свободе, которую обеспечит всем народам полная победа европейской социалистической демократии.

Это всего лишь отдельные фрагменты речи Жореса, в которой пророческий дар, позволяющий ему предугадать события, вызванные первой мировой войной, сочетается с постановкой вопроса об отношении социалистов, пролетариев к войне, о ее связи с революцией. Жорес с исключительной силой утверждает моральное превосходство социализма, его гуманистическую сущность, его исторический оптимизм и благородство. Жорес, признавая неизбежность войны при капитализме, выдвигает революционную тактику борьбы за мир. Его анализ, его призывы крайне динамичны, они зовут к борьбе, они вдохновляют на конкретные действия.

Жорес выражает свои мысли в ярких художественных образах. Вот как он говорит о войне:

– Война – извержение подземного огня, который переливается по всем артериям планеты и который является результатом глубокой и хронической лихорадки человеческого общества.

Жорес разоблачает тактику агрессивной германской дипломатии обмана, лицемерия, шантажа и наглых угроз, определяя ее так:

– Если стремление к сохранению тонкостей переходов характеризует классическое искусство, то ничто не было менее классическим, чем поведение германской дипломатии. Это ария флейты, которая кончилась ураганом.

Подобные образы Жорес щедро рассыпает, украшая свою речь как бы драгоценными камнями. Жаль, что слова Жореса, подобно стихам, многое проигрывают в переводе с французского языка!

Но поскольку мысли Жореса прозрачны как хрусталь, в речи видны и слабые стороны его мировоззрения, его иллюзии, его сентиментальная склонность облагораживать то, что совсем этого не заслуживает.

Он идеализирует Францию и ее политику. Собственно, само понятие «Франция» у него является не конкретным воплощением французского империализма, а поэтическим образом страстно любимой родины. Он говорит, что Франция исключительно миролюбивая страна, что ей нечего советовать сохранять мир. Он идеализирует все действия Франции, ее внешнеполитические союзы, оправдывая отрицательные стороны ее политики воздействием зарубежных сил. Наивный патриотизм порой заслоняет его социалистические и революционные взгляды. Они заменяются либеральными мечтами, утопией, лирическими видениями прекрасных образов, оторванных от реальных фактов.

Марокканский кризис 1905 года не привел к войне. Собственно; трудно сказать, хотел ли кто-либо ее всерьез, кроме, быть может, Вильгельма II и части его окружения. Любопытно, что Германия, запутавшись в хитроумных маневрах своей дипломатии, ничего не выиграла, тогда как Франция смогла продолжать свое проникновение в Марокко.

Конечно, не красноречие Жореса само по себе предотвратило конфликт. Сильнейшим сдерживающим фактором был страх европейских правителей перед революцией. Поэтому всякое проявление активности социалистического движения служило делу мира, особенно если эта активность непосредственно связывалась с международными событиями. Жорес считал такую деятельность важнейшей задачей пролетариата.

Грозный 1905 год подходил к концу. Жорес имел основание с удовлетворением оглянуться на этот год, наполненный небывало напряженной работой, небывалыми впечатлениями и тревогами, но и небывалыми надеждами. Единство достигнуто. Амстердамский конгресс и русская революция открывают новую полосу в жизни Жореса, его реформистская линия времен казуса Мильерана и левого блока явно начинает отступать перед революционной тенденцией. Он стремится подчеркнуть свой поворот, В конце сентября он пишет в «Юманите»: «Если некоторые – как враги, так и друзья – думали, что мы стараемся остановиться лишь на программе простой демократии и отвлечь пролетариат от его коммунистических требований, то они ошиблись. Именно это существенное требование и должно стоять на первом плане в избирательной деятельности пролетариата».

Ну а кроме избирательной, какую еще деятельность развертывает объединенная социалистическая партия? Естественно, чтобы на этот вопрос ответили прежде всего гэдисты, которые так ругали Жореса за его в основном парламентскую тактику. Но сами они и теперь, после объединения, не выдвигают никакой новой политической линии. Более того, как раз по предложению Гэда Шалонский съезд социалистов в конце 1905 года почти исключительно занялся избирательной тактикой на предстоявших вскоре парламентских выборах. Массовым рабочим движением руководят не социалисты, а очень раздробленные профсоюзы, не только не связанные с социалистической партией, но и выступающие против нее. Гэд вообще считал профсоюзы непригодными для борьбы с капитализмом. Словом, объединение социалистов пока, в сущности, не приносило плодов.

