Текст книги "Генерал де Голль"

Автор книги: Николай Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)

Хотя кандидатуры Деффера и Корню отпали еще раньше, у генерала оказалось пять соперников. Это мелкий фабрикант Марсель Барбю с неопределенной программой «борца с бюрократизмом»; вполне буржуазный кандидат Пьер Марсиласи, отличавшийся главным образом своим ростом (201 см, на 9 см выше де Голля); Тиксье-Виньянкур, близкий по духу людям из бывшей ОАС. Более серьезное значение имела кандидатура Жана Леканюэ, председателя МРП, выступавшего за верность Атлантическому союзу и против независимой внешней политики де Голля. Он пользовался поддержкой влиятельных кругов буржуазии. Однако самым серьезным соперником оказался кандидат социалистов, коммунистов и других левых группировок Франсуа Миттеран. Он выступал с прогрессивной программой замены «личной власти республикой граждан».

Сначала де Голль не предвидел особенно ожесточенной борьбы на выборах. Начиная кампанию своим выступлением по радио 4 ноября, он даже не использовал полагавшегося ему как кандидату времени. Но его речь звучала достаточно категорически: «Пусть же искреннее и массовое голосование граждан побудит меня остаться на моем посту, и тогда будущее новой республики, несомненно, обеспечено. В противном случае – и никто в этом не может сомневаться – оно сразу же рухнет, и Франция окажется ввергнутой – на этот раз без возможности спастись – в государственный хаос, еще более катастрофический, чем тот, который она испытывала раньше».

Еще до первого тура выборов генерал почувствовал, насколько опасным противником является Миттеран, и усилил свою активность. Он решил снова выступить по радио и телевидению. Но только после 5 декабря, после голосования в первом туре, избирательная кампания приобрела весь драматизм. Впервые де Голль не собрал большинства! За него было подано лишь 43,7 процента голосов. По сравнению с референдумом 1962 года он потерял 2,5 миллиона!

А Франсуа Миттеран собрал 32,2 процента. Объединение левых обнаружило поразительную эффективность. В 24 департаментах Миттеран шел впереди де Голля.

«Волна грусти охватила меня», – вспоминал генерал. Да, кажется, скоро он снова останется один против всех. Буржуазия опять не хочет идти за ним. Жан Шарло, знаток голлизма, отмечал: «В декабре 1965 года большинство французских деловых людей предпочитали де Голлю Пинэ или Леканюэ». А левые? Казалось, компартия надежно изолирована, а ее раскол с социалистами непреодолим. И вдруг выдвижение общей кандидатуры левых и массовое голосование за Миттерана! Народ, трудящиеся уходят от де Голля – вот самый главный, пока еще удивительный для него и для многих факт. А ведь до сих пор сохраняется чувство благодарности к де Голлю за ликвидацию алжирского кризиса, широкое одобрение встречает его независимая внешняя политика. Даже в этих условиях левые избиратели, раньше голосовавшие за де Голля, а их число доходило до трех миллионов, отвернулись от него. Несомненно, это начало конца.

Два дня размышлений потребовалось де Голлю, прежде чем он объявил, что остается кандидатом и во втором туре. Он уединяется и никого не принимает. Жан Турну так описывает эти дни: «В Елисейском дворце те, у кого есть уши, слышат шаги человека, меряющего вдоль и поперек свой кабинет или свои апартаменты. Президент Республики ходит. Уходит и возвращается, проделывает сотни шагов. Только его мрачные думы служат ему спутниками. Внешне дворец имеет самый спокойный облик. А внутри молчание для некоторых становится зловещим. По своей комнате ходит человек, испытывающий кризис. Терзаясь внутренней драмой, де Голль стоит перед наиболее грозным с момента окончания войны в Алжире вопросом: был ли он прав или ошибся, добиваясь избрания на второй семилетний срок? Он уже сожалеет о своем решении. Но затем изменяет мнение: битва будет продолжаться до конца!»

