Текст книги "Генерал де Голль"

Автор книги: Николай Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)

Монарх

Впервые с 1939 года нигде больше не воюют за Францию и во имя Франции. Но в самой Франции не затухают ожесточенные распри. Вспоминают о Вандее времен контрреволюционного восстания и о ярости шуанов. Речь идет, естественно, об ОАС. В Алжире она пытается оставить арабам «выжженную землю» и вызывает у европейцев последние отчаянные конвульсии. Сотни тысяч французов в панике уезжают во Францию и оседают в южных департаментах. Эти озлобленные люди создают благотворную почву для деятельности ОАС и «Национального совета сопротивления» во главе с Жоржем Бидо. Предпринимаются новые попытки покушений на де Голля. Шуаны не успокаиваются. В листовках «ультра» говорится: «Сегодня или завтра вопреки всему предатель де Голль будет уничтожен как бешеная собака». Генерал хладнокровно относился к подобным угрозам и не очень охотно уступал требованиям службы безопасности: «Я делаю свою работу, а вы извольте заниматься вашей». Тем не менее в Коломбэ он теперь летает на вертолете, а его маршрут до аэродрома постоянно меняется.

Но в Елисейском дворце имеется осведомитель, который по телефону информирует 34-летнего полковника Бастьен-Тери о всех передвижениях президента. Этот фашист, считавший себя выразителем национальной воли, руководил по поручению «Старого штаба» неудачным покушением у Поисюр-Сен. Летом 1962 года в контакте с ОАС он готовит нападение на президента боевой: группы, вооруженной автоматическим оружием. Среди его соучастников весьма характерная публика: бывший сотрудник французской разведки, один лейтенант, участвовавший в военном путче в Алжире, парашютист-неудачник, бывший владелец крупной фермы в Алжире, Трое венгров, бежавших с родины в 1956 году. 22 августа они сидят в машинах с автоматами в руках у перекрестна в пригороде Парижа Пти-Кламар. В 8 часов вечера Появляется президентский эскорт. В переднем «Ситроене» на заднем сиденье генерал и мадам де Голль, рядом с шофером их зять полковник де Буасье. Огонь открывают сразу из нескольких автоматов. Одна пуля пробивает заднее стекло, другая – кузов машины, и куски обивки сыплются на голову президента. В машину де Голля попали шесть пуль из 150, выпущенных бандитами. Шофер (тот самый, что вел машину у Пон-сюр-Сен) жмет на газ, и два «Ситроена» на полной скорости уходят. Нападающие сначала их преследуют, но потом разъезжаются в разные стороны. В лагере Виллакубле генерал вылез из машины и, стряхивая с пиджака осколки стекла, сказал: «Эти господа совсем не умеют стрелять». Потом он говорит своему зятю: «Я не прощу этим наглецам, что они стреляли в женщину».

Покушение в Пти-Кламаре. Пробитая пулями машина генерала

Бастьен-Тери окажется одним из немногих фашистов-террористов, который получит по заслугам: его расстреляют. Вообще же генерал де Голль боролся против ОАС без особого ожесточения. Он, кстати, никогда не был мстительным. Так, все четыре генерала, возглавившие путч в апреле 1961 года и оказавшиеся на скамье подсудимых, отделались тюремным заключением. Де Голль хотел спустить на тормозах все движение «ультра», чтобы решить свои главные задачи с наименьшим количеством помех.

Покушение в Пти-Кламаре послужило сигналом к началу нового этапа в деятельности генерала де Голля. Как раз в 1962 году стало совершенно ясно, что с момента прихода к власти в 1958 году де Голль имел жесткую программу по преобразованию Франции в духе своих взглядов. Он никогда не излагал ее детально, ограничиваясь общей формулой: возродить государство и величие Франции. Конкретные пункты этой программы он проводил в жизнь в соответствии с обстоятельствами, а не в заранее установленной по времени последовательности. Но эта программа у него была, и первый пункт – мир в Алжире – де Голль выполнил. Теперь он целеустремленно пойдет дальше.

