Текст книги "Доверено флоту"

Автор книги: Николай Кулаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

В разгар июньских боев вражеские самолеты сбросили десятки тысяч листовок, в которых сообщалось, что неприступный Севастополь взят победоносной немецкой армией и она движется дальше – на Кавказ. Не знаю уж, хватил ли какой-то фашист лишнюю долю шнапса, после чего зарядил кассеты листовками, заготовленными впрок и предназначенными для другого места, или, может быть, кто-то во вражеском лагере возлагал на такой прием особые надежды. Сие не суть важно. Но вот «резолюции», которые [289] накладывали на эту брехню наши бойцы, были довольно любопытны. Воспроизвести их тут, правда, совершенно невозможно. Могу, однако, заверить, что по остроте и выразительности они вряд ли уступали изречениям из знаменитого письма запорожцев турецкому султану. И это тоже говорило о том, как настроены наши люди в тяжкую боевую страду.

…10 июня станция Мекензиевы Горы трижды переходила из рук в руки. К ночи она находилась в руках врага. Горестные события произошли в севастопольских бухтах. Утром мы потеряли «Абхазию» – один из самых быстроходных транспортов, бывший пассажирский теплоход. Транспорт (командовал им прежний капитан М. И. Белуха, ставший старшим лейтенантом) пришел с Кавказа на рассвете с маршевым пополнением и боеприпасами. Разгрузка, производившаяся у причала Сухарной балки, была еще не совсем закончена, когда поднявшийся внезапно ветер отнес маскировочную дымзавесу, и «мессершмитты», проносившиеся над бухтами, обнаружили транспорт. Последовала атака пикировщиков, и несколько бомб попали в судно… Раненых, которых только начали размещать на транспорте, успели спасти.

Несколькими часами позже погиб эскадренный миноносец «Свободный». Он эскортировал «Абхазию» на переходе в Севастополь и должен был охранять ее и в обратном рейсе. Во время стоянки эсминец вел огонь по целям в Бельбекской долине и на Мекензиевых горах. Армейские корректировщики передавали на корабль вместе с новыми целеуказаниями благодарности сухопутных командиров за точную стрельбу. С площадки перед ФКП было видно, как эсминец, помогая главным калибром фронту, одновременно отбивается от атак фашистских самолетов. Прикрывали его и зенитчики с берега. Оставалось не так уж много времени до вечерних сумерек, когда в корабль все-таки попали бомбы. Он резко накренился, на борту вспыхнул пожар.

На катере, дежурившем у ближайшего причала, я вышел в бухту. На моих глазах зенитчики «Свободного» сбили «юнкерс», пикировавший на тонущий уже корабль. Эсминец погружался, объятый пламенем, с развевающимся флагом… Катера сняли большую часть экипажа, в том числе и раненого капитана 3 ранга П. И. Шевченко. 56 моряков погибло.

Обелиск, воздвигнутый после войны экипажами черноморских эсминцев на Павловском мыске, что разделяет [290] Южную и Северную бухты, напоминает о героях «Свободного», о тяжелом июньском дне сорок второго года.

То, что произошло в тот день в бухтах, показывало, как трудно было рассчитывать на усиление перевозок с Большой земли, если не изменится к лучшему общая обстановка.

Но чтобы задержать врага, приходилось расходовать довольно много боеприпасов. Старая отчетная ведомость свидетельствует: за первые три дня отражения июньского штурма артиллеристы СОР выпустили около 62 тысяч снарядов всех калибров (без корабельной артиллерии), а минометчики – 73 тысячи мин. Величины для того времени немалые!

Стойкость и мужество защитников Севастополя в сочетании с таким вот огнем и срывали расчеты противника. Такого отпора, таких потерь, какие несли гитлеровские войска, их командование явно не ожидало. И 11 июня, на пятый день наступления, когда враг планировал быть уже в городе, он не проявил вдруг обычной активности даже на направлении главного удара, не предпринял с утра сколько-нибудь крупных атак. Ему понадобилось перегруппировывать свои войска, подтягивать резервы.