Объявляется «всеобщая мобилизация» голлистов. Помпиду собирает депутатов правительственного большинства, инструктирует их, и они мчатся в свои избирательные округа. Им предписано: не булавочные уколы, а «тактика бульдозера». В бой брошены все резервы: даже писательница Франсуаза Саган агитирует за де Голля. Но возглавляет кампанию сам генерал, пуская в ход свое неизменное оружие: слово. Создается впечатление, что неудача в первом туре оживила, даже омолодила президента. От тактики хладнокровных угроз он начинает переходить к уговорам. «Республика, – говорит он накануне голосования, – имеет своего президента. Это я. Я не говорю, что я превосходен и что у меня нет моего возраста. Я вижу лучше всех необходимость иметь преемников и возможность их выбора для проведения той же линии». И он напоминает об успехах, которые были достигнуты им вместе с французским народом. «Вместе с вами я могу завтра дать новый импульс нашим делам. Поэтому я готов снова выполнять самые высшие обязанности в стране».

19 декабря во втором туре выборов выступают только два кандидата. Де Голль избран президентом большинством в 54,5 процента голосов. Для любого другого кандидата это было бы выдающимся достижением. Но не для де Голля, всегда претендовавшего на ясное, твердое большинство, на общенациональное доверие. Конечно, в США президентами становятся и с меньшим перевесом, но это не может служить утешением, ибо политические условия двух стран несопоставимы. Де Голль, всегда убежденный, что во Франции у него вообще не может быть соперников, поражен успехом своего главного конкурента: кандидат левых сил Миттеран получил 44,8 процента голосов.

Де Голль с болезненной остротой ощутил полупоражение, которое он потерпел на президентских выборах. Когда 21 февраля 1966 года он проводил свою первую после выборов пресс-конференцию, у журналистов, собравшихся в парадном зале Елисейского дворца, создалось общее для всех впечатление: «Это уже не тот де Голль, каким он был в 1958 году». Торжественная, помпезная обстановка проведения пресс-конференции осталась такой же, как и прежде. Де Голль, подгримированный и потому странно моложавый, появился под ослепительным светом прожекторов телевидения и фотовспышек на эстраде, сел в кресло за небольшой стол с микрофонами и окинул суровым взглядом огромный, сверкающий позолотой и хрусталем люстр зал, с трудом вместивший около тысячи журналистов. По правую руку от него, но не на эстраде, а, как полагалось, значительно ниже, расселись все члены «королевского дома» во главе с премьер-министром. Как всегда, это была, по определению обозревателя «Монд» Вьянсон-Понтэ, «торжественная месса режима, величественная церемония, окруженная всей помпой праздничного дня с колокольным звоном!».

Но общий тон всего происходящего как-то изменился. Корреспондент «Юманите» Луи Люк писал на другой день: «Де Голль в отступлении; он менее надменный, значительно менее уверенный в себе, производящий впечатление усталости». Генерал подвел итог выборов, подчеркнув свой успех любопытным сравнением: он отметил, что полученные им в первом туре 45 процентов голосов – это больше, чем его сторонники собирали на парламентских выборах в 1951, 1956, 1958 и в 1962 годах. Но такое сравнение лишь подчеркивало упадок его влияния. Поэтому де Голль и не сделал более правомерного сравнения с голосованием 1958 года на референдуме, когда он получил 80 процентов. Кроме того, президент снова признавал себя не воплощением общенационального единства, а лишь лидером одной, правда крупной, правой партии. Невозможно было превратить поражение в победу даже с его исключительным мастерством тщательно рассчитанных и эффектных выступлений.

Во втором томе «Мемуаров надежды», для которого де Голль успел написать только две главы, он рассказал, как после 1962 года, «благословенного года расцвета, обновления Франции», он столкнулся с непониманием и враждой. «Но как я не понимал, – с горечью пишет де Голль, – что все спасительное для нации не может не встретить порицания общественности и не привести к потерям на выборах». А в своих последних частных беседах в конце 1969 и в начале 1970 года де Голль будет с грустью говорить о том, как во время выборов 1965 года он почувствовал «разрыв его контакта с Францией». Как всегда, он сказал «с Францией», а не с французами, и это симптоматично, ибо приближает к пониманию смысла его политических неудач.

