Текст книги "На рубежах Среднерусья"
Автор книги: Николай Наумов
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
Личная смелость высших военачальников и политработников в верхах оценивалась очень высоко. За ее проявление многое прощалось, и Хрущев решил проехать к Катукову, НП которого находился в зоне интенсивного огня противника.
Оставив машину в овраге, Хрущев в сопровождении порученца, адъютанта и врача прошел к блиндажу, вблизи которого стоял «КВ» с номером командарма. Войдя в блиндаж, вяло поздоровался и, опершись ладонями на округлые колени, будто за дорогу устал, опустился на крестьянскую табуретку.
– Ну, что у вас, товарищ Катуков?
– Стараемся не пропустить корпус СС к тыловой полосе. Сорок восьмой остановлен на всем фронте его атак.
– Надо так же было поступать и с фашистским.
– Фашистский зубастый. У него «тигры», «слоны» и «пантеры» вооружены пушками, которые пробивают броню наших на километр и более. К тому же в его состав включили бригаду «пантер». Они мало чем отличаются от «тигров», – уточнил Катуков на случай, если Хрущев еще не изучил крепость новых немецких танков. – И еще. У немецких танков особые прицелы. С ними они выцеливают наши в полутьме и бьют почти без промахов. Сам в этом убедился минувшими ночами. Особенно вредные «слоны», то бишь самоходки по названию «Фердинанды».
– Не паникуйте! Со следующего месяца начнете получать танк «Иосиф Сталин» и самоходки, вооруженные «сотками». Способны прошивать броню и «тигров» и «слонов». Выше голову!
– Опускать голову нам не положено.
Своими ответами Катуков подделывался под простачка – начальству, нравились выходцы из народа, и оно легче прощало погрешности.
– Раз не опускаете голову, не опускайте долу и глаза, – употребил украинское слово Хрущев. – Хотя ваши войска уже изрядно отошли, но я убедился – стояли насмерть и потому, несмотря на немалые потери, не позволили могучим танкам немцев насквозь протаранить вашу оборону. Так держаться и дальше! Пусть ваши бойцы и командиры лупят немцев еще крепче. Я проеду в ваш политотдел и настрою его работников на боевой лад. И чтобы этот лад они внесли в сознание бойцов и командиров. Как? Удержитесь?
– Обещать не в моих правилах. Я уже говорил: противник зубастый, умеет воевать и губить наших бойцов и командиров. Там, где наносит изрядные потери, в обороне возникают слабости. Не всегда успеваешь залатать-заштопать.
– У вас, Михаил Ефимович, такой боевой опыт! А какие танкисты! Сплошь герои!
– Мой опыт – бригадный, отчасти корпусной, а у армии совсем другие масштабы. Полосу обороны взглядом не окинешь, на всех участках обороны ход боев не узнаешь и не оценишь. Армия – не лошадка, а целый табун, ею надо управлять по-особому.
– Но ведь получается.
– Пока получалось, но не совсем.
– Уверен, получится.
Пожав Катукову руку, Хрущев направился к ходу сообщения, уверенный в том, что нужное сделал, и сделал как надо, а остальное – дело подчиненных. Ему же, члену Политбюро, в зоне огня долго находиться нельзя. Может скосить или искалечить шальной снаряд. К своей машине, спрятанной в пологом овраге, он заспешил без угрызения совести.
11Анализ темпов наступления, проводимых перегруппировок, открытых разговоров по радиостанциям позволил Катукову и его штабу прийти к заключению, что для продолжения наступления Манштейн и Гот поставили командармам танковых корпусов жесткие задачи: к исходу дня продвинуться к тыловому рубежу обороны русских и как можно глубже вклиниться в него, чтобы на четвертый день прорыва образовать в обороне русских обширную брешь, которая позволила бы перейти к маневренным действиям, в ходе которых намечалось вместе с армейской группой «Кампф» окружить силы Воронежского фронта. Быстрый разгром их создает благоприятные предпосылки для рывка к Курску.