В этот день наступательные действия – пусть и ограниченного масштаба – вели войска СОР. По предложению генерал-майора И. Е. Петрова было решено контратаковать противника в направлении станции Мекензиевы Горы, ударить по его нацеленному к Северной бухте клину с двух сторон – из третьего и четвертого секторов. В четвертый сектор, где для контратаки не хватало собственных сил, переправились ночью через бухту два батальона из 7-й бригады морской пехоты со своей легкой артиллерией. Тысяча морских пехотинцев, возглавляемых командиром бригады полковником Е. И. Жидиловым, явилась ядром ударной группы, врезавшейся во вражеский клин слева. Группу, контратаковавшую справа, со стороны третьего сектора, возглавляли командир и военком одного из полков Чапаевской дивизии майор Н. М. Матусевич и батальонный комиссар Е. А. Мальцев.

Враг, успевший закрепиться, сопротивлялся яростно, и потеснить его было очень трудно – огромных усилий стоили каждые сто метров. Тем не менее группа Жидилова, продолжавшая наступать и на следующий день, свою задачу выполнила. Группе Матусевича удалось продвинуться незначительно. А затем пришлось вернуть один из батальонов бригады Жидилова и самого комбрига во второй сектор – осложнилось положение там. [291]

Срезать вражеский клин мы не смогли. Однако контратака не была напрасной. Сковав в какой-то мере противника на решающем участке, она помогла 345-й дивизии подполковника Гузя отбить у врага станцию Мекензиевы Горы. Правда ненадолго – сутки спустя гитлеровцы овладели ею еще раз. Но задержать противника даже на сутки, заставить его опять штурмовать те нее самые позиции, неся новые потери, значило не так уж мало.

Впрочем, только потом осозналось в полной мере, что значил в июне сорок второго каждый лишний день, в течение которого 200-тысячная армия Манштейна сковывалась и изматывалась под Севастополем.

* * *

Вечером 12 июня руководители обороны, как обычно, собрались на флагманском командном пункте. Были уже заслушаны все сообщения об итогах дня, вице-адмирал Ф. С. Октябрьский излагал свои решения на завтра. В это время вошел старшина-связист с листком депеши в руках. Увидев, что командующий выступает, он в нерешительности остановился. Я взял у него телеграмму, быстро прочел и на вопросительный взгляд Октябрьского ответил:

– От товарища Сталина.

Филипп Сергеевич стал читать текст вслух:

«Вице– адмиралу Октябрьскому, генералу Петрову.

Горячо приветствую доблестных защитников Севастополя – красноармейцев, краснофлотцев, командиров и комиссаров, мужественно отстаивающих каждую пядь советской земли и наносящих удары немецким захватчикам и их румынским прихвостням.

Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером героизма для всей Красной Армии и советского народа. Уверен, что славные защитники Севастополя с достоинством и честью выполнят свой долг перед Родиной.

И. Сталин»{42}.

Естественно, радиограмма произвела на всех нас очень сильное впечатление. Насколько мы знали, Верховный Главнокомандующий впервые обращался с подобным приветствием к защитникам какого-либо советского города. Это говорило о том, как следят в Ставке за боевыми действиями под Севастополем, какое придают им значение.

В радиограмме содержалось указание: «Опубликовать в местной печати». Газета «Красный черноморец» выходила [292] уже на Кавказе (рассылать ее по флоту из Севастополя стало слишком трудно), но я распорядился, чтобы радиограмму напечатала и она. В Севастополе приветствие И. В, Сталина опубликовали 13 июня городская газета «Маяк коммуны», армейская «За Родину», газеты соединений. Еще до выхода газет, в ночные часы, приветствие передавалось всеми средствами связи на командные пункты и в политотделы соединений, а оттуда – на позиции, в войска.

Командиры, участвовавшие в заседании Военного совета, еще не отбыли с ФКП, когда оперативный дежурный доложил, что в бухту входят крейсер «Молотов» и эсминец «Бдительный».

