Текст книги "Генерал де Голль"

Автор книги: Николай Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)

Рассчитывать на поддержку Англии тоже не приходилось. В начале 1944 года в отношениях с англичанами снова возникают неприятности. Интриги Спирса против французского присутствия в Леванте приобрели небывало откровенный характер, а де Голль оказывает им яростное сопротивление. Черчилль в присутствии одного из членов ФКНО заявляет: «Эх, если бы в июле сорокового года мне удалось вывезти из Франции Манделя!.. Когда, наконец, де Голль перестанет быть таким несносным и оставит свои каверзы?»

В начале 1944 года де Голль серьезно заболел. Вилла «Оливия», где де Голль жил с семьей, непроницаема для посторонних, и отсутствие генерала дает пищу слухам. Говорили даже, что де Голль умер. Ведь ему уже 54-й год, а жизнь его наполнена столькими переживаниями, конфликтами и постоянным нервным напряжением! Сколько проблем уже удалось решить де Голлю, а его положение все еще недостаточно прочно. Напротив, оно становится в преддверии освобождения особенно зыбким. Напряженной работой, поездками в колонии, потом в Италию генерал заполняет свое время, отвлекаясь от гнетущих мыслей о происках англичан и американцев, об успехах коммунистов, о чрезмерной самостоятельности Внутреннего Сопротивления.

Тяжелое настроение де Голля часто прорывается в Раздраженных репликах. Он заявляет, например, комиссару по внутренним делам д'Астье: «Ваш Совет Сопротивления поступает, как ему вздумается. Надо его поставить на место…»

Его раздражение и недовольство проявляются особенно в той области, где принято при любых обстоятельствах сохранять сдержанность и невозмутимость, – в дипломатии. Генерал держит себя по отношению к союзникам столь заносчиво, что напуганы даже его верные сторонники. 27 марта 1944 года он заявляет в консультативной ассамблее, что Франция не нуждается в советах, идущих из-за границы, что она не будет считаться абсолютно ни с чем, кроме воли французской нации. Он впервые называет свой комитет «Временным правительством», хотя никакого официального изменения такого рода не было. Все выглядит так, будто Францию будут освобождать не американские и английские войска, а он сам, де Голль, во главе своих армий. Чем неувереннее он себя чувствует, тем более резко он утверждает свои права. Но газеты англосаксонских стран, с ехидством комментируя его заносчивость, констатируют наличие у него комплекса неполноценности. Он навязывает себя Франции, навязывает Соединенным Штатам. Вспоминают, что символ Франции – галльский петух.

К чему приводит эта политика пощечин? 21 апреля английские власти запрещают представителям де Голля пользоваться дипломатическим шифром. Эта мера принята только в отношении французов. Она не так уж страшна в практическом плане, но невероятно унизительна. Уж не подозревают ли французов в том, что они могут выдать врагу сведения о подготовке высадки? Взбешенный де Голль приказывает своим представителям прервать всякие отношения с союзниками. Он отказывается принимать послов Англии и США. Кризис дошел до высшей точки.

Но 23 апреля британский посол Дафф Купер просит передать де Голлю, что у него есть сообщение чрезвычайной важности. Генерал сменяет гнев на милость и принимает посла. Оказывается, английское правительство приглашает де Голля в Лондон для переговоров о признании комитета и об организации власти во Франции. Де Голль заявляет, что в признании он совсем не заинтересован, а переговоры об управлении освобожденной Францией бессмысленно вести без участия американцев. Одновременно де Голль получает неофициальное уведомление, что Рузвельт хотел бы видеть его в Вашингтоне. Союзники как будто склоняются к уступкам, и де Голль решает ехать в Лондон. Но он не собирается возвращаться в Париж в обозах иностранных армий и издает ордонанс о преобразовании ФКНО во Временное правительство Французской республики, и не подумав, естественно, согласовать этот акт с Англией и США.

2 июня 1944 года де Голлю вдруг вручают телеграмму Черчилля: «Прошу вас приехать вместе с вашими коллегами как можно скорее и с соблюдением самой строгой тайны. Уверяю вас, что это в интересах Франции». Черчилль даже направил в распоряжение де Голля свой личный самолет «Йорк». Неужели политика твердости дала плоды и долгая борьба де Голля за утверждение своих прав идет к желанной развязке? 3 июня де Голль летит в Лондон, пытаясь угадать заранее, какой же еще сюрприз приготовили ему там союзники.