В данном случае главной причиной оказалась его реакционная, консервативная экономическая и социальная политика, из-за которой де Голль все более ясно выступал перед французами не в качестве вождя нации, объединяющего ее и воплощающего ее высшие интересы, к чему он субъективно как будто стремился, а как представитель господствующего класса, как выразитель диктатуры крупного капитала. Генерал де Голль презирал низменные аморальные побуждения буржуазии, вечную погоню за прибылью, примитивный меркантилизм, ее духовную ограниченность. На решающих этапах своей карьеры он закономерно оказывался одиноким, изолированным от родственного ему социального класса, не способного разделять идеи, побуждавшие его действовать во имя «вечных» интересов Франции. Но он все равно оставался человеком этого класса, хотя служил ему, действуя часто против его желаний и стремлений. Франсуа Мориак, находивший для де Голля место «среди героев и святых», создававших Францию, совершенно серьезно сближавший его роль с библейским образом Мессии, тем не менее сделал в своей книге о де Голле любопытные замечания о характере отношений генерала с буржуазией. «Этот человек, – писал Мориак, – безразличный к деньгам и презирающий деньги, приспособился к капиталистической системе, не испытывая никакого отвращения к тем, кто ее воплощает, он использовал их и заставлял служить себе».

В действительности капиталистическая система также использовала де Голля и заставляла его служить ей. Этот, по определению Франсуа Мориака, «генерал мор-расистской формации» вслед за Шарлем Моррасом всегда отдавал предпочтение политике перед экономикой, имевшей для него подчиненное, второстепенное значение. Правда, он пришел к власти в 1958 году с твердым намерением покончить с инфляцией, дефицитом платежного баланса, с использованием иностранной финансовой помощи, поскольку все это подрывало национальную независимость Франции, обрекая ее вместо величия на унижение. Конечно, подобно командиру полка, который следит, чтобы солдат хорошо кормили, ибо от этого зависит боеспособность полка, он отнюдь не был против повышения жизненного уровня французов и их материального процветания. Но для него это дело второстепенное и не может идти ни в какое сравнение с необходимостью обеспечить мощь государства. Только этим могут быть оправданы любые жертвы. Поэтому, когда он видел из автомобиля на дорогах Франции многочисленные лозунги, вроде «Гони монету, Шарль!», выражавшие требования городских и сельских тружеников, он не обращал на них внимания.

На пресс-конференции 21 февраля 1966 года генерал де Голль сказал: «Экономическая, финансовая и социальная ориентация французской политики никогда не изменялась с 1958 года». Так оно и было. С самого начала де Голль, оставив за собой «заповедные» или «зарезервированные области»: внешнюю политику, Алжир, колонии и вооруженные силы, передал другие сферы государственного управления в ведение своих министров. Рассказывают, что однажды Дебрэ, будучи премьером, ворчливо сказал генералу: «Алжир – это вы. Цена на молоко – это я». Генерал выслушал его, а затем, не сказав ни слова, приказал повысить цену на молоко. Но это был исключительный случай. Обычно происходило иначе. «Интендантством» занимались «способные люди». Естественно, что в экономике самые «способные» это те, смысл жизни которых состоит в выколачивании прибыли. Не удивительно, что экономикой и финансами занимались люди из мира больших денег, промышленники и банкиры – Пинэ, Баумгартнер и другие им подобные. Вообще при де Голле небывало упростился доступ прямых представителей финансовой олигархии к власти. Раньше надо было добиваться депутатского мандата, затем проходить испытание парламентских дебатов, где левые депутаты не жаловали промышленников и банкиров. Новая государственная система устранила эти препятствия.

«Политика, проводимая с 1958 года и особенно с 1962 года, – писал бывший премьер Мендес-Франс, – заключалась в передаче рычагов управления, находившихся в руках государства и являющихся необходимыми рычагами планирования, в особенности основного – финансирования, в руки частных предпринимателей».

Все началось еще в сентябре 1958 года, когда де Голль создал для разработки своей экономической политики комитет специалистов во главе с Ж. Рюэффом, бывшим финансовым советником Пуанкарэ и Лаваля. В комитет вошли исключительно представители банков и трестов. Они подготовили серию правительственных указов, изданных в декабре 1958 года. Эти указы были направлены в соответствии с планами де Голля на укрепление экономической независимости Франции, ее позиций в конкурентной борьбе на мировых рынках. Появился новый, «тяжелый» франк, равный 100 старым франкам. Девальвация, то есть уменьшение стоимости франка по отношению к иностранной валюте, облегчила рост французского экспорта. Сокращался внешнеторговый дефицит, росли золотые запасы, которых в 1958 году практически вообще не было. В 1963 году они составили 4,5 миллиарда долларов. Франк стал одной из самых прочных валют. Промышленный подъем способствовал укреплению экономических позиций Франции. Промышленники получили множество привилегий, их доходы резко возросли. К моменту президентских выборов в декабре 1965 года производство увеличилось на 43 процента, экспорт – на 88 процентов.

