Текст книги "Доверено флоту"

Автор книги: Николай Кулаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

А наши минные специалисты под руководством флагманского минера Черноморского флота капитана 2 ранга М. М. Семенова и при помощи коллег из Наркомата ВМФ сконструировали к концу июля баржевый электромагнитный трал (БЭМТ), располагая которым стало уже легче очищать от мин фарватеры и бухты.

Разгадывать тайны немецких неконтактных мин пришлось еще долго, и не сразу были найдены самые надежные средства и способы их обезвреживания. И это один из уроков на будущее – никакое оружие врага не должно застать нас врасплох! Но важно подчеркнуть и другое: как ни старался враг парализовать действия нашего флота, запереть его в портах и бухтах, боевые выходы надводных и подводных кораблей, рейсы транспортов, несение в море дозоров и все остальное, что надлежало делать флоту, не прерывалось ни на один день. [45]

В последние дни июня противник, продолжая сбрасывать с самолетов мины, начал бомбардировки различных береговых объектов в районе Севастополя. Одним из них был большой железнодорожный мост через Камышловскую долину (она представляет собой глубокую впадину и потому именуется часто оврагом). За Камышловский мост мы тревожились с первого часа войны. По нему проходила дорога, связывавшая Севастополь со всей страной, и враг не мог не учитывать его значения, а также того, как трудно было бы его восстановить.

Мост хорошо охранялся. Здесь было добавлено зенитных орудий, и воздушные налеты на этот объект (с 28 июня – регулярные) оставались безрезультатными. А чтобы перевозки грузов, необходимых флоту и городу, не прерывались ни при каких обстоятельствах, Военный совет обязал инженерный отдел флота оборудовать на станции Бельбек (находящейся перед мостом со стороны Бахчисарая) перевалочный пункт и подвести туда асфальтированную дорогу от Симферопольского шоссе.

Однажды мы с дивизионным комиссаром Петром Тихоновичем Бондаренко поехали посмотреть, как обстоят дела у строителей и Камышловских зенитчиков. У поворота с шоссе нас остановил краснофлотский патруль. Проверив документы, разрешил следовать дальше. Я сделал моряку замечание: взяв мой пропуск, он отставил винтовку в сторону, и оказавшийся на моем месте враг сразу бы ею завладел – я протянул к винтовке руку, чтобы показать, как это могло произойти. Краснофлотец вдруг отшатнулся и испуганно вскрикнул:

– Осторожно, товарищ дивизионный комиссар! Вас могут убить!

В кустах у дороги сидел, замаскировавшись, другой моряк и уже держал нас на прицеле. Такую систему подстраховки краснофлотцы, как выяснилось, придумали сами.

– Что ты об этом скажешь, Петр Тихонович? – спросил я своего спутника.

– Скажу, что разумны и находчивы наши люди. Таких не проведешь! – ответил Бондаренко.

Большое удовлетворение доставила нам и встреча с подразделением, охранявшим Камышловский мост. Поставленные на эту огневую позицию всего несколько дней назад, зенитчики успели ее обжить, неплохо окопались в неподатливой крымской земле, толково организовали свой быт. О боевой работе, заключавшейся в отражении еженощных воздушных налетов, они рассказывали спокойно, деловито, [46] но не без гордости, для которой были основания. Мост не имел никаких повреждений и нормально пропускал поезда. Не понесли пока потерь и его защитники.

Тому, как настроен личный состав любого подразделения или корабля, мы придавали большое значение и в мирное время. А в боевой обстановке от этого могло зависеть буквально все. Война стала буднями, и надо было заботиться, чтобы мужества, стойкости, выдержки и упорства в тяжелом, смертельно опасном ратном труде хватило нашим людям надолго, добиваться, чтобы эти драгоценные качества развивала у бойцов и командиров вся обстановка на флоте и конечно же – партийно-политическая работа. Вести ее непрерывно, вести политработникам и командирам, коммунистам и комсомольцам, знать положение и настроение людей на каждом участке, держать тесную связь с личным составом, удовлетворять его бытовые и духовные запросы – этого требовала и директива о партполитработе в военное время, направленная на флоты начальником Главного управления политической пропаганды ВМФ И. В. Роговым еще в первый день войны.

