Текст книги "Если любишь"

Автор книги: Николай Чебаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Знал бы он, какой «номер» выкинет Алка всего полчаса спустя!

На пасеку Алке идти было вовсе незачем. Дед у нее, правда, работал пасечником и жил одиноко в домике возле березового колка, куда вела тропинка, возле которой попросила она остановить машину. Но внучка не больно любила навещать старика. На пасеке ей казалось нестерпимо скучно, а от деда было трудно вырваться сразу. «Погости хоть денечек! Поешь вволю медку!» – упрашивал он обычно. Много ли этого меду можно съесть? Сто граммов – больше ни за что не надо. Меду и дома хватает, у отца пять ульев в палисаднике.

Едва грузовик Максима скрылся из виду, Алка вернулась на дорогу и стала поджидать, не заберет ли ее кто-нибудь обратно в Дымелку. Она решила отыскать бригадира или его помощника и добиться, чтобы ее поставили соломокопнильщицей на комбайн Орехова.

Вскоре на дороге показался крытый брезентом «газик» с лаконичной надписью по борту: «Кино». Алка подняла руку, «газик» притормозил.

– Не в Дымелку едете?

– Будем и в Дымелке, – приоткрыл дверцу мужчина с моложавым лицом и седыми висками.

Алка знала его. Это был директор районного Дома культуры. Помнил и он Репкину по выступлениям в самодеятельности, когда она училась в средней школе.

– Здравствуйте, Алла. С удовольствием подвезем. Но пока нам нужно отыскать летний лагерь дойного гурта, где старшей дояркой Ланя Синкина. Вы, конечно, знаете точно, где этот лагерь. Может, прокатитесь туда вместе с нами?

– Еще бы не знать! – ответила Алка, забираясь в машину. – А зачем вам понадобилась Синкина?

– Хотим снять кинофильм. – И рассказал, что Дом культуры приобрел недавно киносъемочную аппаратуру, что теперь в районе постоянно будут сниматься и демонстрироваться короткие документальные фильмы о передовиках труда. А Ланя Синкина, по его словам, достигла большого успеха. Она и ее подруги доят теперь по 32 коровы каждая. Вот и решено снять о них несколько кадров другим для примера.

Алка слушала с лицом, застывшим в напряженном внимании. А душу ее терзали зависть и тревога. Ланьку будут снимать для кино – это ж с ума сойти! Вот тебе и клушка-калинушка. Другим в пример хотят показывать. Удивительно даже, как это и когда она сумела выскочить вперед… Но кому-то просто удивительно, а для нее, для Алки, это горе, может быть, даже непоправимая беда. Максим вовсе теперь очаруется этой Ланькой. Такая слава! Никого и никогда еще в Дымелке для кино не снимали… А ей-то как злосчастная судьба напакостила: мало того, что Ланьку на пути к Максиму поставила, так еще и в провожатые к этой же Ланьке подсунула. Полюбуйся, мол, как твоя соперница будет торжествовать!

Алке стало дурно. И седой директор и рыжий шофер расплывались у нее перед глазами, словно смотрела на них через запотевшее стекло. Лишь немного погодя Алке удалось справиться с охватившей ее слабостью. «Может, и к лучшему, что я в провожатые попала», – подбодрила она себя.

«Газик» подкатил к лагерю. Время вечерней дойки еще не подошло, и на месте была одна дежурная доярка – Шура. Она кипятила воду в баке.

– Синкина еще не приехала? – первой выскочив из машины, со строгой официальностью спросила Алка.

– Скоро приедет. Коров уже гонят, – кивнула Шура в сторону речки, где по лугу неторопливо двигалось в сторону стоянки красно-пестрое стадо.

– Займемся пока подготовкой, – сказал директор.

Наверное, не желая забегать вперед и портить впечатление от известия, которое он должен был сообщить дояркам, директор ничего не стал пока объяснять Шуре, лишь попросил разрешения осмотреть установку. Шура тоже не стала расспрашивать, зачем приехал этот «киногазик», хотя сгорала от любопытства. Она немножко догадывалась, что необычный этот визит как-то связан с тем, что они по-новому организовали дойку коров.

