Текст книги "Генерал де Голль"

Автор книги: Николай Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

Еще не так давно он развивал идеи общеевропейского сотрудничества «от Гибралтара до Урала». Теперь он начинает выдвигать проект блока только западных европейских стран. Новая ориентация ясно проявилась уже 10 сентября 1945 года в интервью, которое де Голль дал корреспонденту «Тайме». Он говорил также о необходимости улучшения отношений с Англией. Таким образом, уже при де Голле появляются признаки превращения Франции из «звена между Востоком и Западом» в участницу зарождавшегося западного политического блока. Правда, в отличие от США, де Голль имел в виду блок западноевропейских стран под эгидой Франции. Де Голль называл свой проект «грандиозным». Однако, как он признавал с обидой, «французские политические деятели остаются равнодушными к нему». Дело в том, что «грандиозный» проект находился в явном несоответствии с крайне ограниченными силами и ресурсами Франции, уже начинавшей жить на американский счет.

Внешняя политика де Голля постепенно утрачивает цельность и ясность, которыми она обладала во время войны. Тогда у него была совершенно определенная задача– восстановление независимости и величия Франции. Сейчас же речь заходит о западном блоке с явно антисоветским содержанием. Франция ведет отчаянную борьбу за сохранение колоний, пытается получить некоторые германские территории, что побуждает ее искать поддержку США и Англии. В сочетании с тяжелым экономическим положением все это подрывает основы внешнеполитической независимости де Голля. Его политика вызывает недовольство внутри страны. В третьем томе «Военных мемуаров» де Голль пишет о том, что различные круги «начали отдаляться» от него, что его «глубоко встревожило это начало разногласий». При этом буржуазия проявляла тревогу по поводу «чрезмерной» независимости де Голля от США и Англии, а демократические круги – по поводу все более определенной ориентации только на западные державы. В результате к концу 1945 года внешняя политика де Голля уже не укрепляет, а ослабляет его и без того не очень прочные внутриполитические позиции.

Это был уникальный период французской истории. Сопротивление вылилось в невиданный с времен Коммуны революционный подъем. Трудящиеся, как и тогда, стали, по словам де Голля, одновременно «патриотами и мятежниками». Партии рабочего класса, коммунисты и социалисты, пользовались поддержкой огромного числа французов. И тем не менее неограниченная, абсолютная личная власть оставалась в руках де Голля, человека крайне консервативных, даже, пожалуй, полумонархических убеждений. Это был очень странный «конкубинат». Причем левые и де Голль не просто сосуществовали, но даже сотрудничали. Сознательная политика компромисса со стороны коммунистов была явлением понятным и закономерным. Напротив, для генерала де Голля политика союза с левыми являлась делом незаурядным. Он опять проявлял здесь те качества, которые резко выделяли его личность из родственной ему социальной среды, хотя оставался прочно связанным с ней. Что же сблизило эти противоречивые классовые силы? Общей почвой, на которой произошло это сближение, служили, во-первых, патриотизм де Голля и патриотизм левых, прежде всего коммунистов, во-вторых, реализм политического мышления этих разнородных партнеров своеобразного брака по расчету.

Совместная жизнь мало подходящих друг другу «супругов» проходила в тяжких условиях голодной зимы 1944 года; в обстановке разрухи, хаоса, казалось, малейшая искра могла зажечь революционное пламя. Причем между ними не существовало какого-то формального соглашения с точными, конкретными обязательствами. В молчаливом сотрудничестве каждая из сторон подозрительно наблюдала за другой. С поразительным чутьем и ловкостью де Голль держался в социальных уступках на той грани, которая позволяла рассчитывать на лояльность левых, сохраняя одновременно в полной неприкосновенности основы буржуазного строя. Это неустойчивое балансирование продолжалось недолго, и когда де Голль перестал чувствовать эту грань, равновесие нарушилось. Но, прежде чем это случилось, многое во Франции изменилось.

