Текст книги "Доверено флоту"

Автор книги: Николай Кулаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

За относительно спокойные месяцы преобразились батареи, оснащенные орудиями с «Червоной Украины» и попавших под вражеские бомбы эсминцев. Орудия, поставленные сперва на временные деревянные основания, перенесли на бетонные, что обеспечивало большую точность огня, оборудовали бетонированные дворики, укрытия для людей и боезапаса.

На участках, оде линия фронта проходила позади прежних рубежей, сооружались новые доты. Общее число артиллерийских дотов, сократившееся в ходе декабрьских боев, вновь возросло до шести с лишним десятков. Каждому имевшемуся в Севастополе морскому орудию, включая и те, которые потребовалось капитально отремонтировать, было найдено надлежащее место.

* * *

Во второй половине апреля мы узнали об организационных изменениях в управлении силами, действовавшими на [262] левом фланге советско-германского фронта. За этими мерами виделась озабоченность Ставки положением на Юге. Было образовано главнокомандование Северо-Кавказского направления, включавшего Крымский фронт, Черноморский флот, Севастопольский оборонительный район, а также Северо-Кавказский военный округ. Из подчинения Крымскому фронту флот и СОР вышли. Главкомом направления Ставка назначила Маршала Советского Союза С. М. Буденного, его заместителем по морской части – адмирала И. С. Исакова.

Эти перемены застали вице-адмирала Ф. С. Октябрьского на Керченском полуострове: командующий Крымским фронтом, еще в качестве нашего начальника, вызывал его для решения текущих оперативных вопросов. Затем в Краснодаре, где развертывался штаб Северо-Кавказского направления, командующий флотом представился С. М. Буденному и докладывал о черноморских делах прибывшему туда наркому ВМФ Н. Г. Кузнецову. Речь шла прежде всего о продолжавшей осложняться обстановке на морских коммуникациях, о том, как обеспечить снабжение Севастополя.

Николай Герасимович Кузнецов собирался после посещения кавказских баз побывать в Севастополе. Обсуждалось, каким путем – по морю или по воздуху надежнее к нам добраться. Но что-то помешало наркому осуществить это намерение, и он вскоре вернулся в Москву.

На Кавказе, где базировались наши бригады подводных лодок, Ф. С. Октябрьский отдал, пока в предварительном порядке, распоряжение о подготовке к транспортным рейсам в Севастополь также и подводных кораблей, сперва – наиболее крупных. Мы никогда раньше не думали, что придется ставить подводникам подобные задачи, но события развивались так, что для питания СОР могли понадобиться и подлодки.

Филипп Сергеевич вернулся в Севастополь очень озабоченным. И не только положением на море. Следует сказать, что к моменту его отбытия в Керчь и на Кавказ флотская разведка получила достоверные, как мы были убеждены (такими они и оказались), данные об интенсивной подготовке гитлеровцев к наступлению против войск Крымского фронта. При встрече с командующим фронтом Ф. С. Октябрьский изложил эти сведения лично ему, однако генерал-лейтенант Д. Т. Козлов отнесся к ним недоверчиво, поскольку они, по-видимому, не совпадали с его оценкой обстановки. Он сказал Октябрьскому, что армии фронта перейдут в наступление в начале мая и Крым будет очищен [263] от фашистских захватчиков. Но сроков решительного наступления с Керченского полуострова называлось уже немало, и в реальность этого нового не очень верилось.

А я встречал Ф. С. Октябрьского подавленный понесенной нами утратой: 24 апреля в Севастополе погиб командующий черноморской авиацией Николай Алексеевич Остряков. Филипп Сергеевич уже знал об этом из моей телеграммы, оставалось лишь рассказать ему подробности.

…В тот злополучный день мы повстречались с Остряковым где-то около хутора Дергачи: я направлялся в бригаду Потапова, а Николай Алексеевич показывал авиационное «хозяйство» прибывшему из Москвы заместителю начальника управления морской авиации ВМФ генерал-майору Ф. Г. Коробкову, с которым он вместе сражался в Испании. Свернув с обстреливаемой противником дороги, мы поговорили несколько минут и разъехались, условившись встретиться на ФКП за ужином. В воздухе то и дело появлялись вражеские разведчики. А на обратном пути я увидел издали группу бомбардировщиков, летевших в сторону Стрелецкой бухты. Подумал: опять нацелились на базу сторожевых катеров… Но оказалось, удар был направлен на очень важные для нас (и, судя по всему, долго остававшиеся неизвестными противнику) авиаремонтные мастерские у маленькой Круглой бухты. На ФКП оперативный дежурный доложил: разрушен ангар, разбиты или повреждены ремонтировавшиеся самолеты, погибли генералы Остряков и Коробков…