Только вот Алка зачем явилась? Да еще такая разряженная – загадка! Она же в город уезжала… Но и Алку Шура ни о чем не спросила: важничает, не хочет сказать сама, ну и пусть! Все равно не долго придется скрытничать.

Директор осматривал установку, прикидывал, с какой точки лучше будет производить съемку. Алка ходила вместе с ним, всем своим поведением стараясь показать Шуре, что она тут не случайный человек, а лицо, от которого кое-что зависит. «Прикидывайся, прикидывайся, будто тебе ничуть не интересно, зачем мы тут ходим, – думала она о Шуре, принявшейся колоть на мелкие полешки осиновые чурбаки. – Небось, умираешь от любопытства». Так, изображая важную персону, Алка ходила минуты две-три. Потом вдруг остановилась. Глаза ее расширились, словно от испуга, а лицо затвердело…

Переполошила Алку неожиданная мысль, ударившая ей в голову. Она увидела шило. Обычное сапожное шило было воткнуто в деревянную стойку, а на нем висел тонкий сыромятный ремешок. Наверное, пастух занимался каким-то ремонтом и оставил его здесь.

«А что если?..»

Скудны были знания, которые остались в голове у Репкиной с тех пор, как в школе изучалось действие вакуум-насоса. Но все-таки она помнила: если проткнуть шланг, ведущий от двигателя к установке, то станет подсасываться наружный воздух, никакого разряжения не получится. Значит, доильная установка не будет действовать. И тогда съемка для кино поневоле не состоится…

Вот что заставило Алку застыть на месте. Но никто этого не заметил. Директор был занят осмотром установки, Шура нарочно старалась не смотреть на Алку, а шофер, навалившись на баранку, клевал носом.

Недолго, впрочем, стояла так Алка. Через мгновение она опять преобразилась; на лице мелькнуло злорадное выражение, а потом явилась напускная озабоченность. С этим озабоченным видом Алка подняла ногу, будто рассматривая, не подломился ли у туфли каблук. А рука в это время мгновенно выдернула шило из стойки и – раз, раз, раз! – проткнула в нескольких местах, расковыряла шланг… Потом Алка, все так же стоя на одной ноге, пощупала носок туфли, поморщилась: дескать, давит нестерпимо. И, прихрамывая, отошла к «газику».

Вскоре приехала Ланя. Сидела она на этот раз не за рулем мотоцикла, а в кабине грузовика вместе с шофером: привезла сочную, свежую, прямо из-под комбайна кукурузу.

Коров подкармливали теперь во время дойки, так они охотнее шли в станки, да и надой заметно прибавлялся.

Едва подошел грузовик, Шура забралась в кузов, стала вместе с шофером раскладывать кукурузу по ящикам-кормушкам. А Ланя, заскочив на полминуты в тесовую дежурку, вышла оттуда уже в халате и сразу побежала к двигателю, чтобы запустить, опробовать его до подхода стада.

– Так это вы Синкина? – остановил ее директор. – Рад познакомиться с такой юной старшей дояркой… – И он сообщил Лане о том, что уже слышала Алка. Только Ланя изумилась, пожалуй, еще больше Репкиной. Растерялась, покраснела. Даже Шура, уже отчасти подготовленная, имевшая возможность обдумать, зачем приехал «киногазик», и та чуть не свалилась с грузовика, когда услышала, что их хотят показать в кино.

– Ну зачем так смущаться? – улыбнулся директор. – Ведь правда, что вы по тридцать две коровы доите?

– Правда…

– И двое управляетесь там, где раньше трудились пятеро?

– Трое управляемся, – поправила Ланя. – Одна доярка у нас подменная. И вообще Александра Павловна сказала – пока еще рано переводить остальных доярок на другое место. Двое работают на доильной установке, одна отдыхает, а двое – на уборке кукурузы и свеклы. На следующий день меняемся местами.

– Так это хорошо, что доярки непосредственно участвуют в заготовке кормов. Ваши достижения – трудовой подарок съезду партии.

Ланя вскинула глаза: не ослышалась ли? О них ли это?

– Ой, что вы! – еще жарче вспыхнуло ее лицо. – Разве так работать надо? Мы читали: по полтораста коров одна доярка доит.

