Текст книги "Тёмная сторона бизнеса (СИ)"

Автор книги: Николай Мохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Жизнь провинциального бандита известна: денег не хватает даже на бензин. На вооружении – обрез охотничьего ружья на всю бригаду, и тот с голодухи продал один молодой балбес. Ладно, прорвёмся (вот с этой ебучей фразы вся хуйня всегда и начинается). Я поехал к своему близкому из старшаков. Братуха высказался в том смысле, что надо было забирать заявление, а теперь человек пострадал, вот пусть курица и отвечает. Резонно, в общем. Но не врубать же заднюю. Как пел в другом кино д’Артаньян (такой же, между нами, мудозвон): «Но, слава богу, есть друзья. И, слава богу, у друзей есть шпаги». Ну или понты хотя бы.

Сводная бригада выглядела сильно: двое нищих бандюков, гэрэушник в отставке и фээсбэшник при исполнении. Все, понятно, из одного спортзала. Ну и Толстый на папином джипе. На его же бабки заправили тойоту Кабана: Толстый был домашний мальчик, и участие в реальной стрелке поднимало его до невзъебенной крутизны. И поехали, всё как у людей.

Уголовник оказался бздиловатый. И сразу согласился: сам погорел на делюге, а с бабы спроса нет. Если что – его же первого подтянут. А оно ему надо? Расстались практически друзьями, аж руки пожали. Осада была снята. В благодарность Маша поставила два литра «Немирова». Была такая мысль, чтоб хоть посидеть с ней по-человечески, но как-то она технично соскочила. В результате по-человечески сидели мы с Кабаном. Алкоголь постепенно расширял сознание. Радость подвига тускнела от несоразмерности награды.

– Я вот одного понять не могу, – сомнения мои постепенно оформлялись в слова. – Вот кто-то же её ебёт по-любому. Нет, я сам не претендую, но ты смотри: а почему его с нами-то не было? Ну допустим, он там пацанов собрать не может, сам не боец... Но просто приехать-то постоять можно было? Ему что, совсем похуй?!

Мы накатили ещё. Кабан молчал. Меня уже несло.

– Но ещё, блядь, интересно: он же её и дальше будет ебать. И она ему даёт, и у них любовь-морковь, и всё нормально. Это – как?! Чё-то мы с тобой в этой жизни ни хуя не понимаем.

Кабан кивнул. Мы допили. Потом я позвонил своей новой девочке. Она приехала с другого конца города. Я выебал её и выгнал ночью на мороз без денег и перспектив. Стало полегче.

О Маше я вспомнил несколько лет спустя. Дело было пустяковым: задать одному коммерсу несколько вопросов под видом интервью. Маша работала в газете, и, строго говоря, это вполне вписывалось в её служебные обязанности. Могла даже напечатать и получить гонорар. Маша напоила меня помойным чаем и вежливо, но веско объяснила, что у них – формат. Я не стал ничего говорить. Зато обида на старшака отпустила.

В общем, дона Корлеоне из меня не вышло. Прошло ещё сколько-то лет. И вот в интернете читаю: закрыли вора в законе. И у полковника СКР изъяли сто двадцать миллионов баксов кэшем. И какой-то бывший охранник покойного президента Грузии Шеварнадзе пострелял людей этого самого вора, и теперь его то ли посадят, то ли нет. Следственные его грузят, фээсбэшники – отмазывают и грузят следственных. А те, выясняется, как раз с ворами и работали. Откуда и деньги, по ходу. А что случилось-то? Да очень просто: две гламурные девочки не поделили денежку. Одна бизнесвумен с другой не рассчиталась за дизайн ресторана. За одну приехали от вора, за другую – этот самый ниндзя-охранник, друг фээсбэшников. Слово за слово, ниндзе – в челюсть, он – за волыну... Теперь одна девочка в Европе, другая ходит по модным показам Москвы. И я почему-то уверен на все сто, что ни одна, ни вторая передачки побитым рыцарям не носит. Свечку не держал, но вот просто знаю.

Парни, я с голландской травы так не смеялся. Ну ладно мы были молодые долбоёбы. Но эти-то джентльмены чёрт знает через что прошли. При таких деньгах. А повелись как школьники. Причём в этом заочном турнире рыцарей печального образа провинциальная команда даже в плюсе: нам-то хоть два литра поставили и расходы только на бензин. Просмеявшись же, я в  одностороннем порядке и навсегда исключил себя лично из числа джентльменов и рыцарей любого образа. И если когда-нибудь ещё мне позвонит прекрасная дама и попросит решить её проблемы – со вкусом пошлю её на хер.