Вот где настигла смерть 30-летнего командующего черноморскими ВВС. Не в воздухе, хотя молодой генерал совершил десятки боевых вылетов и лично сбил не один фашистский самолет, а на земле. И от этой нелепости было еще тяжелее. Не уберегли мы и генерала Коробкова, проведшего в Севастополе считанные часы.

Про Острякова мало сказать, что он погиб в расцвете сил. Его недюжинный талант авиационного командира, в сущности, еще только начал по-настоящему раскрываться. Мы потеряли человека самозабвенно отважного, способного до дерзости смело мыслить и действовать и в то же время очень чуткого к товарищам, мягкого, порой даже застенчивого в обыденной жизни. Очень быстро приобрел он среди флотских летчиков огромный авторитет, определявшийся отнюдь не только служебным положением Николая Алексеевича. Его уважали и любили, ему стремились подражать.

Погибших генералов хоронили на Кладбище коммунаров. На траурном митинге, необычно многолюдном для осадного Севастополя, общая скорбь ощущалась так остро, [264] что я с трудом смог выступить – душил комок в горле. Салютом павшим прогремели залпы всей артиллерии оборонительного района по вражеским позициям. Самолеты, проносясь бреющим полетом над кладбищем, уходили на боевые задания.

После войны над могилами Н. А. Острякова, Ф. Г. Коробкова и похороненного рядом военкома черноморских ВВС М. Г. Степаненко (как он погиб, я рассказывал) поднялся общий памятник. Николаю Алексеевичу Острякову и Федору Григорьевичу Коробкову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. В Крыму есть сейчас станция Остряково, есть проспекты Острякова в Севастополе и Владивостоке, где он служил раньше, улица. Острякова и его родной Москве.

Командующим военно-воздушными силами Черноморского флота стал с конца апреля 1942 года генерал-майор авиации В. В. Ермаченков.

* * *

Истекало полгода с начала обороны Севастополя, и мы еще раз ощутили, как следит за нею вся страна. Итогам шести месяцев боев за город, его жизни в осаде посвящалось много материалов в печати. На усиление группы военных журналистов, постоянно работавших в Севастополе, центральные газеты командировали своих специальных корреспондентов.

От «Правды» прибыл Николай Михайловский, с которым мы впервые встретились несколько лет назад на Балтике, на «Марате». Он недавно был в блокадном Ленинграде и многое рассказал о виденном и пережитом там, о судьбе наших общих знакомых. Михайловский передал мне просьбу редакции написать для «Правды» статью о севастопольских боях, о героях обороны. 30 апреля она была опубликована.

В Севастополе полугодовой юбилей обороны отмечался на торжественном заседании, посвященном также и наступившему дню Первого мая. Проходило оно в подземном кинотеатре. С докладом выступил секретарь Крымского обкома ВКП(б) Ф. Д. Меньшиков.

Перед началом заседания ко мне подошел сотрудник «Красного черноморца» и по поручению редактора С. С. Зенушкина (П. И. Мусьяков работал уже в Москве, редактировал газету «Красный флот») показал небольшую статью, которую по собственной инициативе прислал во флотскую газету Илья Эренбург. Редактор спрашивал, как быть: статья [265] только что поступила, а завтрашний номер уже сверстан.

Статья И. Эренбурга начиналась так:

«Недавно на Севастопольском бульваре в Париже были арестованы две девушки. Они ударили оскорбившего их немецкого офицера. Когда их судили, они сказали: «Мы хотим быть такими сильными, как герои Севастополя».

Во всем мире повторяют бессмертное имя – «Севастополь». Оно стало паролем непримиримости, крепости, человеческого достоинства, гордого мужества…»

Прочитав эти строки, я посоветовал редактору поставить статью в номер, даже если переверстка немного задержит его выход.

А севастопольцам часто служили примером стойкость и мужество ленинградцев. Мы получили от них волнующий ответ на наше первомайское приветствие.