…Нас предупредили, что ожидается передача по радио важного правительственного сообщения. 3 июля, с сигналом побудки, весь личный состав флота собрался в кубриках, кают-компаниях, на палубах кораблей. С нетерпением ждали начала передачи и мы у себя на ФКП. Когда диктор объявил о том, что с речью выступит Председатель Государственного Комитета Обороны И. В. Сталин, краснофлотцы, командиры и политработники замерли у репродукторов, стараясь не упустить ни одного слова.

И вот в репродукторе прозвучал знакомый, тихий, но несколько взволнованный голос И. В. Сталина с необычным обращением к народам страны:

– Товарищи! Граждане!

Братья и сестры!

Бойцы нашей армии и флота!

К вам обращаюсь я, друзья мои!…

Слушали это необычное обращение и как-то по-особенному волновались. Да и как могло быть иначе? Шел тринадцатый день войны, положение на фронтах ухудшалось, и, естественно, все мы напряженно ждали, что скажет глава правительства. Потом нам станет известно, что содержание его речи соответствовало директиве СНК СССР и ЦК ВКП(б) партийным и советским организациям прифронтовых областей от 29 июня 1941 года, в которой была изложена развернутая программа мобилизации всех сил и средств страны [47] для организации борьбы с немецко-фашистскими захватчиками. Советские люди услышали тяжелую правду, глубоко поняли, какая суровая опасность нависла над нашей Родиной. Вместе с тем перед народом, воинами армии и флота были поставлены конкретные задачи, определяющие роль каждого в этой смертельной схватке с гитлеровским фашизмом.

В тот же день по телетайпу поступил текст речи И. В. Сталина, и мы снова и снова вчитывались в каждое ее положение. Редактору газеты «Красный черноморец» полковому комиссару П. И. Мусьякову было предложено выпустить номер газеты с выступлением Председателя Государственного Комитета Обороны увеличенным тиражом, принять меры к быстрейшей доставке газеты на корабли и в части.

Повсеместно прошли митинги и собрания, выразившие искренние чувства воинов-патриотов, их готовность отдать все силы, а если потребуется, то и жизнь во имя защиты социалистического Отечества. Пламенные призывы ленинской партии – «Все для фронта, все для победы!», «Все силы на разгром врага!» – стали законом жизни советских людей, воинов армии и флота.

Хочется – в чем-то, быть может, забегая немного вперед – рассказать, как работал в то время коллектив нашего флагманского командного пункта. Все, кто в этот коллектив вошел, и раньше знали друг друга. Но теперь многим пришлось соприкоснуться в работе гораздо ближе, да и вообще постоянно находиться рядом. И на каждого в отдельности, как и на всех вместе, легла не просто неизмеримо большая нагрузка, но и не сравнимая с прежней ответственность. Очень важно было, чтобы такой коллектив – опора командующего в боевом управлении действующим флотом – делал свое дело слаженно, дружно, при взаимном уважении и понимании с полуслова.

Думается, достигнуть этого положения, создать такую обстановку нам удалось.

Работал ФКП, естественно, круглые сутки. И все же старались придерживаться в чем можно, начиная с времени приема пищи, привычного для большинства корабельного распорядка. В восемь утра – «сразу после подъема флага», как говорят на кораблях, – начальник оперативного отдела капитан 2 ранга О. С. Жуковский, всегда энергичный и подтянутый, докладывал обстановку и утреннюю оперсводку для Главного морского штаба. Вслед за начопером часто [48] слушали командиров соединений, кораблей или частей, выполнявших определенные боевые задачи. Либо рассматривались и утверждались планы дальнейших боевых действий. Иногда это длилось до полудня, до традиционного на флоте часа обеда, и тогда вызванные на ФКП командиры садились вместе с нами за стол. В кают-компании разговор переходил на непринужденный товарищеский тон, что тоже было полезно для дела – помогало лучше почувствовать настроение людей, да и услышать немало интересного сверх официальных докладов.

После обеда, если не было особо срочных дел на ФКП, мы обычно отправлялись в соединения. Лично про себя должен сказать: помимо сознаваемой необходимости как можно больше видеть собственными глазами, не полагаясь только на донесения, подталкивала меня и внутренняя потребность побывать, например, на подводной лодке, готовящейся к выходу на позицию, поговорить с авиаторами, которые через час-два поднимутся в воздух или только что вернулись с задания. Такие встречи, а особенно встречи с людьми, только что вышедшими из боя, подсказывали ценные выводы на будущее, вместе с тем обогащали духовно, вызывали гордость за наших краснофлотцев и командиров. И тем прибавляли сил, уверенности тебе самому.

