Текст книги "Бойцы Сопротивления"

Автор книги: Николай Пронин

Соавторы: Джузеппе Фьюмара,Сергей Гладкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Труден поиск через двадцать пять лет

Глава написана Джузеппе Фьюмарой

Как я узнал, Бьянки был арестован действительно случайно. Тогда облавы гитлеровцами иногда делались и с целью профилактики. Селение было оцеплено. Комиссара Бьянки узнали те, против кого он боролся. Его посадили в тюрьму Бальденич, и поэтому невозможно описать удивление Бьянки при его освобождении из тюремной камеры в результате проведенной партизанами операции, о которой пойдет рассказ позже. Когда я встретился с ним (через 25 лет после освобождения), он мне рассказал, что ему пришлось пробыть в заключении долгое время, в самых разных условиях тюремного режима. Сначала он двадцать дней просидел в одиночке, потом четыре месяца – в камере под постоянным наблюдением надзирателя-нациста, потом следующие два месяца – в полной изоляции, после чего Бьянки перевели в общую камеру с четырьмя товарищами.

Я спрашивал его, подвергали ли пыткам в тюрьме, но он при этом постоянно менял тему разговора. Я видел, что ему тяжело говорить об этом, и задал ему тот же вопрос лишь некоторое время спустя. Наконец он признался, что его долго и упорно мучили, причем так, что не хотелось бы вспоминать об этом. Теперь мне стало неловко за свою настойчивость, я упрекал себя за это. Продолжая наш разговор, я не мог не восхищаться его скромностью, а ведь так много было совершено им во имя общей свободы.

По совету Бьянки я решил побывать в тех районах, где действовали партизаны. Меня вызвался проводить туда Карло.

Когда установилась теплая погода, мы поехали.

По дороге в Больцано ди Беллуно Карло показал мне дом Совиллы, построенный у самого подножия неровного склона горы, омываемого бурным ручьем. Старик Совилла был верным помощником партизан.

Оказалось, Совилла теперь здесь не живет, они всей семьей переехали ближе к автостраде в маленькую квартирку в кирпичном доме. Наконец мы нашли и этот дом мужественных людей, отдавших Сопротивлению своего сына и столь много сделавших лично для успеха борьбы партизан.

С улицы идет коридор прямо в маленькую комнатку, которая одновременно и прихожая, и гостиная, и кухня.

Жена Совиллы внимательно присматривается к Карло, прежде чем узнать его, а потом раздаются возгласы удивления и радости, боевые друзья крепко обнимаются. Входит дочка Совиллы – Пупа, которая во время войны, совсем маленькой, была связной у партизан, – и новые улыбки, и новые воспоминания.

Старика нет дома, он в горном селении Казе Бартот, и жена Совиллы передает Карло ключи от внутренних дверей тюрьмы, которые считались потерянными и которые эта семья сохраняла двадцать пять лет в ожидании, что наконец их можно будет вручить тем, кто ими пользовался во время операции «Бальденич».

От дома Совиллы держим путь к Казе Бортот, однако подъехать к нему не так просто из-за очень крутой и потому трудной дороги.

Казе Бортот – это несколько старых крестьянских домишек. Во всей деревне живет не более двух-трех семей; вокруг не видно ни обработанных полей, ни стад. Совершенно пустынные места, пересекаемые на крутых откосах редкими тропинками. Глядя на эту местность, невольно думаешь о маршруте, по которому много лет назад двигались партизаны после операции и где они скрывались.

Стрелки наших часов подходили к полудню, когда мы добрались до Казе Бортот и подъехали к дому Совиллы. Постучались. Дверь открылась, и навстречу нам вышел старик…

Он с первого же взгляда узнал Карло и обнял его. Мне пришлось ждать довольно долго, прежде чем он успокоился и ввел нас внутрь.