Освобождение

Утром 4 июня генерал де Голль прибыл в Англию. Уже на аэродроме ему вручили письмо Черчилля: «Добро пожаловать на эти берега! Мы находимся накануне величайших военных событий. Я был бы рад, если бы вы могли прибыть сюда для встречи со мною, в мой поезд, который находится поблизости от ставки генерала Эйзенхауэра».

Черчилль встретил де Голля в салон-вагоне специального поезда, стоявшего на запасной ветке в 40 километрах от Портсмута. Почему британский премьер обосновался в поезде? Уж не собирался ли он пересечь Ла-Манш в этом вагоне? Де Голлю эта затея показалась по меньшей мере оригинальной. Видимо, Черчилль, питавший слабость к историческим ассоциациям, думал о знаменитом вагоне в Компьенском лесу, в котором дважды подписывалась капитуляция. Но кто же должен капитулировать теперь? Может быть, де Голль? Но генерал, настроенный крайне решительно, приехал с намерением твердо отстаивать свои позиции. Он только что с возмущением узнал, что американцы уже напечатали специальные оккупационные деньги для Франции, что они подготовили на двухмесячных курсах людей, которые будут в качестве префектов управлять французскими городами…

Черчилль начал с красочного, вдохновенного рассказа о предстоящей гигантской операции по высадке в Нормандии. Казалось, что оживает тень предка Черчилля, знаменитого полководца герцога Мальборо. Затем он перешел к делу и предложил де Голлю подготовить соглашение об управлении Францией в период ее оккупации и отправиться с ним в Вашингтон, чтобы попытаться получить одобрение Рузвельта. «Он смягчится, – говорил Черчилль, – и в той или иной форме признает вашу администрацию».

«Почему вам кажется, – отвечал де Голль, – что я обязан просить Рузвельта утвердить мою кандидатуру, чтобы получить власть во Франции? Французское правительство существует. Мне в этом отношении нечего просить ни у Соединенных Штатов, ни у Англии. Это дело решенное. Впрочем, нужно отметить, что вашингтонское и лондонское правительства, как видно, склонны обойтись и без соглашения с нами. Я, например, только что узнал, что вопреки моим предупреждениям союзные войска и службы, приготовившиеся к высадке, везут с собой якобы французские деньги, изготовленные за границей, – деньги, которые правительство Французской республики ни в коем случае признать не может… Я уже жду, что завтра генерал Эйзенхауэр, по указанию президента Соединенных Штатов и в согласии с вами, объявит, что он берет Францию под свою власть. Как же вы хотите, чтобы мы на такой основе вели с вами переговоры?»

Черчилль слушал де Голля с нараставшим гневом. Человек, которого он приютил в июне 1940 года, обязанный ему всем, позволяет себе говорить с ним столь высокомерно, намекая, как всегда, на неспособность Британии к самостоятельности. Нет, это слишком!

«Вы, кажется, хотите, – ответил злобно Черчилль, – чтобы мы, англичане, заняли позицию, отличную от позиции Соединенных Штатов?.. Скоро мы освободим Европу, но мы можем это сделать лишь потому, что рядом с нами сражаются американцы. Запомните же: всякий раз, как нам надо будет выбирать между Европой и морскими просторами, мы всегда выберем морские просторы. Всякий раз, как мне придется выбирать между вами и Рузвельтом, я всегда выберу Рузвельта».

И это говорил де Голлю человек, протянувший ему руку помощи в несчастном 1940 году, когда у де Голля не было ничего за душой, когда формально он был просто дезертиром с временным званием бригадного генерала. Сейчас, когда он столь многого достиг, от него отказываются. А он мечтал, что вторжение союзников на французскую территорию будет его триумфом! Но в политике часто не бывает ничего окончательно достигнутого, есть лишь бесконечное движение от одного этапа к другому. Значит, надо продолжать борьбу. Тем более что, в отличие от июня 1940 года, у него за спиной созданное им правительство, небольшая, но своя армия, хотя и ненадежная, но поддержка внутреннего Сопротивления. А завтра наконец у него под ногами будет французская земля…

Затем де Голль и Черчилль отправились в ставку генерала Эйзенхауэра, находившуюся в соседнем лесу в специально построенном легком бараке. Де Голль увидел на стене большую карту Франции, на которой стрелками были обозначены маршруты судов, самолетов, армий, сотен тысяч людей, собранных сейчас в Англии и готовых по первой команде двинуться к французским берегам. Де Голль вспомнил, как весной 1942 года он разработал и передал союзникам примерно такой же план. Эйзенхауэр подробно и ясно объяснил сущность предстоящей операции. Единственное, что оставалось неопределенным– день и час высадки. Пока погода не благоприятствовала ей. На море было слишком сильное волнение, опасное для мелких судов. Эйзенхауэр спросил де Голля, не отложить ли начало операции. Де Голль не советовал этого делать.

