Текст книги "На рубежах Среднерусья"

Автор книги: Николай Наумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Часть вторая ТАНКОВЫЕ СРАЖЕНИЯ

1

Который уже день светило приближалось к вершине своей небесной дуги, наконец добралось, на день чуть задержалось на ней и затем незаметно для глаз человеческих начало укорачивать июньские дни. Однако вопреки космической закономерности жара набирала все более палящие градусы, сушила землю, вытягивала в небеса влагу и в зените ее собирала в огромные пышные тучи, схожие с белыми подушками, набитыми лебяжьим пухом. Они отбрасывали на землю бледные тени, которые лишь на минуты ослабляли зной.

Шла последняя неделя июня, подступал июль. С севера он принес на Черноземье клубы серых облаков. Они кое-где пролили на Средне-Русскую возвышенность короткие дожди и дождички, напомнив людям, что не за горами осень с ее многодневными нудными дождями, непролазной грязью, холодом, от которого не защищали солдат истрепанные шинелишки. Казалось бы, неизбежное приближение осени, а за ней и зимы должно было поторопить враждующие стороны к напористым действиям, они же замерли и не подавали признаков, что вот-вот обрушат на противника всю свою смертоносную силу.

Поля, изуродованные разрывами снарядов и мин, гусеницами танков, лопатами солдат, отрывающих на русской земле десятки тысяч километров траншей, в летнее время теперь словно омертвели. Омертвели до такой степени, что возникало недоумение: не задумали ли насмерть сражающиеся стороны закончить войну и как-то иначе разрешить затянувшееся противостояние, истребляющее одних и других.

Подобные мысли возникали только у тех, кого измучили земляные работы, длинные марши, тоска по дому и близким, которые днями и ночами, казавшимися бесконечными, в полуголоде безропотно работали на заводах, фабриках и полях. Но их иллюзии быстро рассеивались: до конца войны ой как далеко. В прошлом году Сталин пообещал выбросить немцев за границу, а в этом промолчал. Упорные, непримиримые бои приближаются, в них все может случиться, и даже самое худшее – вечное упокоение и безвестие.

Теперь, летом сорок третьего, не было военного, который бы сомневался, что фашистское командование нанесет еще один, наверное, самый страшный удар, чтобы наконец сокрушить эту ненавистную, огромную, холодную, с непролазной грязью Россию.

Вопрос был один: не отказалось ли германское командование от намерения третье лето начать наступление первыми? Пусть, мол, первыми начнут его русские. Сорвав их попытки освободить оккупированную часть России, Украину и Белоруссию, всей мощью можно будет за два-три месяца решить проблемы, которые ставились перед вермахтом в прошлые два лета.

Итак, в поведении немецких полевых войск, занимающих оборону от Смоленско-Московской возвышенности до Донецкого кряжа, наблюдалось полное бездействие. Даже днем в стереотрубу трудно было разглядеть солдата, несущего службу наблюдения, не говоря уже о праздношатающихся. Артиллерия вела огонь чаще по ночам, днем же стреляли только кочующие батареи. Правда, авиация, особенно истребительная, целыми группами рыскала по небу в ожидании русских истребителей, чтобы схватиться, как на Тамани, и здесь завоевать полное господство в воздухе. В небе порой завязывались такие круговороты, что трудно было определить, «ястребок» или «мессер» подбил такого же «мессера» или «ястребка», и он, оставляя за собой шлейф дыма, шел к земле, черным шаром или клубком взрываясь на ней. Порой за один бой с обеих сторон на землю падали и дюжина и две самолетов. И когда уставшие или поврежденные истребители покидали небо, в выси, чаще перед вечером или в сумерки, появлялись армады бомбардировщиков. Они порой шли встречными курсами, чтобы долететь до противника, сжечь или исковеркать самолеты и тем утвердить свое господство в воздухе.