А между тем политическая обстановка во Франции становится все напряженнее. Весной 1908 года трагические события происходят в департаменте Па-де-Кале. На шахте Курьер из-за взрыва и пожара погибло больше тысячи рабочих. Сразу вспыхнула ожесточенная забастовка. Рабочие с невиданной решимостью требуют 8-часового рабочего дня. Правительство бросает войска против забастовщиков. Борьба между пролетариатом и буржуазией доходит до грани гражданской войны.

Правительство Рувье, этого агента Ротшильда, открыто представлявшего капитализм, не очень подходило для эффективной борьбы с рабочими. Выгоднее, как всегда, это дело поручить левым. Поэтому в марте кабинет Рувье был заменен правительством радикала Сарьена.

Аристид Бриан стал министром просвещения этого левого кабинета, теперь уже ему не требовалось согласия Жореса. Но особенно важную роль в новом правительстве играл Жорж Клемансо. Он стал министром внутренних дел, то есть министром полиции. Говорили, что это произошло совершенно случайно. В дни правительственного кризиса Сарьен пригласил домой будущих минястроа, чтобы поделить портфели. Когда подали десерт, Сарьен, имея в виду кофе, ликеры, коньяк, сыр и прочее, любезно обратился к Клемансо:

– Что вы возьмете?

– Беру министерство внутренних дел.

Ошарашенный Сарьен, собиравшийся, как делали многие премьеры, сам взять этот портфель, махнул рукой и сказал:

– Ладно, пойдет.

Видимо, забавный анекдот маскирует более серьезные закулисные комбинации. Клемансо, 65-летний «молодой дебютант», как его окрестили, был, несомненно, человек способный, давно мечтавший отличиться на службе у буржуазии. Панамский скандал испортил ему карьеру и обрек на долгие годы оппозиции. И вот теперь неистраченная бурная энергия этого политического циника, выступавшего под левой вывеской, оказалась как нельзя более кстати.

Клемансо успешно провел две важнейшие политические операции: подавил выступления рабочих и организовал в мае 1906 года очередные парламентские выборы. Правые, националисты и монархисты, которые, по словам Жореса, представляли собой разлагавшуюся и разбегавшуюся банду, потеряли много мандатов. Радикалы значительно усилились. Теперь они имели прочное большинство в 340 депутатов и не нуждались в поддержке социалистов. Но число социалистов тоже возросло: объединенные получили 54 мандата, на 13 больше, чем раньше. Независимые социалисты имели 20 мест.

Жорес снова баллотировался в Кармо. Маркиз Солаж попытался отбить свое, как он считал, «законное» место в парламенте. 20 мая рано утром в гостиницу к Жоресу, который только что проснулся, прибежали несколько кармозинских социалистов. Они рассказывали, что «маркизары», то есть сторонники маркиза, силой захватили мэрию, пытаясь устроить голосование по своему вкусу. Социалисты предложили поднять рабочих и изгнать «маркизаров» из мэрии, чтобы провести выборы. Жорес не согласился, объяснив, что тогда его обвинят в организации столкновений. Сделали иначе, мэр Кальвиаьяк вызвал отряд солдат, которые очистили мэрию, где сторонники маркиза учинили полный погром.

В такой ожесточенной атмосфере проходила избирательная борьба в округе Жореса. И все же Жорес, хотя и небольшим большинством, победил вновь. Выборы, как всегда, были хорошей психологической зарядкой для Жореса, опять непосредственно ощущавшего свою связь с избирателями, с рабочими, напряженность и остроту классовой борьбы.

Этот боевой заряд бросает Жореса в очередной решительный бой, развернувшийся в новой палате. Здесь обычная картина: в кулуарах встречаются депутаты, победители обмениваются поздравлениями, бродят и те, кто провалился, принимая выражения сочувствия. Депутаты рассаживаются, готовясь слушать правительственную декларацию. Позиции кабинета укрепились, поэтому его программа, изложенная премьером, носит довольно формальный характер.