Сибиряк

В семьдесят три года он начал строить себе дом. Приёмный сын взял кредит – освобождающаяся жилплощадь в городе того стоила, участок на опушке застолбили заранее – деревенька-то мёртвая, зато дорога проезжая. И теперь дядя Саня плюхал тачки с цементом в лабиринт фундамента. Поджарый заветрившийся леший с заскорузлыми ладонями. Торчащая кверху борода делала его чуть выше ростом.

– Здесь стиралку поставлю. Здесь – кухня. Вот спальня будет, – отмерил он квадрат в четыре шага. – Зачем больше… А возле забора мастерскую поставлю. Движок с шестёрки сниму – внизу барабан вращать будет – и подниму метра на два. Чтоб избушка на курьих ножках. А железо на Кащея пойдет. И буду работать. Картины писать.

Дядя Саня заходил в деревню со второго раза. Первая попытка обосноваться на природе закончилась неудачей. На заимке он устроил пасеку, думая жить мёдом. На пасеку приехали бандиты собирать дань. И были посланы на шершавый, но всё еще твёрдый стариковский хер.

– Ребята, я уже старик. Со мной нельзя драться. Со мной можно только воевать, – щурился дядя Саня под добродушный гогот братвы.

Они вернулись через неделю, чтобы поговорить по-плохому. Заслышав машину, дядя Саня извлёк из каких-то потайных закромов затёртый наган, завёрнутый в белую промасленную тряпицу, и прямо с крыльца нырнул в кусты. Минуты через три над огородом гавкнуло. Первую пулю он положил в заднюю дверцу BMW, аккурат промеж вылезших из машины, с хрустом потягивающихся братков. Те замерли, осознавая. Второй пулей снёс им зеркало заднего вида, и пацаны брызнули под прикрытие машины.

– Слышь, он нас завалит.

– С хуя ли…

– А ты его видишь?

Огород за штакетником был пуст и мёртв, только лаем заходилась собака. Оценив обстановку, бандиты ужами втянулись в машину с безопасной стороны и завозились, пытаясь, скрючившись, включить передачу. Шлифуя грязь, BMW рванула задом. А на другой день приехали менты.

– Из чего стрелял? – пряча глаза, допытывался немолодой помятый майор.

– А из пальца: пыщ! пыщ! – демонстрировал технику стрельбы дядя Саня.

– Арсенич, дурака не валяй. Сдавай, – устало увещевал майор.

– А найди, – брезгливо кривил бороду дядя Саня. – Ребята тебе премию дадут.

– Какие ребята?! – дёрнул усом майор.

– А твои, из отделения. А ты думал – какие? – щурился дядя Саня.

Майор уехал, записав показания: не был, не знаю, не видел, не знаком, инвалидность, кардиостимулятор, медаль за отличие в охране государственной границы СССР в 1954 году.

Менты и бандиты отвязались, но пасеку всё равно пришлось оставить: не хватало подъёмных. Теперь должно было хватить. Мы сидели под тёплыми соснами, глядя в огонь. На щербатый забор облокотилась тайга. Звёзды хотелось собирать как грибы.

– Ну, стрелять-то нас учили. И маскироваться, – говорил дядя Саня. – Я тогда на советско-афганской служил. Через сорок лет оказалось, что я доброволец. В военном билете им же надо было указать… Доброволец, да. В приказном порядке – 10 минут на сборы. Строго было очень. И правильно: я сам двоих выносил. Уснули в секрете. Нарушитель прямо на них вышел. И горло перерезал обоим. Ножи у духов были – загляденье. Мы трофейные брали, так бриться можно было. А этот – оружие забрал, пуговицы срезал. И ушёл обратно. Нас сразу учили: это звери. Никаких разговоров, если что. «Русский, у тебя мама есть?» Не слушай, он только и ждёт. Очередь ему по ногам, только потом вязать. Лучше, конечно, живым дотащить, но это уж как получится.