Но какой ценой, за счет кого это было достигнуто? Отменили субсидии, которые сдерживали рост цен на предметы широкого потребления, повысили тарифы на газ, электричество, транспорт, почтовые услуги и т. п. Сокращались социальные пособия, пенсии. Отменялась система поддержания цен на продукты, поставляемые крестьянами. Повышались налоги. Словом, экономическая политика Пятой республики сводилась к тому, что за все платили бедные. Разрыв между высокими и самыми низкими доходами возрастал. Если в Швеции первые превышали вторые в 17 раз, то во Франции – в 74 раза. По росту цен Франция обгоняла США, ФРГ, Англию, Бельгию. Только Италия оставалась впереди. За десять лет Пятой республики цены увеличились на 40 процентов.

Особенно скандальное положение создалось в жилищном строительстве. При 15 миллионах остро нуждавшихся в жилье в год строилось не более 370 тысяч жилищ. Правда, только в Париже постоянно пустовало около 10 тысяч прекрасных квартир. Но они предназначались для богатых и стоили несметных денег. А чтобы получить дешевую муниципальную квартиру, надо было много лет ожидать очереди. Франция оставалась страной с самой высокой в Западной Европе стоимостью жизни. Ничего не делалось для борьбы со спекуляцией и злоупотреблениями буржуазии. Роскошь и нищета сосуществовали рядом во все более вопиющем контрасте. При этом промышленное производство росло, повышалась производительность труда, а значит, и эксплуатация, в то время как увеличение зарплаты с трудом компенсировало рост цен и инфляцию.

Экономическая политика, проводившаяся под лозунгами эффективности производства, рентабельности и конкурентоспособности, тяжело отражалась не только на положении живущих на зарплату рабочих и служащих. Быстрая концентрация производства разоряла массу мелких хозяев, особенно крестьян. Правительственные планы предусматривали ликвидацию 800 тысяч крестьянских хозяйств. Крестьянские волнения охватывают десятки департаментов. Баррикады из сельскохозяйственных машин останавливают движение по дорогам страны.

Де Голль в изображении одного из карикатуристов

Что касается рабочего класса, то он, после небольшой паузы в начале существования Пятой республики, активно вступает в борьбу против реакционной социальной политики нового режима. Летом 1959 года забастовочное движение возрастает во всех отраслях промышленности. В ответ правительство устами Мишеля Дебрэ провозглашает лозунг: «Власть не отступает», и занимает самую непримиримую позицию. Оно издает декрет о «реквизиции», то есть о принудительном возвращении бастующих на работу. Но профсоюзы прибегают к новым разнообразным формам борьбы. В 1961 году забастовочное движение увеличивается по сравнению с 1959 годом в три раза. Особенно оно усиливается в 1963 году. Всеобщая забастовка шахтеров вызвала еще небывалое по остроте испытание сил между рабочим классом и авторитарным режимом. Де Голль лично подписал декрет о «реквизиции». Шахтеры отказались подчиниться. Рабочие других отраслей промышленности забастовали в знак солидарности. Правительство отступает и идет на переговоры с профсоюзами. Весенний социальный конфликт 1963 года не случайно оказался моментом наибольшего падения авторитета де Голля. В первый раз он прямо и непосредственно ввязался в классовую схватку и потерпел поражение. И в дальнейшем ему не раз придется отступать перед натиском рабочего класса. Именно в этой области де Голль сталкивается с наибольшими трудностями и терпит явные неудачи. В социальных делах этот реалист обнаруживает максимальную степень непонимания реальности. Классовая борьба представлялась ему явлением крайне опасным, но необъяснимым. Он говорил, что «концепция» классовой борьбы «противоречит тому, что особенно глубоко в его сознании», то есть принципу единства нации. Он не мог понять объективно неизбежного характера классовых конфликтов в буржуазном обществе. Поскольку именно рабочие были вынуждены, защищая свои права, выступать активной, нападающей стороной в социальных столкновениях, они в его глазах, естественно, оказывались виновниками нарушения единства нации и ее ослабления. И он закономерно всегда оказывался вопреки своим претензиям на роль беспристрастного арбитра на стороне буржуазии, ибо ведь она-то была за «порядок». Ему приходится непрерывно вмешиваться в экономическую и социальную политику, ибо ее результаты ставили под вопрос все начинания во внутренней и внешней политике. В 1963 году рост цен и инфляция вновь угрожают подорвать внешнеполитические позиции страны.