Чтобы нация «не сбилась с правильного пути», де Голль взял социальную инициативу в свои руки, объявив своими собственными идеями слегка видоизмененные требования левых, закрепленные в программе Национального совета Сопротивления. Речь шла прежде всего о национализации. В декабре 1944 года генерал де Голль издает ордонанс о национализации угольных шахт департаментов Нор и Па-де-Кале. Затем национализируются крупнейшие автомобильные и авиационные предприятия, торговый флот, гражданская авиация, предприятия по переработке нефти и газа. Национализируются Французский банк, крупнейшие депозитные банки и страховые компании. При этом речь отнюдь не шла о нарушении священного принципа частной собственности; владельцам без особого шума была гарантирована та или иная форма компенсации. Только заводы «Рено» перешли в руки государства без компенсации, поскольку их бывший владелец открыто сотрудничал с немцами. Впрочем, Луи Рено умер от разрыва сердца в 1944 году при одном слухе о предстоящей национализации.

При де Голле закладываются основы государственного управления национализированными отраслями и даже определенного регулирования экономикой в целом. Де Голль создал Верховный комиссариат «плана модернизации и оснащения». Он учредил в августе 1945 года Государственную высшую школу административных руководителей. Усилилось развитие технократии, то есть кадров высококвалифицированных администраторов, которые, в частности, сумели превратить национализацию в весьма выгодное дело для буржуазии. Таким образом, удовлетворяя требования программы НСС, де Голль одновременно создавал базу для послевоенного развития государственно-монополистического капитала, для сохранения и укрепления капиталистического строя.

Но де Голлю пришлось сделать немало реальных уступок требованиям трудящихся. Началось проведение реформы системы социального обеспечения, повышалась зарплата трудящимся. Однако цены росли гораздо быстрее. Промышленное производство увеличилось с сентября 1944 года по январь 1946 года примерно в два с Половиной раза, а невероятно низкий уровень жизни не Повышался. Французы получали по карточкам 1200 калорий в день. Рабочий класс самоотверженно трудился над восстановлением страны, а буржуазия стремилась лишь к сохранению своих привилегий. В этой ситуации Де Голль всегда в конечном счете оказывался на стороне привилегированных. Чтобы вывести страну из экономического упадка, кто-то должен был идти на жертвы.

И это всегда были трудящиеся, на положении которых болезненно отражалась непрерывная инфляция. Де Голль возражал даже против чисто капиталистических мероприятий по улучшению финансового положения страны. Характерен эпизод с отставкой радикала Мендес-Франса, занимавшего пост министра экономики. Он предложил провести денежную реформу такого типа, какие проводились во многих освобожденных странах, то есть обменять деньги в строго ограниченном количестве для каждого лица, блокировать банковские счета и т. п. Тем самым Мендес-Франс стремился задержать инфляцию, изъять у спекулянтов горы денег, нажитых во время войны, парализовать «черный рынок». Естественно, что эта реформа задевала интересы тех, кто нажился во время оккупации. Реформу Мендес-Франса встретили в штыки министр финансов банкир Леперк, а затем сменивший его Плевен. В этом знаменательном споре де Голль не поддержал Мендес-Франса, и тот ушел в отставку. При этом генерал заявил ему: «Разве все специалисты не против вас?», на что Мендес-Франс ответил: «Я знал некоего полковника де Голля, против него были все специалисты до войны».

Да, перед войной на его долю выпала неблагодарная роль бунтаря-одиночки, выступившего против высшей военной касты. Может быть, теперь, когда его политика объективно помогает сохранению привилегий всей буржуазии, он уже не одинок? Но, по иронии судьбы, он снова в изоляции. Дело в том, что влияние и власть тех, кому его политика могла нравиться, резко ослабли. Возникла новая система политических партий, в которой консервативные, откровенно буржуазные течения играли пока весьма скромную роль. Они сейчас расплачивались за свой коллаборационизм и поддержку Виши. Де Голль с беспокойством видел усиление влияния именно тех политических партий, на поддержку которых он не мог рассчитывать.

Особенно усилилась компартия. Героическая борьба коммунистов с оккупантами принесла партии заслуженный авторитет. Число ее членов приблизилось к миллиону. Во всем, что касалось укрепления независимости Франции, ее экономического восстановления, компартия в момент окончания войны поддерживала генерала де Голля. Но она решительно отвергала все, что в его деятельности противоречило интересам рабочего класса и демократизации политической жизни.