Эдгар Фор, один из крупнейших политических деятелей послевоенной Франции и из немногих, пользовавшихся уважением де Голля, писал: «Непредвиденный случай положил начало движению: покушение в Пти-Кламаре. Мы видим здесь пример взаимодействия двух элементов: запланированного и неожиданного… Генерал де Голль хотел, учитывая возможность своего исчезновения, не оставить незаконченным то, что он рассматривал в качестве своей фундаментальной задачи: создание структуры государства».

Но разве де Голль уже не создал государство на основе конституции 1958 года? Нет, это было лишь началом государственной постройки, которую он хотел соорудить для себя, а следовательно, и для Франции. То был временный компромисс, который генерал терпел, пока шла алжирская война. Конституция 1958 года, как ни ограничивала она права парламента, не давала де Голлю независимости от традиционных политических партий, и они все чаще путали его карты, выступая «самозванными». по его мнению, посредниками между ним и Францией. А он стремился отстранить их от этого диалога. Отсюда проведение референдумов, казавшихся со стороны подчас совершенно неоправданными практическими потребностями. Например, вопрос о самоопределении Алжира дважды выносился на референдум. Де Голль использовал их, для того чтобы партии не вмешивались в его отношения с избирателями. Чрезвычайные полномочия после «недели баррикад», введение в действие статьи 16 конституции в связи с генеральским мятежом – все Это тоже этапы упорного движения де Голля к его идеалу государственного строя, при котором президент выполнял бы функции абсолютного монарха. Генерал хотел создать особый, небывалый в истории Франции тип государства, в котором своеобразно сочетались бы элементы республики с безусловно монархической основой.

Сразу после референдума, утвердившего Эвианские соглашения, де Голль меняет премьер-министра. Дебрэ был полезен, пока его присутствие служило средством сдерживания недовольства сторонников «французского Алжира». Теперь все это уходило в историю. Но зато «неудобства» Дебрэ оставались. Преданный голлист, он не всегда понимал генерала и пытался безрезультатно оказывать на него влияние, превращаясь в досадную помеху. Де Голль не видел необходимости и дальше сохранять такое положение.

В апреле 1962 года президент выдвинул на пост премьера Жоржа Помпиду, который в критический период становления Пятой республики полгода служил начальником кабинета де Голля. Затем Помпиду вернулся к своим обязанностям генерального директора банка Ротшильда, не порывая, однако, личных связей с генералом. Почти никого президент не удостаивал, например, такой чести, как посещение в 1960 году вместе с мадам де Голль квартиры Помпиду в качестве частного гостя! Именно ему де Голль доверил установление секретных контактов с ФЛН. И вот теперь бывший преподаватель-филолог, ныне финансовый деятель в частном банке, не связанный формально ни с какой политической партией, вообще мало известный общественности, был выдвинут на второй по значению государственный пост Республики.

В Национальном собрании правительственную декларацию Помпиду одобрили 259 депутатов. Между тем 8 января 1959 года за Дебрэ было подано 453 голоса. Такая разница объяснялась не столько личностью нового премьера, сколько изменением внутриполитического положения. Война в Алжире, которая сдерживала рост оппозиционных настроений, закончилась. Многие направления внутренней и внешней политики де Голля давно уже вызывали недовольство. Личная власть де Голля, с его пренебрежением к собственной конституции, порождала тревогу. А речь шла как раз о новом, коренном усилении этой власти. Сразу после прекращения войны Де Голль заговорил о необходимости изменения порядка выборов президента так, чтобы за него голосовали не 80 тысяч выборщиков, а все избиратели. Замена косвенных выборов прямыми, носившая внешне демократический оттенок, в действительности означала дальнейшую персонализацию режима. Сразу выяснилось, что эти планы столкнутся с сопротивлением политических партий. Поэтому де Голль колебался, и только покушение в Пти-Кламаре побудило его начать действовать.

Грохот выстрелов заглушил предостерегающие голоса противников конституционной реформы. Де Голль решил, что теперь политическая обстановка облегчает ее проведение. Новый референдум будет выражением возмущения народа попыткой убийства президента. Поскольку существует столь явная опасность исчезновения де Голля, то своевременно решить вопрос о выборе его преемника. Все это придаст референдуму драматический характер, когда главную роль сыграют чувства, в том числе еще не остывшая признательность де Голлю за прекращение войны. Генерал знал, что все партии, кроме ЮНР, восстанут против его намерений. Однако ожидать более благоприятных условий трудно и надо использовать эмоциональный шок, вызванный стрельбой в Пти-Кламаре.