А другого мы с Диком двадцать восемь километров преследовали. Он КСП преодолел, так ни один мастер спорта не смог бы. Система была – два с половиной метра высота колючей проволоки и контрольно-следовая полоса с двух сторон. Она обрабатывалась так, что мышь пробежит – след видно. Так он эту полосу с шестом перепрыгнул и шест потом перетянул на ту сторону. Наряд заподозрил только из-за ямки от шеста. Прорезали проход. Я на ту сторону перехожу, у меня Дик сразу взъерошился и взял след. И мы побежали. Задача – задержать любой ценой. А пограничная зона – тридцать километров. И его задача – вырваться за эти тридцать километров в ближайший крупный населённый пункт, чтоб там раствориться. Сесть на автобус и уехать. Но не я задержал, командир мой. Мы по скале забирались, а скала – сланец. У Дика задние лапы сорвались, а передняя правая попала в щель. Он и сломал – тяжёлый был, восточно-европейская овчарка. Слышу, вертушка надо мной. И показываю, что всё, сошел со следа. Так вертолет опустился, скинули тросы, я ремнём обмотал Дика. Меня подняли, тащим его. А он 64 кг, тяжелее меня. Кое-как вволокли его в вертушку, загипсовали прямо там же. А мне майор медицинской службы говорит: «О, сынок, да ты сейчас кончишься». Ну, по глазам видит, по лицу. Жара же. За шестьдесят на солнце. Автомат так раскаляется, за ствол взять невозможно. Я чувствую: точно. Воздух как расплавленный свинец в легкие вливается, и мотор стуканёт того и гляди. И вот майор этот мне укол воткнул, я на Дика завалился и уснул. Проснулся уже в части. Ребята говорят: взяли. Оружия при нём не было. Только документы, 4 или 6 дипломов о высшем образовании, советских, профсоюзный билет, денег много и драгоценности – завлекать женщин. Ну, самые продажные у  ас женщины считаются, легче зайти через них, в структуры внедриться.

Ну что, я благодарность получил, сержант, который задерживал, – медаль за отличия в охране государственной границы. И то потому, что перед дембелем. Нас особо наградами не баловали: служи, это твой долг. Бегай. Надо будет – наградим. А Дика через 8 месяцев списали – нюх потерял. Нарушитель обработал след какой-то заразой – и всё. А собака должна след брать через 6 часов.

Из чёрного провала баньки вынырнула тётя Оля и подошла к огню. Жмурясь, некоторое время смотрела на бликующего от костра дядю Саню, потом, улыбнувшись, пошла в избу. Ещё влажные после бани тяжёлые волосы, едва прикрытые косынкой, достигали талии. «Женщина перестает быть женщиной, когда обрезает волосы», – осознал я.

С тётей Олей дядя Саня прожил уже лет тридцать. Год назад она поймала его с сорокалетней любовницей, которую он катал на своей вишнёвой ниве, и с позором привела домой. Дядя Саня её тоже отбивал когда-то. Он тогда шофёром был. Пока разгружали, поднялся в контору. «Выйдите, ребятки, на пять минут, нам поговорить надо», – сказал, глядя на её первого. Конторщики порскнули со стульев. Арсеньев извлёк нож, откованный из автомобильной рессоры, и аргументирующим движением вогнал его в стол. Столешница треснула, клинок прошёл насквозь. Острие указывало в аккурат на причинное место соперника.

– Ты что же это, сука, – выдохнул пограничник, – сам бабу бросил, а мозга ебёшь? – Шлёпнул пощёчиной на стол несколько сероватых листочков. Задыхаясь, муж подписал согласие на развод и отказ от ребёнка.

Арсеньев выдернул нож, отчего столешница вспрыгнула и застонала, убрал бумаги в карман кителя и не спеша вышел. По пути подписал наряд и уехал восвояси. Через месяц он усыновил Вальку-Хомяка. Через три года родился Вася. А Толян у него уже был.

