Текст книги "Доверено флоту"

Автор книги: Николай Кулаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Предположение это, однако, не подтвердилось. Вскоре было установлено, что самолеты, появившиеся над Севастополем, сбрасывали не торпеды и не бомбы, а морские мины. Это они спускались на замеченных многими парашютах. Цель врага стала ясной: заминировав выходы из севастопольских бухт, запереть в них наши корабли, сковать таким образом Черноморский флот, а последующими налетами потопить и уничтожить все, что находится в главной базе. Но противнику не удалось застать нас врасплох, и его замысел сорвался. Самолетам, встреченным интенсивным огнем, пришлось прибегать к противозенитному маневру, уклоняться от курса, да и затемнение города, надо полагать, затрудняло ориентировку. И часть мин попала на берег или на мелководье (в том и другом случае они автоматически самовзрывались).

И все же сколько-то мин таилось под водой, и где именно – мы не знали. С пяти часов утра севастопольский ОВР – бригада охраны водного района главной базы, которой командовал опытнейший моряк контр-адмирал В. Г. Фадеев, получив соответствующий приказ, приступила к тралению в Северной и Южной бухтах и на подходных фарватерах. И тут мы встретились с новыми неприятными неожиданностями. Но об этом – немного дальше.

* * *

Как ни потрясены были севастопольцы внезапностью коварного вражеского удара, жертвами которого стали мирные люди, уснувшие вечером с мыслями о наступавшем летнем воскресном дне, жители города не проявили растерянности. Возмущение, гнев и готовность сделать все, что потребуется для отпора агрессору, – вот чем определялось настроение всех, с кем мне довелось встретиться тем утром.

Запомнился разговор с группой граждан на окраине, у развилки дорог, ведущих к Карантинной бухте и Херсонесу. Пожилой мужчина, вооруженный берданкой, – это он знаками руки остановил нашу машину, желая сообщить военным [32] о том, что здесь видел, – с жаром рассказывал, как, находясь на охране складов, заметил спускающийся парашют (ему казалось, что он различает в темноте и болтающуюся под куполом человеческую фигуру) и как бросился туда, где парашютист мог приземлиться, решив лично захватить врага. Но парашют отнесло к бухте, и старик был очень раздосадован тем, что ему не удалось настичь парашютиста.

По тому, как реагировали на рассказ ночного сторожа собравшиеся вокруг люди, нетрудно было понять: и они действовали бы на его месте столь же смело и активно, но страшась вступить в схватку с вооруженным врагом.

Добавлю, что в одну из последующих ночей над тем районом снова была сброшена на парашюте мина, опустившаяся на этот раз на берегу. Как доложили из штаба МПВО, при взрыве мины погиб охранявший склады сторож – он бежал к месту ее приземления, должно быть, все еще надеясь захватить парашютиста. Имя этого советского патриота мне, к сожалению, неизвестно.

Но севастопольцы, готовые самоотверженно защищать свой город вместе с военными моряками, хотели, конечно, побыстрее быть информированными о том, что, собственно, происходит. Необходимо было разъяснить обстановку и личному составу флота, который отражением налета на свою главную базу уже начал боевые действия. Не зная, когда сообщит о событиях этой ночи Центральное радио (как известно, правительственное заявление о нападении гитлеровской Германии было передано в 12 часов дня), Военный совет флота счел необходимым безотлагательно сказать свое слово и морякам, и жителям Севастополя.

Наскоро составленное обращение было передано по городской трансляционной сети и через внутренние радиоузлы кораблей еще на исходе ночи. В нем говорилось, что враг внезапно совершил воздушный налет, что есть человеческие жертвы; личный состав флота и все севастопольцы призывались быть готовыми к отражению возможных новых нападений. Горком партии и горисполком в свою очередь призвали население Севастополя соблюдать спокойствие и порядок, а всех работающих – встать в воскресенье 22 июня на трудовую вахту.