При выполнении полученных задач командирам немецких соединений представлялась немалая самостоятельность. И оба комкора сочли целесообразным возобновить наступление в разное время. Это позволило им согласовать действия своих дивизий в зависимости от положения и состояния своих частей и средств усиления. К тому же 48-й корпус явно отклонился к западу, и его войскам не требовалось добиваться синхронности в действиях с корпусом СС.
Судя по количеству истребителей и типам бомбардировщиков, прикинул на глаз Катуков, наступление корпусов Гота поддерживают авиационные силы не только групп армий «Юг», но и резерва главного командования. Количество артиллерии тоже возросло. Но поскольку фронт ведения прорыва увеличился, в артподготовке возникли заметные разрывы. На стыках корпусов, особенно с пехотными, огонь вообще не велся или велся так себе – беспокоящий, разорванными заборами. Перед эсэсовским корпусом таких заборов виделось два, перед 48-м – три, перед 52-м армейским – один. Это обстоятельство и несостыковка во времени лишили артподготовку корпусов звуковой мощи первого дня операции. Отсюда солдатам армии легче будет ее перенести.
В полосах наступления корпусов атака началась вроде бы сплошным фронтом. Танки и пехота овладели двумя траншеями и стали не особенно ходко продвигаться дальше. Только теперь обозначились клинья. В них основную силу представляли таранные группы. Ими атакующие изогнули линию обороны, кое-где даже прорвали ее. Вероятно, думал Катуков, командиры немецких корпусов задумали разорвать оборону на куски и кусочки и тем лишить ее крепости. Присмотрелся к фронту атаки – ан нет: опорные пункты танковых и мотострелковых рот держались, разрывая линии атакующих. И те танки, что продвигались глубже других, попадали под фланговый огонь и горели от бронебойных, подкалиберных и кумулятивных снарядов.
Недоброе известие пришло из 3-го механизированного: таранная группа корпуса СС подошла к Кочетовке и вот-вот вклинится в третью полосу обороны.
Катуков немедля вызвал на переговоры комкора:
– Как собираешься остановить таранную группу?
– Собираюсь нанести контратаку ей во фланг резервной танковой бригадой. Прошу утвердить такое решение.
– Утвердить, когда клин лишь только обозначился, а подбитые тяжелые машины на пальцах можно сосчитать.
– Но может прерваться с вами связь.
– Может, однако будет восстановлена по рациям. Сколько ь бригаде осталось танков?
– Чуть больше половины. «Тигры» и «слоны» из своих длинных пушек харкают на такую дистанцию, что снаряды наших «тридцатьчетверок» лишь шлепают своими по их толстенной броне.
– И ты просишь утвердить твое решение!
– Принято же…
– Ты что, мозгов лишился?! Принято!.. Как тебе было сказано вести бои… Трудно – отодвинь бригаду на километр-полтора и снова жди, когда танки неприятеля приблизятся к твоим на гибельную дистанцию. Опять сорвал или расстроил их атаку – меняй систему огня. Лишь в трудный час отводи бригаду, всю или частично, на новый рубеж. Слышал же о подвижной обороне – вот и применяй ее по обстановке.
– Слышать-то слышал, но по приказу Верховного ведь ее применять нельзя – «ни шагу назад!».
– В приказе есть и другие слова: не отступать без приказа. Вот в трудную минуту и бери на себя ответственность, какую бригаду куда сместить, отвести, как занять более выгодную позицию. А «стоять насмерть» или отводить бригады на более глубокий рубеж буду определять я. Понял?
– Понял, товарищ командарм.
– Остается только выполнить понятое.
Танковые дивизии и полки противника продолжали нажимать и теснить бригады Катукова. Что-либо предпринимать радикальное не было ни сил, ни смысла – вклинения продолжали возникать одно за другим. Контратаками всех не ликвидируешь, а потери понесешь такие!.. Оставалось применять только пассивную оборону в ее активной форме: поражать танки врага из укрытий, меняя позиции.