Старик, сохранивший удивительно ясную память, рассказывая о прошлых событиях, дополняет Карло и говорит, что в ночь с 14 на 15 июня 1944 года партизан сопровождал к тюрьме не Беппо, его сын, а Нино, который впоследствии был увезен в Германию, и о нем говорили, что он пропал без вести. Припоминает, что Де Люка оставлял ему деньги, чтобы купить целого теленка на мясо и доставить его для партизан в заранее условленное место. Он прекрасно помнит то время, когда прятал Карло в старом домишке в глубине узкой долины, и даже помнит имя доктора, вызванного в связи с тяжелым ранением, которое получил Карло, упав с моста в реку.

С сожалением старик вспоминает о своем сыне Беппо, вынужденном эмигрировать в поисках работы и остаться за границей.

Ближе к вечеру обходим места, где партизанам приходилось в боях отражать атаки нацистов. Здесь для Карло каждый поворот ручья, каждый брод, каждое дерево, каждая скала связаны с чьим-нибудь именем, каким-то событием или воспоминанием. К вечеру мы пошли к Кавиоле, где Карло с восемнадцатью товарищами отбивал атаку двух тысяч эсэсовцев. Когда кончились боеприпасы, он отдал приказ отступать в горы. Он потерял в этом бою несколько человек убитыми, зато немцы – 150. Вспоминаем, что сегодня – 25 апреля, и многие жители города решили поехать в Венецию, чтобы присутствовать на открытии памятника партизанам работы скульптора, который в прошлом сам был партизаном и носил кличку Мурер.

Был почти полдень, когда мы подошли к дому бывшего партизана Оресте, Он встретил нас сердечно и сразу же сказал, что на следующее утро он не пойдет на работу, чтобы проводить нас в те места, где смертью храбрых пал Кузнецов, и к форту Тромбион, где когда-то партизаны совершили свою удивительную операцию.

Рано, в девять утра, мы уже были в кухне дома Оресте. Он быстро надел пиджак, и мы отправились в путь по узкой и пыльной деревенской улице.

Поднимаемся по крутому склону холма, возвышающемуся над всей долиной Чезиомаджоре. Здесь Оресте мне рассказывает о том, как 22 февраля 1945 года партизаны попали в окружение и как при этом был убит Кузнецов. Перед тем как подробно рассказать мне обо всех событиях этого трагического дня, меня проводили к месту героической гибели Кузнецова.

Оресте тщетно пытался уговорить власти поставить после освобождения памятник русскому, отдавшему жизнь за свободу Италии от фашизма. После безуспешных попыток он на партизанские и личные сбережения купил этот участок и воздвиг там маленький памятник из белого мрамора, около которого каждый год в день Первого, мая появляется венок из живых цветов.

После полудня Оресте повел нас к развалинам форта Тромбион, до последнего времени не восстановленного, стены которого по-прежнему сохраняли следы страшного взрыва. Стена оборвана метров на пять.

Слушаю рассказ моего проводника о том, как тонко и чрезвычайно хитроумно был разработан план операции.

Форт Тромбион создавал большие трудности для партизан при передвижении отрядов. Кроме того, его разрушение нанесло бы значительный ущерб нацистам. Они в нем хранили боеприпасы и взрывчатку. Долго пришлось ждать подходящего момента для диверсии, и наконец такая возможность представилась. Ему – Оресте Грису – с группой партизан удалось захватить коменданта форта. Руководители партизанского отряда решили воспользоваться этим обстоятельством и срочно провести операцию по взрыву форта. Срочно, потому что боялись, что длительное отсутствие коменданта форта – обер-лейтенанта – будет замечено, и тогда возможен провал. Выполнить операцию было поручено Брунетти с минимальным количеством людей. С ним пошли Кузнецов, Бортников и двое итальянцев.

Группа захвата форта в условленном месте, указанном Оресте, заполучила круглолицего, правда, за две ночи похудевшего обер-лейтенанта. На нем все тот же выглаженный костюм. Комендант имел вид бравого офицера.