– Так то на «елочке»! – не согласилась с ней Шура. – А мы на «УДС». Будет у нас «елочка» или «карусель» – мы тоже от других не отстанем! – И она вызывающе вскинула голову. Простенький платочек, чудом державшийся на затылке (так уж носят их многие дымельские франтихи), совсем сполз ей на шею, и пышная копна мелко завитых волос рассыпалась, заиграла на ветру.

Директор невольно залюбовался Шурой. Узкоглазая, скуластенькая, она не была красавицей, зато вся ее крепкая, ладная фигура так и дышала здоровьем. А лицо светилось таким задором, что лучше и не надо было героини для фильма о молодых доярках.

– Правильно, – похвалил Шуру директор. И заторопился к «газику», вытащил кинокамеру, стал устанавливать ее на треногу.

Ланя побежала к двигателю, запустила его, потом вместе с Шурой стала надевать стаканчики на коровьи соски. Обычно стаканчики эти, причмокнув, сразу присасывались к соскам. Иногда какой-нибудь и соскочит, не без того. Но подправишь, поддержишь, и он начинает чмокать. Теперь же творилось что-то неладное, непостижимое. Двигатель работал нормально, а стаканчики ни за что не хотели присасываться. «Может, плохо промыты, может, клапаны не в порядке?» – одна и та же мысль пришла и Лане и Шуре. Неприятно, конечно, но бывает же недогляд. Только не работали бы один-два аппарата, а то отказались действовать все сразу…

Ланя и Шура в замешательстве перебегали от коровы к корове, промывали, поспешно разбирали аппараты. Все было в порядке, а стаканчики, словно заколдованные, не держались на сосках. «Малы разве обороты? Бензин плохо поступает?» Ланя бросилась к двигателю, утопила поплавок карбюратора. Перестаралась. Горючая смесь чересчур переобогатилась, двигатель судорожно дернулся и захлебнулся.

С трудом удалось Лане запустить двигатель снова. Теперь он развивал такие обороты, что весь трясся, как в лихорадке, гудел устрашающе. Даже не робкая по натуре Шура смотрела с испугом: «Что ты делаешь?» – молча спрашивала она. «Ничего, ничего! – так же безмолвно, одним взглядом, отвечала Ланя. – Может, где-то пробка образовалась, прососет на больших оборотах»… Стаканчики теперь стали кое-как присасываться, но молоко шло еле-еле.

– Ой, мамочки! – не выдержала, с отчаяньем воскликнула Шура. – Нарушилось что-то совсем.

Ланя опять бросилась к мотору, выключила его. Установилась напряженная тишина.

Директор Дома культуры не очень-то разбирался в том, как нормально проходит механическая дойка. Замешательство доярок, их суетливую беготню от коровы к корове он воспринял как нечто естественное: переволновались девушки, не могут сразу войти в привычную колею. Ничего, несколько минут подождать – освоятся.

Но когда двигатель замолчал, а Ланя с побитым видом села возле него на скамеечку, директор обеспокоенно спросил:

– Заминка случилась?

Ланя даже ответить не смогла – так ей было стыдно и горько.

– Если бы мы знали, что случилось! – задиристо, даже с каким-то лихим вызовом отозвалась Шура. – Может, вы это знаете? – И она сердито глянула сначала на директора Дома культуры, потом на Алку с шофером.

– Странно, – пожал плечами директор, – что можем мы знать?

– Ну и мы тоже ничего не знаем, кроме того, что утром установка работала как часы.

– Стало быть… – Директор посмотрел на Шуру с усмешкой. – Стало быть, вы еще не вполне ее изучили.

– Ну да, как кино приехало, так все, что знали, из головы выскочило, – дерзко, но уже больше с отчаянием сказала Шура.

Нестерпимо обидно было девчонке: слава стояла рядом, уже протягивала руку, чтобы взять и вывести их на экраны всех клубов района. И вдруг все обернулось позором. Ланя убрала руки с лица, сказала с укором:

– Ну при чем кино? – И тут же согласилась с директором: – Конечно, не изучили еще как следует. Пока все исправно – можем установку обслуживать, а случись вот что… Ясно, плохие еще специалисты.

– Может быть, нам подождать? Мы охотно подождем.

– А что теперь ждать – когда механик приедет? – фыркнула Шура.