Кто он – напавший на нас враг, в этих первых обращениях Военного совета флота и городского руководства прямо не говорилось. Хотя было уже абсолютно ясно, что налет совершен гитлеровской военной авиацией, сказать об этом [33] во всеуслышание до правительственного сообщения, как и объявить, что началась война, мы не имели права.

Около пяти часов утра состоялся еще один телефонный разговор командующего флотом с начальником Генерального штаба РККА. Генерал армии Г. К. Жуков сообщил, что фашистская авиация произвела налеты также и на другие советские города и что у западных границ страны развернулись боевые действия на суше. Ф. С. Октябрьский доложил об отражении налета на Севастополь. Действия флота была одобрены.

После войны Маршал Советского Союза Г. К. Жуков напишет:

«Я хотел бы отметить, что Черноморский флот во главе с адмиралом Ф. С. Октябрьским был одним из первых наших объединений, организованно встретивших вражеское нападение»{3}.

Почти одновременно с отражением налета на Севастополь начала боевые действия развернутая на границе Дунайская военная флотилия – после того как с румынской стороны подверглись обстрелу наш берег, города Измаил, Репи, Вилково и стоянки кораблей. Командованию флотилии пришлось, не имея времени на запросы, самостоятельно принять ответственное решение об открытии огня по румынскому берегу (очень ответственное уже потому, что считались возможными пограничные провокации, на которые нельзя было поддаваться, о чем всех нас не раз предупреждали).

Флотилия, оперативно подчиненная армейскому командованию, имела задачу не допускать форсирования Дуная противником и прорыва в низовья, к Измаилу, его речных кораблей. Корабли и береговые батареи нашей флотилии совместно с армейскими частями отбили попытки врага переправиться через Дунай, предпринятые уже в первые часы войны. А при налете на Измаил гитлеровцы потеряли пять самолетов. Так показала себя в первые же часы войны приданная Дунайской флотилии 96-я Отдельная истребительная авиационная эскадрилья Черноморских ВВС. По одному самолету сбили командир эскадрильи капитан А. И. Коробицын, старший лейтенант Л. П. Борисов и лейтенант Н. В. Черкасов, а лейтенант М. С. Максимов – два. Мы поздравили дунайцев с этим боевым успехом.

Во второй половине дня боевое управление силами Черноморского флота было перенесено на флагманский командный [34] пункт – ФКП, развернутый в защищенных помещениях местной телефонной станции, врезанных в высокий берег Южной бухты. Из этой же штольни, защищенной многометровой толщей скалы, стало осуществляться несколько месяцев спустя управление обороной Севастополя (чего тогда, в июне, мы представить еще не могли).

Штольня была довольно длинная, но не слишком просторная. Кроме командующего и члена Военного совета, начальника штаба и начальника управления политической пропаганды, связистов, дежурной службы в ней смогли разместиться оперативный отдел и небольшая группа других работников. Мы с Филиппом Сергеевичем Октябрьским заняли вдвоем отсек, достаточный, чтобы поставить два стола, телефоны, походные койки.

Для остальных отделов штаба и управления политической пропаганды подыскали помещения в старинных подвалах. Но сидеть всем под землей, особенно в дневное время, пока не было необходимости, и за сотрудниками сохранялись также прежние рабочие места. Ближайшие день-два показали, что и тем, кто непосредственно связан с боевым управлением флотом, тоже не обязательно постоянно находиться в душной штольне (вентиляция оставляла желать лучшего). К ФКП было присоединено стоявшее неподалеку двухэтажное служебное здание, и мы смогли еще довольно долго работать большей частью там.

В ночь на 23-е вопреки ожиданиям налет на Севастополь не повторился – возможно, гитлеровцы делали какие-то выводы из своих просчетов прошлой ночью.