Перед началом операции его предупредили: если он попробует что-нибудь сделать по-своему, то его «адъютант» (светловолосый Иван Кузнецов, стоявший тут же в немецкой форме) продырявит его из автомата. Переведенные слова офицер воспринял серьезно. Ему хотелось жить, и потому он поклялся переводчику сделать все, что ему скажут. Ходили слухи о том, что на Гитлера готовилось второе покушение. Фашизм трещал по всем швам и в Италии. Комендант верил и чувствовал все это. Присутствовавший при инструктаже командир бригады Карло заверил, что офицеру будет сохранена жизнь и его отпустят за границу Италии, хотя бы в Австрию.

Вместе с переданным группе гитлеровским комендантом четверо партизан во главе с Брунетти ушли среди ночи к форту. Им предстояло до взрыва разоружить весь гарнизон в составе шестидесяти трех человек и при этом не вызвать и тени подозрения. Малейшая оплошность могла всех погубить.

Коменданту придумали легенду. Если часовой задаст вопрос об охране, идущей рядом, комендант должен сообщить, что он возвращается с совещания и с ним представители гарнизона – один майор (в форму майора облачился Брунетти) и четверо унтер-офицеров.

…Темной скалой приближалась крепость, дорога была выложена брусчаткой. Далеко слышались шаги в ночной тиши. Часовой заметил движение группы людей, укрылся в башенку, которая находилась на стене, и окриком остановил незнакомцев. Комендант назвал фамилию и объяснил, кто с ним рядом. Послышался щелчок в замке, и массивная дверь открылась так, что мог зайти только один человек. Внутри форта горел огонь. Комендант медлил. Может быть, на миг ему захотелось вскочить и захлопнуть дверь, но офицер хотел жить, да и дверь не так быстро закроешь. Казалось, тянулись долгие минуты. В этот момент в открытый проем шагнул Брунетти. «Майор» двинулся на часового. Тот отошел и стал во фронт. За «майором» следовал комендант, потом Бортников своей высокой фигурой закрыл проем. Он внимательно осмотрелся и махнул остальным рукой, приглашая зайти. Быстрым движением Кузнецов стал сзади коменданта, а двое итальянцев – возле часового. Его надо было обезоружить. Но у входа за ним внимательно наблюдал другой часовой, находившийся на стене. Он еще спросил: «Кому там ночью не спится?» – хотя знал, что офицер и до этого приходил в крепость поздно ночью или даже под утро.

По плану операции Брунетти должен рукой указать, куда идти. Он промолвил что-то, затем показал рукой коменданту на дверь в высоком строении в конце небольшой площадки, где обычно проводился развод караула. Там был основной вход в форт и узкие ходы на участки средневекового замка.

Вошли в холл. Часовой ушел на пост. При входе группы дежурный унтер-офицер вскочил, застегивая на ходу френч и надевая фуражку.

Комендант посмотрел на лежащий на столе пистолет в кобуре вместе с поясом, на открытый шкаф с автоматами и карабинами дежурной команды.

По замыслу операции, комендант должен был к чему-то придраться и любой ценой заставить дежурного унтер-офицера выйти из-за своего стола: там была сигнализация. Офицер крикнул и указал на ящик с оружием. Когда унтер метнулся к шкафу, его схватили

Бортников и итальянский партизан. Связанного, с кляпом во рту дежурного офицера упрятали в шкаф.

Комендант пытался пройти к столу и сесть на стул. Может быть, он решил включить сигнализацию? Но Кузнецов, внимательно следивший за ним, подтолкнул офицера автоматом в другое направление, к стулу у окна. Комендант сел, снял фуражку.

– Где ключи от караульного помещения? – спросил Брунетти у переводчика, который стоял «телохранителем» возле коменданта.