Жорес выступает с интерпелляцией. Конечно, в палате, и кроме него, много социалистов. Теперь здесь и Жюль Гэд. Вот он сидит с бледным, болезненным лицом. Но от имени социалистов выступает Жорес, ибо всем ясно, что никто из социалистов не сможет вести политическую борьбу на трибуне с таким блеском, умом, авторитетом, как Жорес.

Он предъявляет большой счет радикалам от имени рабочего класса. Ведь радикалы – самая левая буржуазная партия. Добиваясь власти, она многое обещали. Теперь власть у них в руках. И Жорес напоминает им о прежних обещаниях:

– Радикалы, желая вырвать власть из рук оппортунистов, призывали к себе рабочий класс и все крупные органы радикализма: «Раппель», «Радикаль», «Жюстис» – ее редактор был, как вы знаете, г-н Клемансо…

– А где были вы в то время, г-н Жорес? – прерывает его депутат Эйнар.

– Я был там, где вы теперь, г-н Эйнар, в левом центре, и вы достаточно молоды, чтобы пройти путь, пройденный мною, – под общий смех зала отвечал Жорес, продолжая речь.

…– г-н Клемансо обратился тогда к гражданам Парижа с манифестом, из которого я дословно привожу две фразы: «Наш дух – дух революции. Его единственная цель – полная социальная справедливость…»

И дальше Жорес показывает, что, придя к власти, радикалы и Клемансо обрушили на рабочий класс больше притеснений и унижении, чем правительства, предшествовавшие республике. Он разбирает правительственную декларацию, которая не содержит никаких реальных уступок рабочему классу, и делает вывод, что правительство радикалов просто отказалось от своей прежней социальной программы.

– Ваша декларация, господа министры, не является ответом, она чересчур недействительна. Вчера кто-то заметил, что она вымощена добрыми намерениями. Точнее было бы сказать, что она посыпана добрыми намерениями, она представляет собой нагромождение бессвязных и мелких вопросов.

Жорес говорит, что смысл политики правительства – уход от решения главной социальной проблемы страны – заключается в том, что 220 тысяч человек во Франции владеют богатством в 105 миллиардов франков, тогда как 15 миллионов человек не владеют ничем. И. эту проблему может решить только социальная революция. Она произойдет неизбежно, и от самой буржуазии зависит, как это случатся. Или буржуазия будет насильственно экспроприирована, либо, если она достаточно благоразумна, пролетариат согласен пойти на мирный путь, даже на компенсацию собственников. Ссылаясь на слова Маркса, Жорес предлагает радикалам использовать такую возможность, если они действительно хотят выполнить свою прежнюю программу. Вместо этого, как говорит Жорес, правительственная декларация лишь осуществила чудо полного молчания в связи с действительно жгучими социальными проблемами. И это произошло после того, как радикалы одержали победу на выборах. Поэтому, заканчивает Жорес, вы оказались ниже всеобщего избирательного права.

На двух заседаниях продолжалась речь Жореса. С ответом ему выступает министр внутренних дел Клемансо. Это грозный противник, умный, язвительный, беспощадный. Не зря он приобрел репутацию свергателя министерств и прозвище Тигр. И вот Тигр на трибуне.

– Отвечая на прямой и лично ко мне направленный запрос г-на Жореса, я прежде всего желаю отдать дань уважения благородному порыву социальной справедливости, которым дышит его блестящая речь. Он весь проникнут непреодолимым идеалистическим желанием осчастливить мир. Мы можем засвидетельствовать, что он ни перед чем не остановится, чтобы сделать его счастливым…

Вот так, язвительно, внешне любезно, начинает Клемансо свой поистине ядовитый ответ. Он отвечает прежде всего на обвинения Жореса по поводу репрессий против рабочих и напоминает убийственный факт: участие Мильерана в кабинете Вальдек-Руссо, когда в Шалоне расстреливали рабочих.

– У г-на Жореса во время шалонской стачки не нашлось ни слова порицания для своих друзей, членов кабинета, чьи жандармы убивали рабочих…

Да, так и было, и Жорес бледнеет, слыша это обвинение. Ему всегда придется тяжело расплачиваться за свои ошибки. Между тем Клемансо приводит многочисленные частные примеры насилий самих рабочих. Действительно, анархисты, руководившие многими профсоюзами, толкали на такие насилия. Были погромы домов рабочих, отказывавшихся участвовать в забастовке. И он обвиняет Жореса и других социалистов; он объявляет их ответственными за жестокость.