– Я женщин 3 года не видел. Под подушкой всегда лежали трусы запасные. Ночью обтрухаешься, трусы эти скидываешь, новые одеваешь, эти стираешь. Ну часто трухались по ночам. Организм своё требует. Раз ночью часовой выходит, старослужащий. Я за ним. Если я вижу угрозу нападения, имею право открывать огонь. А у нас журналы были. Ну ничего особенного, там коленка у женщины приоткрытая или плечико – не больше. И он под виноградной лозой решил суходрочкой заняться. Штаны спустил, стоит наяривает. А я вижу: к нему гюрза по лозе спускается. Она там и жила. Гюрза – змея ночная. И агрессивная. Другая не тронет, если прям на неё не наступить, а эта тварь… Смотрю – близко уже, кричать бесполезно. Ну я поставил автомат на одиночный – и в эту гюрзу. Он так и упал, блядь. Выстрел, застава к бою. Обдристался он. Ну, пожурили потом, поржали – нападение гюрзы на пост. Лозу срубили. Или вот часового идёшь менять. Смотришь – вышка дрожит. Ну ясно. Постоишь, подождёшь, пока он кончит. Потом по вышке прикладом – ебс: спускайся! Менять тебя. А уже на третьем году нам делали лекции, как женщин завлекать, как с ними обращаться. Чтоб мы не были баранами. После дембеля девки ещё недели три форму носить заставляли… Так и не было больше ни хрена – только форма. А в общаге мы спали, чтоб не есть. Да чего там. Издевались над нами.

Угли дышали в железном кольце чуть прикопанного обрезка широкой трубы. Жар спиралью поднимался вверх. Свежайшее, только сегодня добытое в деревне мясо быстро схватилось корочкой и напряглось от распиравшего горячего сока. Мясному духу мы улыбались, как волки. Я извлёк из-под сосны запотевшую бутылку. От углей водка отливала красным огнём. Много не пили – место такое, пьяных не любит. Может и наказать, бывали случаи. Я плеснул чуть-чуть на сосновый ствол и чуть-чуть в угли. Хлопнуло пламя, и мы хлопнули пламени. Вгрызлись в мясо, втягивая живой острый сок.

– Вовка Убинский, он как делал. Пьёшь с ним водку. А он её кодирует. Пьёшь – вода. А он потом: «Давай по последней». И так р-раз! – дядя Саня изобразил колдовской жест. – Она обратно в водку. Рубит сразу. Я говорю ему: «Не, мне сердце так не позволяет». Не выдержал он. Спился. Слишком большая сила у него была, водкой глушил. Бывало, проведёт рукой по капоту – машину хрен заведёшь. Фээсбэшники к нему приезжали часто. Бандиты тоже. А он не хотел...

В зареве углей с шампуром мяса Дядя Саня выглядел языческим идолом, которому только что поднесли требы. Я мог слушать его часами.

– Баню я хочу новую. Парная должна быть высокая, три с половиной метра. И должно быть три полка, широких. Надо тебе повыше температуру – поднимайся. Внизу восемьдесят, выше – сто, вверху – сто двадцать. И печи у нас неправильно делают. Вот если печь стоит, железяка, она должна быть обмурована камнем или кирпичом. Дольше топиться будет, но  и  дольше держать. И бака с водой в парилке не должно быть, должен быть сухой пар. В парной только чем поддаешь и кран для воды, больше ничего. Баню выставлять по частям света. Конёк должен быть с севера на юг. А лучше крестом – с севера на юг и с востока на запад. Тогда 4 конька получаются. Вход с востока. Четыре комнаты: прихожка, отдыхалка, мойка и парилка. А внизу под баней подводный источник должен быть. Обязательно. И в этой точке – парилка, с северной стороны. А по центру – печь. Это ключ для открывания всего замка: обязательно должен быть информационный энергетический столб. На фундамент мраморную крошку надо насыпать, как гальку. Мрамор обладает свойством не пускать отрицательную энергетику Земли. По углам желательно положить четыре сорта гранита – серый, зелёный, чёрный и красный. По камушку в угол. Красный – юг, чёрный – север, зелёный – восток, серый – на запад. Много капиталу надо. А потом уже стены выкладываются – северная сторона с лиственницы, южная с кедры, восточная с берёзы. И берёза ставится не горизонтально, а вертикально. Берёза считается космической антенной. А западная стена, сторона Сатаны – из осины. Вход и половицы дубовые. Обязательно. Крышу с сосны можно. А лучше колот лиственницы. Идеально. Но выкладывать нужно по годовым кольцам – где сужение северное идёт, они должны быть внутрь. При этом каждое бревнышко прощупать, чтоб не было с отрицательной точки вырублено, больное, – оно будет всё портить. Это целое искусство. А на каменке кварц. Его не рвёт, и температуру держит хорошо. У нас Чёртова гора вся из кварца. Крутая она, там овраг, туда раньше мужики пьяные летали. Вот это баня будет – чудо. Мне в самый раз. Бронхи только обожжены, ну да врачиха говорит, на таком воздухе до ста лет проживу.