«Ясно представляем и хорошо знаем те лишения и трудности, которые приходится переживать осажденному городу, – писали они. – Силы Ленинградского фронта при неослабевающей поддержке жителей Ленинграда отстаивают город Ленина с такой же самоотверженностью и упорством, с которыми защищаете и вы, севастопольцы, черноморскую твердыню… Товарищи севастопольцы! Будем еще искуснее, упорнее и отважнее разить фашистов…»

Этот призыв боевых друзей с берегов Невы и Балтики пришел как раз в такое время, когда для севастопольцев наступали новые испытания, более жестокие, чем все прежние.

С первых дней мая заметно усилился артиллерийский обстрел наших позиций и города. 6 мая над Севастополем появилось значительно больше, чем обычно, фашистских самолетов, сбросивших около 90 фугасных бомб и до тысячи зажигательных. Над рейдом сбрасывались мины. Но это, как вскоре стало ясно, были отвлекающие действия противника, готовившегося сперва нанести удар по войскам Крымского фронта на Керченском полуострове.

Враг перешел там в наступление 8 мая. Манштейну удалось найти слабое место в боевых порядках наших войск и еще раз упредить их наступление, теперь – с тягчайшими, непоправимыми последствиями. События на востоке Крыма стали развиваться стремительно и весьма неблагоприятно для нас.

14 мая гитлеровцы ворвались на окраины Керчи. Ночью меня разбудил взволнованный Ф. С. Октябрьский и показал радиограмму Л. З. Мехлиса, требовавшего, чтобы флот [266] направил в Керчь и Камыш-Бурун все плавсредства, пригодные для эвакуации войск через пролив. Соответствующие приказания командирам кавказских баз были отданы немедленно, а контр-адмирал И. Д. Елисеев, находившийся в Туапсе, принял необходимые меры еще до этого. В тяжелых условиях, под ударами фашистской авиации, удалось эвакуировать около 120 тысяч человек, в том числе свыше 23 тысяч раненых{36}. Часть тех бойцов и командиров, которые, прикрывая эвакуацию главных сил, сами не успели переправиться через пролив, укрылась в подземельях Аджимушкайских каменоломен и продолжала борьбу.

19 мая враг полностью захватил Керченский полуостров. Решением Ставки Крымский фронт был расформирован, вместо Северо-Кавказского направления вновь образован Северо-Кавказский фронт под командованием С. М. Буденного с подчинением ему Черноморского флота.

Общая обстановка на Юге резко ухудшилась. Керченский пролив становился линией фронта. В порядок дня вставала оборона Таманского полуострова. В Крыму, где войска СОР опять остались одни, нам подтверждалась задача – прочно удерживать Севастополь. И мы понимали, что силы, высвободившиеся у гитлеровцев на востоке Крыма, будут двинуты к Севастополю.

Еще 10 мая гарнизон оборонительного района перешел на повышенную боевую готовность. Наряду с принятием ряда других мер Военный совет решил усилить противодесантную оборону плацдарма, проверив с этой точки зрения каждый километр береговой черты. Сколь ни маловероятными представлялись атаки с моря, надлежало учесть и такого рода неожиданность.

Пока враг занимался перегруппировкой войск, севастопольцы продолжали укреплять свои позиции и на переднем крае, и в глубине обороны. Чтобы сдержать натиск гитлеровцев, теперь уже неизбежный, сооружались новые препятствия, ставились добавочные взрывные заграждения. Были среди них и довольно необычные – люди проявляли много изобретательности.

Под Севастополем нетрудно набрать каких угодно камней. И вот у начальника инженерной службы Чапаевской дивизии подполковника М. П. Бочарова и ее начарта подполковника Ф. Ф. Гроссмана появилась мысль возродить «камнеметные фугасы», применявшиеся еще в стародавние [267] времена. Проведенные опыты показали, что достаточно 10 килограммов взрывчатки, чтобы примерно кубометр крупных камней, заложенных в яму, взлетел высоко в воздух и с большой силой обрушился на землю в радиусе полусотни метров. Чапаевцы стали закладывать такие фугасы на вероятных участках основных атак противника, там, где он мог вклиниться в наши позиции. Устройства включались на взрыв с командных пунктов подразделений по проводам. И когда настало время вводить в действие все боевые средства, это нехитрое оружие сослужило свою службу.