Социалистическая партия тоже расширила свое влияние, хотя и далеко не в такой степени, как компартия. go время войны социалисты активно поддерживали де Голля, некоторые из них, например А. Филипп, были близкими сотрудниками генерала. Но, конечно, и этот союз носил временный характер. В 1945 году социалисты часто выступали вместе с коммунистами.

Третьей крупнейшей партией была основанная в конце 1944 года МРП – Народно-республиканское движение. Она возникла из слияния различных католических организаций, и ее лидером стал Жорж Бидо, министр иностранных дел де Голля. Хотя эта партия официально поддерживала программу НСС, она оказалась значительно правее остальных крупных партий. Собственно, она как бы заменила, по существу, довоенные правые партии. МРП объявила себя «партией верности де Голлю», но, стремясь к власти, к политическому влиянию, она не могла служить надежной опорой генерала на длительное время.

Наиболее близкой де Голлю оказалась возникшая в 1945 году ЮДСР (Демократический и социалистический союз Сопротивления). В нее вошло много голлистов, в том числе ближайшие сотрудники генерала. Но эта маленькая партия не приобрела серьезного значения. Возродилась еще довоенная партия радикалов, хотя их влияние было в корне подорвано вишистской деятельностью многих ее лидеров. Радикалы выступали за восстановление системы Третьей республики и уже поэтому оказались в оппозиции к генералу. Были еще разные осколки довоенных правых. Среди них– группа независимых во главе с бывшим покровителем де Голля Полем Рейно. Но никакой более или менее крупной правой партии французской буржуазии сразу после войны создать не удалось.

Политические партии вообще никогда не внушали никакого доверия генералу де Голлю, а тогда – в особенности: «Я видел, – писал он, – как на горизонте сгущаются тучи, и понимал, что отныне мне придется действовать в сложной обстановке критики и оппозиции».

Признаки этого появились задолго до окончания войны. А 19 марта 1945 года к де Голлю явилась делегация от всех групп консультативной ассамблеи и потребовала, чтобы правительство считалось с ее мнением. Де Голль ответил, что власть принадлежит только ему и он будет осуществлять ее от имени Франции и нести ответственность только перед ней, вплоть до проведения всеобщих выборов, которые состоятся после войны. Но вскоре война закончилась, и надо было назначать выборы и решать вопрос о будущем устройстве страны. Де Голль не питал особых надежд на то, что выборы приведут к сохранению или укреплению его власти. Вместе с тем он не пытался сохранять свою неограниченную власть путем отказа от выборов и использования насилия. Он сам объяснял это так: «По всей видимости, мне было бы позволено продолжить существование своего рода монархии, установление которой я в свое время взял на себя и которая была затем подтверждена всеобщим согласием. Но французский народ является таким, каков он есть. Если он чего-то не пожелает, никто не заставит его изменить своей воли… Одна только армия могла бы снабдить меня средствами обеспечить спокойствие страны, подавив сопротивление непокорных. Но подобная военная тирания, установленная силой в мирное время, вскоре же стала бы выглядеть в глазах всех людей непростительной».