– Все в связке на железной двери шкафа, – отвечал комендант. Брунетти уже вынимал ключи, когда на стене загорелась лампочка.

– Что это за сигнал? – спросил переводчик.

– Это идет смена. – Караул – десять человек вместе с начальником – как бы подтверждал всю правоту разговора перед операцией о том, что трудно будет разоружить немецких солдат. Комендант кисло улыбнулся. Его взгляд как бы говорил: «Ну что, провели немцев?»

Однако Брунетти внешне был совершенно спокоен. «Нам нужно взорвать форт. Вот основная задача, а где она, взрывчатка? Как узнать?» – думал он.

– Где склад тротила или динамита? Что у вас тут есть? – спросил Брунетти коменданта.

– Динамит там, – перевел слова коменданта переводчик и предложил использовать караул для переноски взрывчатки: – Солдаты сами нам помогут. Все сделают, – скороговоркой проговорил партизан. Он тоже волновался.

Брунетти стал вблизи коменданта и объяснил:

– Когда войдет смена караула, прикажите им оружие срочно составить в козлы. Если начальник караула откажется, мы всех перестреляем. Прикажите им также перенести динамит сюда. Скажите, что немцы уходят и потому приказано взорвать форт. Понятно? – Не успел договорить это командир группы, как в дверь вошла смена – девять молодых, с заспанными лицами гитлеровцев. Завидев коменданта и постороннего «майора», начальник смены отдал рапорт «майору». Брунетти вытянулся. Комендант стоя тоже выслушал доклад и без промедления трагическим голосом сказал: «Пусть пока никто не знает, чтобы не было паники. Запомните, мы отступаем, форт по приказу заминируем, а потом взорвем. Оружие положите здесь, а вы, – указал он на середину строя, где стоял длинный худой ефрейтор, – пойдите откройте склад динамита. Ключ отдайте ему, – указал он на переводчика.

То ли майор, «инспектирующий» форт, то ли властный голос, какого до этого не слышали подчиненные от коменданта форта, а может, сообщение об отходе подействовало. Потому караульные безропотно сносили ящики динамита, аккуратно, укладывая их в трех местах здесь же, в помещении. Весь остальной гарнизон спал.

Когда динамит был разложен в самых уязвимых местах форта, по приказу коменданта была поднята по тревоге команда и срочно (без оружия) выведена из форта.

Охранники бежали впереди подрывников-партизан, сохраняя видимый строй. Вблизи форта находилась группа прикрытия, выставленная на всякий случай Карло. Партизаны в этот раз с помощью четвертых «унтер-офицеров» взяли в плен группу гитлеровцев, 60 итальянских солдат.

Еще утренняя заря не успела осветить верхушки гор, окружавших перевал, на котором стоял форт Тромбион, а уже весь гарнизон и партизаны находились за его пределами. Раздался страшный взрыв, закончивший историю этой крепости…

* * *

Уже темнело, когда мы покинули груду развороченных глыб, разорванные арки сводов, стены, изрезанные глубокими шрамами мощного взрыва. Ночевали мы в домике Оресте.

На следующее утро, совсем рано, мы уезжали обратно, увозя с собой несколько тетрадей записок и воспоминания о сердечных, искренних и скромных людях, бывших партизанах, с которыми мне удалось познакомиться за такое короткое время, но о которых уже никогда не забуду.

Операция «Бальденич»

Глава написана Джузеппе Фьюмарой по воспоминаниям командира партизанской бригады Карло

Мой отряд действовал на правом берегу реки Пьяве от Граппы де Сан-Мартино, Кастроцце и до Сугана-Пустерии. Наша зона имела большое значение, и нам тогда удалось добиться довольно значительных успехов. В проведенных нами операциях мы уничтожили много гитлеровцев и итальянских фашистов, взорвали не один мост, уничтожили десяток грузовиков, захватили до сотни автоматов, несколько ящиков с боеприпасами, тюки с фашистским обмундированием и, что для нас в ту пору было очень и очень важно, три с половиной тонны свинины – она оказалась хорошим подспорьем для партизанской кухни: надо сказать, что мы довольно часто голодали…

Но, пожалуй, самой важной была наша операция по освобождению из тюрьмы Бальденич семидесяти трех политических заключенных, многим из которых грозил расстрел. Среди них были и наши товарищи по отряду, наши командиры.