За три дня до того нам сообщили из Генерального штаба о передаче Севастопольскому оборонительному району 138-й отдельной стрелковой бригады под командованием майора П. П. Зелинского (военкомом бригады был старший батальонный комиссар Зайченко). Доставить в Севастополь такое подкрепление быстро и с максимальной надежностью можно было только на крупном боевом корабле. Военный совет решил использовать для переброски бригады крейсер, а руководство его прорывом возложить, как и при перевозке 9-й бригады морпехоты, на контр-адмирала Н. Е. Басистого.

Приняв на борт 3300 бойцов, 28 орудий и другое вооружение, а также 800 тонн боеприпасов, крейсер и сопровождавший его эсминец шли из Новороссийска кружным маршрутом. Но неприятельская авиация их все же обнаружила, и как раз тогда, когда крейсер и эсминец нагнали транспорт «Грузия», шедший в Севастополь с боеприпасами в охранении малых кораблей. Общими силами был отбит комбинированный налет фашистских бомбардировщиков и торпедоносцев.

Высадка прибывшей бригады, выгрузка боеприпасов и оружия (в числе прочего были доставлены 1000 автоматов и 162 противотанковых ружья) производились стремительно – требовалось предельно сократить стоянку кораблей в Севастополе. Но, разгружаясь у Угольной пристани, крейсер, как делалось всегда, вел огонь по разведанным для него целям. Партизанская разведка сообщила потом, что на станции Бахчисарай под залпы дальнобойных корабельных орудий попал немецкий эшелон со снарядами.

Приняв полторы тысячи раненых, сотни эвакуируемых женщин и детей, «Молотов» и «Бдительный» еще затемно покинули бухту. С выходных фарватеров они дали последние залпы по вражеским позициям. Радисты передали на [293] корабли благодарность Военного совета всему личному составу за отличное выполнение боевого задания.

А на подходе была «Грузия», с трудом преодолевавшая последние перед Севастополем мили. Совсем недалеко, у мыса Айя, транспорт подвергся необычно раннему налету бомбардировщиков, и хотя огонь кораблей охранения уберег судно от прямых попаданий, близкие разрывы бомб нанесли ему серьезные повреждения. «Грузия» вошла в бухту, буксируемая тральщиками, сильно осев на корму. Командир транспорта капитан-лейтенант М. И. Фокин готовился начать швартовку…

Повреждения помешали «Грузии» прийти затемно. Было уже 4 часа 55 минут утра. В этот момент к бухтам прорвалась первая после ночной паузы группа немецких самолетов. Зенитчики открыли огонь, один «юнкерс», еще не сбросивший бомб, у нас на глазах взорвался и развалился на куски. Но другие атаковали «Грузию», и две бомбы попали в транспорт. После этого он продержался на воде лишь несколько минут. Большая часть находившихся на борту людей спаслась вплавь.

А боеприпасы, которые везла «Грузия», все-таки дошли до севастопольских батарей. В течение шести дней в бухте, где падали и снаряды, и бомбы, группа водолазов под руководством инженер-капитана 3 ранга В. И. Шашукова и мичмана Я. Е. Болтова производила разгрузку транспорта под водой. Это была поистине героическая работа, однако тогда она воспринималась как нечто совершенно естественное. Ведь снаряды нам были нужны позарез.

Возрастающие трудности с боеприпасами заставили Военный совет принять рискованное решение о новом прорыве в Севастополь крейсера «Молотов». Мы сознавали, что в прошлый раз он пришел и ушел так благополучно, по существу избежав вражеских ударов, в какой-то мере благодаря счастливым случайностям. Но только крейсер мог доставить сразу несколько сот тонн снарядов, одновременно взяв на борт также и остававшиеся еще на Кавказе подразделения 138-й бригады.