В первые две недели войны приходилось много заниматься мобилизованными гражданскими судами – грузовыми, пассажирскими, рыболовецкими, которым предстояло стать военными транспортами, тральщиками, сторожевиками и вспомогательными кораблями различного назначения. Еще большего внимания требовали мобилизованные люди – краснофлотцы, старшины, командиры и политработники запаса, прибывавшие со всех концов страны. В боевые ряды флота вливалось многочисленное пополнение, и необходимо было проследить, чтобы эти люди направлялись туда, где они по своей подготовке могли принести наибольшую пользу.

Вечером, после ужина, мы с командующим вновь заслушивали доклады, в том числе обязательно – начальника тыла, решали с кадровиками вопросы о новых назначениях. На первых порах большинство назначений было связано с вводом в строй мобилизованных торговых и рыболовецких судов. На одних утверждали командирами прежних капитанов, надевших военную форму, на другие назначали кадровых военных моряков. Команды бывших гражданских судов пополнялись артиллеристами, пулеметчиками, сигнальщиками. [49]

С командующим у меня установился еще более тесный рабочий контакт, чем когда-либо раньше. И то, что жили мы на ФКП в одном отсеке (или в «каюте», как мы иногда говорили), помогало еще ближе узнать друг друга.

Филипп Сергеевич Октябрьский был человеком самобытным. Он имел на все собственную, подчас неожиданную точку зрения и высказывал свое мнение всегда откровенно, прямо, а иной раз – резко, вспыльчиво. Случалось, мы расходились во взглядах по довольно существенным вопросам и докладывали о своих разногласиях «наверх», в наркомат. Бывало, что там поддерживали мнение Октябрьского, бывало – мое. Принятому решению он подчинялся безоговорочно и никогда не упрекал ни меня, ни кого-то другого, если его отвергнутое предложение оказывалось в конечном счете более правильным.

При всей своей твердости и решительности, при волевом складе характера Октябрьский умел уважать чужое мнение, и это было очень привлекательной стороной его натуры. Можно согласиться, что Филиппу Сергеевичу недоставало гибкости в отношениях с людьми, он был вообще не очень общительным, но никогда не проявлял мелочности, старался не замечать у других слабостей, не слишком метавших делу.

Командующий имел превосходного помощника и заместителя в лице начальника штаба флота Ивана Дмитриевича Елисеева, молодого контр-адмирала, успевшего приобрести некоторый боевой опыт в Испании. Спокойный и вдумчивый, немногословный, предельно организованный, Елисеев был отличным исполнителем решений командования и вносил большой вклад в их подготовку. Ивана Дмитриевича глубоко уважали на кораблях, особенно на эскадре, где он прослужил много лет. Известны были его доступность, готовность помочь любому командиру добрым советом.

Все мы очень любили и Петра Тихоновича Бондаренко (с 22 июля, когда был восстановлен институт военных комиссаров и реорганизованы политорганы, – начальника политуправления Черноморского флота). Служил он на флоте давно, участвовал в гражданской войне, много плавал и прошел на кораблях путь от краснофлотца до комиссара линкора. Общительный, очень отзывчивый, Петр Тихонович был просто неоценим в коллективе.

Как это свойственно прямодушным, непосредственным людям, Бондаренко не всегда умел сдерживать свои чувства. В товарищеском кругу у него подчас бурно прорывались наружу душевная боль и горечь, вызываемые тяжелым положением [50] на фронте в первые месяцы войны. Он яростно обрушивался на некоторые произведения литературы, фильмы и особенно песни, настраивавшие, как ему казалось, наших людей на слишком мирный лад. Помню, раз в каюткомпании кто-то завел перед ужином патефон и поставил пластинку с одной из возмущавших тогда Петра Тихоновича довоенных песен, и он, вспылив, хватил пластинкой об пол… Но сердиться на него за это было невозможно.

Не могу представить себе наш ФКП также без капитана 1 ранга Александра Григорьевича Васильева, который возглавлял отдел боевой подготовки, а затем стал ведать в штабе морскими коммуникациями и организацией движения транспортов. В свое время он учился вместе с Ф. С. Октябрьским в параллельных классах Военно-морского училища имени М. В. Фрунзе. Октябрьский уважал и ценил Васильева, но то, что они – старые товарищи, никак не сказывалось на служебных отношениях. И за всякое упущение Васильеву доставалось, пожалуй, даже больше, чем кому-нибудь другому. Смелый командир и способный организатор, Александр Григорьевич был в то же время очень добрым, мягким человеком, чутким товарищем.