– Да, придется завтра звать механика, а сегодня доить вручную, – поддержала ее Ланя.

– Но, может быть… – Директор хотел предложить девушкам снова запустить двигатель. Пусть и плохо держатся стаканы, этого же не разглядишь в кинофильме. Главное, заснять доярок возле установки в процессе работы…

Однако стоило ему взглянуть на Ланю, как стало понятно: она ни за что не согласится разыграть сцену дойки. Да и настроение у девушек такое подавленное, что разыграть счастливых, довольных своей победой тружениц они едва ли смогли бы.

– Ну, что ж, – вздохнул директор, – придется побывать у вас как-нибудь в другой раз. Действительно, лучше позвать механика… Будем надеяться, что в следующий раз все пойдет хорошо.

– И успехи будут побольше, – пообещала Шура.

– Да, да, желаем их вам от души.

Алка, чтобы не обращать на себя внимание (только бы увезли отсюда поскорее!), сидела смирнехонько, плотно сжав губы и опустив глаза.

– А вы что приуныли? – спросил он, как только взглянул на ее словно бы выцветшее лицо.

Спроси директор это чуть пораньше, когда «газик» стоял возле доильной установки, а Ланя и Шура могли слышать ее ответ, Алка, наверное, не сумела бы сказать ничего путного. Скорее всего, она не сдержалась бы, разрыдалась и призналась в том, что натворила. Но машина успела уже развернуться, отъехать от лагеря, и у Алки вместо покаянного признания вырвался вздох облегчения:

– Подружек жалко.

– Я так и думал, – довольный своей проницательностью, подхватил директор. – Но не стоит расстраиваться. Пожалуй, это к лучшему. Девушки пока, действительно, не очень овладели мехдойкой, а мы их на экран!.. Вот закрепят успех, тогда снимем с чистой совестью.

Словоохотливый директор почти до самой Дымелки будто нарочно, выручая Алку, распространялся о принципиальности, трудовой чести, которые следует всегда и везде соблюдать. Алке оставалось только поддакивать, кивать головой. И когда подъехали к деревне, она, вылезая, искрение поблагодарила:

– Спасибо вам.

– И вам взаимно, – любезно сказал директор: ему было приятно прокатиться, поболтать с такой красивой девушкой. – Когда будете в райцентре, заходите в Дом культуры.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Не только вечернюю, но и утреннюю дойку в лагере вынуждены были проводить вручную. Дядька Сивоус, приглашенный для осмотра забарахлившей установки, тоже не мог сразу обнаружить, почему не создается вакуум.

Подоить вручную по 32 коровы ни Ланя, ни Шура, конечно, были не в силах. Поневоле пришлось позвать на помощь резервных доярок. Нервничали девушки, нервничали и коровы, уже привыкшие к машинной дойке. А распорядок нарушился – надои опять покатились вниз.

Эти неприятности больше всего волновали Ланю. Она ведь была старшей дояркой, на ней лежала главная ответственность за порядок в лагере. Но порядок, она верила, через несколько дней наладится. Настоящая тревога охватила Ланю тогда, когда дядька Сивоус объявил, что нашел проколы шланга.

– Проколы?! – всполошилась Шура. – Мамочка моя родная, что я наделала!

– Ты, что ли, проколола? – удивился дядька Сивоус. – Ненароком разве?

– Ничего я не прокалывала. Простофилей я оказалась, не углядела, не сообразила, зачем они тут крутятся?

– Кто «они»?

– Да киношник этот самый с Алкой. Все они высматривали, топтались кругом да около.

То, что прямодушно брякнула Шура было настолько чудовищным, что все растерянно замолчали. Первой отвергла догадку подружки Ланя.

– Ну что ты, Шура! Разве можно сдуру болтать такое. Это ж директор Дома культуры. И Алка тоже нечужая.

Сказать по правде, Ланю кольнуло в сердце: не Алка ли в самом деле вытворила такое зло из-за Максима? Но все в душе восстало против. Нет, даже Алка не должна сделать такое! Она же не глупая, понимает, что доильная установка не ее, Ланина, собственность. Если захотела подкинуть какую-нибудь пакость, так уж подкинула бы ей лично.