Активизация авиации несколько сбавила напряжение у командующих фронтами и армиями – немцы наступление предпримут, – но она не давала ответ, в какой день и час может последовать удар. В то же время бездействие до середины лета нет-нет да и порождало сомнение, начнут ли немцы первыми летнюю кампанию.

Жуков не терпел в себе сомнений и раздвоенности. Но в преддверии третьей летней кампании то и другое приходилось отгонять или подавлять. А тут еще прилипали к ним возможные упреки и даже обвинения, если его прогноз на лето не сбудется – противник не сможет предпринять таких операций, которые он провел летом сорок первого и сорок второго годов. Недоброжелатели и обиженные им (а таких немало) могут зашептать, заговорить, что он, Жуков, навязал всем свою точку зрения, а она оказалась неверной и привела к потере целого летнего месяца. Такие разговоры не страшили его, однако в собственных мыслях ему приходилось как бы отбиваться от них, что отвлекало его от оценки данных и мельчайших признаков, указывающих на приближение столкновения, равного которому по количеству огня всех видов, техники и живой силы, ярости натисков друг на друга, пожалуй, не было за два минувших года войны, ибо сражения на Средне-Русской возвышенности, все отчетливее понимали верхи и низы, предрешат дальнейший ход войны и ее окончание.

Поведение противника, казавшееся вялым, беспокоило Жукова потому, что в прошлом году он тоже вел себя сходно. Но как выяснилось позже, он дважды переносил наступление, а в третий раз, когда был сбит самолет с важными оперативно-стратегическими документами, целую неделю раздумывал, проводить ли намеченную операцию, поскольку секретность ее утрачена. Но беспечное поведение командующего фронтом Голикова и его штаба помогло германским фельдмаршалам и генералам утвердиться в предположении, что документы со сбитого самолета сгорели и можно нанести по русским сокрушительный удар. Еще больше помог германцам командарм Парсегов. Он, приведя свои дивизии в повышенное боевое состояние, через три дня немецкого бездействия расслабился, что сказалось на бдительности его войск, и ожидаемое немецкое наступление для них оказалось неожиданным. Танковые и армейские корпуса немцев прорвали оборону армии и вскоре весь фронт поставили в такое положение, что он, имея полторы тысячи танков, не смог справиться с восемьюстами немецкими. Дойдя до Дона у Воронежа, они круто повернули на юг и разрушили все крыло стратегического фронта от Среднего до Нижнего Дона. Голикова за такое дело понизили в должности, Парсегова направили на Дальний Восток. Но чем заплатила Действующая армия за такое головотяпство! Вместо освобождения всей оккупированной территории СССР, как намечала Ставка, Южные фронта отошли к Кавказу и Волге, а за зиму смогли освободить только то, что оставили за лето. Не исключено, что оперативно-стратегическая обстановка в начале кампании может сложиться весьма трудно, сражения на Средне-Русской возвышенности затянуться, войска Красной Армии понесут изрядные потери (ведь танковые войска врага получили новые танки и самоходки, а «Т-4» существенно усовершенствованы) и за укороченную летнюю кампанию Действующая армия не сможет освободить жизненно важные области Украины, а через Белоруссию приблизиться к Восточной Пруссии – колыбели германского империализма.

Доводы недругов, уже высказанные и еще больше они выскажут, если план летней кампании не удастся осуществить, заставили Георгия Константиновича остановиться посреди кабинета. Как недавно Берия возражал Сталину о том, чтобы не давать ему, Жукову, звания маршала! Молотов тоже вздернул руку. А Молотов – это ударная сила Верховного. Только от него Сталин терпел резкие возражения и даже обвинения.

Жуков опять подумал о раздвоенности в своих мыслях и тут же упрекнул себя: «Начинать кампанию с сомнениями в мозгу!.. Ни в коем случае!» – приказал он себе. – Своими суждениями убедить Верховного в их правильности. Надо отстаивать их до той поры, пока у него окончательно не окрепнет убеждение, что преднамеренное предоставление немцам возможности на переход в наступление – единственное верное стратегическое решение. Только переходом в контрнаступление после существенного ослабления танковых сил врага, особенно тяжелых танков и самоходных орудий, позволит осуществить его успешно с выходом фронтов на Днепр.