Беседа уже заканчивалась, когда Эйзенхауэр протянул де Голлю листок с текстом проекта его обращения к народам Европы, с которым он выступит по радио в день высадки. Эйзенхауэр попросил де Голля ознакомиться с ним и высказать свои замечания, которые он учтет. Де Голль быстро прочитал текст и был поражен. Обращение к народам Норвегии, Бельгии, Голландии и Люксембурга не содержало никаких политических моментов, поскольку все эти народы имели законные правительства, находившиеся в Англии. Совсем иначе звучало обращение к французскому народу. Ему предлагалось выполнять все приказы союзного командования, выступающего в качестве высшей власти, до тех пор пока французы сами не выберут своих представителей и свое правительство. О Временном французском правительстве во главе с де Голлем даже не упоминалось.

Подтверждались наихудшие опасения де Голля. «Хотя перед нами открывалась светлая перспектива битвы, – вспоминал он, – на нее уже легла черная тень коварства». Заявив Эйзенхауэру, что проект воззвания его совершенно не удовлетворяет, де Голль на другой день, 5 июня, направил главнокомандующему исправленный текст. Но ему сказали, что уже поздно, что воззвание напечатано в огромном количестве экземпляров и ночью будет разбрасываться с самолетов над территорией Франции.

В этот же день де Голлю сообщили, что 6 июня, в день высадки союзников на континенте, состоится специальная радиопередача, в которой с обращением к своим народам выступят норвежский король, голландская королева, герцогиня люксембургская и премьер-министр Бельгии. Затем генерал Эйзенхауэр прочитает свое обращение. После всех предлагалось выступить де Голлю с призывом к Франции. Генерал заявил, что он не желает участвовать в этом спектакле. Если он выступит после главнокомандующего, то тем самым создаст впечатление, что присоединяется к его воззванию, в то время как он с ним решительно не согласен. Де Голль заявил, что если он выступит, то только отдельно и в другое время.

В 2 часа ночи к де Голлю явился его представитель при английском правительстве, старый дипломат Пьер Вьено. Оказывается, Черчилль вызвал его и излил ему весь свой гнев по поводу упрямства и несговорчивости де Голля. Черчилль отбросил всякую сдержанность, его охватил неистовый гнев, и он не желал ничего слушать. Несчастный Вьено стал случайной жертвой бешеного негодования британского премьера. Де Голль снова послал Вьено к Черчиллю для объяснения своей позиции. До 5 часов утра он ходил от Черчилля к де Голлю и от де Голля к Черчиллю. Рано утром 6 июня Черчилль написал де Голлю письмо, в котором заявил, что его терпение лопнуло и он требует, чтобы генерал покинул Британские острова… Письмо это не дошло до де Голля, ибо Идеи решил его сжечь. Вспышка бешеной ярости Черчилля прошла, и де Голлю предоставили возможность выступить отдельно, как он и требовал, в 6 часов вечера 6 июня 1944 года. Итак, ни бурный темперамент британского премьера, ни его положение сюзерена по отношению к де Голлю – ничто не могло сломить генерала. Быть может, один из двух столкнувшихся умов и характеров оказался сильнее? Пожалуй, просто дальновиднее. Ведь де Голль знал, что у Черчилля не было другого выхода. Кому еще он мог доверить установление порядка в столь беспокойной стране, как Франция?

Незадолго до 6 часов вечера генерал де Голль появился в вестибюле «Бич-хауза», главного здания Би-Би-Си. Здесь столпилось много народа, появились даже несколько американских генералов. О скандале между де Голлем и Черчиллем уже знали многие. Никого не замечая, бледный и напряженный, де Голль направлялся в студию. Вдруг к нему обратился Киркпатрик, один из ответственных сотрудников Би-Би-Си, с просьбой дать копию текста, который подлежал просмотру по соображениям военной и гражданской безопасности. Де Голль отказался Показать копию и заявил, что он должен выступить немедленно, ибо, по полученным им сообщениям, немцы могли выключить электричество в Париже. Тогда Киркпатрик сказал, что текст необходим для перевода и передачи на другие страны. Этот аргумент убедил де Голля, и он вытащил из кармана копию текста.