Такие люди, как Бондаренко и Васильев, посвятившие флоту всю сознательную жизнь с самой юности и глубочайше его знавшие, истинные военные моряки по призванию, благотворно влияли на сплочение коллектива флагманского командного пункта. Сплачивала флотских штабистов и возраставшая напряженность общей работы. Замечено давно, что в сложных условиях сильнее проявляются самые лучшие стороны каждого честного советского человека, а недостатки, слабости сглаживаются, как бы отходят на второй план.

* * *

Еще 2 июля нарком ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов, выполняя указание Ставки, поставил нашему флоту новую боевую задачу – ударами черноморских ВВС уничтожить объекты нефтяной промышленности в районе Плоешти. Одновременно предписывалось не давать противнику восстанавливать разбитые и поврежденные нефтехранилища и транспортные сооружения в Констанце. А затем флотской авиации планировалось разрушение железнодорожного моста и нефтепровода через Дунай у станции Чернавода – в 60 километрах к западу от Констанцы.

Как нам было известно, к нанесению ударов по нефтедобывающим и нефтеперерабатывающим центрам на территории Румынии привлекалась также авиация Южного фронта. [51] Но я буду говорить только о действиях флотских ВВС, поскольку об остальном знаю недостаточно.

Полтора десятка нефтеперегонных заводов, расположенных в городе Плоешти и вблизи него, производили более трех миллионов нефтепродуктов в год. Это был основной источник снабжения естественным жидким горючим всей гитлеровской военной машины. Тем и определялась ответственность задачи, возложенной на нашу 63-ю авиабригаду, – удары по Плоешти поручались ей.

За месяц с небольшим подразделения нашей 63-й бомбардировочной авиабригады произвели двадцать два налета на плоештинские нефтеперегонные предприятия. Не все налеты были одинаково успешными – этот район имел сильную противовоздушную оборону. Наибольшие результаты дал дневной налет 13 июля. Его совершили экипажи эскадрильи капитана Александра Цурцумия, только что освоившей новые боевые машины – пикирующие бомбардировщики Пе-2, которые стали поступать на флот в первые дни войны.

В налете участвовали всего два звена, их вели капитан А. П. Цурцумия и старший лейтенант И. Е. Корзунов. И шести экипажам удалось поджечь два крупных нефтеперегонных завода – «Орион» и «Астра-Романиа», причем пожары, как установила наша воздушная разведка, продолжались трое суток, и заводы смогли возобновить работу лишь в ноябре. Потом стало известно, что в хранилищах, разбомбленных в тот день, выгорело более двухсот тысяч тонн нефтепродуктов.

Об этом ударе по Плоешти писали газеты многих стран. Некоторые иностранные отклики приводились в нашей печати. Любопытно, что в ряде сообщений говорилось, будто в налете участвовало не менее ста советских бомбардировщиков.

Приведу несколько строк из опубликованных в 1945 году воспоминаний Героя Советского Союза Ивана Егоровича Корзунова – он рассказывает, как наши летчики, обманув противника, прорвались тогда к цели:

«Тут и осуществил Цурцумия самый блестящий маневр этого полета. Он прошел в стороне от Плоешти довольно далеко на запад, затем мы развернулись и пошли к городу от Карпат, иначе говоря, из глубокого немецкого тыла, откуда враги, конечно, никак не могли ждать появления советских самолетов… У самого Плоешти мы прошли мимо аэродрома и Цурцумия даже крыльями покачал – идем, мол, на посадку. Нигде не обнаруживалось никаких признаков тревоги… Видны были пробегающие по улицам автомобили, в городе [52] шла нормальная жизнь. Штурманы неторопливо прицеливались…»{6}

Зенитки открыли огонь, когда самолеты уже сбрасывали 250-килограммовые фугаски. И только на обратном пути группу Цурцумия нагнали и атаковали фашистские истребители. Два «мессершмитта» удалось сбить, но погиб со своим экипажем и один из шестерки наших Пе-2 – машина лейтенанта Алексея Александрова. Был поврежден и дважды загорался бомбардировщик Корзунова, однако летчик сбивал пламя и довел самолет до ближайшего советского аэродрома.