* * *

А начиналась эта операция так.

К нам на горную базу Ай-Ронк пришел связной – молодой парнишка. Вижу – голодный, но держится хорошо.

Зову двух поваров бригады – Мегера и Таллину и спрашиваю их, что можно дать поесть только что прибывшему товарищу. Мегер, который получил свою клички за худобу, приносит большой кусок ветчины, а Таллина садится возле коровы и вскоре подает гостю большую чашку с молоком. Затем мы с пришельцем остаемся одни.

Он важно так делает мне замечание: «Командир, хорошенько почистите вашу одежду, она настолько у вас потертая и изношенная, что в поселке с первого взгляда каждый поймет, кто вы такой».

Логичное замечание. Мытье, уход за одеждой, честно говоря, давно уже стали забытыми вещами. У кого из нас могло быть время, да и возможность, чтобы следить за собой, если нам приходилось прятаться днем, а выходить на операции в ночное время, причем не только для борьбы с врагом, но и в поисках питьевой воды, хлеба, обуви, дров.

Собрались в дорогу мы вместе с Николотто, моим заместителем. Николотто был командиром батальона гарибальдийцев во время войны в Испании, несколько раз ранен. Впоследствии его выдали итальянским фашистам, он попал в тюрьму Вентотене, откуда бежал и добрался до нас…

Через два часа, сопровождаемые связным, мы добрались до Больцано ди Беллуно и остановились в маленьком домишке. Нас встретили здесь дружескими объятиями. Тут я и узнал о цели нашей встречи: находившегося в тюрьме Бальденич нашего командира Мило могут приговорить к расстрелу. Надо его спасти. Готовим специальную операцию. «Что ты скажешь об этом?» На такой вопрос ответить сразу было нелегко…

Давно уже я думал об этой тюрьме, в которой томилось столько наших товарищей. Она была для нас как бы перевалочной станцией на пути к смерти.

Вспоминаю некоторых товарищей, попавших туда: Бьянки, Мило и Банкьери, вспоминаю и многих других товарищей, побывавших там. Мне было обидно, что такое решение оказалось принятым так поздно. Два дня назад из нее в Трентино были переведены двое наших партизан – Сильвестри и Перуцци. В Трентино их повесили.

Сильвестри – его настоящее имя Монтефорте – был одним из первых политических комиссаров партизан из Беллуно. Его биография во многом напоминает биографию Николотто: Испания, концентрационный лагерь, тюрьма, горы. Единственная разница между ними в том, что Николотто его пережил. Гибель Сильвестри была чудовищно нелепой. Ведь мы послали его в сравнительно спокойную зону, чтобы он мог там подлечиться: у него была запущенная активная форма туберкулеза, кровь шла горлом постоянно. Именно поэтому он пользовался особенной заботой партизан; многие не могли сдержать слез, когда, покидая отряд, он махал им рукой на прощание, как бы показывая, что он всегда с нами. Мы ошиблись, думая, что ему удастся вылечиться. Он просто не стал лечиться. Приехав на место, он установил связь с партизанами, действовавшими в этом районе, и продолжал идти по ранее выбранному пути, которому он не изменил вплоть до своей смерти.

Анжело Перуцци, наоборот, был чрезвычайно осторожным и недоверчивым человеком. Он работал в мастерской. Я вспоминаю, что не стал записывать его имя, а, чтобы запомнить его, нарисовал в записной книжке ангела и грушу (слово «Перуцци» созвучно со словом «пара» – «груша»).