Между тем Киркпатрик быстро просмотрел текст и доложил Идену, беспокоившемуся по поводу этого выступления, что все в порядке, если не считать того, что де Голль вместо «временное французское правительство» говорит просто «французское правительство». Идеи задумался, затем, смеясь, заметил: «Ничего, уж это-то сэру Уинстону придется проглотить».

А генерал де Голль бросал в микрофон взволнованные, но твердые слова: «Началась решительная битва… Битва во Франции, конечно, будет битвой за Францию!.. Для сынов Франции, где бы они ни были и кем бы они ни были, простой и священный долг – разить врага всеми средствами, какими они располагают. Выполняйте в точности приказы французского правительства и руководителей, коих оно уполномочило давать распоряжения. Из-за туч, набухших нашей кровью и слезами, уже проглянуло солнце нашего величия!»

Французский народ услышал два противоречивых призыва. Главнокомандующий войсками союзников призвал его соблюдать спокойствие. Глава Временного правительства, наоборот, требовал разить врага всеми средствами. Эйзенхауэр призывал подчиняться только союзному командованию, а де Голль – только французскому правительству. Кроме того, в Лондоне де Голль заявлял, что деньги, напечатанные союзниками, фальшивые, и французское правительство их не признает. Де Голль решил, что французские офицеры связи не будут сопровождать штабы союзников, дабы не содействовать «узурпации».

Между тем гигантское сосредоточение техники позволило союзникам успешно провести высадку в Нормандии. Они закрепились на небольшом плацдарме, концентрируя здесь войска для продолжения наступления, благоприятные перспективы которого не вызывали сомнений. Ведь основные силы Германии безнадежно завязли на восточном фронте. Благодаря победам Советской Армии освобождение Франции началось успешно. Де Голль, естественно, стремился попасть на первый свободный клочок французской земли. Собственно, для этого он главным образом и прилетел в Лондон. Но если раньше де Голлю доступ во Францию преграждали Гитлер и Петэн, то теперь это делает… Черчилль! Он решительно возражает против появления генерала на освобожденном куске Нормандии.

14 июня 1944 г. На освобожденной земле

Наконец, после тягостных проволочек, тянувшихся целую неделю, британский кабинет дает свое согласие. На борту миноносца «Комбаттант» де Голль вместе с небольшой свитой сотрудников пересекает Ла-Манш. На рассвете 14 июня «Комбаттант» бросает якорь у французского берега. Де Голль переходит в амфибию и высаживается на перепаханном гусеницами танков песчаном пляже в 250 метрах от маленького нормандского порта Курсель. Командующий союзными силами на этом плацдарме генерал Монтгомери предоставляет в распоряжение де Голля несколько джипов. Де Голль тут же назначает прибывшего с ним Франсуа Куле комиссаром освобожденной территории Нормандии, а полковника Шевинье – начальником военного округа. Он приказывает им немедленно ехать в расположенный неподалеку городок Байе, подготовить там утверждение новой власти и встречу генерала с населением. Сам же он отправляется пока с кратким визитом к генералу Монтгомери. Затем происходит встреча с первым освобожденным французом. Им оказался худощавый деревенский кюре, который заявляет, что слышал выступления де Голля по радио и что он всегда помогал патриотам. Он просит разрешить пожать руку генералу. «Господин кюре, – отвечает де Голль, вылезая из джипа, – я не только пожму вам руку, я обниму вас».

После объятий тронулись дальше и вдруг заметили двух жандармов на велосипедах, направляющихся им навстречу. Шарль де Голль остановил машину, а жандармы, заметив генеральские звезды, соскочили с велосипедов и взяли под козырек. «Друзья мои, – обратился он к ним, – я генерал де Голль и прошу вас оказать мне услугу. Я направляюсь в Байе. Не можете ли вы сделать крюк и предупредить там о моем прибытии. Мы задержимся здесь пятнадцать минут». Жандармы поспешно вскочили на велосипеды и, нажимая на педали, помчались выполнять поручение. Провожая их взглядом, де Голль произнес: «Ну вот, меня и признали». В лице кюре – церковь, а в лице жандармов – государство признали власть де Голля! Чего стоит против них какой-то Рузвельт, упорно отказывающий де Голлю в признании!