Готовились к тяжелым боям и тыловики оборонительного района. Все склады, еще находившиеся в городе, были переведены в штольни и другие убежища, тщательно замаскированы. Это касалось абсолютно всего. Запасы продовольствия, например, рассредоточивались по двадцати девяти основным пунктам хранения, мука укрывалась в глубоких траншеях вблизи войсковых пекарен.

Продукты, предназначенные для гражданского населения, распределялись по хранилищам так, чтобы без них не осталось ни одно предприятие, ни одно жилое подземелье. Продумывались варианты обеспечения населения водой в случае повреждений водопровода. В то же время мы старались, пока для этого еще имелись возможности (теперь уже весьма ограниченные), эвакуировать как можно больше людей, не нужных для обороны, особенно – матерей с детьми. А в январе – марте эвакуация, хотя и не прекращалась, но, к сожалению, весьма замедлилась. Городские учреждения даже начали возвращать с Большой земли тех своих работников, без которых обходились в ноябре – декабре…

* * *

Стараясь не упустить ничего, что могло помочь в отражении приближавшегося третьего штурма, Военный совет придавал особое значение морально-политической подготовке к нему всего личного состава.

В донесениях в Москву или командованию фронта мы всегда отмечали высокий боевой дух защитников Севастополя. Их беззаветная преданность Советской Родине, верность великому делу партии Ленина воплощались в подлинно массовом героизме, который нередко ошеломлял врага и подчас, как бывало и на других участках фронта, перечеркивал его перевес в численности войск, технике, военной опытности. Оправдываясь в своих неудачах, гитлеровцы [268] приписывали Севастополю такие сухопутные укрепления, каких тут не существовало, намного преувеличивали состав сражавшегося в осаде гарнизона. Но когда фашисты называли непреклонный Севастополь крепостью большевиков – это было правдой.

Коммунисты являлись силой, которая накрепко сплачивала, цементировала всю массу защитников города, позволяя эффективно направлять волю десятков тысяч людей к единой цели. Коммунисты служили для своих товарищей живым примером мужества, самоотверженности, презрения к смерти, воодушевляли своей непоколебимой верой в нашу конечную победу. Мы посылали коммунистов туда, где надо было поднять бойцов на подвиг. И это благодаря коммунистам, как результат их влияния и примера, поведение людей стало определяться героическим девизом: «Севастопольцы дерутся до последнего человека, а последний человек – до последней капли крови».

Отличившихся в боях было много. И это создавало благоприятные условия для отбора в партию действительно лучших, проверенных в огне сражений бойцов и командиров. Только за первые четыре месяца 1942 года партийные организации СОР приняли 449 человек в члены и 1001 – кандидатами в члены партии. На первых порах, однако, рассмотрение заявлений велось не так оперативно, как хотелось бы. Политуправлением флота были приняты соответствующие меры, и дело пошло гораздо лучше, быстрее. Партийные комиссии при политотделах теперь рассматривали заявления непосредственно в батальонах, а иногда и в ротах, батареях. Бывало и так, что заседания прерывались из-за осложнений в обстановке, и тогда члены партийных комиссий имели возможность воочию убедиться в высоких морально-боевых качествах тех, кто вступает в ленинскую партию.

Более гибко, в предельно сжатые сроки стали оформляться и партийные документы. Так, начальник политотдела 7-й бригады морской пехоты А. М. Ищенко посылал в роты фотографа, где тот делал съемки. И как только фотокарточки были готовы, Ищенко направлялся в батальоны и роты, беседовал с каждым из вновь принятых. Здесь же, в ротных окопах, производилось вручение партийных билетов и кандидатских карточек. И часто бывало так, что молодые коммунисты тут же шли в бой.

Партийные организации были надежной опорой командиров, а формы и методы их работы, проверенные за месяцы [269] осады, подсказывала сама обстановка. Нередко, например, она не позволяла собраться вместе коммунистам даже одной роты: не могли отлучиться бойцы из дотов, из групп истребителей танков или из стрелковых ячеек, выдвинутых за передний край. Поэтому практиковались делегатские собрания, решения которых доводились до коммунистов на их боевых постах.

О том, как много могло зависеть буквально от горстки бойцов, напоминал подвиг политрука Фильченкова и четырех краснофлотцев, предотвративших ценой своих жизней прорыв фашистских танков в первые дни Севастопольской обороны. И Военный совет добивался, чтобы политорганы, политработники, парторганизации держали в поле зрения, охватывали своим влиянием даже самые малые звенья нашей оборонительной системы и каждого человека.