– Кхе-кхе… – смущенно закашлял дядька Сивоус (почему-то мужчины частенько пытаются прикрыть свою растерянность кашлем). – Оно… не вяжется как-то все, а проколы – факт… – Дядька помял шланг пальцами, будто проверяя его эластичность, добавил неуверенно: – Может, того… может, и ране были эти проколы, только не сквозные. Ну и не замечали, пока резина не прососалась. Где тонко, там и рвется.

Догадка эта принесла облегчение всем.

– Так оно, наверно, и есть, – подхватила Ланя.

– Ой, если так, тогда и моей вины нет. А то могли подумать, что я проворонила! – воскликнула радостно Шура.

Дядька Сивоус тоже заулыбался и принялся обматывать поврежденное место изоляционной лентой. А когда мотор был запущен и установка заработала вполне исправно, настроение у всех стало хорошим; Ланя даже подумала: это, может быть, отрадный факт, что Алка приезжала сюда с директором Дома культуры, наряженная по-праздничному. Может, директор тот неженатый, а Алка вздумала пленить его. И никто никогда даже не вернулся бы к мысли о том, что кто-то умышленно проткнул шланги, если бы несколько дней спустя не случилось тяжелой для Лани беды.

Как всегда, чуть свет подоив и выпроводив за ворота свою буренку, Ланя стала выкатывать из сарая мотоцикл. Внезапно на дорожке недалеко от загончика для коровы ей попало под ногу какое-то незнакомое растение. Девушка поскользнулась. Подняла это растение и разглядела. Ребристый стебель, перистые листья, смахивающие на морковную ботву, семенной зонтичек, будто на укропе, и продолговатый клубень, как у мелкой редьки. Где же она видела такое растение? Когда?.. И вдруг вспомнила. Прошлой осенью пастух показывал его дояркам. «Овощ» этот, по его словам, для скотины приманчивый. Стебель сочный, корень сладкий, но страшно ядовитый. Называется вёхом и растет в Лешачьем логу.

Длинный тот лог, собственно, являлся древним руслом реки и был по-своему знаменит в Дымелке. Среди кустов росла густая, сочная трава, но скотину крестьяне испокон века туда не пускали. Сами тоже редко ходили даже за ягодой, хотя смородины там было пропасть. Исстари место считалось гиблым, колдовским. Попасется скотина – непременно сдохнет. А люди всегда возвращались с опухшими глазами. В кустах водился какой-то мелкий, но злой гнус. Вдруг зазудится щека или губа, так уж и знай – минут через десять вскочит шишка, словно после пчелиного укуса. Но пчела ужалит – сразу как огнем обожжет. А тут и не слышно и не видно, кто укусил, но ходить потом неделю кривоглазой или косоротой. Удовольствие маленькое, даже если принесешь полную корзину смородины.

В последние годы дымельские женщины и девчата приспособились ходить в Лешачий лог без страха за свою красоту. Надушат головной платок настоем чеснока – паршивый тот гнус и близехонько не подлетает! А прошлой осенью доярки потребовали от зоотехника и пастухов выяснить доподлинно, какие ядовитые растения есть в том логу и нельзя ли их уничтожить, чтобы потом безбоязненно пасти коров. Нельзя же допускать, чтобы такой большой участок пастбища пропадал зря.

В логу оказались заросли веха. Тогда-то пастух и принес на показ дояркам несколько экземпляров этого зловредного растения.

– Смотрите, запоминайте! – зубоскалил он. – Овощ эта прямо на вас, на некоторых бабочек, похожа: поглядеть – приглядная, отведаешь – спервоначалу вроде сладко, а потом – погибель…

– Мужик будто лучше, – огрызались доярки. – Почему-то эту погань по-мужичь и прозвали – вех! Не зря, конечно.

Ланя стыдилась слушать подобные словесные турниры: в «разоблачительном» азарте порой говорилось такое, что уши вяли. Поэтому она взглянула на опасное растение лишь мимоходом, но все-таки запомнила его.

«Неужто и это вех? – подумала она обеспокоенно. – Как же он попал в ограду?.. Нарочно кто подбросил или, может, девчонки где-нибудь раздобыли и по глупости притащили домой? А что если они догадаются какое-нибудь кушанье из него приготовить? Это ж беда!