Попросил дежурного адъютанта принести ему горячего чая. Выпив стакан, затем другой, Жуков вернул себе полное равновесие и поставил в своих рассуждениях крепкую точку: «Стоять на своем, выступать единым фронтом с Александром Михайловичем, добиться, чтобы и Антонов держался почти согласованного решения: упреждающее наступление приведет нас к огромным потерям. Они дадут Гитлеру козыри склонять нас к перемирию, тем более что наши союзники еще раз откладывают открытие второго фронта. Без нас они не выдержат удар немецкого сапога под зад. И мы, рано или поздно, останемся с немецким фашизмом один на один».

2

Затянувшееся бездействие германских ударных группировок беспокоило и Василевского. Исполняя две должности – начальника Генерального штаба и представителя Ставки на Воронежском и Степном фронтах, он тревожился потому, что агентурная разведка все еще не сообщала самого существенного – начнут ли немцы в ближайшие дни наступление или они отказались от него, временно или навсегда, чтобы истощением наших сил в оборонительной кампании вынудить нас пойти на перемирие. А может быть, германский генштаб добыл данные о скорой высадке англо-американских войск в Западной Европе? И в верховном командовании возобладало убеждение, возникшее после Первой мировой войны: выиграть войну, ведя ее на двух фронтах, невозможно. После Сталинграда такие суждения появлялись в среде германского генералитета, теперь они могли проникнуть в более широкие сферы военного руководства, промышленников и даже политиков. Из них, возможно, возникли какие-то группировки, которые склонили Гитлера к новому стратегическому направлению: с этого леча и до конца войны вести стратегическую оборону. И вот германские войска в поте лица совершенствуют свою оборону, это подтверждается строительством Восточного вала на Днепре и линии Хагена на Центральном направлении. Так или иначе менять цели летней кампании до получения достоверных данных об истинных намерениях врага Василевский посчитал нецелесообразным.

Озабоченность и беспокойство внешне у Василевского не проявлялись. Он лишь несколько чаще, чем прежде, звонил начальнику Главного разведывательного управления и произносил короткий вопрос: «Что нового?!»

Новое поступило только в ночь на 2 июля. Александр Михайлович тут же написал проект директивы и позвонил Верховному. Доложив ему новые данные, попросил разрешения предупредить фронты о наступлении немцев в ближайшие дни. Сталин молчал. Задержки с ответом бывали нередко и прежде, но сейчас, когда дорог каждый час?! Не вернулось ли к Верховному сомнение в возможность центральных фронтов справиться и этим летом с вражьими танковыми корпусами? Александр Михайлович видел Сталина в разных ипостасях и знал амплитуды его колебаний. Успех немецкого наступления может представиться таким огромным, что даже собранными силами переломить ход кампании станет невозможно. И народы Союза распадутся, прокляв его, и выбросят на свалку истории. Вот этих двух опасностей, догадывался Василевский, более всего страшился Сталин.

Молчание Сталина длилось, возможно, минуты две – Василевскому оно показалось долгим, как зимняя ночь. Но вот раздался короткий вздох, затем ответ:

– Директиву о начале наступления немцев отдайте немедленно.

– Разрешите зачитать?

Василевский без торопливости внятно прочитал: «По имеющимся данным, немцы могут перейти в наступление в период третьего – шестого числа. Ставка Верховного Главнокомандующего приказывает: Первое. Усилить разведку и наблюдение с целью своевременного вскрытия его намерений. Второе. Войскам и авиации быть в готовности к отражению возможного удара противника. Третье. Об отданных распоряжениях донести».