И снова боевая удача сопутствовала командиру крейсера капитану 1 ранга М. Ф. Романову и его экипажу. Крейсер пришел в ночь на 16 июня в сопровождении эсминца «Безупречный». Разгрузка кораблей и высадка бойцов были закончены в один час. Еще около часа заняла погрузка раненых. Все это время корабли вели огонь по разведанным скоплениям немецких войск. Они ушли и вернулись в Новороссийск невредимыми. Это был последний прорыв в Севастополь [294] крейсера до конца обороны. А из транспортов после гибели «Грузии» еще дважды прорывался к нам «Белосток».

Все это время шли тяжелые, кровопролитные бои на Северной стороне. Осложнялось положение и на правом крыле фронта обороны – враг усиливал натиск в первом и во втором секторах, пытаясь вклиниться также и там.

Возникла необходимость обсудить обстановку и тактику наших действий с командирами и комиссарами соединений, собрать которых на ФКП или на КП Приморской армии стало невозможно. Решили устроить встречу ночью в госпитале, развернутом в Инкерманских штольнях, вблизи центрального участка фронта. Вместе с командармом Приморской Иваном Ефимовичем Петровым поехал туда я.

Путь лежал через Корабельную сторону, дальше – по Лабораторному шоссе. Даже в темноте бросалось в глаза, как изменилось все вокруг – всюду руины, груды камня, следы пожаров, множество воронок. И чем ближе передний край, тем сильнее приторный трупный запах: не всех убитых успевали убрать за ночь, а стояла июньская жара…

Заметили у дороги машину – грузовик, приспособленный под санитарный фургон. Машина разбита, искорежена. Очевидно, та самая, о которой докладывали утром. Она везла раненых, подлежавших эвакуации морем, и застряла в воронке. Санитары передали лежачих на попутные машины, ходячих вернули в Инкерман. Вытащить машину из воронки не смогли, но водитель остался ее караулить. И стал свидетелем того, как полтора десятка самолетов штурмовали автофургон, расписанный красными крестами. Фашистские летчики, должно быть, думали, что машина не пустая, рвались убивать раненых.

Инкерманский подземный госпиталь был переполнен – поступление раненых все увеличивалось. Медицинский персонал, особенно хирурги, сутками работал без сна и отдыха. В небольшом помещении собрались коменданты секторов, они же командиры основных соединений, комиссары, другие вызванные товарищи. С большинством присутствующих я не виделся всего несколько дней. Но каких дней!… Люди сильно изменились, осунулись, от бессонных ночей воспалены глаза. Некоторые – в повязках: легкораненые командиры и политработники, способные держаться на ногах, оставались на своих постах, это как бы само собой разумелось.

Командиры докладывали обстановку на своих участках. Слушая их, узнал немало важного – в донесения, оперсводки попадает не все. Каждый подчеркивал как самое главное: [295] бойцы держатся стойко, дерутся геройски. Однако неравенство сил дает себя знать, потери не восполняются. Но самая острая нужда – боеприпасы. Только ручных гранат и мин к минометам отпускалось пока столько же, как и в самые первые дни отражения штурма. А снарядов всех калибров войска могли теперь расходовать по 14-15 тысяч штук в день вместо недавних 20 тысяч. На треть сократился лимит патронов. Из-за того что надо экономить боеприпасы, иногда приходится, говорили участники совещания, отказываться от преследования противника, возможного по обстановке, после того как отбита его атака.

Мы с И. Е. Петровым объяснили общее положение и наши возможности. Взяли на учет конкретные нужды, но нереальных обещаний не давали. Разговор получился хороший – понимали друг друга с полуслова. Желая товарищам на прощание боевых успехов, твердо знали, что все мыслимое они сделают.

После совещания решили проехать на правый фланг обороны, в первый сектор, комендант и военком которого не могли прибыть в инкерманский госпиталь из-за осложнившейся к вечеру обстановки.