Хотя и жалко было ей в такую рань будить Дору с Дашуткой, обеспокоенная Ланя побежала в дом, растолкала их.

– Вы это растение во двор принесли?

Сестренки спросонок бестолково смотрели на вех. Сразу можно было понять – видят они его впервые.

– Не-е… мы не приносили… А что это?

Ланя объяснила. Строго-настрого наказала: если еще где-то во дворе попадется им такой клубень, пусть подберут и запрячут до ее прихода в чулан.

Однако, выйдя на улицу, сама засомневалась: а может, это вовсе и не вех, зря она переполошилась?.. Если действительно вех, то возникает страшное предположение: не случайно он попал во двор. «Но кто же, кто может пойти на такое? – в смятении думала девушка. – Каким же это надо быть подлецом, чтобы у сирот корову отравить! Пусть кто-то безумно зол на меня, но ведь это… – И Ланя опять постаралась отогнать страшные мысли. – Наверное, я ошиблась. Не вех это вовсе, не вех…»

Для проверки Ланя решила все же показать сомнительное растение пастуху. Она положила его в коляску и поехала в лагерь. Едва приблизилась к лагерю, как увидела: по полянке, высоко вскидывая белые ноги с точеными лакированными копытцами, что есть мочи носился теленок. А за теленком бегала, пытаясь поймать его, Шура, раскрасневшаяся, растрепанная. На одной ноге у нее был резиновый сапог, другая – босая.

Но сценка эта только постороннему человеку могла показаться забавной. Ланя увидела другое: надо спешить па помощь, иначе теленок, впервые очутившийся на вольной воле, а не в тесном сарайчике, может забегаться до того, что грохнется замертво.

– Да не пугай ты его, не гоняй! – крикнула она Шуре, соскакивая с мотоцикла. – Подходи тихонько, скорее поймаешь.

– Пробовала и так и этак.

– Давай вдвоем.

С трудом они поймали раздурившегося теленка, затолкали обратно в сарайчик.

– Как он выбежал?

– Зазевалась я, – призналась запыхавшаяся Шура.

Пока возились с теленком, пока укрепляли жиденькую тесовую дверь, Ланя совсем забыла, что в коляске у нее лежит вех. Но едва услышала гортанный крик пастуха, который гнал стадо с ночной пастьбы и кричал, наверное, на какую-то блудливую корову, девушка сразу спохватилась, кинулась к мотоциклу. И ахнула: веха в коляске не было!

«Куда же он делся?» – перепугано подумала она, обшарила взглядом голую, плотно утоптанную землю возле мотоцикла, заглянула под колеса – нигде нет! Что за чудо? Кто мог утащить?

Стадо еще не пришло, коровы, значит, не могли съесть. Только одну из коров не пасли, держали на кукурузе: несколько дней назад она наколола бояркой ногу, сильно хромала. Но корова эта стояла в сторонке у городьбы и преспокойно чесалась о жерди.

«Неужели потеряла его дорогой?» Это было не очень правдоподобно, но никакого другого объяснения не находилось. Ланя поспешно вскочила на мотоцикл. Ничего не объясняя, крикнула Шуре, что ей нужно срочно вернуться в Дымелку, что пусть коров без нее не доят.

Неотрывно смотрела Ланя на дорогу, особенно приглядывалась там, где трясло на выбоинах. Но веха нигде не попалось. В самой Дымелке, на улице, она едва ли могла потерять его. Да и подобрать могли. Все же Ланя, ничуть уже не надеясь, решила доехать до дому. Когда заглянула в ограду…

Знакомые перистые листья торчали в зубах у щенка! Любимец Доры и Дашутки, мохнатый рыжий Тобик, мотая лобастой головой, таскал растение за стебель, а клубень то и дело колотил щенка по лапам, заставляя его обороняться, сердито урчать. Ланя кинулась в ограду, отняла у Тобика изрядно потрепанное растение.

– Ну и циркач же ты! – облегченно воскликнула Ланя. – Когда, как ты успел вытащить его из коляски?