Конечно, любой другой из французских политиков попытался бы оттянуть неизбежную схватку с партиями, попробовать укрепить свои позиции и постараться вообще избежать ее. Не таков был де Голль. Умея долго и терпеливо выжидать, он часто предпочитал первым наносить удары. Вспомним его тактику времен борьбы за профессиональную армию. Он предлагал не отсиживаться за «линией Мажино», а нанести превентивный молниеносный удар бронетанковыми соединениями. В области политики он действовал теперь в таком же решительно наступательном духе.

«После алжирского дела, – говорил де Голль, – партии хотят меня прикончить… Ну что же, я первый перейду в наступление!» Намереваясь изменить метод избрания президента, генерал выбивал оружие из рук противника. Ведь подавляющее большинство из 80 тысяч выборщиков представляли все более враждебные ему политические партии. Были здесь и другие соображения, связанные, например, с тем, что среди выборщиков числилось только два процента женщин, тогда как среди избирателей – 57 процентов. А опыт показал, что именно женщины гораздо охотнее, чем мужчины, голосовали за де Голля как за олицетворение «порядка», «стабильности» и к тому же в их представлении безупречного католика.

Президент, избранный всеобщим голосованием, сразу возвысился бы над парламентом. Ведь каждый депутат представляет лишь небольшой избирательный округ, а он один будет представлять всю страну и окажется воплощением народного суверенитета. Де Голль говорил, что уже почти век республиканская Франция является «телом без головы». Такой головой и должен стать президент. В частных беседах, в отличие от официальных речей, он не скрывал монархическую сущность своих замыслов. «Роль президента, – говорил де Голль, – должна носить монархический характер». По его словам, «Франция нуждается в монархии, но не в наследственной, исходящей из божественного права, а в монархии избирательной. Я выполняю функции монарха во имя Франции». Генерал оказался в конце концов достойным сыном своего отца Анри де Голля, называвшего себя «тоскующим монархистом». Сын решил стать «торжествующим монархистом». Он действовал вопреки всем французским республиканским традициям, вопреки духу радикализма, критики, отрицания, пронизывающего французскую культуру. Он поступал в соответствии с иной традицией, отражавшей реакционный аспект этой культуры, вдохновляясь модернизированными идеями таких реакционеров, как Жозеф де Местр или Шарль Моррас. Он пытался навязать Франции середины XX века государственное устройство, осужденное жизнью еще в XVIII веке. Профессор права Морис Дюверже писал, что выборы президента всеобщим голосованием – «это то же самое, что коронование в Реймсе при старой монархии».

Через несколько дней после покушения в Пти-Кламаре де Голль сообщил о своем решении правительству, повергнув министров в тягостное состояние недоумения, растерянности и страха за судьбу Пятой республики. Хотя лишь один из министров потребовал отставки, почти все они пытались отговорить президента от опасной затеи. Премьер-министр Помпиду, его предшественник Дебрэ, Конституционный совет и его председатель Ноэль, министры, председатели обеих палат парламента, сотрудники канцелярии Елисейского дворца – все они с разной степенью настойчивости и твердости хотели удержать де Голля от фатального движения по наклонной плоскости. Нечего и говорить о политических партиях, которые встретили план президента небывало дружными криками негодования: «Плебисцит! Государственный переворот! Абсолютная монархия!» Буржуазные традиционные политические партии образовали так называемый «картель сторонников „нет“». Правда, эта картина «республиканского гнева» скрывала за собой отнюдь не преданность принципам демократии. Бывший президент Ренэ Коти, также осудивший де Голля, раскрыл смысл оппозиции буржуазных партий. Он указал, что возникает опасность создания коалиции всех республиканских сил, включая коммунистов. Снова все тот же неистребимый страх перед призраком Народного фронта.

И все же члены правительства далеко не единодушно благоприятно отнеслись к его проекту. Почти все они надеялись, что период стабильности и разрядки последует за потрясениями, вызванными войной в Алжире. Надежды эти оказались тщетными, ибо генерал де Голль был человеком, которого постоянно «терзали неукротимые демоны действия».