Генерал Петров, колесивший вдоль линии фронта каждую ночь, взялся показать водителю кратчайший путь. Но в темноте мы проскочили нужный поворот. Как назло, никто не останавливал машину для проверки документов. Проехав еще метров 100-150, констатировали, что находимся неизвестно где. Вдобавок начали шлепаться невдалеке мины – очевидно, мы слишком приблизились к переднему краю и немцы открыли огонь на звук мотора. Наконец встретили патруль – оказалось, что приехали все-таки туда, куда надо. Тут поджидал нас и Петр Георгиевич Новиков (комиссар сектора был на переднем крае), которому уже сообщили, что мы едем.

Комендант сектора доложил, что противник пока притих – видно, до утра. Отойдя немного от машины, обсудили положение на правом фланге, существенно ухудшившееся после того, как гитлеровцы овладели высотой, контролирующей Балаклавскую долину. Командарм дал указания на наступающий новый боевой день.

Небо уже светлело. Пока доберешься до города, над дорогами появятся «мессеры» и уж не отвяжутся от машины. Иван Ефимович предложил ехать с ним на его передовой пункт управления. Но в пути попали под прицельный артобстрел – машину углядел какой-то фашистский наблюдатель. В предрассветных сумерках разрывы снарядов похожи [296] на безобидные деревца, внезапно возникающие у дороги. По счастью, они все время опережали нас – снаряды ложились с перелетом.

* * *

16 июня стал уже не угрозой, а реальностью вражеский клин в стыке частей первого и второго секторов. Противник захватил усадьбу совхоза «Благодать», но прорваться оттуда на Ялтинское шоссе ему не дали. На следующий день самый сильный натиск вновь испытывал четвертый сектор, где Манштейн ввел в бои резервы, прибывшие с Керченского полуострова. Вечером, потеснив ослабленные подразделения нашей 95-й дивизии, враг вышел южнее Любимовки к морю. 30-я батарея оказалась в окружении.

Я уже говорил о том, какую роль играла «тридцатка» в Севастопольской обороне. С началом июньского штурма немцы прилагали особые усилия, чтобы вывести ее из строя. На нее налетали бомбардировщики группами по 50-60 самолетов. По ней били самые тяжелые осадные орудия. Но артиллеристам, возглавляемым майором Георгием Александровичем Александером и старшим политруком Ермилом Кирилловичем Соловьевым, удавалось устранять серьезные повреждения материальной части. Не раз и не два, а целых пять раз с начала июньских боев умолкшая было батарея вновь оживала.

18 июня окруженная «тридцатка» выпустила по врагу последние имевшиеся в башнях снаряды. Ее личный состав, как уже было в декабре, занял круговую оборону. Два дня на подступах к батарее шел бой, доходивший до рукопашной. Потом батарейцы – их было около 200 человек – и сражавшиеся вместе с ними бойцы армейских подразделений укрылись в подземельях.

С батареей прервалась всякая связь. Мы не раз обсуждали, как помочь «тридцатке», как деблокировать ее. Но попытки сделать это теми силами, которые имелись на приморском участке фронта, остались безрезультатными. А организовать здесь контратаку силами более крупными не позволяло тяжелое положение на соседних участках, где враг рвался к Северной бухте.

О последних днях боевого коллектива 30-й батареи, продержавшегося под умолкшими башнями до 26 июня, удалось узнать лишь много времени спустя. Из немецких оперативных документов стало известно, что для штурма батареи и овладения ею были назначены два батальона 213-го пехотного полка, 132-й саперный полк и батальон 173-го [297] саперного. А потом понадобились и другие части. Что только не пускалось в ход – и подожженный бензин, и специальные гранаты, образующие удушающий дым, и заряды взрывчатки. Тол, который гитлеровцы закладывали у башен, амбразур и выходных дверей, не мог сокрушить броню, но пламя и взрывная волна, проникавшие внутрь, обжигали и калечили людей. Последним убежищем нескольких десятков батарейцев стал подземный коридор между командным пунктом и башнями. Забаррикадировавшись, артиллеристы расширяли водосток, ведущий в Бельбекскую долину: была надежда, что по нему удастся вырваться из вражеского кольца небольшими группами.