При въезде в город генерала встречают Франсуа Куле, городской мэр и члены муниципального совета. Де Голль выходит из машины и, окруженный толпой радостных мальчишек, идет пешком к центру города, отвечая на приветствия жителей. На площади Шато де Голль произносит речь перед собравшейся толпой. Местный епископ Пико (его де Голль принимает первым) освящает установление новой власти пением «Те Deum».

В здании супрефектуры происходит церемония передачи власти. Вишистский супрефект Роша заменяется срочно избранным на его место крупным местным землевладельцем Трибуле. Но вот беда, у нового супрефекта нет парадного мундира. Видя, что Роша одинакового роста с ним, Трибуле просит его одолжить свой мундир. Тот охотно соглашается, но вдруг, спохватившись, говорит, что ведь пуговицы на его мундире украшены «Франциской» – символ государства Виши… Итак, за исключением небольшой детали – пуговиц, власть коренным образом переменилась!

Посещение первых освобожденных территорий

Все происходившее 14 июня 1944 года в небольшом нормандском городке занесено, разумеется, в весьма романтизированной форме в анналы голлистской истории в качестве события исключительной важности. Сам де Голль в своих мемуарах, описывая первую встречу с освобожденной Францией, отмечает: «Доказательство получено: в метрополии, так же как и в империи, французский народ ясно показал, на кого он возлагает обязанность руководить им». Странное дело: обладая искусством утонченной иронии, генерал иногда вдруг совершенно утрачивал чувство юмора и меры…

Вернувшись 15 июня в Лондон, де Голль, удовлетворенный своей встречей с Францией, пишет любезное примирительное письмо Черчиллю. Тот немедленно откликается ответным письмом, в котором заверяет в своей дружбе и выражает надежду, что между де Голлем и Рузвельтом также установятся добрые отношения. Идеи сообщает де Голлю о своем желании разработать, наконец, вместе с Вьено соглашение по спорному вопросу о власти во Франции. 16 июня де Голль улетает в Алжир, а через десять дней отправляется в Италию, чтобы посетить действующие там французские войска. В Риме де Голль был принят папой Пием XII. Ватикан до сих пор не признавал «Свободную Францию» и сохранял тесные отношения с Виши. Французская католическая церковь соответственно оказывала безоговорочную поддержку Петэну. В своих мемуарах де Голль описывает встречу с папой благоговейным тоном правоверного католика. Однако даже в этом описании, отдающем незабытыми уроками коллежа иезуитов, не скрывается вполне мирской смысл встречи с наместником престола Святого Петра. Де Голль добивается содействия Ватикана в привлечении французской церкви на сторону его правительства. Это тем более важно, что консультативная ассамблея в Алжире приняла решение о предоставлении избирательных прав женщинам, составляющим основную массу верующих.

Но главной целью поездки де Голля в Италию была проблема участия Франции в войне. Он убежден, что от этого прежде всего зависит получение Францией права голоса в решении вопросов послевоенного мира и завоевания ранга великой державы. В армии, флоте и авиации у де Голля было тогда 300 тысяч человек: цифра ничтожна по сравнению с многомиллионной численностью армий великих держав. Тем сильнее де Голль озабочен эффективным использованием своих ограниченных возможностей. Что касается Италии, то здесь дела шли хорошо. Французский экспедиционный корпус в составе трех дивизий под командованием генерала Жуэна добился немалых успехов. Французские войска, в частности, сыграли едва ли не решающую роль при взятии Рима и в других операциях. 18 июня де Голль получил телеграмму с острова Эльба, отправленную генералом Делаттром прямо из дома Наполеона; остров был только что занят французскими войсками. А с острова Эльба по Роне к Парижу прямой путь, некогда со славой пройденный императором.

Как раз об этом знаменитом маршруте и шла речь. Среди союзников не было согласия в том, куда двигаться после освобождения Италии. Черчилль упорно требовал наступления через Балканы в сторону стран Восточной Европы. Де Голль возражал против этих планов, указывая на сложность преодоления горных массивов, на неприспособленность американских механизированных армий к движению в горной местности. Он поддерживал американский план «Энвил», который предусматривал высадку на южном побережье Франции, занятие Марселя и Тулона и движение к Парижу. В результате французские войска смогли бы принять активное и широкое участие в освобождении Франции. Де Голль встречается в Италии с представителями высшего командования США и Англии, выясняет их намерения, убеждает в целесообразности принятия американского плана «Энвил».