13 августа 1963 года в разгар отпускного сезона де Голль созывает заседание Совета министров. Он стучит кулаком по столу: «Правительство ничего не делает, чтобы помешать росту цен. Мы в разгаре инфляции. Великая страна не может существовать без стабильной валюты. Или мы спасем франк, или нас всех выкинут. Я даю вам пятнадцать дней для принятия решительных мер». В сентябре появился план так называемой «стабилизации»: правительство обещало не допускать роста цен, а профсоюзы должны были отказаться от требований повышения зарплаты. Таким образом рассчитывали задержать инфляцию. В интервью журналу «Пари-Матч» премьер-министр Помпиду, выражая точку зрения генерала, говорил в связи с этим планом: «Я лично не придерживаюсь того мнения, что главная задача нашего режима и всей деятельности, направляемой генералом де Голлем, заключается в том, чтобы принести всем французам материальное благоденствие. На мой взгляд, главная задача состоит в том, чтобы вернуть им достоинство». И он откровенно сказал далее, что каждый француз должен согласиться «на известное ограничение прогресса в своем личном благосостоянии». В результате план «стабилизации» привел к блокированию зарплаты, к новому ухудшению положения трудящихся. И когда в декабре 1965 года прошли президентские выборы, все комментаторы, объясняя ослабление позиций президента, в один голос заявляли, что «самое большое поражение в избирательной кампании потерпел план стабилизации».

После президентских выборов экономическая и социальная политика де Голля направляется уже другим, несравненно более широким и важным государственным планом, охватывающим всю экономику. Собственно, сразу после войны Франция превратилась в капиталистическую страну с самым высоким уровнем планирования. До прихода к власти де Голля действовали уже три «плана модернизации и оснащения». Но они имели сравнительно ограниченный характер и представляли собой скорее программу ориентации, чем настоящий план. При де Голле положение меняется, и план, именуемый теперь «планом экономического и социального развития», становится основой всей экономической политики государства. Теперь его рассматривает и утверждает парламент. Четвертый план (1962–1965) генерал де Голль называл своим «пламенным долгом». И это действительно был план экономического развития, хотя в сущности его использовали для согласования политики государства и крупных монополий с целью усиления концентрации. Пятый план (1965–1970) шел еще дальше и обеспечивал абсолютное господство монополий в экономике, укрепление их позиций в борьбе с иностранной конкуренцией. Генеральный комиссар планирования Массэ говорил: «Конкурентоспособность – это первая цель, ибо она является ключом ко всему остальному. Пятый план будет планом усилий». Генерал де Голль, расхваливая в январе 1966 года этот план, говорил, что он «отвечает социальной справедливости, поскольку делает упор на политику доходов». На деле это свелось к тому, что доходы предпринимателей бесконтрольно и бурно росли, а «доходы» бедняков оказались под жестким контролем. Речь шла о сокращении потребления, блокировании зарплаты, о намеренном увеличении безработицы. Впрочем, сам де Голль в заключение дал понять, что социальная политика серьезно не изменится: «Природа не делает скачков, и молодое дерево растет без рывков. Так же происходит с новой Францией».

В душе генерал де Голль, вероятно, хотел бы сделать капитализм более справедливым и рациональным. Ведь по происхождению и воспитанию он был связан с буржуазией севера, издавна склонной к идеям социальных реформ с целью ослабления классовой борьбы. Но когда дело доходило до практических мер по улучшению положения трудящихся, де Голль вставал перед вопросом: за счет чего это сделать? Он не допускал и мысли о сокращении, например, огромных ассигнований на осуществление программы атомного перевооружения и создания так называемой «ударной силы». Ведь политика величия превыше всего. Не могло быть речи, конечно, также и о том, чтобы коснуться прибылей крупной буржуазии. Жан Лакутюр пишет в своей биографии де Голля: «Если в излюбленных областях – стратегии, дипломатии, истории генерал столь склонен к действиям-вспышкам, воспламеняющим все, то в экономике он стремится избежать резких ударов, прикрыть все вуалью. Перед иностранцами он ведет себя как Ришелье, перед группами капиталистических интересов – как Мазарини».