На следующий же день отличившиеся участники воздушного рейда в неприятельские тылы были удостоены боевых наград. Мне довелось вручить орден Красного Знамени Александру Пехувичу Цурцумия. Поразила тогда скромность этого отважного человека. Капитан Цурцумия охотно и интересно рассказывал о своих товарищах, о техническом составе, обслуживавшем эскадрилью, но смущался, когда я пытался расспросить о том, что делал он сам.

За пять месяцев войны, которые он находился в строю, коммунист Цурцумия совершил восемьдесят семь боевых вылетов. Он погиб в конце декабря, будучи уже майором, летчиком, известным не только всему Черноморскому флоту, но и за его пределами.

«Имя Цурцумия произносится в 40-м авиационном полку как символ доблести и славы», – писал командир полка, представляя доблестного летчика посмертно к званию Героя Советского Союза. Представление, поддержанное Военным советом флота, было удовлетворено.

Хочется добавить – и это не умалит славы Александра Цурцумия, – что за годы войны в частях черноморской авиации выросла целая плеяда летчиков такого класса, имена и подвиги которых также стали широко известны в стране.

Первый налет на Чернаводский мост был предпринят 10 августа. К поражению этой цели велась тщательная подготовка.

Мост, по которому шло все железнодорожное сообщение между морским побережьем Румынии и ее центром, относился к крупнейшим сооружениям такого рода в Европе. Имея длину более чем полтора километра, он поддерживался тремя каменными опорами на 35-метровой высоте над Дунаем. Ниже настила железнодорожного полотна были проложены [53] трубы нефтепровода Плоешти – Констанца. Все это внушительно выглядело даже на снимках, которые представил начальник разведотдела полковник Д. Б. Намгаладзе, когда планы ударов по мосту рассматривались на Военном совете с участием непосредственных исполнителей.

Сложность задачи заключалась в том, что бомбардировка с малых высот почти исключалась – объект имел сильную систему ПВО, а с больших высот очень трудно поразить хотя и длинную, но весьма узкую цель. Посоветовавшись, решили использовать помимо пикировщиков Пе-2 истребители И-16, способные нести 250-килограммовые бомбы. А так как «ястребки» не смогли бы долететь до цели и вернуться обратно, часть пути в одну сторону им предстояло проделать подвешенными под плоскостями тяжелых армейских бомбардировщиков ТБ-3 (для этого существовала специальная система крепления, сконструированная инженером В. С. Вахмистровым).

Два звена «Петляковых» – их вели старшие лейтенанты И. Е. Корзунов и В. А. Лобов – сбросили бомбы с довольно большой высоты, однако цель накрыли. Мост был поврежден, но из строя не выведен. Более результативный удар нанесли в тот же день четыре «ястребка» из эскадрильи капитана А. В. Шубикова, которые были доставлены тяжелыми бомбардировщиками в район Георгиевского гирла Дуная, а там отцепились в воздухе и продолжили полет самостоятельно. Истребителям (некоторые из них снижались до 500 метров) удалось разрушить своими фугасками две мостовые фермы, перебив в этих местах и трубу нефтепровода, после чего самолеты благополучно долетели до Одессы. Кроме командира эскадрильи в этом налете участвовали летчики Б. М. Литвинчук, Б. И. Филимонов, И. Я. Каспаров.

Противник, как установила воздушная разведка, немедленно приступил к восстановлению разрушенных участков моста и нефтепровода. Чтобы довести дело до конца, понадобился еще один удар. Его поручили нанести 13 августа той же группе истребителей во главе с капитаном Шубиковым.

О результатах налета сообщило всей стране Совинформбюро: «В Чернаводский мост попали бомбы крупного калибра. Одна 140-метровая ферма моста почти целиком рухнула в воду. Мост разрушен. Советские летчики блестяще выполнили боевое задание».

Добавлю, что один из главных героев смелых прорывов к сильно охраняемому объекту в неприятельских тылах капитан А. В. Шубиков сражался с фашистами еще в небе Испании, где заслужил два боевых ордена. За вывод из строя [54] Чернаводского моста командир эскадрильи был удостоен ордена Ленина.