Сразу после возвращения из Италии де Голль направляется в Америку. Вопрос о его поездке в США возникал уже не раз. Американцы не возражали против визита генерала. Но приглашения каждый раз сопровождались разными оговорками, заранее предполагалось, что де Голль окажется в роли просителя. Но он считал, что у него слишком слабые позиции, чтобы позволить себе такую роскошь. Несколько раз поездки откладывались. Еще в декабре 1942 года де Голля вернули с дороги, когда он направлялся в аэропорт, сообщив ему, что поездка отменена. Однако в последнее время тон американцев явно изменился, и приглашение приобретало самый серьезный характер. Президент Рузвельт прислал де Голлю в Алжир свой личный самолет. В «Военных мемуарах» де Голль многократно подчеркивает, как упорно добивались американцы его приезда, что его «буквально упрашивали», «с усиленной настойчивостью» и т. д. Видимо, ему действительно очень хотелось встретиться с Рузвельтом, хотя предыдущая встреча в Касабланке в январе 1943 года не оставила у него особенно приятных впечатлений.

Накануне путешествия де Голль не скрывал своего удовлетворения. Один из самых близких и постоянных сотрудников де Голля уверяет, что он никогда не видел генерала в таком крайне необычном для него веселом настроении, как во время визита. Де Голль спешил с этой поездкой, ибо ему стало известно, что в августе на французской территории союзники начнут большое наступление и откроется дорога в Париж.

6 июля 1944 года улыбающийся Рузвельт встретил де Голля в Белом доме. После чая президент долго беседовал с генералом. В следующие два дня беседы продолжались. Вспоминая эти беседы, де Голль пишет, что «оптимизм – хорошее средство завоевать сердца, надо только обладать им», и подчеркивает, что Рузвельт несомненно им обладал. Однако очень сомнительно, чтобы он завоевал сердце де Голля. Рузвельт, беседуя с французским гостем, старался не затрагивать жгучих вопросов их отношений. Он предпочитал развивать свои грандиозные планы создания мирового порядка во главе с четырехчленной директорией – США, СССР, Англия и Китай, которая избавит мир от тревог, вовлечет Россию в сообщество западных наций, обеспечит мир и торжество демократии. В Азии и Африке возникнут независимые государства. Америка будет оказывать нуждающимся материальную помощь. А для защиты мира повсюду, например во французских колониях (бывших колониях!), будут созданы американские военные базы. Эти мечты рождались на почве невиданного роста американского могущества.

Слушая вдохновенный рассказ о прекрасном будущем человечества, как его представлял Рузвельт, де Голль отдавал должное этому талантливому человеку. «Он рисует легкими, тонкими штрихами, рисует так хорошо, что трудно решительно возражать этому художнику, этому соблазнителю», – пишет де Голль. Но, слушая рассказ президента, он все же подумал: «Как это характерно для людей: идеализм прикрывает стремление к могуществу».

И де Голль решительно возражает Рузвельту, заявляя, что такой план угрожает Западу большими опасностями. Он прежде всего не может согласиться с идеей предоставления независимости народам колоний, ибо считает, что они должны оставаться в состоянии «ассоциации» с метрополиями. Если же освободительное движение направлять против колониальных держав, то, по мнению де Голля, это вызовет в неорганизованных массах ненависть к иностранцам и анархию, опасную для всего мира.

Особенно решительно де Голль выступает против исключения Франции из числа великих держав. Он выражает признательность за намерение США оказать материальную помощь. «Но ей надо также, – говорит де Голль, – чтобы восстановилась ее сила в сфере политики, вернулась ее вера в себя, а следовательно, и ее роль. Но разве это возможно, если ее держат вне великих, мировых решений, если она потеряет свои африканские и азиатские владения, если война будет завершена таким образом, что внушит ей психологию побежденных?»

Рузвельт проявлял понимание мыслей де Голля, он сиял радушием и доброжелательностью, выражал сочувствие Франции по поводу ее несчастий, но все с той же обаятельной улыбкой высказывал соображения, как будто случайно напоминавшие, например, его прежние мысли о «мессианском комплексе» де Голля: «Но кто же лучше самого французского народа может служить Франции? В этом уж никто его заменить не в состоянии».