Видимо, эти «демоны» и принудили генерала, гордо утверждавшего в январе 1960 года, что он уже «двадцать лет воплощает законность», без всякого колебания нарушить конституцию. Вопреки основному закону, требующему обязательного утверждения пересмотра конституции Национальным собранием и Сенатом, де Голль поставил проект реформы сразу на референдум. В ответ на негодующие протесты он заявлял, что интересы Франции и государства важнее любого закона. Он презрительно обвинял защитников конституции в «юридическом фетишизме». Такая бесцеремонная позиция производила особенно шокирующее впечатление во Франции, которую не зря называют самой «юридической» страной в мире. Типично французское сознание пропитано духом законности, идущим от глубоко укоренившихся норм римского права и гражданского кодекса Наполеона. Основные законодательные нормы обычно рассматриваются французами как некие извечные ценности. А де Голль презрительно говорил: «Мы знаем, чего стоят все эти конституции! У нас их было семнадцать за 150 лет, и природа вещей оказалась сильнее конституционных текстов».

3 октября Национальное собрание начинает обсуждать проект реформы. Наступление против нее возглавил Поль Рейно, тот самый, который когда-то поддерживал полковника де Голля в борьбе за танки, а теперь представлял правую партию «независимых». Лидеры всех других партий, за исключением ЮНР, осудили реформу и внесли резолюцию порицания. После давно не виданных по своему ожесточению дебатов на рассвете 5 октября резолюцию порицания одобрили 280 депутатов из 480. Впервые в истории Пятой республики правительство было свергнуто. На другой день Помпиду вручил де Голлю заявление об отставке кабинета, и президент решил распустить Национальное собрание. 28 октября предстояли референдум, а затем новые выборы.

Началась борьба за голоса. Де Голль несколько раз выступает по радио и телевидению. Его противники развертывают контрнаступление. У них немало убедительных аргументов и возможностей для борьбы. Из 12 парижских ежедневных политических газет только одна безоговорочно поддерживала де Голля, две были нейтральны, две другие высказывали оговорки, а семь остальных категорически выступали против реформы.

Перед голосованием де Голль говорил в своем ближайшем окружении, что если его поддержат меньше половины французов, то он уйдет в отставку: «Я не смог бы оставаться во главе государства, не смог бы принимать важнейшие решения». Он мечтал получить 70 процентов голосов. Но ответили «да» 62 процента участвовавших в голосовании, что составляло только 46 процентов избирателей. Референдум показал резкое ослабление влияния де Голля, хотя и принес ему формальный успех. «Мы столкнулись с более мощными силами, чем мы думали», – мрачно констатировал генерал. «Французы– бараны… – снова повторяет он слова, всегда сопровождавшие его политические неудачи. – Эта страна не способна подчиняться дисциплине». Однако, поразмыслив, он не ушел, хотя и был уязвлен до глубины души «неблагодарностью» французов.

Теперь его надежды связаны с выборами в новое Национальное собрание, намеченными на 18–25 ноября. Надо было упорно бороться в условиях, резко отличавшихся от тех, что были четыре года назад, когда его имя служило общим знаменателем для разных буржуазных политических течений. Теперь он оказался в положении, напоминавшем его роль во главе РПФ. Де Голль сам подчеркнул это, впервые официально выступив в поддержку кандидатов партии ЮНР против всех остальных партий. 7 ноября он решительно осудил их, объявив представителями «частных интересов», противостоявших интересам нации. Он призвал избирателей голосовать за сторонников положительного ответа на недавнем референдуме, то есть за кандидатов ЮНР, открыто превращавшихся в официальных кандидатов правительства.