Но гитлеровцы уже знали про этот путь из подземных казематов и блокировали водосток. Артиллеристы, выбиравшиеся на поверхность, были убиты или схвачены. Майор Г. А. Александер, гневно отвергнувший гнусное предложение перейти к немцам на службу, погиб в фашистском застенке. Комиссар Е. К. Соловьев, тяжело, раненный, не способный двигаться, находил в себе силы поддерживать дух товарищей, а потом покончил с собой, чтобы избежать плена. Лишь очень немногие из батарейцев остались в живых. Стойкость и мужество комендоров «тридцатки» навсегда вошли в героическую историю Севастопольской обороны.

Перевес в численности войск и огневой силе, господство в воздухе обеспечивали врагу постепенное приближение к Северной бухте. 18 июня он овладел районом Братского кладбища. Если говорить отвлеченно, продвижение немцев было ничтожным, а давалось оно им недешево. Сам Манштейн потом вынужден был признать: «…Несмотря на эти с трудом завоеванные успехи, судьба наступления в эти дни, казалось, висела на волоске. Еще не было никаких признаков ослабления воли противника к сопротивлению, а силы наших войск заметно уменьшились»{43}.

Но в севастопольских условиях от перемещения линии фронта даже на несколько сот метров зависело слишком многое. Захват гитлеровцами Братского кладбища означал, что весь город, давно обстреливаемый немецкой артиллерией, теперь досягаем и для минометного огня. И мы не могли больше пользоваться ни Северной, ни Южной бухтами.

О создавшемся положении говорилось в радиограмме Военного совета флота, адресованной И. В. Сталину, Н. Г. Кузнецову, С. М. Буденному, И. С. Исакову. [298]

«Из всей обстановки видно, – докладывали мы, – что на кромке северной части Северной бухты остатки прижатых наших войск долго не продержатся… Наш следующий рубеж борьбы – южное побережье Северной бухты, гора Суздальская, Сапун-гора, высоты Карагач, где еще есть наши войска»{44}.

Боевой дух, стойкость севастопольцев оставались исключительно высокими. Не могу не рассказать об одном боевом эпизоде, пусть частном, не влиявшем на общий ход событий, но очень уж ярко отразившем столь характерное для тех дней бесстрашие наших людей.

Две шлюпки с моряками-разведчиками, вышедшими из Севастополя на боевое задание, держали курс к берегу, занятому противником. На шлюпках – шестерке и четверке – находилось 18 человек во главе со старшим лейтенантом Николаем Федоровым. Когда обнаружилось, что интересовавший их участок берега сильно освещается ракетами и скрытно приблизиться к нему не удастся, лейтенант принял решение отойти мористее до следующего вечера – погода стояла тихая, над морем сгущался предутренний туман.

Через некоторое время послышался шум моторов, и из тумана вынырнули два немецких сторожевых катера. С них крикнули на шлюпки: «Хальт!»

На катерах были пулеметы и автоматические пушки, у разведчиков – ручные пулеметы и личное оружие. Однако на гребных шлюпках от катеров не уйти, и разведчики приняли бой. Это было естественно, быть иначе просто не могло. Но вот что произошло дальше.

Пулеметная очередь со шлюпки сразила на немецком катере рулевого и, может быть, повредила рулевое управление – катер завилял. Меткость огня черноморцев заставила и другой катер держаться поодаль. А дальнейшая перестрелка привела к тому, что оба катера покинули место боя.