Похвалы заслуживает деятельность комсомольских организаций СОР, на деле являвшихся боевым помощником и резервом партийных организаций. Влияние комсомольцев на молодых воинов непрерывно возрастало. Я уже рассказывал о Иване Голубце, Сергее Раенко, Алексее Калюжном, Нине Ониловой, других воспитанниках Ленинского комсомола, чьи подвиги под Севастополем стали широко известны в стране. Юные патриоты становились разведчиками, снайперами, автоматчиками, минометчиками, пулеметчиками… Они совершенствовали боевое мастерство, учились действовать в бою смело и храбро. Политорганы и партийные организации воспитывали молодых воинов в духе советского патриотизма, боевых традиций армии и флота. Большое внимание обращалось на подбор комсомольских активистов (секретари, члены бюро), их инструктирование, на развитие инициативы в работе комсомольских организаций.

Весьма активно велась на севастопольских рубежах, тем более во время относительного затишья, и культпросветработа. При длительной стабильности фронта она сосредоточивалась прежде всего в агитземлянках, пользовавшихся большой популярностью. Их сооружали как можно ближе к передовым окопам, выбирая места, которые меньше простреливались противником, и как можно лучше маскируя. Были агитземлянки бревенчатые, были сложенные из дикого камня, потолок – в два-три наката плюс слой земли. Вмещали они по 30-40 человек. Бойцы смотрели тут кинофильмы – в течение дня проводилось несколько сеансов, слушали музыку, читали газеты и журналы или просто отдыхали в тепле и уюте, грелись горячим чаем. В агитземлянках бывали даже концерты столичных артистов – из фронтовой бригады [270] Мосэстрады под руководством Ю. М. Юровецкого дважды приезжавшей в Севастополь.

Постоянно работали в полевых частях и на береговых батареях две агитмашины Дома флота. Но были участки, куда им не добраться и откуда не так-то просто попасть в самую передовую агитземлянку. В такие точки посылался с оказией «агитчемодан» с патефоном и пластинками, с набором книг и журналов, свежими газетами. Или получал задание пробраться, проползти туда лихой гармонист. Гармонь любили везде, а почти все гармонисты, по моим наблюдениям, оказывались отважными людьми, с которыми, как говорится, не пропадешь.

Мы очень ценили активное участие в политической работе большей части командного состава всех служебных категорий. А к кадровым комиссарам и политрукам постепенно прибавились десятки призванных из запаса опытных партийных работников. Они, как правило, быстро осваивались в воинской среде и уже мало чем отличались от армейских и флотских ветеранов. К ним в полной мере относилось то, что сказал потом о севастопольских комиссарах И. В. Рогов: «Они неразрывно, теснейшим образом были связаны с бойцами… Они не отсиживались в блиндажах и КП, а бульшую часть времени проводили в окопах… Они были в бою самыми стойкими, бесстрашными, презирающими смерть…»

Но политработников все-таки не хватало. Комиссары батальонов, политруки рот первыми, увлекая за собой бойцов, поднимались в контратаки и часто выбывали из строя убитыми или раненными. Тогда комиссара заменял один из политруков, а его обязанности переходили к авторитетному коммунисту из старшин и сержантов, которому без промедления присваивалось новое звание. Подбор людей, достойных выдвижения на политработу (а также и на командные должности), велся в частях постоянно, и этот внутренний резерв очень нас выручал, если не прибывало с Большой земли более подготовленное пополнение политсостава.

Опыт партийно-политической работы за полгода осады Севастополя и дальнейшие ее задачи обсуждались в апреле на собраниях партийного актива в частях, соединениях. Этому же было посвящено собрание партактива оборонительного района с докладом начальника политуправления флота дивизионного комиссара П. Т. Бондаренко. Проходило оно до драматических событий на Керченском полуострове. Севастопольцы еще не перестали рассчитывать на скорое снятие осады. Но мы ориентировали людей на то, что вполне возможен [271] и новый вражеский штурм и надо быть готовыми его отражать.

После вторичного захвата гитлеровцами Керчи вся воспитательная работа нацеливалась на обеспечение железной стойкости. Именно железной – иная нас не устраивала. Предстояла грозная схватка с противником, которому удалось лишь частью своих сил сломить сопротивление войск Крымского фронта. Севастопольцы должны были проникнуться сознанием, что они обязаны при любых обстоятельствах стоять насмерть.