К вечеру возникло осложнение на правом фланге. Там 6-й танковый корпус держался крепко, но на левом! Противник оттеснил 3-й корпус к северу, с ним возник разрыв. Введет в него противник резерв, и он может рвануть к тыловому рубежу. Катуков позвонил Чистякову.
– Иван Михайлович, до меня дошли пагубные известия – между моим и твоим участками обороны образовалась опасная дыра. Разглядит ее кто-либо из немецких командиров, и мой шестой танковый может быть захлестнут ударом к Новенькой.
– Отодвигать левый фланг никак нельзя, Михаил Ефимович. На стыке твоих корпусов задержался и мой двадцать третий гвардейский. Расширит неприятель прореху, и мой стрелковый рухнет. В боях за первую и вторую полосы обороны он понес немалые, даже очень, потери. А семьдесят первая его дивизия вообще отбилась от корпуса – отошла к границе с Москаленко. Потери, которые понесли стрелковые дивизии, изрядно подорвали их психологическую устойчивость, и оборона их одрябла.
– Но если ты потеряешь мой шестой, оборона твоей армии на значительном участке рухнет.
– Буду просить у комфронтом, чтобы танковые бригады десятого дал мне. Они уже у меня под боком. К тому же приближаются дивизии Москаленко, передаваемые мне.
– И все-таки насчет шестого, прошу тебя, не рискуй им.
– Над душой висит член Военного совета. С ним будем решать его судьбу.
В боях часы бегут быстро, дни тянутся утомительно долго. За долгий июльский день армии Манштейна провели по три напористых натиска. Каждый начинался артподготовкой и ударами авиации. Именно в эти час-полтора поле походило на батальное сражение, спадали огневые удары и оно притухало, огни велись разрозненно, большей частью короткими огневыми налетами и одиночными выстрелами танков и противотанковых орудий, которые наносили тягчайший урон противоположной стороне. Но именно тягучесть этих натисков более всего морально, да и физически, утомляла бойцов от отделения до батальона. Последний натиск закончился за три часа до наступления сумерек, а вялая стрельба часом позже и уже смахивала на догорающий костер, в котором, потрескивая, теплились последние полешки.
Устал и командарм Катуков, хотя ходил он мало – по блиндажу и от него к открытому Н П, да вот отлучался, чтобы проводить резервную бригаду. И все же он задержался в ячейке для наблюдения – не отпускало поле боя. Оно полого спускалось к югу, куда текли два Донца и Ворскла. На полях между тощими кострами все еще поднимались дымы от догорающих танков, самоходок, бронетранспортеров и тягачей. Михаилу Ефимовичу оно представилось огромным кладбищем. И действительно оно было кладбищем для тысяч людей и машин. Его еще не оживляли похоронщики – они появятся несколько позже, в густых сумерках, чтобы собрать убитых и снести-свезти их к месту захоронения, а разорванных в клочья предать земле на месте. Те, кому продолжать бои завтра и послезавтра, не должны видеть свою возможную участь, свою солдатскую судьбу.
К некоторому удивлению командования Воронежского фронта, на четвертый день операции танковые корпуса немцев ни утром, ни днем не предприняли прежних атак – танки и мотопехота стояли на отдалении от рубежей, где закрепились танковые корпуса и стрелковые дивизии 1-й танковой и 6-й гвардейской армий. Оба командарма предположили, что противник сделал передышку, чтобы провести перегруппировку своих войск, поскольку оба танковых корпуса неприятеля уже понесли существенные потери. По подсчетам разведчиков, 48-й танковый корпус из трехсот пятидесяти танков и самоходок уже потерял около двухсот. Его усилили танковой бригадой, в которой числилось 200 «пантер», а осталось от них только три десятка.