В то трудное время награждали еще очень немногих, только особенно отличившихся командиров и бойцов. Орденом Красного Знамени был отмечен подвиг лейтенанта Евграфа Рыжова (впоследствии ставшего Героем Советского Союза), одного из летчиков, перехвативших на новых истребителях МиГ-3 вражеские бомбардировщики, рвавшиеся к Севастополю. 25 июля он на поврежденном в воздушном бою самолете, уже израсходовав боезапас, таранил «Хейнкель-111», который развалился на части и упал в море. А Рыжову удалось, спланировав, посадить свой «ястребок» на воду. Конечно, колесная машина не могла долго продержаться на плаву. Летчика выручил спасательный жилет. Дело происходило довольно далеко от берега, и нашли его лишь через три или четыре часа, а сперва посчитали было погибшим.

Это был первый воздушный таран у нас на флоте и, вероятно, один из первых в Отечественной войне.

* * *

Президиум Верховного Совета СССР уже в июле наградил также группу моряков-дунайцев, что означало признание боевых успехов молодой флотилии, созданной в составе Черноморского флота год назад. Ордена Красного Знамени были удостоены контр-адмирал Н. О. Абрамов, бригадный комиссар В. К. Беленков, командир подразделения катеров капитан-лейтенант И. К. Кубышкин, командир пулеметной роты М. Н. Матвейчук, замполит этой роты политрук Г. Е. Хмельницкий, командир эскадрильи капитан А. И. Коробицын и другие.

Боевые действия на Дунае и в устье Прута, начавшиеся на рассвете 22 июня артиллерийским обстрелом советского берега и наших кораблей с румынской стороны, развивались затем не так, как на большинстве других участков западной границы. Здесь, на левом фланге советско-германского фронта, врагу ни в июне, ни в первой половине июля не удавалось, несмотря на многочисленные к тому попытки, вторгнуться на советскую территорию. Более того, на третьи сутки войны бои начали переноситься на территорию противника.

Утром 24 июня, после артподготовки, проведенной кораблями и береговыми батареями флотилии, дунайские бронекатера высадили на неприятельский берег в районе мыса Сату-Ноу сперва роту пограничников, а после того как она [55] закрепилась – батальон из состава 14-го стрелкового корпуса генерал-майора Д. Г. Егорова, которому флотилия была подчинена в оперативном отношении. Вслед за тем ниже по течению, у городка Килия Старая, был высажен стрелковый полк. Расширяя захваченные плацдармы, оба десанта соединились. Общими усилиями моряков, армейцев и пограничников удалось очистить от войск противника румынский берег Килийского гирла Дуная на протяжении примерно 75 километров и прилегающие к нему острова. Были взяты сотни пленных и немалые для того времени трофеи в виде разного рода вооружения.

А главное – существенно изменилась в нашу пользу обстановка на значительном участке фронта. Правобережный плацдарм облегчал оборону нашего берега, обеспечивал флотилии относительную свободу боевого маневрирования на этом отрезке пограничной реки и возможность пользоваться Измаильским портом, избавленным, как и сам город, от прицельного артобстрела через Дунай.

Следует сказать, что инициатива высадки десантов исходила от командования Дунайской флотилии, для которой захват плацдарма на правом берегу стал в сложившейся обстановке необходимым условием дальнейших успешных боевых действий. Военный совет флота, не колеблясь, дал на это «добро». Одобрило идею дунайцев и армейское командование, хотя оно и могло послать в десант, выделить для удержания плацдарма весьма ограниченные силы.

Мы в Севастополе внимательно следили за тем, как развертываются на дунайском рубеже активные, наступательные действия флотилии и сухопутных частей, очень радовались обозначившемуся там боевому успеху. Всем черноморцам стало известно, сколько мужества и отваги проявили при высадке десантов на Дунае их товарищи.

На весь флот прогремел подвиг командира отделения рулевых дунайского бронекатера старшины 2-й статьи Федора Щербахи. В рубку этого катера попал снаряд, был тяжело ранен командир, а Щербахе, стоявшему у штурвала, оторвало часть ноги. Молодой коммунист (Щербаха был кандидатом партии, а перед боем подал заявление с просьбой принять его в члены ВКП (б), заверяя парторганизацию, что не пожалеет жизни для разгрома врага) не захотел привлекать внимание к своему ранению в разгар боя. Собрав все силы, он совершил, казалось бы, невозможное – оставаясь у штурвала, продолжал выполнять команды, пока бронекатер выходил из-под вражеского огня. Только после этого Федор [56] Щербаха доложил о своем состоянии. Через некоторое время он скончался от потери крови.