Положение разъяснялось прежде всего командирам и комиссарам дивизий, бригад и полков. В войсках проводились партийные и комсомольские собрания. Решено было провести, кроме того, делегатские собрания личного состава дивизий и бригад с участием двух-трех представителей от каждого взвода. С докладами на них выступали военачальники – командующий Приморской армией, члены военных советов флота и армии.

Отчетливо помню одно из первых таких собраний – в 7-й бригаде морской пехоты. Сотни две бойцов и командиров – делегаты от всех подразделений разместились под кронами старых дубов в районе Максимовой дачи, где были бригадные тылы. Рассказать им об обстановке в Крыму, об угрозе, вновь нависшей над Севастополем, выпало мне. Выступали также командарм И. Е. Петров, член Военного совета армии М. Г. Кузнецов. Разговор велся откровенный – как всегда, мы говорили всю правду о том, какие силы стягивает к Севастополю враг, стремящийся овладеть им любой ценой. И в то же время показывали, насколько прибавилось сил и боевого опыта у нас после того, как уже были отбиты два фашистских штурма. Напоминали, что на севастопольцев смотрит, гордится ими и надеется на них весь советский народ.

Потом брали слово бойцы, младшие командиры. Нельзя было без волнения слушать речи стрелков, пулеметчиков, артиллеристов – немногословные, горячие, звучавшие как клятвы выполнить до конца воинский долг. Многие излагали дельные предложения насчет того, как сделать оборону еще крепче, – об этом, чувствовалось, непрестанно думали все.

Так проходили делегатские собрания и в других частях.

Много лет спустя, уже во время работы над этими записками, мне прислал свои воспоминания полковник в отставке Л. Я. Конобрицкий, исполнявший весной 1942 года обязанности военкома ПВО СОР. Получив от Военного совета [272] задание – объехать все зенитные батареи и правдиво рассказать личному составу о сложившейся обстановке, комиссар не спал всю ночь, обдумывая свои завтрашние выступления, стараясь найти подходящие слова, потому что правда была страшна, и его заботило, как бы не напугать ею людей.

«На 80– й батарее, -вспоминает он, – когда я изложил обстановку и требования Военного совета и сказал, в частности, что надо быть готовыми к отражению налетов одновременно полка и более самолетов противника, краснофлотцы переглянулись и я заметил недоверчивые улыбки. Однако все хором заверили: «Честь зенитчиков не посрамим». Когда я уже направился к машине, ко мне обратился командир батареи старший лейтенант И. С. Пьянзин: «Неужели, – спросил он, – это правда, что предвидятся такие массированные воздушные налеты?» Вопрос комбата меня насторожил, я возвратился на КП батареи, собрал всех командиров, секретарей партийной и комсомольской организаций и объяснил, почему надо готовиться даже к более трудному, чем отражение налета целого авиаполка».

«Указание рассказать личному составу всю правду, – заключает тов. Конобрицкий, – имело, на мой взгляд, неоценимое значение для стойкости зенитчиков во время третьего штурма. Никто не оказался захваченным врасплох».

Хочу добавить, что упомянутый здесь старший лейтенант Пьянзин был назначен вскоре командиром другой – 365-й зенитной батареи, стоявшей на памятной многим участникам Севастопольской обороны высотке с отметкой 60,0 вблизи станции Мекензиевы Горы. Эта батарея еще в декабре била не по воздушным целям, а по танкам и пехоте, сыграв важную роль в предотвращении прорыва гитлеровцев к Северной бухте в критические дни второго штурма. В июне сорок второго огневой позиции зенитной батареи суждено было стать полем еще более жестокого сухопутного боя, в котором расчеты зенитчиков самоотверженно дрались за каждый орудийный котлован. Когда умолкло последнее орудие батареи и пали смертью храбрых почти все ее бойцы, комбат по радио вызвал на свою позицию огонь береговых батарей. И. С. Пьянзину было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза, и он навечно зачислен в списки одной из частей Краснознаменного Черноморского флота.