Дело, однако, этим не кончилось. Вскоре шлюпки были обстреляны двумя другими катерами, на сей раз – торпедными. Они вели огонь из крупнокалиберных пулеметов и 20-миллиметровых пушек. Еще в первой стычке командир шлюпки-четверки младший лейтенант Сергей Мельников и несколько краснофлотцев были тяжело ранены. Но моряки, не дрогнув, вступили в новый бой. И опять использовали ручные пулеметы и автоматы так умело, что враг не смог их одолеть. Восемь раз за полчаса проносились торпедные катера мимо шлюпок, поливая их огнем. На шестерке был [299] пробит борт, убит краснофлотец Владимир Горбищенко, увеличилось число раненых. А исход боя оказался тем же – катера скрылись…

Шлюпки взяли курс на Севастополь. Двигались они медленно – осталось мало гребцов. Поврежденная шестерка отстала. И вот с четверки заметили идущую навстречу подводную лодку, на которой вскоре разглядели итальянский флаг. На палубе подлодки появились пулеметчики. Но старшина шлюпки Василий Квашонкин первым дал длинную очередь. И фашисты скрылись с палубы, лодка погрузилась.

Шлюпки, с которыми ничего не могли сделать пять неприятельских кораблей, вернулись в Севастополь. Назову всех участников этих схваток с врагом, кого не упомянул раньше (их имена сообщила в те дни газета «Красный Черноморец»): Георгий Колесниченко, Иван Панкратов, Владимир Краснодед, Юсун Исмаилов, Анатолий Кулинич, Петр Гаев, Алексей Ежов, Юрий Куликов, Петр Гуров, Степан Герняк, Александр Иванов, Виктор Новицкий, Григория Ковальчук, Всеволод Пашков.

Через три дня гитлеровцы объявили по радио, что на Черном море «потоплены два небольших советских военных корабля». Так трансформировала фашистская пропаганда этот эпизод…

* * *

С утра 19 июня в наступление на северном участке была введена еще одна немецкая дивизия – 125-я пехотная, переброшенная с Украины. То, что Манштейну потребовались такие подкрепления, говорило о многом. Но командованию Приморской армии уже нечем было усилить поредевшие подразделения 95-й стрелковой дивизии, командир которой полковник А. Г. Капитохин уже поставил в строй и тыловиков и штабистов.

Вся Северная сторона, все пространство, охватываемое глазом за бухтой, сверкало огнем, и оттуда доносились непрерывные гром, свист, грохот. К исходу дня фронт обороны в четвертом секторе был разобщен. Основными очагами сопротивления на том берегу бухты стали заранее оборудованные опорные пункты в старинных Константиновском и Михайловском равелинах, в Северном укреплении, оставшемся от Крымской войны, у Инженерной пристани.

Одновременно шли ожесточенные бои на правом крыле обороны, где противник стремился прорваться через Кадыковку к Сапун-горе. Пока его удавалось сдерживать. Части первого и второго секторов понесли относительно меньше [300] потерь, чем войска на северном направлении, но враг и тут имел большой численный перевес. Путь ему преграждала прежде всего стойкость наших людей. За каждым боем открывались новые подвиги.

Многие из них связаны с именами отважных политработников. Четыре дня, не отходя ни на шаг, отбивала атаки гитлеровцев рота 386-й дивизии, которую возглавлял, заменив выбывшего из строя командира, политрук Михаил Гахокидзе. Перед окопами роты полегло несколько сот фашистских солдат. Последняя за те четыре дня атака была отбита, когда в роте кроме политрука оставалось три бойца. И они, умело используя огневые средства, все еще удерживали свою позицию. В армейской газете «За Родину» были названы фамилии этих бойцов: Петров, Джимбаев, Шолин.

А в 109– й стрелковой дивизии одним из батальонов командовал политрук Георгий Главацкий, который до войны был рабочим, на военную службу не призывался по состоянию здоровья, но в дни обороны Одессы вступил в ополчение, влившееся потом в Приморскую армию. Этот батальон также проявил изумительную стойкость.

В разгар июньских боев Президиум Верховного Совета СССР присвоил политрукам М. Л. Гахокидзе и Г. К. Главацкому звание Героя Советского Союза. Тогда же были удостоены этого звания еще пять бойцов и командиров Приморской армии: командир роты старший лейтенант Н. И. Спирин, младший лейтенант из гаубичного артполка Абдулхак Умеркин, черноморский пограничник ефрейтор Иван Богатырь, ефрейтор Павел Линник, подорвавший три фашистских танка, и разведчица старший сержант Мария Байда.