Поэтому генерал де Голль, как он и обещал, решил предоставить народу выразить «свою волю» всеобщим голосованием. Только таким образом он считал возможным осуществить свои замыслы, заключавшиеся отнюдь не в простом намерении удержаться у власти. Для этого ему стоило лишь считаться в какой-то мере с правилами парламентской игры и традиционными политическими нравами. Нет, он хотел сохранить власть только при условии ликвидации этой игры и этих нравов, то есть путем резкого ограничения республиканской демократии. Он хотел увенчать свою карьеру созданием такого политического строя, который, по его мнению, в наибольшей степени способствовал бы борьбе за величие Франции. Он мечтал сконцентрировать все физические, интеллектуальные и моральные силы нации для достижения этого величия, то есть для усиления международного влияния Франции. Сделать Францию дисциплинированной, сплоченной вокруг одного идеала возвышения родины и нации, вдохновленной и руководимой одним достойным человеком, естественно, Шарлем де Голлем. Вот цель, которую он поставил перед собой. Де Голль взял многое от монархии, многое от республики, сохранил уважение к основным личным правам и свободам и создал модель, являющуюся, по его мнению, сочетанием всего лучшего, что дал богатый исторический опыт Франции. Правда, осмыслен этот опыт исключительно с личной точки зрения самого де Голля, и идеал государства скроен как раз По его мерке. Этот план государственного строя называли республикой президентского типа, монархической республикой, режимом личной власти и т. п. Ясно, во всяком случае, что он далек от народовластия, от подлинной демократии, требующей участия каждого в управлении обществом. Голлистский проект сильного государственного устройства крайне специфичен, и его функционирование полностью зависит от счастливого, почти исключительного случая, который дает власть человеку, действительно способному быть арбитром, что в классовом обществе практически невероятно; здесь все возможно, и произвол главы государства ничем не ограничен, кроме его собственной воли. Словом, этот проект де Голля предназначался исключительно для де Голля.

Чтобы провести его в жизнь, ему надо было теперь с помощью всенародного голосования предотвратить восстановление Третьей республики и создать Учредительное собрание с ограниченными функциями. Оно должно существовать короткий срок, в течение которого ему предстоит лишь одобрить проект конституции, не вмешиваясь в дела правительства. Референдум 21 октября, казалось, был явным успехом де Голля, однако в тот же день избиратели выбрали в Учредительное собрание 160 коммунистов, 142 социалиста, 30 членов ЮДСР, 152 – МРП, 29 радикалов и 66 разных правых. Все они, даже те, кто на референдуме призывал отвечать так, как хотел де Голль, в той или иной степени отвергали конституционные планы де Голля. Они не считали также, что Учредительное собрание не должно вмешиваться в дела управления. Де Голль понял, что схватка между ним и партиями неизбежна и что он не может рассчитывать на эффективную поддержку. Поэтому де Голль решил, как он вспоминал, что ему «осталось выполнить еще один долг: уйти морально чистым с политической сцены».

Правда, Учредительное собрание оказывало ему исключительные почести. Оно единогласно избрало его вновь главой правительства, теперь уже не временного, и провозгласило, что «Шарль де Голль имеет большие заслуги перед родиной». Но Клемансо в свое время тоже Удостоился такой оценки, после чего его провалили на президентских выборах.

Когда де Голль приступил к формированию правительства, социалисты, радикалы и даже представители МРП начали высказывать всякие оговорки и ставить свои условия. Но особенно острый конфликт возник у де Голля с коммунистами. Поскольку они. оказались первой партией страны, то, естественно, потребовали хотя бы один из самых важных министерских портфелей: национальной обороны, иностранных дел, внутренних дел. Де Голль отказал, дав понять, что он не считает Коммунистическую партию достаточно «национальной» и «французской». Коммунисты возмутились. В самом деле, 75 тысяч их товарищей пали под пулями фашистов. Ни одна другая партия не сделала и половины того, что совершили коммунисты в борьбе за свободу родины.

Де Голль подает в отставку и, выступая по радио, пытается оправдать свою решимость не доверять компартии «ни один из трех рычагов, управляющих внешней политикой, то есть дипломатию, которая ее выражает, армию, которая поддерживает ее, и полицию, которая защищает ее».

Но этот кризис все же разрешился компромиссом. Де Голль понял, что уходить в отставку по такому поводу– значит грубо оскорбить четвертую часть французских избирателей, голосовавших за коммунистов. Этого он не мог себе позволить. В результате де Голль взял назад свою отставку, собрание подтвердило его полномочия и он составил кабинет из 5 коммунистов, 5 социалистов, 5 членов МРП и 6 деголлевцев. Поскольку представитель компартии стал министром вооружения, возглавив одно из двух военных ведомств, коммунисты получили половину одного запретного портфеля, заняв также посты заместителя премьер-министра, министра здравоохранения, министра промышленности, министра труда. Вся эта история еще раз показала де Голлю, что управлять без парламента ему не удастся.