Да, это было просто непостижимо, как щенок на глазах у нее за считанные секунды сумел выкрасть вех! Как бы там ни было, разбираться уже не стоило. Хорошо, что вех нашелся, хорошо, что она доехала до дому. Камень с плеч…

Ланя завернула растение в тряпку, запрятала под половичок, лежавший на дне коляски (теперь-то уж не вылетит!) и помчалась обратно в лагерь. Перед дойкой она опять ничего не стала объяснять заинтересованной Шуре, только пообещала:

– Расскажу, все расскажу, а сейчас и так уж опаздываем. Давай шевелиться побыстрей.

К концу дойки подъехал на ходке зоотехник. Привязал к пряслу сытого, с желобом на спине, мерина, спросил, как обычно:

– Чем порадуете?

Иван Семенович навещал лагерь часто. Особенно с тех пор, как девчата стали доить попарно свое стадо. По-разному отвечали ему доярки: либо с унынием – не шибко дело клеится, либо весело – добились своего! Но всегда были довольны тем, что зоотехник не забывает о них. А ведь забот у него и без того полон рот. Надо обо всех фермах – и молочной, и свиноводческой, и кролиководческой – побеспокоиться, а дома хлопот, пожалуй, еще больше: четверо малолетних детей на руках. Конечно, летом в колхозе работали ясли и садик, но все равно можно было только удивляться, как он всюду успевает.

Особое уважение вызывал Иван Семенович у Лани. Уж она-то знала, каково достается с ребятишками. И сейчас Ланя очень обрадовалась приезду зоотехника.

– Иван Семенович, вы вех хорошо отличаете от других растений?

– Гм… – хмыкнул зоотехник. – Уж как-нибудь отличу. А что тебе понадобилось экзаменовать меня по ботанике?

– Не экзаменовать, что вы! – смутилась Ланя. – Показать вам хотела… Вот…

– Гм… – еще раз хмыкнул зоотехник. – Самый сортовой вех. – Он достал из кармана перочинный ножик, разрезал клубень вдоль. – Смотри: поперечные пустоты. У веха всегда так… Но где ты его выкопала? В Лешачьем логу? Мы вроде прошлой осенью и нынешней весной весь вывели.

Ланя рассказала.

– Гм… – громче прежнего хмыкнул он. – Дело нешуточное. Знать, крепко ты кому-то насолила, если корову вздумали отравить. И придумано хитро. Не попался бы тебе клубень под ногу – попробуй потом догадайся, где корова этот вех съела.

Теперь и Ланя со всей очевидностью поняла: против нее ополчился страшный, изворотливый человек. Но кто именно? Невольно вспомнился прокол шланга. Конечно, тогда все они, даже дядька Сивоус, пришли к выводу, что это случайность. Но если случайности повторяются?.. Неужели все-таки Алка способна на такое?

Лане стало зябко. И, видно, не одной ей пришли в голову подобные мысли. Шура сжала локоть подружки.

– А что я тебе советовала? Держи ухо востро!

Хотя Шура так определенно раньше не говорила, Ланя поняла ее: она тоже вспомнила об Алке, подумала, что все это не случайно.

Одно сомнительно. Если Алка проколола шланг и подбросила вех, то с чего же так отчаянно стала она мстить? Обидно ей из-за Максима, это понятно. Но на что она могла надеяться, чего хотела достигнуть? Проколы – это же пустяк, нашли и заклеили. Только колхоз из-за временного перехода на ручную дойку потерял несколько литров молока, она же, Ланя, никак не пострадала. Что для кино не сняли, так не больно еще и заслужили. И Буренку бы отравили – ведь этим не убили бы любовь. Не по расчету, не из-за коровы полюбил ее Максим. А она его и подавно. Нет, все-таки ничего не попятно.

– А если из-за Тобика все вышло? – неуверенно сказала Ланя.

– Кто это такой – Тобик? – насторожился зоотехник.

– Щенок-то наш. Я же говорила, как он с вёхом скакал. Может, он и притащил его откуда-нибудь?

– Откуда он мог притащить? Разве ваш щенок по сограм рыскает и, вроде свиньи, клубни выкапывает?

Шура захохотала.

– Я не то хотела сказать, – вспыхнула Ланя. – Может, он где в деревне, у соседей вех отыскал.

– Едва ли кто будет хранить такую драгоценность, – усмехнулся Иван Семенович.

– Я теперь в оба буду глядеть! – пообещала Ланя.