Позже Перуцци привел меня к себе домой; у него было очень много детей. Они казались очень маленькими то ли из-за того, что старшему еще не было и двенадцати, то ли в сравнении с громадным ростом их отца. Еще внушительнее Анжело выглядел на фотографии в мундире гренадера времен первой мировой войны.

После этой встречи началось наше тесное сотрудничество. Он показал мне свой тайник, в котором держал целый арсенал оружия. Почти в тот же день с племянником Беппи они ухитрились перенести все это оружие в горы. Анжело принимал участие во многих схватках с врагом, попал в плен и вот теперь был казнен. Но перед лицом палачей партизан не склонил головы. Анжело Перуцци умер с возгласом: «Да здравствует Италия!»…

* * *

– Ну так как? – Комиссар провинции Де Люка ждал ответа в отношении моего согласия участвовать в налете на тюрьму.

– Пока я хочу участвовать в этой операции, но как ее провести, не знаю, – отвечаю я.

– Хорошо, – сказал Де Люка. Мы должны встретиться с человеком из Беллуно через час в установленном месте.

Вместе с Де Люка мы тут же отправились в путь на велосипедах. Перед отъездом я спросил Де Люка: «Можно ли передать этому человеку привет от наших партизан?» Де Люка рассмеялся и ответил: «А почему бы нет, ведь он – тюремный надзиратель».

До самого Беллуно дорога – почти наклонный спуск вниз, и все четыре километра этого спуска мне пришлось прочертить своими пятками, потому что иной возможности тормозить у меня не было.

Мы должны были увидеться с тюремным надзирателем на окраине Беллуно. Чтобы было легче узнать друг друга, у каждого из нас в петлице должно было быть по ромашке.

От Фельтре дорога стала ровнее, по сторонам ее видны домишки и пасущиеся коровы.

Впереди нас едет модно одетый человек, почти франт, высокий, стройный, лысоватый, восседающий с высокомерным видом в седле своего нового велосипеда.

«Ну, сейчас я тебе покажу, кто из нас едет быстрее», – думаю я и нажимаю на педали… Через несколько метров я и Де Люка чуть не столкнулись, но, к счастью, удерживаемся на ногах.

Молодой господин перед нами останавливается, смотрит на нас презрительно, срывает с обочины ромашку и вставляет ее в петличку пиджака, потом садится на велосипед и быстро едет дальше.

Вот так штука, да ведь это он! Однако наш милейший новый знакомый неплохо ездит, да и, кроме того, должен же на нас обратить хоть немного внимания. И, фыркнув от смеха, я с новой силой начинаю крутить педали.

Мы лишь немного отставали от него, когда он остановился около деревенского трактира, низкого здания с большой дверью и двумя окнами, выходящими на улицу, и кухонным окном на задний двор. Оставляем велосипеды около дорожной тумбы. Де Люка входит в дом, а я обхожу вокруг трактира, чтобы увериться, что все спокойно. Затем открываю дверь и вижу, что Де Люка уже сидит за одним столом с нашим велосипедистом.

Мельком заглядываю в комнату прислуги, возвращаюсь и, вытащив из кармана ромашку, вставляю ее в петлицу: обмениваемся рукопожатиями, выпиваем немного вина и решаем, что надо найти другое место для разговора – пойти к железной дороге Беллуно – Падуя. Осмотревшись по сторонам, переходим через улицу, взбираемся по склону насыпи, проходим через железнодорожный путь и спускаемся с другой стороны насыпи в густые заросли боярышника.

– Итак, Карло, спрашивай, что тебя интересует. – Проговорив это, Де Люка предлагает последнюю сигарету (курили «Серальо»).