Нового конфликта не пришлось долго ждать. Он возник при обсуждении бюджета на 1946 год. Окончательное голосование ожидалось 1 января. И вдруг социалисты потребовали сократить военные расходы на 20 процентов. Оснований для этого было вполне достаточно. В то время как военные расходы предназначались для обеспечения политики «величия», голод и другие бедствия делали жизнь трудящихся все тяжелее. В октябре, перед выборами, отменили карточки, но сейчас их приходилось вводить снова и к тому же уменьшать нормы. Несомненно, что и коммунисты поддержали бы социалистов. Де Голль был особенно уязвлен тем, что за сокращение военного бюджета активно выступил Андрэ Филипп, один из его ближайших соратников героического лондонского периода «Свободной Франции». Правда, еще тогда лидер социалистов предупредил де Голля, что после войны их пути разойдутся. Но де Голль не помнил этого и воспринимал поведение Филиппа как личную измену.

Дело было даже не в бюджете, а в том, что снова пытались ограничить власть де Голля, да еще в самой близкой ему военной сфере. Выступая в собрании, де Голль подчеркивал именно эту сторону дела: «Собрание показало всем своим поведением, что оно предпочитает такой строй, при котором управляло бы оно. Эта система совершенно не совпадает со взглядами правительства по данному вопросу…» В своей речи де Голль мимоходом сказал: «Несомненно, в этом зале я говорю в последний раз». Одни этого не заметили, другие – не придали значения. А между тем, как он вспоминал, «когда вечером 1 января я покидал Бурбонский дворец, в голове у меня уже созрело твердое желание уйти. Оставалось лишь наметить точную дату для этого, не позволив, чтобы ее выбрал за меня кто-то другой».

Он решил уйти до конца месяца, ибо тогда должно было начаться обсуждение проекта конституции, от которого де Голль не ждал для себя ничего хорошего. Однако, чтобы еще раз собраться с мыслями, генерал впервые за семь лет берет отпуск и едет с женой и братом Пьером на юг в Антиб, на курорт Иден-Рок. Правда, накануне поездки он присутствовал на свадьбе своей дочери Элизабет, которая выходила замуж за офицера Алена де Буасье. Жених принадлежал к солидной буржуазной семье, находившейся в родственных связях с семьей Шнейдера, магната французской металлургической промышленности.

И вот на скалистом берегу холодного в это зимнее время Средиземного моря, на расстоянии 400 километров от знаменитого места отставки – острова Эльбы, обдумывает он детали своего ухода. После восьми дней пребывания у моря, в понедельник 14 января де Голль возвращается в Париж. Но ему все же пришлось еще раз побывать в зале Бурбонского дворца. Через два дня в собрании выступает Эдуард Эррио с протестом против Решения правительства посмертно наградить солдат, погибших в боях против американцев 8-10 ноября 1942 го-Да. Эррио считает, что награждение неуместно, ибо они воевали в защиту Виши против союзников. Когда речь заходит о недавней войне, теме, которую де Голль считает для себя священной, он не может молчать. Генерал произносит язвительную отповедь Эррйо, доказывая, что смерть в бою – по приказу командиров, несущих политическую ответственность, независимо ни от каких факторов есть выполнение долга. Во всяком случае, она менее уязвима для критики, чем позиция политического деятеля, который накануне освобождения Парижа вел переговоры и переписывался с Лавалем. И де Голль добавил: «Что касается меня, то с 1940 года я обменивался с Виши не письмами, а пушечными залпами». В этом эпизодическом выступлении чувствуется обида, возмущение политиками, которые неизвестно что делали в критические дни, а теперь выживают его…

Январь 1946. На мысе Антиб

19 января 1946 года де Голль пригласил всех министров своего правительства явиться на следующий день утром, в воскресенье, к нему на улицу Сен-Доминик. И вот 20 января, одетый в военную форму, он входит в зал Рыцарских доспехов, где собрались министры. Де Голль пожимает им руки и, не приглашая садиться, произносит несколько фраз: «Вернулся монопольный режим партий. Я его не одобряю. Но, если только не пойти на установление силой диктатуры, которой я не хочу и которая, несомненно, к хорошему не приведет, у меня нет средств помешать происходящему. Поэтому мне надо уйти. Сегодня же я пошлю письмо председателю Национального собрания, в котором извещу его об отставке правительства. Каждого из вас я искренне благодарю за оказанную мне помощь…»