Из избы вышла моя жена, ухватив в охапку ребёнка.

– Не спит, – всхлипнула она.

– Ну ничего, – я осторожно принял сына и посадил себе на колени. – Пусть посидит с мужчинами. Ты тоже садись. Я приобнял жену, и ее волосы тепло накрыли мою руку. Мы молча смотрели в огонь. И только сонный ребенок тихонько извивался, ныл и гадючничал.

Форма жизни

Словно татаро-монгол на крепостную стену, в автобус вкарабкалась старуха. Транспорт тронулся, и бабку плеснуло ближе к середине салона. Свободных мест не было. Старуха закрутила голубиной головой – выбирала жертву. Подкатилась, нависла, засопела.

Враждебное внимание он почуял сразу. По телу продёрнул разряд судороги – вынырнул из сна.

– У тебя ноги-то молодые, а мне стоять-то как?.. – бабка начала атаку.

Тёмные круги под глазами поднялись как орудийные стволы.

– Скоро в гробу отлежишься, – шарахнуло в ответ.

Старуха стала хватать воздух. Казалось, она получила пробоину и сейчас пойдёт ко дну. В переднем ряду осуждающе захлопотали, но человек уже влипал обратно в сон. Знал: лишняя секунда – и они отберут этот час, и тогда уже не останется ничего, кроме сигарет.

Подошёл кондуктор. Шипастая татуировка на плече, майка сеточкой. Участия не проявил. Старуха, отдышавшись, полезла в грязную свою матерчатую сумку. На свет появилось несколько потёртых целлофановых пакетиков из-под молока, в одном из которых благополучно нашлось пенсионное удостоверение. Убедившись, что книжечку все видели, бабка хотела уже воззвать к справедливости, но кондуктор с тоской проговорил:

– Коммерческий.

Вновь зашуршали молочные пакетики, и эксгумированная красная книжечка вторично была предъявлена контролирующим органам. Органы только вздохнули:

– Коммерческий. Оплачиваем.

– Сынок, – скосила птичий глаз бабка, – пенсию не платят.

– Освобождаем. Серёга, останови.

– Сынок, ну что тебе стоит одну бабушку?.. – хотела поторговаться старуха, но контролёр уже утратил к ней интерес и зашагал в направлении водительской кабины. На полпути его поймала за локоть девушка лет семнадцати в белом летнем платье.

– Я заплачу, не беспокойтесь.

– Там, может, молоко на рубль дешевле, вот они и ездят, – скривился он, принимая деньги.

Липкая солнечная пыль наполняла салон. Бабка некоторое время жевала губами. Потом сделала несколько неуверенных шагов по направлению к спасительнице. Та сообразила – встала. Старуха плюхнулась на сиденье. Минуты две они молчали. Бабка порылась в сумке, как в мусорнице, извлекла замшевый лоснящийся кошелёк. Высыпав на ладонь монетки, с минуту передвигала их колчеватым пальцем. Девушка напряжённо смотрела в окно. Закончив математические манипуляции, старуха сунула ей пригоршню мелочи. Девушка замотала головой:

– Ну что вы, не надо.

Бабка спрятала деньги и начала беседу.

– Учишься, дочка?

– Учусь. В университет поступила, на филологию.

– Учись-учись, без образования сейчас никуда. Вот моя племянница тоже всё говорила: «В институт езжу». А сама с парнем квартиру снимала.

Девушка сочувственно закивала. Бабка набрала в лёгкие воздуха, готовясь к продолжению разговора. Лепёшка её лица расползлась в улыбке. Ехать оставалось ещё часа полтора.

Пропущенные удары

В приёмной дерматовенеролога, ссутулившись, сидит здоровенный коротко стриженный парень в чёрной кожаной куртке. В распахнутом вороте брусничного цвета рубахи на массивной золотой цепи маятником покачивается тяжёлый крест. Парень ловит его, некоторое время поглаживает большим и указательным пальцами, затем снова отправляет в свободный полёт. Все малоприятные процедуры на сегодня позади, в кабинете сейчас его жена. От слоновьей дозы антибиотиков горько во рту. Ноет исколотый низ живота. Мысли короткие и тяжёлые, как удары в полновесный боксёрский мешок. «Три года. Я ни с кем. Она?..» Под курткой рванулся и затрещал мобильник. Парня передёрнуло. «Бля-а-адь», – протянул он вполголоса и полез во внутренний карман.