Он собирается выкинуть эту пустую пачку и хочет ее смять: я быстро перехватываю пачку – с бумагой плохо! Разворачиваю ее и на внутренней чистой стороне начинаю рисовать план тюрьмы Бальденич ди Беллуно по точным и подробным указаниям, которые неторопливо дает наш новый знакомый. Де Люка, видимо, считает, что ему больше оставаться здесь нет смысла, и уходит, сказав мне на прощание, чтобы я все записывал как можно подробнее.

Надзиратель передает мне точные данные о тюремном распорядке, количестве и времени смен надзирателей, численности карабинеров и добавляет, что гарнизон, состоящий из карабинеров, иногда бывает усилен немцами. Затем подробно описывает мне внутреннее устройство тюрьмы: где располагается парикмахерская, кухня, где обычно находятся политические заключенные и где остальные, расположение камер-одиночек, дежурки жандармерии и конторы регистрации заключенных. Рассказывает он также и о привычках и слабостях обслуживающего персонала. Описание настолько подробное, что вопросов у меня нет.

Конечно, очень хотелось передать товарищам в камеры привет, слова поддержки, однако из осторожности, выработавшейся у меня в течение этих долгих месяцев борьбы, отказываюсь от этой мысли. Ведь малейшая ошибка может стоить жизни и моим товарищам, и другим заключенным.

Мы прощаемся. Больше я его уже не увижу вплоть до встречи во время выполнения операции в тюрьме.

Чувствуя страшный голод, так как не ел с самого утра, снова сажусь на велосипед и добираюсь до Беллуно. Улицу Гарибальди решаю пройти пешком, чтобы найти аптеку, так как у меня страшно болят зубы. Вот и вывеска «Аптека доктора Форчеллини». У аптекаря немного красноватое внимательное и добродушное лицо. Он стоит за прилавком и ждет клиентов.

– Десять пачек аспирина (в те времена аспирин был панацеей от многих болезней), – говорю я негромко.

– А вы не знаете, что сейчас война? Что, у вас дома казармы? – спрашивает тихо аптекарь.

– Да почти так, – спокойно говорю я, уверенный, что он примет это за шутку, но лекарство даст.

– Ну, тогда я должен сказать, что вы уже второй за день такой любитель аспирина.

Я просовываю голову в окошечко и возможно вежливее говорю:

– Доктор, ну пожалуйста, дайте мне аспирин. Наконец он дает мне таблетки. Я принимаю сразу две, другие оставляю для товарищей, оставшихся в горах: зубная боль мучила нас всех, причиной чего, видимо, было сидение все время в сырости.

Слышу крик торговки: «Вишни, вишни!» – и решаю хоть немного поесть. Недалеко от себя вижу жандармов, и все же я захожу в переулок и покупаю кулек вишен.

В тот день мне везло, потому что, кроме этих вишен, меня накормил обедом еще один из знакомых, пригласивший посидеть с ним в кабачке на окраине города.

В Беллуно, оставив велосипед, стал подниматься по крутым склонам к нашей казарме «Ай Ронк».

Солнце палит нещадно. Наступило жаркое лето. Лес еще сохранял остатки влаги, накопившейся во время зимы, дарил немного прохлады.

Ко мне вернулось забытое желание помыться, и я окунулся в прозрачную, но очень холодную воду Ардо. Затем оделся и, сохраняя неприязнь к мостику, перебрался через него. Это был тот мостик, с которого я когда-то свалился.

Кстати, относительно мостов русские дали один очень хороший урок. В свое время, подходя к мосту, я обычно оставлял свой отряд в укромном месте и в одиночку переходил через мост. Делал я это, чтобы не подвергать риску своих товарищей. Когда это в первый раз случилось в присутствии русских, они, удерживая меня, пытались что-то объяснить жестами и мимикой, но я ничего не понял, а Кузнецов уже пересек мост и сделал мне знак рукой, что путь свободен. Лишь позднее они смогли объяснить, что мне, командиру, не следует подвергаться напрасному риску.

Очень характерная черта русских!