Когда речь зашла о политическом будущем Франции и о судьбе ее политических деятелей, Рузвельт мимоходом заметил: «Вот теперь вы у нас в гостях, и вы видите, как приветливо вас встречает моя страна. Но усидите ли вы на своем месте, когда трагедия завершится?»

Де Голль почувствовал за любезностью, приветливостью президента, особенно за его радужными проектами благоустройства вселенной под эгидой США, жесткий и суровый политический курс, определяемый исключительно американскими интересами. И он сделал для себя знаменательный вывод, который подтверждал его постоянную и твердую уверенность в приоритете национального фактора перед любыми идеями, теориями, лозунгами и принципами. «Слушая американского президента, – писал де Голль, – я окончательно убедился, что в деловых отношениях между двумя государствами логика и чувство значат очень мало в сравнении с реальной силой, что здесь ценится тот, кто может схватить и удержать захваченное; и если Франция хочет занять прежнее свое место, она должна рассчитывать только на себя».

Спустя некоторое время Рузвельт в частном письме так оценивал свою встречу с де Голлем и самого де Голля: «Я и де Голль лишь в общих чертах рассмотрели современные темы. Однако более подробно мы коснулись будущего Франции, ее колоний, обеспечения мира и т. д.

Когда речь идет о проблемах будущего, он кажется весьма „сговорчивым“, лишь бы с Францией обошлись как с мировой величиной. Он очень чувствителен ко всему, что касается престижа Франции».

Во время посещения Америки де Голль побывал в Нью-Йорке, съездил в Канаду, где посетил Монреаль и Оттаву, он встретился со множеством людей, присутствовал на многих церемониях, банкетах, приемах, митингах. Произнес немало речей. Везде он оказывался объектом симпатий к Франции, хотя многих удивляли далеко не типичная французская внешность и манеры генерала. Во всяком случае, повсюду он вызывал любопытство и интерес, ощущал себя в центре внимания толпы, что всегда порождало у него чувство подъема и удовлетворения.

13 июля он вернулся в Алжир и здесь получил то, что было главной целью поездки. Накануне правительство США опубликовало декларацию: «Соединенные Штаты признают, что Французский комитет национального освобождения имеет право осуществлять административное управление Францией». Хотя это и не было официальным признанием Временного правительства, устранялось одно из самых серьезных препятствий на пути к установлению его власти во Франции. Предметом забот оставалась, правда, сама Франция…

Под ударами войск союзников с фронта и нападения бесчисленных отрядов Сопротивления с тыла германская армия, яростно отбиваясь, покидала территорию страны. 18 августа союзники прорвали германский фронт в Нормандии и стремительно двинулись в глубь французской территории. Высадившиеся 15 августа на южном побережье Франции американские и французские войска также успешно продвигались. Наступил момент, когда во Франции должна утвердиться новая власть, ибо режим Виши рушился вместе с вражеской оккупацией. Союзники уже признали право де Голля управлять, хотя бы временно, Францией. Примет ли она его власть? Вот в чем теперь заключался смысл событий. Заранее направленные во Францию де Голлем региональные комиссары, префекты именно в эти дни должны были приступить к выполнению своих задач. Но де Голля больше всего беспокоил Париж, ибо именно здесь должен решиться вопрос о том, кто будет управлять страной. Де Голль видел, что ни у кого во Франции нет шансов на успешное соперничество с ним. Его признали, наконец, союзники, его еще раньше признало Сопротивление. И все же он видел новые опасности на пути осуществления своих планов.

Первая из них была связана с попытками создать какой-то государственный строй путем комбинации режима Виши и остатков государственных институтов Третьей республики. Идею создания этого нелепого гибрида предпринял в последней отчаянной попытке спасти свое политическое существование глава правительства Виши Пьер Лаваль. Его затею поощряли одновременно, как это ни странно с первого взгляда, и немцы, и американцы. Однако участники этой сделки так и не смогли столковаться. К тому же было поздно, ибо к Парижу подходили американские войска, а внутри столицы начиналось всенародное восстание против оккупантов. Как бы то ни было, де Голль серьезно опасался маневров Лаваля. «Ведь если бы его попытка удалась, – писал он, – мне пришлось бы покориться».