Под утро, когда уже истекли первые сутки войны, я прилег наконец на свою койку на ФКП. Но заснуть было трудно – никак не оставляло напряжение бесконечно длинного, переполненного событиями дня. Где только не понадобилось за этот день побывать, скольким людям объяснять обстановку и их новые задачи, сколько пережить и осмыслить самому…

Флот перестраивался на военный лад. Еще утром 22 июня вышла в море группа подводных лодок. Готовилась постановка минных заграждений, предназначенных для прикрытия нашего побережья и портов. Морские бомбардировщики, вылетевшие к Констанце, вот-вот должны были нанести по ней первый удар… Все приказы выполнялись с исключительным рвением. Всюду чувствовалось, как еще крепче сплотила наших людей общая ненависть к врагу, общая готовность сделать все, что потребуется, для защиты Родины. О том же говорили, делясь своими наблюдениями, начальник [35] управления политпропаганды Петр Тихонович Бондаренко, секретарь городского комитета партии Борис Алексеевич Борисов. В городе соблюдался образцовый порядок, севастопольцы с первого часа войны показали свою организованность, выдержку, мужество.

На улицах был расклеен быстро отпечатанный экстренный выпуск флотской газеты «Красный черноморец», которая обычно доставлялась только на корабли и в части. У каждой витрины толпились люди, перечитывая текст правительственного сообщения о нападении гитлеровской Германии.

Определенные участки, звенья как городского, так и флотского «хозяйства» сразу же испытали особую нагрузку. Естественно, что за всем этим важно было доглядеть, принять меры, обеспечивающие безопасность того или иного объекта.

Ночью, при первом вражеском налете, мы с Октябрьским больше всего опасались, как бы бомбы не упали на территорию минных и артиллерийских складов в Сухарной балке. Запасы снарядов, правда, уже удалось – с немалым трудом – разместить в подземных хранилищах, но на открытых складских площадках оставалось много морских мин. Утром начальнику тыла флота было приказано, мобилизуя любой транспорт, срочно вывезти оттуда эти мины. Тем временем вступил в действие заранее разработанный план постановки минных заграждений, и нарком потребовал форсировать его выполнение. Таким образом, персоналу складов нужно было, обеспечивая вывоз одних мин в надежные хранилища, одновременно снаряжать и грузить на корабли другие.

Сознавая, какая там создается запарка, я, как только представилась возможность, во второй половине дня поехал в Сухарную балку. На спуске к складам дорога была запружена машинами и, как ни каменист тут грунт, пыль стояла столбом. Пропуская загруженные машины, регулировщики задерживали встречный порожняк на обочине. А складские площадки напоминали сверху развороченный муравейник – на них копошились, делая каждый свое дело, сотни краснофлотцев. Мины снаряжали, грузили на машины, подкатывали к причалам, подавали на корабли. Одновременно корабли принимали и артиллерийский боезапас. Видно было, что все здесь работают с предельным напряжением сил.

Заметив меня, замполит начальника арсенала (тот распоряжался в другом месте) старший политрук В. К. Карандин, запыхавшийся и взмокший от пота, пытался отрапортовать по всей форме. Остановив его, я спросил, какие есть [36] трудности, чем нужно помочь. Карандин ответил, что с главным лабораторная рота арсенала справляется, но нужно бы добавить рабочих рук на погрузку и дать еще больше машин. А на тех, которые работают с рассвета, пора сменить шоферов: некоторые уже засыпают на жаре за баранкой, а груз-то – мины.

Я распорядился выделить в помощь арсеналу краснофлотцев из школ учебного отряда, а машины – из других организаций.

В политической работе – и среди личного состава флота, и в городе – был сделан большой упор на повышение бдительности. Людям разъяснялось, что враг коварен и может прикрываться любой личиной, что он обязательно будет забрасывать лазутчиков, диверсантов. Думается, это помогло сорвать немало вражеских козней. Надо было видеть, с каким усердием несли службу на дорогах и в городе общественные патрули, созданные для содействия патрулям военным!