В ночь на 20 июня все-таки удалось – в последний раз – принять прибывшие с Кавказа корабли в Южной бухте. Эсминцы «Бдительный» и «Безупречный» прорвались туда сквозь огонь артиллерии и тяжелых минометов, доставив маршевое пополнение, боеприпасы, бензин, продовольствие. Спешно разгрузившись и приняв на борт две тысячи раненых, а также эвакуируемых граждан, корабли покинули опасную бухту.

В ту ночь Ф. С. Октябрьский радировал на Кавказ начальнику штаба флота И. Д. Елисееву: «Надводным кораблям заходить в Северную бухту нельзя (из этого следовало, что нельзя и в Южную. – Н. К.). Заканчиваем организацию приема кораблей в бухты Камышевая, Казачья и открытое побережье в районе 35-й батареи. Принимать можем с [301] обязательным уходом в ту же ночь обратно лидеры, эсминцы и базовые тральщики. Подлодки любое время. Крейсера сейчас принять невозможно… Сегодня самолетом высылаю вам кальку с легендой подхода лидеров и эсминцев. Заходить кораблям в бухты придется задним ходом, разворачиваясь перед бухтой. В районе 35-к батареи подход носом к берегу, маленькая пристань…» {45}

Эта радиограмма дает представление о том, насколько осложнялось снабжение Севастополя. Маленькие, тесные Казачья и Камышевая бухты находились, правда, дальше от линии фронта, чем какое-либо другое место сократившегося за последние дни севастопольского плацдарма, но были очень неудобны для приема кораблей по навигационным условиям. Никогда раньше эсминцы туда не заходили.

А в районе Северной бухты линией фронта, передним краем становился ее южный берег – окраина Корабельной стороны города, где заняли оборону перегруппированные части четвертого сектора. Полковник А. Г. Капитохин переправился с Северной стороны с последними подразделениями своей 95-й дивизии.

Но за бухтой, продолжая сковывать силы врага, еще держались маленькие гарнизоны опорных пунктов. Сражались они геройски.

Около 150 бойцов, собранных из остатков различных частей, насчитывал гарнизон старинного Северного укрепления. Оборону здесь возглавляли командир автороты инженерного батальона старший лейтенант А. М. Пехтин в политрук той же роты К. М. Бурец. Гитлеровцы, подступившие к укреплению 19 июня и попытавшиеся взять его с ходу, получили такой отпор, что возобновили атаки лишь спустя двое суток. Старый форт бомбила авиация противника, часами обстреливали его тяжелые осадные орудия. К форту были подтянуты саперные батальоны. В немецком штабном донесении, попавшем впоследствии в наши руки, констатируется: «Из тяжелого вооружения в форту были лишь минометы. Устарелость устройства форта (построенного в 1831 году) возмещалась упорным сопротивлением…» Красноречивое признание!

Смертью храбрых пали весь командно-политический состав и большая часть бойцов. Смертельно раненный старший лейтенант Пехтин руководил боем до последнего дыхания. До нас дошла его прощальная записка: «Я отдаю свою жизнь за Страну Советов. Товарищи бойцы, командиры и [302]политработники! Друзья, отобьем врага от нашего города-героя Севастополя! Пусть каждый из нас станет героем Севастопольской обороны. Прощайте, друзья. Отомстите за мою смерть. Смерть, и только смерть немецким оккупантам! Помните Сашку Пехтина».

Другой опорный пункт – Михайловский равелин – стойко оборонял сводный гарнизон из зенитчиков, береговых артиллеристов, технического состава базы гидросамолетов. После трехдневных боев, связавших значительные силы гитлеровцев, защитники равелина были переправлены на южный берег бухты, как и бойцы, которые в течение тех же трех дней, с 21 по 24 июня, удерживали район Инженерной пристани. На подступах к ней враг потерял пять танков и много пехоты. Там руководил обороной смелый подполковник Н. А. Баранов, командир местного стрелкового полка.