– Хорошо. Пришлите директиву мне на подпись и сейчас же отсылайте ее всем фронтам – от Западного до Южного. Утром можете выехать на фронт – для исполнения обязанностей представителя Ставки.

Утром Василевский нередко выкраивал три-четыре, максимум пять часов для сна. Но сегодня на сон и часа невозможно было отвести. Лишь в самолете он приложил голову к спинке сиденья, но уснул ли, нет ли, определить не смог. К нему подошел Колосов и дотронулся до плеча.

– Уже, Григорий Семенович?

– Уже, Александр Михайлович. Самолет идет на посадку.

Прибыв в штаб фронта, Василевский прошел в блиндаж – кабинет комфронтом. Ватутин, улыбаясь широким лицом, встретил его у двери. Поздоровавшись, Александр Михайлович снял фуражку, положил ее на стол. Ватутин заметил: виски у Александра Михайловича еще больше поседели. Не случилось ли что, горькое для него? Присев к столу, Василевский, присмотревшись к карте, спросил:

– Считаешь, противник ведет себя по-прежнему?

– Внешне – по-прежнему, то есть маскировку соблюдает строжайше. Однако ночью «слухачи» все же кое-какую возню у противника расслышали. Похоже, на избранных для наступления направлениях и Манштейн и Гот со дня на день могут что-то предпринять.

– Неужели разведку боем? Столько затратить усилий для достижения внезапности и накануне наступления опробовать прочность нашей обороны? Это же…

– Вероятнее всего, безоглядно уверовали в сокрушающую силу своих ударов.

Но весь день 3 июля прошел без заметных признаков скорого перехода в наступление. Лишь ночью в ряде мест разведчики уловили приглушенный гул моторов, а утром в первой траншее противника было замечено больше, чем обычно, касок. В 16 часов цель противника прояснилась – по позициям одного из полков сто пятьдесят самолетов нанесли бомбовый удар. Едва они развернулись для отлета на аэродромы, обрушила огонь артиллерия. Крепкий, но не настолько, чтобы походить на настоящую артиллерийскую подготовку. Вскоре из-за пологой высоты выползли двадцать танков и с переносом огня в глубину начали приближаться к переднему краю. За ними без былой уверенности пошла пехота. Артиллерия 6-й гвардейской армии поставила перед ними заградительный огонь. Танки прошли его без задержки, лишь два подорвались на минах, а пехота залегла у проходов в минных полях и проволочных заграждениях. Только когда артиллерия противника повторила огневой налет, а танки открыли огонь по обнаруженным целям и поразили их, пехота бегом продвинулась по проходам в заграждениях и ворвалась на передний край. Осмотревшись, продвинулась ко второй траншее. Но здесь четыре танка были подбиты, а три подорвались на минах. Оставшиеся целыми отошли на нейтральную полосу, проходившую по лощине.

Через некоторое время вновь налетела авиация, более сильный огонь открыла артиллерия. Едва он был перенесен в глубину позиции, в атаку опять пошли танки и пехота. Сейчас они продвинулись почти до третьей траншеи. Кое-где пехотинцы противника спрыгнули в нее и завязали ближний бой с красноармейцами. Но те, хорошо зная в ней углы и закоулки, быстро уложили их автоматными очередями. Семь танков из тринадцати были уничтожены противотанковыми орудиями и гранатами. Шедшие сзади повернули вспять. Враг приумолк. Солдаты обороны, заняв прежние позиции, принялись дерзко строчить из всех видов стрелкового оружия – мол, знай наших, за оборону и наступление под Сталинградом нас не зря сделали гвардейцами!

Вернулись в штаб фронта – позвонил Жуков:

– Что у вас стряслось – артиллерийский гром был слышен даже в моей штаб-квартире.

– Противник предпринял разведку боем.

– И что?

– Ничего существенного не добился, потерял при этом до роты танков. «Тигры» в дело не пустил.