– По ходу, ехать придётся, – без предисловий сообщила труба. – Подстраховать. По-разному может получиться.

– Я к двум буду.

– Добро.

Мобильник вернулся на место. Парень снова ссутулился, изучая собственные кулаки. На костяшках белели узкие шрамики. «Рана от зубов человека подолгу не заживает и часто гноится», – вспомнилось ему. Мысли возвращались на прежние адовы круги.

– Тебя как зовут? – вдруг услышал он. Снизу вверх на него смотрел неведомо откуда взявшийся мальчик лет четырёх в коричневом китайском свитере с какой-то яркой наклейкой. В ручонке он сжимал маленькую пластмассовую машинку. Простой вопрос неожиданно поставил парня в тупик. Ни одна форма собственного имени, на которую он привык откликаться, явно не подходила для того, чтобы представиться четырёхлетнему ребёнку. Называть полное имя-отчество тоже казалось глупым.

– Саша, – сказал он наконец и почему-то смутился. Так его называла только жена.

– А я – Серёжа, – с достоинством отрекомендовался ребёнок. – У меня мама здесь, – пояснил он. Сочтя условности законченными, Сережа заявил:

– Дядя Саша, сейчас мы будем играть, – тон его явно не допускал возражений.

Это сообщение снова повергло парня в состояние лёгкого ступора. «Я дядя?», – удивлённо подумал он и начал мысленно подсчитывать собственный возраст. Выходило никак не больше двадцати трёх. Решить, тянет ли он в свои годы на социальный статус дяди, парень не успел. Китайская машинка уже неслась к нему по длинной деревянной скамейке. Машинально швырнув руку в сторону, он поймал игрушку. Затем осторожно, соразмеряя силу, катнул её обратно…

…Минут через пятнадцать из кабинета показалась медсестра.

– Мам, а мы играем, – сообщил довольный ребёнок.

– Серёжа, опять ты... Достал он вас? – вздохнула медсестра.

– Да ничего, – скрипнул кожанкой парень.

«Три года, – снова подумал он, – но, с другой стороны, могли ведь и до этого таскать. Говорили, скрытая форма часто бывает. Какая теперь разница?»

Жена выходила, поправляя джинсы. На лице её мерцала тревога. Мазнула взглядом, ситуацию оценила мгновенно. Успокоилась.

Кукушкины часы

1. Брат

– Работать не хочет и воровать не идёт. В институт перевёлся, хер знает, какой уже по счёту, – не ездит туда. За компом сидит сутками, грязный, облез весь. Жирный стал, пузо как у меня уже. В хате срач. Наташка приедет – и чё? Ну ладно я, молодой ещё. Но этому-то лет под сраку. Дети пойдут – по-любому мне их воспитывать. Наташка моей говорила, детей хочет. Не, не Светке, другой. Да ты не знаешь. Меня мамка задолбала уже. Поговори-поговори, брат всё-таки. Я ему уже и пиздячек давал – без толку. Ну знаю, ч то старший, а хули делать? Ладно, давай. Да ничего, я пивом запью. Ну, живёт как хочет, да. Ты это мамке объясни. Во-от. Тебе чего, малая? Нет у меня курить. Пообщаться? Захочу с такой как ты пообщаться – в зоопарк пойду. То  и  сказал. А ты откуда нарисовался, фраер? С ней, что ли? Ну пойдём, пойдём выйдем. Мало я вас салабонов пиздил.

2. Друг

– Ну не работает. Я бы тоже не работал. Это ж какая воля нужна! Когда со всех сторон на мозги капают. А не прогибается пацан под изменчивый мир. И гляди: жить есть где. И с кем. И пожрать, и на пиво. А диплом этот по жизни как ежу футболка. Я вот свой как маме после выпуска отдал, так больше и не видел. У тебя, что ли, диплом когда спрашивали? Ну вот. Да мне фиолетово. Ещё я у друзей дипломы не проверял. Обязательно приглашу. Вообще, свидетелем. Он же нас познакомил. Да найдёт он себе костюм. Ага, и вымоется. Ну опоздать, да, может. На свою же свадьбу опоздал. Ну и ничего военного, кстати. Без него начнём в крайнем случае, он не обидится. Да всё замечательно будет.