И не такая уж беда, если случались в этом важном деле кое-какие казусы. Задержанными в первую же ночь войны оказались артисты московской эстрады: очарованные крымской ночью, они гуляли после концерта где-то за Историческим бульваром, нарядно одетые, без паспортов, оставленных в гостинице, – а тут налет, тревога, поиски парашютистов… Мне самому пришлось удостоверить личность батальонного комиссара А. А. Герасимова, с которым вместе учился в академии. Он вызвал подозрение тем, что шел с береговой батареи, сокращая путь, через кладбище и вдобавок где-то перепачкал свой белый китель. Умудрились задержать и ответственного редактора «Красного черноморца» Павла Ильича Мусьякова, человека очень известного на флоте и в городе.

Пусть было и что-то наивное в действиях тех лиц, которые могли счесть приметой диверсанта заграничные часы на руке или редкие тогда у нас солнцезащитные очки. И конечно, причиняли они хорошим людям неприятности, волнения, а других, кому приходилось в каждом таком происшествии разбираться, отрывали от дела. Но за всем этим стояло стремление не проглядеть врага. А диверсанты, как известно, существовали и настоящие. Достаточно вспомнить, как перед налетом на Севастополь оказался перерезанным телефонный кабель, ведущий к маякам…

Поздно вечером 22-го я проводил на поезд жену и детей. Отправить их в Москву посоветовал И. В. Рогов, после того как мы переговорили по телефону о севастопольских делах. Увиделся с семьей только на вокзале, перед отходом поезда [37] – заехать домой днем не было никакой возможности. Осунувшаяся Варвара Осиповна торопливо рассказала, как ночью, услышав стрельбу и взрывы, выхватила из кроваток сонных детей и укрывала их среди каких-то камней.

Уходил с вокзала, охваченный противоречивыми чувствами. С одной стороны, испытывал облегчение: семья теперь в большей безопасности, и, зная это, легче будет воевать. И в то же время тревожило, что жена и дети далеко и мне трудно чем-нибудь им помочь. А расстались, как видно, надолго.

На ФКП, у Ф. С. Октябрьского, застал авиаторов – командующего военно-воздушными силами флота генерал-майора авиации В. А. Русакова, его заместителя по политчасти бригадного комиссара М. Г. Степаненко, начальника штаба ВВС полковника В. Н. Колмыкова. Уточнялся окончательный вариант бомбового удара по Констанце. Экипажи были уже готовы к вылету.

Авиация Черноморского флота представляла собой одну из его главных ударных сил. В ее состав входили бомбардировочная и истребительная авиабригады, отдельный разведывательный авиаполк, десять отдельных эскадрилий. Всего к началу войны насчитывалось 625 самолетов. Значительная часть экипажей была подготовлена к действиям в любое время суток (теперь этим никого не удивишь, но тогда летчикам-ночникам велся особый учет). Правда, по своим тактико-техническим данным имевшиеся у нас самолеты, особенно истребители, существенно уступали тем, какими располагала фашистская Германия. Наш флот успел получить – буквально за несколько дней до войны – лишь 16 новых истребителей МиГ-3, которые находились в стадии освоения.

С первых часов войны флотская авиация вела дальнюю и ближнюю разведку, прикрывала наши базы и другие объекты, корабли и суда в портах и в море. Мы сразу же начали думать и об ответных ударах по территории противника, по аэродромам и базам, которыми он пользовался, развязывая против нас войну. И прежде всего – по Констанце, крупнейшей военно-морской базе фашистских агрессоров на Черноморском театре.

* * *

Наши самолеты появились над Констанцей еще до рассвета 23 июня. Шесть бомбардировщиков СБ и ДБ-3ф из состава 63-й бомбардировочной авиабригады флота, ведомые капитаном Н. А. Переверзевым, сбросили бомбы на нефтебаки в районе порта, зафиксировав вспыхнувшие вслед за взрывами пожары. Но это было только начало, своего рода [38] разведка боем. Через несколько часов военные объекты в Констанце бомбили уже десятки самолетов 63-й авиабригады подполковника Г. И. Хотиашвили. Одновременно другая группа наносила удар по Сулине – военному порту в устье Дуная. Были отмечены потопление транспорта, попадания бомб в нефтехранилища и казармы, большие пожары. Мы потеряли одну боевую машину – не вернулся экипаж старшего лейтенанта П. Г. Чернышева, участвовавший и в первом, утреннем, налете.