Потери в пехоте существенные. В общем, пощипал оборону, но, думаю, и в крепости наших позиций, и в стойкости наших солдат убедился сполна.

– Какие планы на ближайшие часы?

– Ватутин намерен по району, откуда противник предпринял разведку боем, провести артиллерийскую контрподготовку. Он уверен, что этой ночью неприятель будет сменять те батальоны, которыми проводил разведку боем, и в местах смены могут скопиться значительные силы. Крепким огнем он рассчитывает нанести пехоте врага значительные потери. Я утвердил это решение.

– Не рано ли? Противник, услышав мощь контрподготовки, сможет что-то изменить.

– Не думаю. Два огневых налета по огромной площади… Полагаю, противник воспримет их как нервный срыв.

– Пожалуй.

В первые дни июля на Центральном фронте все шло, как и в последнюю неделю июня. Лишь ночью 4 июля со стороны Воронежского фронта донесся приглушенный далью гул. Он на несколько минут насторожил оборону немцев, его ночная ружейно-пулеметная стрельба примолкла. Но вскоре трассирующие очереди принялись брить нейтральную полосу, чтобы изрешетить тех, кто попытается проползти к русским. И все же в ночь на 5 июля разведка армии Пухова обнаружила группу немецких саперов, проделывавших проходы в минных полях. В завязавшейся перестрелке несколько саперов были убиты, двое убежали, а одного удалось схватить. Результаты его допроса командарм тут же доложил Рокоссовскому:

– Товарищ десятый, захваченный в плен сапер сообщил, что в три часа сегодня группировка противника переходит в наступление. Значит, с минуты на минуту.

– Повремени у телефона, – ответил ему командующий фронтом и позвонил Жукову. Доложив результаты допроса схваченного сапера, высказал свое мнение: – Если наступление назначено на три часа, то артподготовка может начаться с минуты на минуту. Что будем делать, товарищ Юрьев? Докладывать в Ставку или дадим приказ на проведение контрподготовки?

– Времени терять не будем, товарищ Константинов. Отдавай приказ, как предусмотрено планом, а я сейчас доложу вверх о получении данных… и принятом нами решении.

«Кремлевка» ответила тут же. Сталин находился в своем кабинете. Он, как и все командующие, бодрствовал. Уже третий день его тревожило сообщение из-за линии фронта, извещавшее: немцы окончательно приняли решение на ликвидацию Курского выступа и на прорыв своих танковых полчищ к Курску. Казалось бы, страной, Действующей армией и им самим за последние месяцы сделано немало, даже очень многое, чтобы не пропустить танковые армады к Курску, а сердце дрогнуло так, что даже через китель Сталин ощутил его гулкое биение. Повременив минуты, начал вспоминать все то, что было сделано для срыва ударов немецких танковых армад и полевых армий: фронты, противостоящие ударным группировкам немцев, получили немалое количество противотанковой артиллерии, новых и усовершенствованных образцов орудий, новые артиллерийские соединения – дивизии и корпуса прорыва, количество танков в Действующей армии таково, что их получили стрелковые дивизии, обороняющие первые полосы обороны, армии – целые танковые корпуса, а фронты – по танковой армии да еще по одному-двум танковым корпусам. Фронты теперь имеют по воздушной армии. Количество самолетов в них по сравнению со Сталинградом возросло вдвое. Если уж этим количеством вооружения не остановить танковые полчища врага!.. – Данные о новых немецких танках прервали упрек фронтам. Опять вспомнились слова Энгельса: русские солдаты хороши в наступлении, а вот в обороне нередко теряют стойкость и самообладание.

Услышав голос Жукова, узнаваемый во всех его интонациях, Сталин позавидовал способности своего зама к нужному дню и часу обретать собранность и готовность к решительным действиям. То и другое подтвердил его доклад:

– Противник занял войсками исходное положение для наступления. Я принял решение немедленно начать артиллерийскую контрподготовку, как предусмотрено нашими планами.