3. Жена

– И рожу. А чё такого. Юлька вон вообще одна воспитывает. И Алинка. Да мало ли. Ирке её Лёша так прямо и сказал: «Не женюсь». Потому что зачем, прикинь?! А сам – бухает. И девок по саунам возит на машине этой своей. Ну да, с Ромкой, тоже блядун ещё один… Дались мне его заработки! Зато он дома всегда. Сама себя обеспечиваю, сама решаю. Вот, футболку ему привезла из Праги. А пиво смысл возить? Оно ж портится, которое настоящее. Ой, слушай, мы там с девчонками…

4. Таксист

– Кури, пожалуйста. Я и сам… Ночью дорога пустая – чего не ехать. Одно удовольствие. А то днём так зажмут – еле ползёшь. Отдыхаешь? Жена отдыхает? А ты, значит, расслабляешься? Ну правильно. А куда отправил-то? Сама поехала? В Чехию? И отпустил? Н-ну ты даёшь… Да я не про то, что там блядует или нет… Хотя всяко бывает, конечно. Да, баба захочет – и здесь найдёт, тут ты прав. Просто странно: как одна? На свои? М-м-да, живёте вы, молодёжь. И не стрёмно самому? Ладно, ты не обижайся, я в вашу жизнь не лезу. Здесь, что ли? Ну, сколько... Триста. И что, что двести всего? И  чё  делать будем? Т-ты куда?! С-стоять! Козёл!

5. Лысый

– Братан, ты что ли?! Рад видеть. От души. Да ты садись. Вернее, присаживайся. Ага, всегда успеем. Типун тебе на язык. Ты так не шути, знаю я твои приколы. Какие-какие… Часы, помнишь, мне дарил? Ну, когда я борцовский выиграл? Сломались твои часы. Ты погоди, не извиняйся, ты слушай. Они ж не просто так сломались. Я ж из-за них на стрелку опоздал. Да нет за тобой косяка, ты пей давай, угощаю. Вот мы с тобой здесь сидим, а пацанам теперь по восемь лет тянуть. Ага, у которых часы шли по графику. Вот так. Так что по гроб я тебе обязан за те котлы. Волшебник, бля…

Королева Марго

 Палатка зашаталась, осыпая снежок, как медведь, который полез из берлоги задом. Хриплый стон:

– Илюша!..

Нет ответа. Вздох. Движение.

– Илюша!..

Нет ответа. Тишина. Неподвижность. Очевидно, последствия движения мучительны. В палатке снова пытаются уснуть. Я снимаю кружку с костра, высыпаю полпачки заварки и накрываю железной крышечкой – пусть запарится.

Огненный чифир с утренними заморозками даёт эффект контрастного душа. Мир становится цветным и даже утрировано ярким. Теперь закурить. Майское солнце белым золотом заливает тяжело спящий лагерь. Между палатками валяются смятые пластиковые бутылки, на вкривь сколоченном столике – рваные банки консервов, заполненные талой водой. Ага, вот и печеньки... это для нас.

– Иди на хуй. – Когда кто-то говорит в палатке в двух метрах от тебя, такое ощущение, что он говорит тебе в ухо. Это Илюша проснулся. Просто реакция его запаздывает.

Пауза. Очевидно, Маргоша соображает, обидеться или нет. Если сейчас обидеться, помощи ждать неоткуда. В палатке возятся.

– Илюша, где минералка?

– В тамбуре.

– А пиво?

– Там же.

– Достань...

– Иди на хуй.

Маргоша лезет из палатки. Это напоминает роды. Вывалившись, Маргоша медленно распрямляется. Она похожа на змею, которая сбросила шкуру, а потом зачем-то натянула её обратно – уж как смогла. Задирая длинные белые ноги, Маргоша шкандыбает в направлении березнячка. Не дойдя, присаживается, корячится, блюёт. Обламывает, хватая, пустые прошлогодние стебли.

На свет божий выкарабкивается Хомяк. Он трезв и даже не с похмелья – год как в завязке. Раньше он бухал до безумия. Однажды даже воплотил известный анекдот про тёщу, сломав той челюсть: «Она, главное, на меня кидается, а я смотрю – подбородок вялый, руки опущены...» Тёща, правда, была от другой бабы. Когда родилась дочка, Хомяк с ней разошёлся и стал воспитывать Маргошу. Пить, что характерно, почти перестал. Но Маргоша компенсировала разницу. Она работала в пивнухе разливайкой и это называется – человек на своём месте. Литровка у Маргоши была всегда с собой, как у мужика член. В принципе, она могла не просыхать месяцами. Кроме того, позволяя себе на отдыхе расслабиться в полный рост. Так над Хомяком пошутил Алкогольный бог Пан Козлоногий.