И вот я уже наверху и добрался до первого караульного поста; слышу пароль: «Смерть фашизму», отвечаю: «Свобода народу». Кто-то идет мне навстречу; извиняюсь перед товарищами, что не признался раньше. Мне предлагают проводника. Недавно произошел обвал, и в некоторых местах тропинка оказалась разорванной провалами по триста метров глубиной. От проводника я отказываюсь и лезу один в горы. А между тем приближается вечер, и я пытаюсь идти как можно быстрее, чтобы выиграть время и поспеть к лагерю до темноты, потому что солнце уже совсем низко.

Это мне не удается. Добираюсь до нашего лагеря, когда совсем стемнело. Единственное, что могу различить, узкую полоску света, пробивающуюся между неплотно подогнанными досками входной двери. Слышу голос Клоччияти: «Поговорим теперь о политике». Вошел тихо, чтобы не отвлекать внимание товарищей. Внутри дымно и пахнет смолой от сосновых корневищ; становится жарко. Партизаны сидят на обрубках стволов, лежат на земле, подостлав одеяла, некоторые сидят в глубине помещения, прислонившись к стенам, их еле видно. Я сажусь и закрываю глаза, спать не хочется, но устал страшно. Подсчитываю, сколько же присутствует: сегодня особенно людно. Широко раскрываю глаза от удивления, когда Орлов и Тимофей берут слово: мне кажется почти невероятным, чтобы в такой короткий срок можно было научиться понимать и говорить по-итальянски, чтобы принимать участие в сложной беседе.

У нас немного русских – все они бежали из немецких концентрационных лагерей и долго скитались. Их зовут Орлов, Тимофей, Ванья Кузнецов, Бортников, Миша, Алешка, Василий.

Они все достаточно опытные люди, умеют хорошо подготавливать засады, переносить трудности партизанской жизни.

Разговор идет больше о будущем. Все сходятся на том, что фашистский блок не продержится и года, он рухнет под натиском союзных войск. Недавно американские и английские войска высадились во Франции.

Русские товарищи горячо доказывают, что Советский Союз смог бы теперь сокрушить фашистского зверя и без помощи союзников, уж больно поздно они спохватились со своим вторым фронтом. Он был нужен русским в 1941-1942-м, даже в 43-м. А теперь гитлеровцы бегут из России, только «пятки сверкают». Орлов так и сказал – «пятки сверкают»…

Беседу заканчиваем оживленным обсуждением практических вопросов.

Потом я беру ацетиленовый фонарь, и мы с Уго поднимаемся на бывший сеновал, который теперь служит нам великолепной спальней; ложимся в угол, прислонившись друг к другу, и растягиваемся на соломе.

Надеюсь, что усталость, накопившаяся за день, сразу же заставит меня крепко уснуть; я понимаю, что мне необходимо хорошо отдохнуть. Однако в эту ночь бессонница не покидала меня.

Я слышу, как внизу ходит часовой, зовет кого-нибудь тихим голосом, потом начинает тормошить и, разбудив, возвращается на свой пост. Разбуженный берет автомат, прислоненный к стволу, и выходит наружу, чтобы сменить часового.

Слышен короткий треск сломанных сучьев, быстрое и короткое потрескивание разгорающегося дерева, новая вспышка света, порождающая странные тени, мечущиеся по стенам и по черепице крыши. Треск напоминает далекие очереди автомата.

Устав от попыток уснуть, чувствуя, что все во мне горит от нетерпения начать действовать, я решаю спуститься с сеновала и направляюсь к караульному посту.

Уже скоро рассвет. Глубокой ночью вряд ли можно ожидать атаки фашистов на наш лагерь. Однако на рассвете самое опасное время, и стоит выставлять дозорных с хорошим слухом и зрением, с повышенным чувством бдительности…

Но сегодня голова моя заполнена мыслями о предстоящей операции «Бальденич». Как-то нам удастся ее осуществить?