Президентские выборы заставили, однако, де Голля серьезно задуматься о социальных реформах. Собственно, он и раньше немало говорил о них. В 1950 году, возглавляя РПФ, в своей речи в Булонском лесу он осудил классовую борьбу, происходившую «повсюду – в цехах, на полях, в канцеляриях, на улице». «Она, – сказал де Голль, – отравляет отношения между людьми, от нее безумеют государства, она нарушает единство наций, разжигает войны». В противовес этому он выдвинул старую, как сам капитализм, идею ассоциации труда и капитала, которая заменила бы классовую борьбу между рабочими и капиталистами их дружным сотрудничеством. В голлистском движении среди многих левых фракций появляется группа во главе с Луи Валлоном и Ренэ Капитаном, старыми соратниками генерала времен войны, которые выступают. за крупные социальные реформы. В 1959 году возникает «Демократический союз труда» (ЮДТ), сливающийся затем с основной голлистской партией ЮНР. По мнению Жана Шарло, Валлон и Капитан «остаются в голлистском движении, несмотря на природный консерватизм его членов, только из-за веры в революционные намерения генерала де Голля. Они ждут великой „социальной реформы“, которую генерал должен навязать своему большинству, как он некогда навязал ему независимость Алжира, опираясь в случае необходимости на народ с помощью референдума».

Практически «революционные» замыслы выразились в том, что в январе 1959 года появился декрет о введении «заинтересованности» на предприятиях, об участии рабочих в прибылях путем приобретения ими акций. Это было то, что в США именовалось «народным капитализмом», призванным ослабить борьбу рабочего класса за свои права. Реальные последствия декрета, с презрением отвергнутого профсоюзами, были ничтожны. В марте 1965 года лишь 202 предприятия применяли систему «участия». На них было занято лишь 104 тысячи рабочих, то есть меньше одного процента всех трудящихся страны. Однако бурный рост недовольства рабочего класса реакционной политикой Пятой республики побудил голлистских реформаторов к новым действиям. В мае 1965 года при обсуждении в парламенте закона о налогах на компании Валлон вносит поправку о правах трудящихся на участие в прибылях, которая и была принята. Она не вызвала энтузиазма ни у профсоюзов, ни у предпринимателей. Однако после президентских выборов в декабре 1965 года де Голль в нескольких выступлениях проявил намерение придать планам «участия» рабочих широкий размах.

Но практически дело пока сводилось к созданию специальной комиссии, составленной в основном из предпринимателей, которая не спеша разрабатывала законодательные предложения, учитывающие исключительно интересы владельцев предприятий. «Исторический» план «участия» служил лишь предметом довольно вялой газетной полемики. Печать монополий относилась к нему с явным скептицизмом, а профсоюзы справедливо рассматривали его в качестве демагогии, призванной замаскировать все более реакционную и антинародную социальную политику. Непрерывные забастовки свидетельствовали о росте недовольства народа. Происходил явный политический сдвиг в пользу левой оппозиции.

В таких условиях 5-12 марта 1967 года происходили выборы. Учитывая неблагоприятную обстановку, де Голль накануне голосования открыто вмешался в избирательную кампанию, призвав голосовать за ЮНР. Это было новое грубое нарушение конституции, запрещавшей президенту выступать на стороне какой-либо одной партии. Вновь де Голль рисковал своим авторитетом и влиянием. Несмотря на это, ЮНР получила всего 38 процентов голосов. Это было новое поражение, учитывая, что в декабре 1965 года за де Голля в первом туре отдали голоса около 45 процентов избирателей.

Левые партии все вместе собрали на 1 миллион 300 тысяч голосов больше, чем голлисты. Отныне режим де Голля пользовался поддержкой явного меньшинства населения страны. Интересно, как де Голль сам оценил результаты выборов. На пресс-конференции 16 мая 1967 года он сказал: «Теоретически институты Республики не были целью этих выборов. Это не был национальный референдум, просто это было… 487 случаев местного соперничества, и тем не менее институты Республики были задеты». Итак, генерал все же признает главное, хотя и старается преуменьшить политическое значение выборов. Его волнует будущее; ведь теперь у него нет надежного большинства в парламенте.

Но на пресс-конференции 16 мая де Голль очень мало и бегло говорил о внутриполитическом положении; в основном речь шла о внешней политике. Действительно, внешнеполитическая деятельность генерала как бы компенсирует провал экономической и социальной политики. Здесь его политическая смелость, инстинктивный реализм находят достойное воплощение.