– Я только что закончил разговор с Василевским. Он склонен осуществить то же самое. У меня к вам вопрос: не напугаем ли мы контрподготовкой фашистов настолько, что они откажутся от наступления?

– Основные удары ее намечены по артиллерии, пехоте и пунктам управления. Наибольшие потери может понести пехота, в какой-то степени артиллерия. Танкам, особенно тяжелым, снаряды не причинят вреда – с закрытых позиций в танки попасть трудно.

– Тогда, может быть, контрподготовку начать на час позже – будет видно, как накрыла цели наша артиллерия?

– Поскольку наибольший урон мы ожидаем в пехоте врага, стрельба в темноте может дать наибольший психологический эффект, и она пойдет в атаку на полусогнутых. Наши стрелки и артиллерия быстро уложат ее намертво.

– Что ж… вы военспец, вам решать и… И отвечать!

Жуков тут же связался с Василевским и передал разрешение Верховного поступать по своему усмотрению. Повернувшись к Рокоссовскому, произнес лишь «Ну!..»

Контрподготовка в какой-то мере применялась в обороне Сталинграда. Но там к ней привлекалась лишь фронтовая артиллерийская группа да часть артиллерии 62-й армии. Общее количество стволов там едва доходило до ста, и потому их огнем поражались в основном пехота и танки на исходных позициях. Контрподготовка в Курской битве была спланирована почти по всей ширине участка прорыва врага, который составлял семьдесят километров. Глубина ее доходила до пяти-семи километров. Именно эти величины, с поражением наиболее уязвимых элементов боевого и оперативного построения вражеских войск, придали ей особое значение, выходящее за рамки проводимых операций.

– Ну, – произнес Жуков совершенно неуставное междометие. Приказ в нем слышался только в тоне, но Рокоссовский и артиллерист Казаков точно поняли его суть: «начинай!» Они на память знали номера массированных и сосредоточенных огней и какие объекты врага они накрывают. Разрабатывая план артиллерийской контрподготовки, они не раз и не два переставляли прямоугольники и квадраты с объекта на объект, чтобы как можно надежнее поразить наиболее важные цели и, расстроив запланированную врагом артподготовку, уменьшить ее силу и дезорганизовать начало атаки. Все изменения, которые они указывали, незамедлительно вносились в данные стрельбы дивизионов и батарей и записывались в командирских книжках и на щитах орудий. И вот цифры, написанные карандашами и мелом, по командам командиров, обрели метательную силу и превратились в огонь – снаряды один за другим понеслись на головы врага (немчуры, фашистов, супостатов). Канонада загремела на разные голоса. Тявкали «сорокапятки», щелкали дивизионки, басисто рвались снаряды гаубиц разных калибров и бесшумно взбирались на дугу траектории тяжелых мин.

Прошли минуты, когда из чуть посеревшей дали донеслись выстрелы вражеских батарейных очередей. В первые мгновения еще замечались искры от рвущихся снарядов, но когда пыль сгустилась, сторона противника потемнела, и от нее доносились только озлобленный скрежет да басовитые разрывы тяжелых снарядов. Казалось, там трудились огромные мотокувалды, вбивавшие сваи в неподатливую землю.

Артиллерия ослабила огонь, и до штаб-квартиры Жукова донеслась канонада контрподготовки на южном фасе Курского выступа.

Вторую часть контрподготовки в какой-то мере можно было сравнить с финалом оперы или героической симфонии. Она гудела уже каким-то единым бурлящим звуком, и лишь опытный слух артиллерийского начальника (дирижера огневого оркестра) мог различить в нем звуки разрывов снарядов разных калибров.

Так началась судьбоносная битва, на карты которой стороны поставили все, что удалось произвести на заводах и фабриках, подвезти к фронтам и распределить по огневым средствам, расчеты которых ясно осознавали: на этот раз надо стоять, как под Сталинградом, – насмерть! Ибо прорвутся фрицы в глубину, могут натворить черт знает что, и это уже едва ли удастся поправить еще одним контрнаступлением.