Итоги выборов оказались реваншем за референдум, показавший явный упадок его влияния. Голлистская партия ЮНР укрепила свои позиции в парламенте. Впервые в парламентской истории Франции возникло прочное однородное большинство. ЮНР вместо 165 мест получила 233. Кроме того, к этому большинству примкнули 35 «независимых». Все остальные партии имели только 197 мандатов. Но за этими цифрами скрывались и некоторые другие более существенные показатели. Дело в том, что ЮНР собрала только 40,5 процента голосов, а другие партии 44,7 процента. Если бы действовала справедливая пропорциональная система выборов, ЮНР имела бы всего 148 мандатов, а не 233. Успех голлистской партии был достигнут за счет перехода голосов от правой консервативной партии «независимых» и МРП, потерявших свыше 100 депутатских мест. Главное же заключалось в том, что ради победы ЮНР де Голлю пришлось принести в жертву немалую часть своего авторитета. После того как он открыто высказался в поддержку кандидатов ЮНР, ему гораздо труднее стало претендовать на роль выразителя общенациональной воли. Из арбитра он превратился в лидера одной из политических партий, к тому же партии правой и консервативной, ибо за ЮНР голосовали избиратели, обычно отдававшие свои голоса правым. Конечно, де Голль получил послушное большинство, какого никто не имел во Франции с времен «бесподобной палаты» Людовика XVIII. Но сама Франция, ее народ отходили от него. Он сумел выйти победителем из развязанного им самим кризиса, но было ясно, что это лишь отсрочка, полученная благодаря разброду в лагере оппозиции.

Выборы оказались для важнейших сил этой оппозиции явным движением вперед. Коммунистическая партия собрала свыше четырех миллионов голосов и превысила свои показатели 1958 года. Число ее депутатов увеличилось с 10 до 41. Улучшили свои позиции и социалисты. Особенно знаменательным явлением оказалось частичное единство действий социалистов и коммунистов во время второго тура выборов. А этот факт открывал весьма тревожные перспективы для голлистской монархо-республики.

Во всяком случае, генерал был удовлетворен итогами 1962 года и в новогоднем обращении к французам подчеркнул два важнейших достижения: мир в Алжире и укрепление государственных институтов. Правда, он все еще не считал их идеальными и продолжал добиваться усиления своей личной власти. Французские юристы утверждают, что Пятая республика имела фактически не одну, а три конституции: компромисс 1958 года, конституция 1962 года, о появлении которой только что рассказано, наконец, конституция, которая получила практическое воплощение после выступления де Голля 31 января 1964 года. Если в первых двух случаях проводился референдум, то в третьем генерал счел достаточным просто изложить свои взгляды на государство, отвечая на вопрос в ходе пресс-конференции. Де Голль говорил, что «конституция – это дух, институты, практика». А затем, как бы возлагая сам на себя корону абсолютного монарха, сказал: «Нужно признать, и это верно, что неделимая государственная власть полностью передана избранному народом президенту, и нет никакой иной власти, министерской, гражданской, военной, судебной, которая может быть делегирована или осуществлена помимо его воли».

Ограничение власти, роли и значения всех без исключения республиканских государственных учреждений де Голль оправдывал так: «Наши новые институты отвечают требованиям эпохи, природе французского народа и тому, чего он в действительности хочет».

А как же он узнавал о желаниях и стремлениях народа? Требования политических партий или профсоюзов он всегда отвергал с презрением. Они, по его мнению, не имели права претендовать на представительство каких-либо слоев населения. Еще меньше он считался с газетами. «На протяжении 25 лет, – говорил он, – большинство французских и иностранных газет непрерывно отказывало мне в поддержке». А раз так, то они не имели в его глазах никакого авторитета.

Всем обычным средствам связи с народом генерал предпочитал непосредственные контакты с толпой. Разумеется, «глас толпы» заслуживал его внимания, когда он был восторженным и одобрительным. Генерал де Голль регулярно совершал поездки в провинцию. За 10 лет после возвращения к власти он сделал 38 таких турне, побывав почти во всех французских департаментах, появляясь не только в крупных центрах, но и в маленьких деревнях. Он говорил, что это «единственное средство общения с живыми силами страны». Осенью 1965 года де Голль сказал, что за 6 лет он фактически виделся лицом к лицу с 15 миллионами французов, посетил 25 000 коммун, ответил на приветствия 400 муниципальных советников и 100 тысяч выборных лиц, произнес перед толпами 600 речей и «пожал бесчисленное количество рук». Вернувшись после одной из таких поездок в Елисейский дворец, он говорил: «Великолепно такое обновление в гуще жизни. Действительность – это именно крестьяне и крестьянки. Всегда забывают, что на десять французов приходится восемь провинциалов. Восемь французов из десяти живут спокойно, думая о своем труде и о своих простых радостях. Если один француз из десяти бегает как сумасшедший в метро и суетится весь день, это еще не основание, чтобы самому сходить с ума».