– Я же, – говорит Клемансо, – являюсь защитником рабочего класса против его самозваных адвокатов.

С помощью наглых и ловких софизмов он непрерывно, на протяжении многих часов, беспощадно колет Жореса со всех сторон. Он цитирует ревизионистов, таких, как Бернштейн, и показывает, что программа радикалов не отличается от их планов.

У Клемансо нет никаких серьезных аргументов против основных социалистических идей Жореса. Он просто объявляет их утопией, а свою политику реализмом, основанным на тезисе о том, что, прежде чем совершенствовать мир, надо усовершенствовать человека, что якобы он и делает.

– Без сомнения, вы смотрите на меня с высоты своих социалистических концепций. Вы обладаете властью по мановению жезла создавать волшебные замки. Я же скромный и безвестный рабочий, воздвигающий в ряду других камень за камнем величественный собор, который ему не суждено увидеть. Волшебный замок разлетится при первом дуновении действительности, а республиканский храм когда-нибудь вознесет к небесам свой купол… Конечно, это всего лишь демагогическая риторика. Однако Клемансо пускает в ход более эффективное оружие, которое действует не только на политических противников Жореса, но и на многих социалистов. Клемансо ловко использует все зигзаги его парламентской политики; если сейчас Жорес так активно борется против буржуазии, то это лишь временно, после его поражения на конгрессе в Амстердаме. А потом он опять придет к сотрудничеству с радикалами, как это было недавно, когда Жорес возглавлял левый блок.

– Вы, г-н Жорес, были разбиты Бебелем и капитулировали перед ним, – злорадно говорит Клемансо. – Вы удалились на Авентинский холм, но я знаю ваши сокровенные чувства и надеюсь, что в недалеком будущем мы с радостью будем приветствовать ваше возвращение. Есть очаровательные создания, которые все супружеские недоразумения заканчивают вещими словами: «Я ухожу к матери!» (хохот и аплодисменты) и которые никогда не уходят, к великому счастью своих супругов! (Снова смех.) Я только министр внутренних дел, а вас я знал почти председателем совета министров…

Речь Клемансо имеет успех. Его сторонники – а их в палате раз в десять больше сторонников Жореса – говорят, что лидер социалистов побежден. Преждевременное торжество; на другой день Жорес снова на трибуне.

– Господа, я всхожу на эту трибуну весь покрытый стрелами, пущенными в меня искусной и все еще молодой рукой. Я не буду пытаться вырывать их и бросать обратно моему грозному противнику… У меня есть задача более высокая…

Жорес прежде всего отбивает все попытки Клемансо изобразить социалистическое учение в виде фантазии, утопии, пустой выдумки.

– Он, по-видимому, думает, – говорит Жорес, – что партия социалистов рассчитывает создать из ничего новое общество единственно посредством изобретения индивидуального ума, и как он сказал вам вчера, что мы имеем претензию зачеркнуть все прошлые усилия человеческого рода… Вы обвиняете нас в том, что мы отрицаем прогресс. Нет, мы его не отрицаем. Из того, что мы говорим: «Теперь плоды созрели и пришло время собрать их», отнюдь не следует, что мы презирали цветы и разрушали корни. (Аплодисменты.)

Это вы, господин министр, вы, человек науки, так страшно далеки от идеи эволюции. Я не знаю никакой философии истории более противной идее эволюции, чем та, которую вы набросали с этой трибуны, чтобы бороться с нами. Вы говорите нам: существует только одна живая сила – это личность; существует только одно средство преобразовать человеческое общество – преобразование отдельной личности; нравственное преобразование индивидов есть альфа и омега социальной реформы.

Как! Это вы, еще раз повторяю, человек науки, вы, врач, вы, как вы сами говорили на днях, старый студент-медик, это вы отделяете индивидуальный организм от общественной среды?

…Ваша доктрина абсолютного индивидуализма, ваша доктрина, утверждающая, что социальная реформа содержится вся целиком в нравственном преобразовании отдельных личностей, представляет собой, позвольте мне сказать это, отрицание всех широких прогрессивных движении, определивших историю, отрицание самой французской революции! (Аплодисменты.)