Ватутин, выслушав командармов, более широко представил себе результаты первых дней сражения. Да, противник понес существенные потери, но еще имеет возможность в определенной мере восстановить боеспособность корпусов. Поэтому надо ждать возобновления его натисков. Не исключено, что главный удар будет куда-то смещен. В полосе 13-й армии Пухова, командарм 9-й полевой перенес его из центра к востоку, на Поныри. Такого же маневра следует ждать от Гота и Манштейна.
Ватутин позвонил Катукову. Выслушав оценку сложившейся обстановки, высказал свои соображения. Катуков расценил их как излишне оптимистичные. Такое случается у высоких начальников – за боями они следят по картам, потери в войсках до них доходят с задержками – в донесениях и оперативных сводках. Упрекнуть комфронтом Катуков не посмел. Сделал ловкий маневр – задал вопрос:
– Может ли моя армия рассчитывать на пополнение?
– Я же тебе направил десятый танковый, два противотанковых полка, три дивизии из Сороковой армии, одну из армии Крюченкина.
– Но потери в борьбе с новыми немецкими танками не вписываются в соотношение два к одному. В среднем один «тигр» и «слон» выбивают два– четыре наших. «Пантеры» тоже не любым выстрелом подобьешь. Опередили немецкие инженеры наших и по утолщению брони, и, особенно, в замене короткоствольных орудий на длинноствольные.
– Крепкие и длинноствольные танки у нас уже созданы, дело за их производством. Ждать модернизированные и новые осталось недолго. По стволам мы даже опередили немцев. Наши «сотки» пробивают любой немецкий танк, а «восьмидесятки», которые ставят на «тридцатьчетверки», по силе огня сравнимы с пушками тяжелых немецких машин. Уступают по крепости брони, но спецснарядами могут прожечь броню любой толщины. Немцы ее утроили, но увеличенным весом сделали свои танки неповоротливым и.
– Да, это хорошо, товарищ комфронтом, но нам вести бои с немецкими танками придется завтра и много раз послезавтра. Не придать ли танковым корпусам дальнобойные батареи для стрельбы прямой наводкой?
– Предложение резонное, но такие артсистемы только в артдивизиях и корпусах. Над ними шествует маршал Воронов. Добьюсь у него согласия – получишь кое-что. Потери в танках несем не бесполезно, хотя желательно нести их меньше. По моей оценке между корпусами Гота наметился разрыв. Не по его хотению, а из-за упорного и умелого сопротивления твоих танкистов и командиров. Ман-штейну все еще снится окружение хоть какой-то нашей группировки. Ведь продвижение к Курску с севера задержано, а своими силами, не может не понимать он, крупную группировку наших войск ему не окружить. Иной объект окружения уже вырисовывается – войска Крюченкина и дивизии Чистякова в углу между Липовым и Северным Донцом. Вам, товарищ Катуков, и надо отсечь или сломать одну бронированную руку корпуса СС, и окружение наших дивизий в междуречье провалится.
– Этот угол в междуречье так далеко, что имеющимися у меня силами дойти до него будет непосильно.
– К нам идут два танковых корпуса от Конева и Малиновского. Это почти полтысячи танков. И ваших сколько. Прибудут – ими вместе с двумя стрелковыми дивизиями, находящимися там, нанести короткий удар от железной дороги Курск – Белгород на запад. Надеюсь, вы теперь яснее представляете оперативную обстановку и будете действовать еще осмотрительнее и в то же время активнее. Все, товарищ командарм. Меня ждут другие дела.
Ожидаемый удар противника последовал на двух участках общей протяженностью около десяти километров. Огонь велся по той же схеме, что и прежде: сначала в ясном небе закружились истребители, затем пошли бомбардировщики разных марок по тридцать – сорок самолетов в группе. Их сменили громы артиллерии. Она вела огонь со злобной мстительностью, как бы приговаривая: если вас не повергли прежние огни и атаки, в этом наступлении мы вгоним вас в землю. Для надежности танки еще и разотрут вас в блин.