Как же проходило на практике это, по выражению де Голля, «омовение в толпе»? Какой характер имели его связи с народом, что конкретно получал от этого президент и что он давал своим согражданам? Презирая все предупреждения службы безопасности, опасавшейся убийц из ОАС, де Голль всюду выходил из машины и шел прямо в гущу толпы. Он протягивал всем руки, обнимал людей, позволял экзальтированным особам вешаться ему на шею. Множество фотографий запечатлели подобные сцены. «Пропустите ко мне детей, – говорил он. – Ведь позже они смогут говорить: „Я видел генерала де Голля!“» Все это несколько напоминало средневековый обычай прикосновения короля к больным и калекам для их чудесного исцеления. Поистине, добрый король встречался со своим добрым народом! Он охотно говорил с простыми людьми и слушал их сам. И эти беседы поразительны по уровню их банального смысла, по обилию гиперболизированных трюизмов.

Вот типичные отрывки из подобных разговоров де Голля, приводившиеся в газетах. В Дордони: «Я был здесь до 1914 года. Тогда здесь были мулы, козы, быки. Сегодня у вас автомобили, тракторы, коровы. Это значит, что мы на верном пути». На заводах Крезо он спросил рабочего, стоявшего у гигантского агрегата: «Это вы командуете всем этим?» И добавил: «Никогда я еще не видел ничего подобного». Приехав в город, известный производством кружев, он восклицал: «Да здравствует Кодри! Да здравствует Республика! Да здравствуют кружева!» В Фекане: «Я приветствую Фекан, морской порт, который хочет им остаться и останется». В Лионе: «Лион ныне более лионский, чем когда бы то ни было». В Анжере: «Ну как ваш скот? – Ничего, мой генерал, но дела идут не очень. – Очень хорошо, очень хорошо. А дороги? – Они очень плохи, мой генерал, деревня совсем изолирована. – Но вы на верном пути. Я вижу, что в вашей деревне много хороших детей». А вот еще один из подобных диалогов, опубликованных в журнале «Экспресс»: «Да, движение очень сильное. Я это учитываю. А вода? Все ваши деревни имеют воду? Прекрасно. У вас есть источники? Я хочу сказать, хорошие источники? Хорошо. Это важно. Да. А электричество? У вас оно есть? Как с этим делом? Прекрасно… Вы используете электромоторы? Все больше и больше… Очень важно. А ваши профсоюзы? Хорошо… У вас их несколько? А не спорят ли они немного между собой? А… А ваши школы? Вы хотите их сохранить? Я это учту. Чтобы молодежь не уходила… Я знаю это. Вы сельские жители и у вас сельские заботы. У вас дети, много детей, чудесных детей, и вы хотели бы знать, кем они станут…»

Эти евангельские примитивы, этот обмен упрощенными до предела фразами принадлежат отнюдь не к анекдотам о де Голле, распространявшимся в несметном количестве. Он был сознательно убежден, что с народом следует говорить именно так. Однажды де Голль поучал одного своего министра: «Вы понимаете, надо говорить специальным языком. Таким, каким говорите с детьми: Франция будет Францией, Европа будет Европой». Он указывал на необходимость «ясных фраз, легко воспринимаемых толпой, собравшейся на площади». Своему министру внутренних дел де Голль сказал как-то: «Наверное, вам надоедает слышать от меня повторение одних и тех же фраз. Но что вы хотите? Люди ждут этого. Если бы я говорил другим языком, они были бы совершенно разочарованы».

Конечно, с точки зрения чистой дидактики в рассуждениях де Голля есть доля истины. Вопрос в другом, насколько это ему помогало чувствовать стремление народа, понимать социальные и политические тенденции? Ясно, что в «демократии рукопожатий» было что-то карикатурное, хотя было бы неверно подозревать генерала в мелком шарлатанстве и сознательном комедиантстве. Его поступки, слова диктовались искренним убеждением, что именно так он служит Франции, олицетворяет ее, выражает волю народа. Самоослепление, предопределенное социальной, кастовой ограниченностью, может быть замечено только с определенной дистанции. Сам он не мог понять, что «омовение в толпе» дает лишь фикцию близости к народу. А со стороны было ясно, как он далек от народа, что инстинктивно, врожденно он считает его толпой неразумных детей, не способных разобраться, в чем их интересы. Не зря ему приписывали фразу: «Когда я хочу знать, что думает Франция, я спрашиваю самого себя!»