Конечно, июньские десанты на Дунае выглядят весьма скромно в масштабах сражений, развертывавшихся в те дни на громадном пространстве от Баренцева до Черного моря. И дунайский участок фронта не относился к тем, где нам противостояли главные силы врага. Но, думается, эти десанты имели не только тактическое значение. Тот факт, что советские воины уже в первые дни войны форсировали водный рубеж, вступили на землю врага и на какое-то время закрепились на ней, свидетельствует о многом{7}.

Плацдарм за Дунаем прочно удерживался более трех недель и был оставлен советскими частями не под натиском врага, а по приказу в связи с тем, что осложнилось положение севернее. Все это время противник не мог пересечь границу как на ее 150-километровом дунайском участке, так и в низовьях Прута. Новые его попытки высадиться на советском берегу успешно отбивались. Наша флотилия, поддерживая оборонявшиеся здесь сухопутные войска, продолжала проявлять высокую боевую активность. Эффективно использовалась сильная артиллерия Дунайского сектора береговой обороны, который возглавлял полковник Е. Т. Просянов. Дунайцам помогала, выполняя их заявки, бомбардировочная авиация флота.

О положении на дунайском рубеже в те недели говорит уже то, что румынская речная флотилия, мониторы которой превосходили наши по вооружению и броне, по существу оказалась блокированной и не смела появляться в пограничном Килийском гирле, у Измаила.

Но севернее дунайского участка границы, где натиск врага был сильнее, фронт сдвигался к Днестру. Над войсками, оборонявшимися на стабильном приморском фланге, нависла угроза быть отрезанными, и постепенно становилось ясно, что неизбежен отвод наших частей с границы, а следовательно, и уход с Дуная флотилии.

Командование образованной в составе Южного фронта Приморской группы войск поставило перед нами вопрос об [57] этом еще 7 июля. Однако указания наркома ВМФ ориентировали на то, чтобы с отводом флотилии не спешить. Потом ее отход откладывался на сутки уже по просьбе армейцев. Дунайцы ушли со своего водного рубежа в ночь на 19 июля, после захвата гитлеровцами Кишинева.

Предварительно были отведены тыловые службы флотилии. Ее подвижные батареи, зенитчики и стрелковые подразделения отходили в боевых порядках 14-го корпуса. А корабли (сняв перед этим – скрытно и без потерь – всех до единого бойцов и командиров с правобережного плацдарма) с боем прорвались в Черное море. При прорыве был потерян один бронекатер, а выведено, считая и вспомогательные суда, сто вымпелов. Потери флотилии на Дунае вообще были невелики.

Прикрываемые высланными им навстречу канонерскими лодками и крейсером «Коминтерн», речные корабли к утру 20 июля добрались до Одессы, где мне довелось их встретить. Накануне я пришел туда на катере-охотнике и еще до прибытия дунайцев услышал весьма лестный отзыв об их последних боевых делах от командующего Приморской группой войск (уже преобразовывавшейся в Отдельную Приморскую армию) генерал-лейтенанта Н. Е. Чибисова. Только большая вероятность воздушных налетов противника заставила отказаться от торжественной встречи флотилии в Одесском порту – дунайцы, ушедшие с передового рубежа непобежденными, ее заслужили.

На борту флагманского монитора «Ударный» контр-адмирал Н. О. Абрамов и бригадный комиссар В. К. Беленков подробно доложили о действиях флотилии, о ее состоянии. Переход от устья Дуная в Одессу дался нелегко: мелкосидящие речные корабли для плавания по морю не предназначены, волнение в каких-нибудь четыре балла им уже опасно, а в данном случае выбирать погоду не приходилось. На относительно коротком маршруте некоторые корабли получили такие повреждения корпусов, каких не имели в боях.

На «Ударном» и других кораблях я долго беседовал с краснофлотцами. Конечно, их не мог радовать вынужденный отход с реки, именем которой называлась флотилия. Но сделанным там моряки гордились и верили, что еще вернутся на Дунай. А я заверил их, что флотилия, где бы ей ни пришлось действовать в ближайшее время, будет по-прежнему называться Дунайской.

Было решено, что основная часть ее кораблей на следующий же день отправится в Николаев, чтобы пройти срочный ремонт. Бывшие погранкатера, включенные в состав флотилии [58] с началом войны, и некоторые другие малые корабли, а также подвижные батареи передавались Одесской военно-морской базе.