Масса огня, не утихающего почти час, как бы подтверждала обещание Гота превратить русских в порошок. Но Манштейн, чтобы пробить брешь в обороне русских, повторил налет авиации. От бомбовых ударов опять застонала земля и небо. В последних группах самолетов налетели пикирующие бомбардировщики. Отбомбившись они, как обычно, выстроились в круг и один за другим снова принялись пикировать на позиции обороны, казалось бы, уже насмерть поверженные и артиллерийскими подготовками, и двумя бомбардировками. Снова прилетели «миги» и «лагги». Большая группа схватилась с «мессерами», меньшая устремилась за «юнкерсами». Догнала, сбила семь и вернулась к полю, продолжавшему полыхать черными всполохами.
В минутном разрыве между артиллерийско-авиационной подготовкой у командарма Катукова само собой возникло сравнение с уже перенесенными. Те гудели уверенно, огневые налеты начинались и заканчивались одновременно, движение танков и мотопехоты в атаку также. Однако бросок на передний край получился менее мстительным, чем желало высокое начальство, – кто-то добежал до первой траншеи, кто-то задержался в проволочном заграждении, кто-то распластался от завесы неподвижного заградительного огня.
Неуверенные действия танков и мотопехоты вызывались, вероятно, и тем, что командующие, командиры и те, кто стрелял и атаковал, увидели: к участкам прорыва русские успели выдвинуть немало противотанковой артиллерии. Подбивать и разносить на обломки орудия было легче, но те, что продолжали стрелять, подбивали и поджигали танки, даже «тигров» и «слонов». А еще минные поля. На них тоже подрывались танки и бронетранспортеры. Не столь часто, как в предыдущие дни, но все же… И к вечеру их может набраться столько, что нечем будет развить успех, если он и обозначится. А предстоит дойти до Курска и вести затем наступление на восток.
Немецкое командование задолго до исхода дня приостановило наступление. Вероятнее всего, для того, чтобы за оставшиеся светлые часы пополнить полки и дивизии, вновь собрать из них бронированные тараны и наконец разделаться с русскими самым беспощадным образом.
Предположение заставило Катукова выяснять, какие же силы сохранились в корпусах, как идет эвакуация раненых, началась ли дозаправка и пополнение боеприпасами танков и самоходок, насколько отошли батальоны, бригады, где возникли слабые участки и чем их можно укрепить, как сложилась обстановка на участке 6-го танкового. Он передан генералу Чистякову, но свой, как законный сын, отданный соседу в работники. Штаб, конечно, помогал, но Катуков предпочитал сам выслушивать подчиненного, по его голосу определять, как идут у него дела в действительности, не надорвало ли ему жилы, тем более душу.
Дозвонился до Чистякова и спросил его:
– Связаться с Гетманом я могу?
– К сожалению…
– Иван Михайлович, многоточия мне не нужны. Что с корпусом?
– Боюсь, завтра немец может еще глубже охватить его и даже окружить.
– Вот этого допустить ни в коем случае нельзя! – построжал голос Катукова.
– Но если я разрешу ему отойти, откроется левый фланг бригад десятого танкового! – возмутился Чистяков.
– Где там у тебя генерал Попель?
– Как раз в десятом. От него собирается проскочить в третий механизированный. На его бригаду давят главные силы сорок восьмого немецкого да еще танковая бригада «пантер».
– Вот что, друг Иван Михайлович! Предоставь командиру шестого свободу действий. Он найдет выход из пекла. Я от своих слов не откажусь.
– Тогда возникает разрыв во фронте обороны.
– К населенному пункту Новенькое комфронтом выдвигает стрелковую дивизию. Она закроет возникшую брешь.
– Но успеет ли вовремя подойти?
– Если не успеет, все равно преградит пути тем частям врага, которые повернут на север, чтобы выйти к Обояни с юго-запада. В другом направлении прорвавшиеся не пойдут.
– А вдруг?
– Когда возникнет «вдруг», ко мне поступит уже отдельная мотобригада. Отдам ее тебе.