О том большом боевом дне черноморских летчиков напоминает ныне обелиск, воздвигнутый после войны на одном из крымских аэродромов. Надпись на нем гласит, что отсюда поднялись самолеты, нанесшие первый удар по фашистским захватчикам.

Налеты на Констанцу продолжались и в последующие дни. Черноморская авиация бомбила также Галац, Тулчу, Исакчу, откуда вражеская тяжелая артиллерия обстреливала советскую территорию через Дунай. Морские летчики помогали Дунайской военной флотилии и сухопутным войскам, стойко удерживавшим южный участок государственной границы.

О том, что наши удары с воздуха сразу забеспокоили гитлеровскую ставку, свидетельствует запись в служебном дневнике начальника генштаба сухопутных войск Германии Ф. Гальдера, сделанная уже 25 июня: «Налеты авиации противника на Констанцу усиливаются. Германские истребительные эскадрильи стянуты на защиту нефтепромыслов»{4}.

Верховное командование предписало Черноморскому флоту нанести удар по Констанце также и кораблями. Целями запланированного набега являлось уничтожение артогнем вражеских нефтехранилищ, разрушение портового оборудования. Попутно надлежало выявить систему обороны этой базы с моря. Группа взаимодействующих с кораблями самолетов, которые наносили отвлекающий бомбовый удар, должна была произвести фотосъемку огневых средств противника и результатов нашего набега.

Вечером 25 июня мы проводили назначенные в боевой поход корабли из отряда легких сил эскадры. Сперва вышла в море ударная группа под командованием капитана 2 ранга М. Ф. Романова – лидеры «Харьков» и «Москва», а через два с половиной часа, уже в полной темноте, – группа поддержки в составе крейсера «Ворошилов», эскадренных миноносцев [39] «Сообразительный» и «Смышленый». В качестве старшего начальника, которому подчинялись все участвующие в набеге корабли, на крейсере находился командир отряда легких сил контр-адмирал Т. А. Новиков.

Перед выходом командиры кораблей побывали на ФКП – инструктаж проводил лично командующий флотом. Когда, пожелав товарищам боевой удачи, стали прощаться, я невольно задержал чуть дольше обычного руку командира лидера «Москва» капитан-лейтенанта Александра Борисовича Тухова – загляделся на его крепко сколоченную фигуру, на выразительное лицо, одновременно и суровое, и одухотворенное. Улыбнувшись, он сказал:

– Не беспокойтесь, товарищ дивизионный комиссар. Все будет хорошо. Завтра встретимся.

Если бы так!…

Корабли ударной группы без помех со стороны противника приблизились к Констанце. В пять утра с минутами оба лидера открыли огонь по нефтехранилищам и порту с дистанции 130 кабельтовых (около 24 километров). За десять минут было выпущено по целям на берегу триста пятьдесят 130-миллиметровых снарядов. Район нефтехранилищ охватило пожаром. Но по кораблям уже вела огонь тяжелая береговая батарея (как потом выяснилось – немецкая 280-миллиметровая батарея «Тирпиц», об установке которой мы не знали), и ей удалось накрыть залпами лидер «Москва», шедший головным. Однако существенных повреждений он, повидимому, еще не имел.

Корабли начали отходить противоартиллерийским зигзагом, прикрываясь дымовой завесой. Пока они могли давать полный ход, для выхода из зоны обстрела требовались считанные минуты. Но в воздухе появились вражеские самолеты. Подстерегала корабли и еще одна опасность – поставленное противником в этом районе минное заграждение.