В преддверии июньского штурма мне довелось проверять наш передний край практически на всем обводе севастопольских рубежей. И могу засвидетельствовать: в многочисленных беседах, которые завязывались с красноармейцами, [273] краснофлотцами, командирами, нигде не прозвучало ни нотки уныния, сомнения или страха. Повсюду оставалось впечатление – и оно потом полностью оправдалось, – что мужество, стойкость, презрение к смерти, столь характерные для севастопольцев, готовы проявиться с особенной силой. А просьбы, высказываемые мне, сводились к тому, чтобы усилить такой-то участок фронта артиллерией или выделить побольше боезапаса, противотанковых ружей, автоматов.

И хотя время наставало грозное, часто слышались шутки, смех. Во 2-м Перекопском полку, который возник из батальона 7-й бригады морской пехоты, посланного к Перекопу еще прошлой осенью, мне захотелось выяснить, знают ли историю своей части люди из пополнения. Задал обступившим меня бойцам вопрос: почему полк называется Перекопским? Наступила небольшая пауза. Вперед протискался здоровяк в армейской гимнастерке и бескозырке. Вокруг заулыбались – должно быть, это был общий любимец, ротный балагур. Представившись, краснофлотец заговорил, мешая русские слова с украинскими:

– А вы, товарищ дивизионный комиссар, хиба не знаете? То ж мы увесь Крым перекопали, тому нас и назвали Перекопским!

Все захохотали. Бесконечное окапывание здорово-таки надоело морякам, хотя насущную необходимость его, раз уж пришлось воевать на суше, они давно поняли.

Встречи с бойцами убеждали вновь и вновь: защитники Севастополя готовы встретить врага. А то, что они представляли, насколько силен этот враг, только прибавляло решимости, боевого упорства.

* * *

Вместе с войсками СОР готовились к надвигавшимся тяжелым боям все севастопольцы. Осажденный город еще теснее сливался в единое целое с фронтом. Никто не мог поручиться, что его окраины, да и любой его район не станут ареной боев.

Люди, вернувшиеся было в свои квартиры, снова переселялись в подземные убежища. В горе, огибаемой центральными улицами, прорубались новые штольни. Прерваны были занятия в шкодах (детей в городе убавилось, но вывезти на Большую землю всех не удалось). На возможных направлениях вторжения врага в пределы города оборудовались запасные позиции, укрепления, огневые точки. На ряде предприятий началось изготовление противотанковых «ежей», и [274] это считалось сверхударным заданием, подлежавшим выполнению круглосуточно.

26 мая городской комитет обороны принял постановление «О подготовке населения к вооруженной борьбе в городе». Еще до этого на предприятиях были созданы и вооружены боевые дружины с подчинением комендантам соответствующих секторов обороны. Половина личного состава этих дружин была переведена на казарменное положение. В резерв боевых дружин зачислялись все мужчины, способные по состоянию здоровья носить оружие, а в добровольном порядке – также и женщины. Формировались женские санитарные дружины.

На предприятиях создавался неприкосновенный трехдневный запас продовольствия – на случай выхода из строя хлебозавода и перебоев в работе торговой сети. Налаживалась система обеспечения важнейших объектов электроэнергией на случай, если окажется поврежденной или разрушенной основная питающая город станция. Прокладывались дублирующие линии связи между штольней городского комитета обороны, районными КП и основными предприятиями.

Улицы Севастополя заливало майское, уже по-летнему теплое солнце. Нарядно зеленели Приморский и Исторический бульвары. За боновыми заграждениями рейда голубела и искрилась морская даль. Но весеннее торжество южной природы едва замечалось людьми – было не до того. Севастополь изготовился к смертельной схватке с врагом. [275]

Глава десятая.

Выполняя долг до конца

К концу мая группировка противника, сосредоточенная на подступах к Севастополю, состояла из восьми пехотных и двух горнострелковых дивизий, моторизованной бригады, отдельной танковой группы и ряда других частей общей численностью (точные цифры стали известны, конечно, гораздо позже) 204 тысячи человек. Это была все та же 11-я армия Манштейна, только пополненная, значительно усиленная. Если по личному составу враг превосходил войска Севастопольского оборонительного района, насчитывавшие 106 тысяч человек, примерно вдвое, то по ударным боевым средствам – многократно. У Манштейна было 450 танков, у нас – всего 38. 11-ю немецкую армию могли поддерживать 600 самолетов, а в некоторые дни – и больше, в то время как на маленьких аэродромах нашего плацдарма находились к началу июньского штурма 53 исправные боевые машины{37}.