12Долгий летний день был заполнен гибельными звуками разрывов снарядов, мин, бомб, пулеметными очередями и одиночными винтовочными выстрелами, скрежетом металла и стоном раненых, а за короткие ночи, когда удавалось урвать на сон два-три часа, Катуков не успевал отдохнуть, он вы мотался так, что едва удерживал веки открытыми. Намереваясь передохнуть, вышел из блиндажа. Солнце уже зашло за горизонт, но лучи его еще подсвечивали небосвод, и он выглядел серовато-голубым. На нем зажглась лишь Венера да еще несколько звезд, названий которых он не знал. Поискав, разглядел ковш с Полярной звездой. Вздохнул, прикурил папиросу, надеясь, что дым отгонит наваливающуюся дрему.
И тут услышал шум приближающейся машины. «Виллис» остановился прямо у начала хода сообщения к блиндажу. Из открывшейся двери высунулась женская нога, затем другая. В следующую секунду он уже увидел милые контуры стройной, все еще выглядевшей молодожены. Неведомая сила вернула ему молодость, и командарм, генерал-лейтенант, подобно лихому капитану выпрыгнул из открытого окопа и поспешил к Кате. Подошел, размахнул руки, чтобы обнять её – она из-за спины подала ему букет полевых цветов.
– О, какая награда! – Катя, как рябинка, прильнула к нему. – Где же ты насобирала такую красоту?!
– В Центрально-Черноземном заповеднике. Он же почти рядом. Женщины, оставшиеся при нем, принесли в наш медсанбат шикарный букет и подарили раненым. Сегодня, рискуя получить от тебя выговор за расход бензина не по назначению, проехала в заповедник. Какую же красоту я там увидела! Дух захватило. Просветить тебя? – И принялась перебирать цветы. – Ковыль – отменный красавец – ты, надеюсь, узнал, а вот это волчеягодник Юлии, рядом проломник Козоплянского, Венерин башмачок и пион-огнецвет. Как сказала лекторша, на квадратном метре восемьдесят семь растений, а всего в Центрально-Черноземной зоне более тысячи. За пионом, как и за цветком папоротника, в ночь на Ивана Купалу, любители крались к Стрелецкой степи. Никакие штрафы не удерживали от тайных набегов молодых людей. Вот и я рискнула.
– Я оштрафую тебя еще одним поцелуем.
Катя откинула голову, и генерал-лейтенант смачно поцеловал жену в губы.
– Рад встрече с тобой, Катя, но зачем ты сюда? Шальной снаряд и…
– Если случится «и», значит, на таком чистом небе нет Бога.
– А его действительно нет. Ни на земле, ни на небе. Если бы он где-то там, в небесах, и глядел на грешную землю, на нас и немцев, без всякой жалости уничтожающих друг друга, он хоть что-то сделал бы, чтобы вернуть немцев восвояси, а нам дал соборный мир на своей земле. Да и тебе со мной предоставил бы ноченьку на отдых. У немцев, правда, свой бог, вернее три: католический, протестантский и лютеранский. Какая между ними разница, представляю смутно, ну и ладно. Пойдем в мое подземное убежище.
Проведя Катю в блиндаж, шутливо сказал:
– Вот он, мой фронтовой шалаш. Жить можно, заниматься любовью нельзя.
– Не до любви в такие сумасшедшие дни.
– Ты что-то привезла мне?..
– Покормить, подкормить. Наверное, живешь на сухомятке?
– Командарм, генерал-лейтенант, да на сухомятке!..
– Посмотрись в зеркало.
– Ну, сегодня еще не побрился. – Катуков пальцами потрогал щеки и весомый подбородок. – Ну раз что-то привезла – вместе отведаем.
– Твоя генеральша еще не разучилась готовить вкусненькое. – Екатерина Сергеевна выглянула из блиндажа. На пороге появился шофер с солдатским термосом и узелком с едой.
– Что, полный?!