Правда, в официальных выступлениях де Голль с возмущением опровергал подозрения в том, что единственный голос, к которому он прислушивается, это его собственный внутренний голос. На пресс-конференции 9 сентября 1965 года генерал утверждал: «Явно ошибаются, когда говорят, что президент изолирован от всего и от всех и что, принимая решения, он прислушивается только к самому себе». И далее де Голль нарисовал живописную картину своей деятельности: «Глава государства созывал 302 раза Совет министров, 420 раз проводил межминистерские совещания в узком составе, 605 раз он принимал в своем кабинете премьер-министра, 78 раз – председателей палат парламента, около 2000 раз – членов правительства, более 100 раз – председателей или докладчиков парламентских комиссий или председателей групп, около 1500 раз – видных чиновников, экспертов, лидеров профсоюзов и все это кроме чтения писем, заметок, докладов, которые направляли ему те или иные ответственные лица, кроме изучения разных досье».

К этому надо прибавить множество обязанностей в области внешней политики, к которой де Голль относился особенно ревниво, бесконечные приемы послов, переговоры, частые поездки за границу, встречи высоких иностранных гостей и многое другое. За этот же срок, то есть до сентября 1965 года, де Голль 30 раз выступил по радио и телевидению, провел 12 пресс-конференций, произнес 31 речь. Конечно, любой государственный деятель в нашу эпоху выдерживает огромную физическую и нервную нагрузку. Но поскольку де Голль создал необычайно централизованную систему, при которой все сходилось к его личности, когда решал все только он, то нельзя не поражаться этой фантастической работоспособности человека, которому шел восьмой десяток и здоровье которого отнюдь не было железным. В дополнение к ухудшающемуся зрению он страдал и от других типично старческих болезней. В 1964 году ему сделали операцию предстательной железы. Уже через две недели он приступил к работе в обычном, хотя и размеренном, но все же напряженном ритме. Но было ли это разумно? Огромная государственная пирамида стояла вверх ногами, опираясь на вершину! Мог ли один человек объять необъятное и в нашу усложненную эпоху воспринять и переработать столь гигантскую массу информации? Это было немыслимо, и поэтому де Голль приобретал все более деформированное, фрагментарное представление об окружающей жизни. Свою старую, давно затвердевшую систему взглядов и представлений он просто накладывал на бурно менявшуюся действительность, важные стороны которой нередко ускользали от его взора. Судьба, в которую генерал так верил, принесла ему закономерные, но для него неожиданные и крайне неприятные сюрпризы. Именно так в 1965 году произошел давно назревший разрыв его «контракта с Францией», который он окончательно и отчетливо осознает лишь через четыре года, незадолго до смерти-Года за два до предстоящих в конце 1965 года президентских выборов в политических кругах, на страницах печати началось обсуждение их перспектив. Выдвинет ли де Голль свою кандидатуру на второй семилетний срок? Накануне референдума 1962 года он давал понять, что не собирается этого делать. Но разве можно заранее предвидеть поступки генерала? Уже в начале 1964 года социалист Гастон Деффер выдвигает свою кандидатуру и начинает предвыборную кампанию. Вскоре сенатор-радикал Андрэ Корню тоже объявляет о своих притязаниях на пост президента. Печать сообщала, что премьер-министр Жорж Помпиду имел аналогичные планы на случай, если генерал решит уйти. В это время появляется книга М. Бромберже «Секретная судьба Жоржа Помпиду», рисующая его в образе «дофина».

Генерал де Голль хранит молчание, а в кругу близких часто жалуется на усталость. Передают слова мадам де Голль: «Настоящие друзья генерала должны посоветовать ему не выставлять своей кандидатуры». Но в последний момент де Голль принял решение. Помпиду говорил, что он сам узнал о намерении генерала лишь за несколько часов до его официального заявления о выдвижении кандидатуры. Генерал не считал свою миссию выполненной: ведь он только начал проводить внешнюю политику большого размаха и намерен многое сделать для укрепления авторитета, независимости и величия Франции.