Но держаться начеку было уже поздно. Конец этой истории с вёхом оказался страшным.

Потолковав еще с Ланей и Шурой о надоях, подкормке и о подготовке к недалекому уже переводу коров на стойловое содержание, зоотехник уехал. Вех он забрал с собой. Собирался показать председательнице, посоветоваться с ней, как оградить Ланю от таких «подарков».

Пастух угнал стадо обратно на луга. А Ланя с Шурой, отправив молоко на маслозавод, пошли помогать убирать свеклу.

Культура эта была для колхоза новой, сеяли ее пока немного и специальных машин для уборки не имели. Выпахивали клубни обыкновенным тракторным плугом, а собирали и обрезали вручную. Заняты этим делом были многодетные и пожилые колхозницы: работать в поле постоянно им было трудно, они являлись как бы резервной силой, которая привлекалась лишь в горячую пору. Хотя свекла предназначалась не коровам, а свиньям, доярки тоже ежедневно трудились на уборке в свободные часы.

Только в этот день Лане и Шуре лучше бы не ходить на свеклу. Хотя поле лежало недалеко от лагеря, доильную установку, будочку-дежурку и дощатый сарайчик, где находились телята, – все было видно хорошо и девушки не забывали присматривать за лагерем, они все-таки не увидели, да и не могли заметить, что там творится неладное. Хромая корова, оставшаяся в загоне, начала странно толстеть. Она то и дело жалостливо мычала, беспокойно хлестала себя по пухлым бокам хвостом, увешанным репьями, как бусами, и, переходя с места на место, припадала уже не только на больную ногу, а спотыкалась на все четыре. Ничего этого не заметили доярки. Да и не следили они за коровой, опасались лишь, не появился бы возле установки кто-то посторонний.

Когда Ланя и Шура вернулись перед вечерней дойкой со свекловичного поля, корову уже раздуло донельзя. Тяжело дыша, она лежала у городьбы. Но девушки и теперь не в первую минуту обратили на нее внимание. Ланя занялась смазкой двигателя, а Шура стала растапливать печь, чтобы до прихода стада согреть воду. На растопку Шура обдирала кору с березовых жердей изгороди. И тут лишь увидела корову.

– Ой, Пеструха-то! – закричала она истошно.

Ланя с перепугу выронила масленку, не помня себя кинулась к подруге.

– Ой, посмотри: живот как барабан! – продолжала кричать Шура, хотя Ланя была рядом. – Объелась, видно, кукурузы.

– Гонять, гонять надо!

Девушки принялись хлестать корову хворостиной.

Бедная скотина кое-как поднялась, однако ноги у нее подломились, и она тяжело рухнула на землю. Тогда доярки стали что есть силы давить, мять руками ее бока, напоили из бутылки керосином пополам с водой. Такую неотложную помощь доводилось им оказывать коровам и раньше, и всегда нехитрый этот способ лечения оправдывал себя. Теперь, наверное, слишком запоздали они с помощью. Корове легче не становилось.

– Надо звать ветеринара.

Шура осталась дежурить возле Пеструхи, а Ланя бешено погнала мотоцикл в деревню. Ветфельдшера она привезла скоро, но и он не мог спасти корову. Пеструха сдохла в судорогах.

– Похоже, отравилась чем-то, – сказал ветеринар.

– Отравилась? – переспросила Ланя, бледнея.

– Говорю, похоже. Вскрытие покажет, так ли это.

Но Лане не надо было ждать результатов вскрытия. Страшная догадка, как молния, мелькнула у нее в голове: корова отравилась вёхом! Тем самым клубнем, что она нашла утром и привезла в коляске. Пока они с Шурой гонялись за теленком, корова, несомненно, нашарила клубень в коляске, успела съесть. А Тобик таскал второе растение. Вот и все объяснение!

От такой догадки зашлось сердце. Получалось: сама, своими руками отравила скотину. Нарочно ли кто подбросил вех им в ограду, Тобик ли приволок откуда – это еще не узнано и, может, никогда не узнается. Ясно пока одно: она проявила преступную беспечность. Завыть, закричать в голос хотелось с отчаяния. Но Ланя даже не заплакала. Она прислонилась спиной к городьбе и стояла так, стиснув зубы.