– И там и там всего понемножку.
Прямо на карге Катя ловко расстелила скатерть и расставила съестное.
– Попробуй не съесть – обидишь.
Катуков уселся к столу и незаметно для себя увлекся тем, что для него было самым любимым. Лишь изредка произносил «вкусно», «боюсь язык проглочу». А Катя с умилением смотрела на его лицо, и ей невольно вспомнилось то лето, когда она узнала, что новый полковник в доме комсостава – вдовец. Тогда и мысль не возникла, чтобы познакомиться с ним и тем более завязать знакомство. Куда ей – жене «врага народа». Правда, такие слова никто из знакомых и сослуживцев мужа не высказывал ей, но в их отношениях виделась или чувствовалась настороженность.
Однажды летним вечером ее потянуло к танцплощадке – захотелось посмотреть на молодежь. Пристроилась у изгороди, прослушала-просмотрела несколько фокстротов, танго и один вальс. В тридцать четыре так захотелось закружиться… что она отвернулась от ограды.
И тут к ней подошел он, Михаил. Вопрос задал глупый:
– Не поучите меня танцевать?
– Неудобно – на танцплощадке одна молодежь.
– И мы вспомним молодость. Но заранее извиняюсь, если ненароком наступлю на ваши туфли.
– Может быть, в следующий раз? – с раздвоенным чувством спросила она.
– Не искать же мне пару среди совсем юных.
– Разве вам столько лет, что юные уже не по душе?
– Не столь уж много, но и немало, если я повоевал в Гражданскую и прослужил в армии уже почти два десятка лет.
– Мне, конечно, поменьше. Но муж мог быть вашим ровесником.
– Я это знаю.
Катя в удивлении приподняла брови.
– Вы знаете его судьбу?
– Знаю.
– Тогда нам лучше отложить вальс или что другое до лучших времен. Ог воспоминаний погасло желание шаркать ножками.
– У меня тоже. Если вы не возражаете, я готов вас проводить.
Она сделала три шага – он последовал за ней.
Через три недели он пригласил ее в Сочи. Он с путевкой в санаторий имени Ворошилова, она – на частную квартиру. Но вскоре они зашли в ЗАГС и их зарегистрировали как мужа и жену.
Притерлись друг к другу не сразу. Но когда дивизию направили на фронт, она решительно последовала за ним в качестве сестры милосердия.
Сейчас Кате вспомнился муж, их юная безоглядная любовь. Она вроде бы изменила молодой клятве «вместе до конца!», но, прислушавшись к душе, Катя не могла определить, вернулась бы к мужу теперь или осталась «до конца» с Михаилом. И успокоила себя: «Не вернется. Ведь осужден без права переписки. Если бы сидел в тюрьме или работал в лагере для заключенных, его бы уже освободили. Сколько вернулось на прежние должности».
– После такого ужина, боюсь, не смогу разодрать веки.
– И не надо, я покараулю твой сон.
– Но может позвонить начальство.
– Отбрешусь.
– Если кто-то сверху прикажет найти, буди без промедления. Начальство лучше не гневить.
– А оно что, не спит?
– Спит, конечно, только как и я, по-птичьи: позднее зажглись звезды – сомкнул веки, забрезжил рассвет – к телефонам или в открытый НП. Ну и конечно, за короткую ночь раза два-три адъютант разбудит: по требованию начальства, просьбе кого-либо из командиров или напоминанию о себе моего личного врага – германского командарма Гота. Так что, Катюша, отложим минуты любви на спокойное время.
– Я и не подумала…
– Я подумал о тебе. Побыть рядом с мужем и уехать не солоно хлебавши?
– Вот покараулю тебя, и душа-тело успокоится.
– Так я прилягу?
– А я тебя укрою и посижу рядом. Надо бы побрить тебя.
– Адъютант уже не раз приставал. Проснусь – сдамся ему. А ты… Усну – поезжай от беды подальше.
И Михаил Ефимович провалился в сон.