Едва артиллерия примолкла – небо задрожало от гула армады бомбардировщиков. От тяжелых бомб земля вздрагивала, будто в предсмертных судорогах. Самолеты пошли на разворот в свою сторону – землю густо осыпали снаряды и мины последнего огневого налета. Он загремел с особой яростью. В это время позвонил Верховный:

– Ну, как? Начали? – Голос прозвучал напряженно.

– Начали, товарищ Сталин, – ответил Жуков.

– Как ведет себя противник?

– Попытался было ответить огнем отдельных батарей – заставили умолкнуть.

– Хорошо. Я еще позвоню.

«Похоже, Верховный переживает острее, чем мы», – подумал Жуков.

В конце артподготовки под косым углом взлетели огненные хвосты, через секунды донесся рык «ванюш» и «катюш». Чуть позже послышались плотные разрывы – казалось, у врага все разламывалось и рушилось, а земля переворачивалась навзничь.

Тут же наступила тишина. Глухая, тревожная. Немецкая артиллерия молчала. Молчала потому, что была подавлена или ошеломлена невиданной массой огня и оглушительного грохота: как русские, потерпевшие поражение всего три месяца назад, успели собрать столько стволов и подвезти столько боеприпасов?!

Советская артиллерия умолкла потому, что сделала предназначенное ей, а командующие всех степеней пытались предугадать, каков результат контрподготовки. Хороший, если огонь пришелся на время смены противником тех частей, которые изготовились наступать, сносный, если смена уже прошла и пехота укрылась в траншеях, и никудышный, если метеорологические поправки оказались ошибочными и огонь лег между траншеями и позициями.

А представителя Ставки и командующего фронтом тревожили и другие мысли: если контрподготовка причинила немецким войскам весомые потери, не убедят ли Гитлера командующие группами армий, Манштейн и Клюге, в том, что – раз русские определили место и время начала операции, проведя столь мощную контрподготовку, – наступление необходимо отложить или вообще от него отказаться. Если Гитлер согласится с ними, нам самим придется начинать кампанию наступлением. На подготовку прорыва столь крепкой обороны придется затратить две-три недели, и на достижение ее целей останутся август, сентябрь, в лучшем случае – еще часть октября. Ко всему этому может добавиться еще одна сложность: отказавшись от генерального наступления, немецкое командование сохранит свои силы и, поставив тяжелые танки в оборону, вместе со средними танками способно нанести нашим немалые потери. При соотношении новых немецких танков с нашими «тридцатьчетверками», как четыре к одному, расчетное количество танков следует увеличить на две тысячи. А еще противотанковая артиллерия. У ее орудий стволы тоже заменены на более длинные, а в комплект их боеприпасов включены подкалиберные, кумулятивные, пробивающие броню до пятнадцати-двадцати сантиметров. Даже у «КВ» она тоньше.

Сколь ни логично выглядели эти соображения, у Жукова и Рокоссовского они вызывали отторжение. Этим летом Гитлеру позарез нужна победа, и он согнет Клюге и Манштейна в бараний рог, если они попытаются убедить его, что лучше отказаться от уже подготовленного наступления, да и не в правилах германских генералов отказываться от операции, когда войска заняли исходное положение для наступления. Сила и натиск все еще остается их девизом. Однако нельзя исключать, что, как и в прошлом году, генеральное наступление может быть отложено на несколько дней. Надо терпеливо выдержать такую важную по значению стратегическую паузу.