Никто не удивился, не выразил сожаления, не стал просить генерала изменить свое решение. Все молчали. Де Голль простился с министрами и вышел. И тогда Морис Торез, Генеральный секретарь компартии и заместитель де Голля на посту премьера, заметил: «Вот уход, не лишенный величия!» Социалист Жюль Мок сказал: «Право, эта отставка – дело серьезное. Но нет худа без добра. Личность генерала подавляла Национальное собрание. Теперь оно получит возможность дышать свободнее». Заговорили министры от католической партии МРП Гэ и Тетжен: «Теперь на нас ложится тяжелая ответственность быть преемниками де Голля. Наше движение постарается быть достойным этой задачи». «Куда уж вам! – воскликнул Торез. – Если вы и с генералом-то ничего не умели делать, то что вы сумеете без него?» Так эта сцена была описана в мемуарах де Голля.

А генерал в тот же день переезжает из дома в Нейи, где он жил с семьей, и временно размещается в Марли, в пустовавшей резиденции премьер-министров. Он явно нервничает, то принимаясь раскладывать пасьянс, то бросая карты. Сразу появилась идея ехать в Коломбэ-ле-дез-Эглиз. Но после того, как там побывали немцы, все разорено, идет ремонт. Недавно кто-то приглашал его в Канаду, и он заявляет, что поедет туда. «Я буду ловить там рыбу, а вы будете жарить ее», – говорит он жене. На другой день, все еще оставаясь в Марли, он начинает волноваться и посылает офицера узнать, почему к нему никто не идет. Почему нет делегаций? Может быть, полиция выставила оцепление и народ не пускают? Оказывается, нет, никаких преград между ним и народом никто специально не создавал.

На третий день он пишет одному из близких: «Что касается моего ухода, то это лишь эпизод. Прежде чем делать выводы, подождите окончания дела». Неужели это маневр, рассчитанный на то, чтобы заставить просить его вернуться и тогда-то навязать свои условия? В газетах появляются соображения и намеки на то, что отставка генерала будет недолгой.

Но если был такой план, то почему генерал совершенно серьезно заверил председателя Национального собрания Венсана Ориоля, что он не собирается выступать по радио с сообщением о своей отставке, хотя он мог свободно это сделать? Все эти странности в поведении генерала напоминают одно место из его книги «На острие шпаги», где он пишет о том, как тяжело переносить постоянное напряжение: «В этом можно найти истинные мотивы ухода с постов, которые трудно объяснить: внезапно человек, достигший успеха и популярности, сбрасывает бремя власти…»

Ведь де Голль при всей его внешней невозмутимости, холодном спокойствии, умении таить свои мысли нередко обнаруживал весьма живые слабости живого человека. Черчилль писал о нем: «У меня создалось впечатление, что под покровом своего невозмутимого и непроницаемого вида он скрывал неожиданную для него чувствительность. Это впечатление подтверждалось в процессе моих контактов с этим высоким флегматичным человеком».

Даже если отставка не была маневром, отношение к ней больно задело его. Возможно, он хотел стихийных знаков внимания в качестве признания своих заслуг. Но полное равнодушие? Этого де Голль не ожидал! Встречая в эти дни одного из немногочисленных посетителей, он вдруг бросил: «Здесь Лонгвуд…» Он вспомнил место последнего изгнания Наполеона? Странная ассоциация, напоминающая о смятенных чувствах, может быть, о растерянности. Прожив неделю в Марли, генерал с семьей вдруг решает съездить погостить к брату жены Жаку Вандру в его поместье Сенфонтен. Быстро собираются, и вот, уже садясь в машину, генерал извлекает из своих неисчерпаемых исторических познаний фразу, сказанную одним французским маршалом в момент отказа от безуспешного штурма крепости, и шутливо декламирует ее: «А сейчас вы увидите то, что является самым сложным в военном искусстве: отступление!»