Очевидно, лидер «Москва» при стремительном маневрировании на 30-узловом ходу потерял предохранявшие его от мин параваны. И корабль капитан-лейтенанта Тухова подорвался на мине. Его разломило надвое, и носовая половина, перевернувшись, почти сразу скрылась под водой. Кормовая еще продержалась какие-то мгновения на плаву. С «Харькова» видели, как расчет стоявшего на корме зенитного орудия, не покидая своего боевого поста, продолжал вести огонь по фашистским самолетам.

Командир «Харькова» пытался прийти на помощь морякам «Москвы» – тем, кто при гибели корабля мог уцелеть и оказаться на воде. Но и второй лидер получил повреждения. [40] От сотрясения корпуса при близком разрыве тяжелого снаряда в котлах сел пар, скорость хода упала до шести узлов. А с воздуха, делая заход за заходом, атаковали бомбардировщики. Было принято трудное, но правильное в данных условиях решение – отходить не задерживаясь.

И необходимо было во что бы то ни стало увеличить ход. От этого зависела судьба корабля. Отложить ремонтные работы, до того пока остынут котлы, в которых лопнули водогрейные трубки, означало бы оставаться еще долго под вражеским огнем при крайне ограниченных возможностях маневрирования. Два котельных машиниста, два комсомольца – Петр Гребенников и Петр Каиров вызвались влезть в раскаленные котлы немедленно. Они надели асбестовые костюмы, лица и кисти рук были обмотаны пропитанными вазелином бинтами, но никто не мог поручиться, что такая защита достаточна и что люди не задохнутся при температуре, превышавшей 80 градусов.

Пробыв в котлах по семь-восемь минут, мужественные моряки заглушили лопнувшие трубки, и корабль смог увеличить ход с шести узлов до двадцати восьми. А отбиться от самолетов помог подоспевший эсминец «Сообразительный» из группы поддержки.

Краснофлотцы Гребенников и Каиров Указом Президиума Верховного Совета СССР были награждены орденом Красного Знамени. Они стали первыми на черноморской эскадре, кто получил такую награду в Великую Отечественную войну.

Многое о последних минутах лидера «Москва», экипаж которого до конца доблестно выполнял воинский долг, стало известно уже после войны. Люди вели себя геройски, никто не оставлял своего поста без команды. Большинство личного состава погибло вместе с кораблем. По свидетельствам очевидцев, сознательно пренебрег возможностью спастись заместитель командира по политчасти батальонный комиссар Г. Т. Плющенко. Часть моряков была подобрана румынскими катерами и попала в плен. В их числе был контуженый капитан-лейтенант Тухов, которого поддерживали на воде матросы.

Тухов, как и другие оставшиеся в живых члены экипажа, не смирился со своей участью. Он совершил из разных лагерей несколько побегов и в конце концов, на третьем году войны, добрался до партизанского отряда, действовавшего на Одесщине, стал в нем командиром разведки. Славный черноморец пал в бою во вражеском тылу под Головановском в марте 1944 года. [41]

А отдельным морякам с «Москвы» все же удалось довольно быстро вернуться на флот. В самом начале 1942 года, в дни обороны Севастополя, ко мне явился командир лидера «Ташкент» капитан 3 ранга В. Н. Ерошенко и доложил, что во флотском экипаже среди пополнения, из которого комплектовались части морской пехоты, оказалось двое краснофлотцев с погибшего лидера, лично ему известных (до «Ташкента» Ерошенко командовал «Москвой»), – комендор Василий Медведков и артэлектрик Михаил Филатов. На корабле у Ерошенко был некомплект артиллерийских специалистов, он искал их где только мог и пришел просить меня распорядиться, чтобы этих краснофлотцев послали к нему на лидер.

– За обоих ручаюсь, – сказал командир. – Три года вместе плавали. Не подведут.

Моряки, как выяснилось, бежали из плена, когда работали на уборке кукурузы у румынского помещика. Прячась от жандармов и полицаев, они прошли сотни километров, преодолели вплавь Прут, Днестр и другие реки и где-то на Украине перешли фронт. После соответствующей проверки им дали отпуск, а затем, по настоятельным просьбам краснофлотцев, военкомат направил их на Черноморский флот.