Предположение, что немецкое командование не перенесет начало наступления, стало подтверждаться от минуты к минуте. К середине первого часа после контрподготовки оборона немцев стала оживать, хотя медленно и как-то очумело. Забегали телефонисты, проверяя и связывая порывы телефонных линий, над брустверами первой траншеи стали показываться каски. Чуть позже донесся еле слышный гул танков – приближались к исходным позициям. А вот и батарея сделала пристрелочный выстрел, вероятно, чтобы выверить подготовленные данные стрельбы. Последовал и залп. Снаряды от него разорвались в стороне от НП командующего– по батарее дальнобойных орудий. Неизбежность проведения неприятелем артиллерийской подготовки стала очевидной.

Для генерал-полковника Рокоссовского оборонительная операция в Курском выступе была третьей в роли командующего фронтом. Никто бы его не упрекнул, если бы он управлял оборонительным сражением с КП, находящегося всего в сорока километрах от передовой. Такое удаление было в два-три раза ближе, чем рекомендовалось оперативным наставлением. В командующем фронтом еще не выветрилась привычка командарма – своими глазами и ушами видеть и слышать поле сражения, вглядываться в происходящее на нем. Хотя, когда спросил разрешения переместиться с КП на НП, услышал упрек Жукова:

– Что, указания Верховного тебе не писаны?

– Касаются. Но мне необходимо видеть и ощущать, как начнет наступление немец.

– Пора научиться по донесениям и докладам улавливать пульс сражения и соответственно реагировать на его ход.

– В ближайшее время так и буду поступать, но сегодня особый день войны.

– Особый – это верно, но… Ладно, грех возьму на себя. Двигай, но со всеми мерами предосторожности. Начался слишком серьезный момент войны, чтобы терять важнейшего командующего фронтом.

В посветлевшем небе заурчали, застрочили истребители. Между советскими и немецкими самолетами завязалась схватка. Самолеты метались в образовавшейся карусели, выбирая себе жертву, или убегали от преследователей. Не удавалось – вспыхивали и по наклонной или штопором падали к земле. На ней они взрывались клубящимися шарами. Летчики, покинув самолет, если удавалось, спускались на парашютах. Их расстреливали в воздухе или брали в плен. Иные, получив пробоины, пытались дотянуть хотя бы до своей стороны, чтобы не попасть в плен. Минут через десять небо перекрестили дымы от огней падающих самолетов обеих сторон, и воздушная карусель начала редеть. Уцелевшие истребители подались к своим аэродромам или стали подниматься выше, чтобы найти там спасение или занять выгодное положение для атаки.

Причина исчезновения истребителей открылась через минуты – в воздухе появились группы бомбардировщиков. Летели они выверенным строем: впереди «хенкели», за ними «дорны» и, наконец, «юнкерсы», похожие на стервятников. Люди принялись считать их, но вскоре сбились со счета, ибо число их перевалило за триста. А тут еще в выси вновь принялись носиться «мессеры» и «фоки», преграждая пути к бомбардировщикам «яков» и «мигов».

Посыпались бомбы, и земля покрылась черными сполохами, которые отозвались гулкими и дробными разрывами. Отбомбившись, самолеты повернули к северо-западу, а пыль с дымом потянулась к востоку. Огромная черная туча еще не надвинулась на соседние позиции, как шарахнула всей своей мощью артиллерия, собранная немецкими командующими к участку прорыва. Двести тысяч ее снарядов будто содрали с земли кожу, уже исполосованную траншеями, как шрамами, и принялись рвать ее в клочья. Поднявшаяся пыль зловещей тучей подалась по ветру.

Рокоссовский, уже неоднократно побывавший под обстрелами и канонадами, не счел для себя возможным уйти в добротный блиндаж – надо было прослушать и рассмотреть немецкую артподготовку. Вместе с авиационным ударом Модель вложил в нее все, что удалось собрать на северном участке прорыва, чтобы ошеломить, подавить и придушить тех, кто собрался сопротивляться его наступающим дивизиям и корпусам. Вероятно, при такой плотности огня, рассчитывал он, артиллерия и авиация смогут лишить ума русских солдат за сорок, максимум пятьдесят минут.