– Что, Ритуша, плохо тебе? – медовым голосом спрашивает Хомяк, усаживаясь поудобнее на брёвнышко.

Маргоша стоит, как двоечница у доски. Высокая статная красивая девка. Она совсем не выглядит похмельной, если не считать вдребезги угвазданного платья. Внезапно Маргоша взрывается и переходит в контрнаступление:

– Илюша, а почему я мокрая?!

– А это ты в канаве спала, зайка. Ещё выходить не хотела.

– А переодеть ты меня мог?!

– Так ты знаешь, как вырывалась. Мы с Винченцо пока тебя донесли – заебались так... Главное, орешь: «П-пустите, я сама!» Ну, поставим тебя аккуратненько. Думаем, за ручку пойдёшь. А ты такая: «Я в гости!» И налево! Метра через три – шарах! Опять в луже. И орёшь: «Не подходи!» Как донесли, я куртёшку с тебя снял, которой ты всё тут вытерла, а платье уж не стал, тем более ты вырубилась. Пусть, думаю, поспит...

Маргоше не стыдно. Есть во всём этом какая-то богатырская удаль, широта души. Коня на скаку остановит, толпу мужиков перепьёт – эх, держите меня семеро. Мы-то сами после тридцати стали пить как-то аккуратнее, что ли...

Маргоша, насупившись, лезет в палатку за пивом. Заметно, что менять положение тела в пространстве ей тяжело.

– Мальчики, медовуху будете?

– Мальчики, – говорю, – все подрочили и спят до сих пор. Будем.

В нас с Хомяком летит три полторашки.

– Бля, не откроешь же теперь! – я по чуть-чуть надкручиваю пробки, из-под которых рвётся пена. – Пусть постоят, пока стравит...

Маргоша вылезает с трёшкой в обнимку, как крестьянка с кринкой молока. Русским поклоном льёт в подставленные Хомяком кружки. У неё тугая золотая коса и сарафан. Чёрт! Я это вижу или не вижу?

– Ну, вздрогнули! С утром! – мы сдвигаем чарки. Медовуха уходит, как в сухой песок. Трёшка пустеет мгновенно. Я уверенно сворачиваю голову первой полторашке.

Поправившись, Маргоша отправляется погулять. Это такая игра с элементами провокации: красивая пьяная баба привлекает мужское внимание. Потом Маргоша бежит жаловаться Хомяку, и Хомяк наводит ужас на некуртуазных кавалеров. Правда, в последнее время улов поменьше: бабу Хомяка уже все знают. Мы сидим с Хомяком, наведя в лагере относительный порядок и реанимировав костёр.

– Я давно себе такого коня хотел, – говорит Хомяк. – Чтоб ноги, сиськи. И поговорить с ней можно, не то что с курицами.

– А синька, – спрашиваю, – не напрягает?

– Да ну... – Хомяк машет широкой лапой. – Вот Нэля не бухала – и чё? Так весь мозг мне вынесла. Они ж и без синьки ёбнутые. А так – захочет потанцевать, я пацанов предупрежу из охраны, они проследят, чтоб никто не тронул, потом на такси посадят. Прошлый раз, правда, в переднюю панель носом впилилась... Я встречу. Всё нормально, отдохнула – и мозги на месте. Устаёт же... ты эти кеги потаскай целый день.

Мысль Хомяка стремительно продвигается к идее пользы алкоголизма.

– Я вот год не пил. Вообще. И чего? Нет, ну крыша не течёт, это, конечно, хорошо. Но не сказать, чтоб как-то стало сильно лучше. Нет, можно не пить. Я вот ни разу по синьке этот год не скучал. Но реально – никакой разницы. Даже по здоровью. Фила помнишь? Тоже пить бросил. Лет пять назад, кстати, давно ещё. Недавно стою в магазине на кассу, вдруг сзади: «Здорово!» Смотрю – какой-то дед бомжеватого вида. Пригляделся – Фил! Ну ё-об твою мать! И это он не пьёт. Реально не пьёт, вообще. А когда бухал – вспомни, какой был! Блевать на берёзу лазил. А времени прошло всего-то...