Разобравшись во всем этом, я разрешил назначить обоих моряков на лидер «Ташкент». В книге своих воспоминаний контр-адмирал В. Н. Ерошенко отметил, что воевали они отлично, стали старшинами, были награждены орденами.

Военный совет флота уделил много внимания итогам и урокам нашего удара по Констанце с моря. Если сказать кратко, общие выводы были таковы: цель набега достигнута, но слишком дорогой ценой. Мы увидели упущения разведки, просчеты штабистов, недочеты в подготовке командиров, пробелы в их опыте.

Что касается непосредственных результатов, то вот небезыинтересное свидетельство противника – запись в захваченном впоследствии служебном дневнике начальника немецкого военно-морского учебного центра в Румынии капитана 1 ранга К. Гадова:

«Следует признать, что обстрел побережья русскими эскадренными миноносцами был очень смелым. Тот факт, что в результате этого обстрела возник пожар нефтехранилища и был подожжен состав с боеприпасами, является бесспорным доказательством успешности обстрела. Кроме того, в результате повреждения железнодорожного пути было прервано сообщение Бухарест – Констанца; в связи с большими [42] повреждениями вокзала, причиненными обстрелом, возникли затруднения с поставкой горючего»{5}.

* * *

Налеты фашистской авиации на Севастополь возобновились и происходили почти каждую ночь. Не было уже никаких сомнений в том, что главная цель этих налетов – минирование выходов из бухт, корабельных фарватеров. Мины сбрасывались также у других наших портов (пока – в западной половине моря), в Днепро-Бугском лимане, ведущем к Николаеву.

Причем применяемые противником морские мины оказались совсем непохожими на те, с какими мы готовились бороться и на какие были рассчитаны имевшиеся на флоте тральные средства. Уже утром 22 июня моряки, приступившие к тралению севастопольских бухт и фарватеров после первого вражеского налета, столкнулись с такой странностью: обычные тралы, предназначенные для подсечки якорных мин, нигде ничего не обнаруживали. А в конце дня там, где было очень тщательно проведено контрольное траление, внезапно подорвался и затонул портовый буксир, посланный с плавучим краном поднимать немецкий самолет, сбитый ночью зенитчиками и упавший в море за Константиновским мысом.

Тогда и возникла у наших специалистов догадка, быстро подтвердившаяся: сбрасываемые фашистскими самолетами мины – не якорные, а донные, с неконтактными взрывателями. И если так, то для борьбы с ними нужны принципиально иные средства и способы.

И прежде всего понадобилось принять меры для фиксирования – как можно более точного! – места приводнения каждой сброшенной самолетами мины. Командующий флотом приказал срочно развернуть сеть специальных постов противоминного наблюдения (ПМН) – на береговых батареях, при постах СНиС и в других пунктах побережья, а также и на воде. Плавучими постами служили катера или шлюпки, поставленные на якорь в определенных точках у фарватеров и снабженные, как и береговые посты, компасами и пеленгаторами.

Помню, когда у командующего обсуждалось при участии контр-адмирала В. Г. Фадеева, какой должна быть система ПМН, учитывалось и то, что вахта на создаваемых [43] постах потребует помимо зоркости, сноровки, бдительности еще и большого самообладания. Ведь мина могла опуститься на берег или на мелководье совсем рядом, а что такое ее взрыв, знали уже все. Было предложено посылать на посты ПМН, особенно на плавучие, наиболее смелых, решительных краснофлотцев во главе со старшиной, как правило, коммунистом.

В районе Севастополя посты ПМН вступили в действие уже 23 июня, а через три-четыре дня их создали во всех базах флота, которым угрожали вражеские налеты. Пеленги, взятые с нескольких постов на парашют мины (обычно различимый и ночью) в момент ее приводнения, довольно точно указывали опасные места, которые кораблям следовало обходить.

Такие места отмечались на картах, обозначались плавучими вехами, и число их все увеличивалось. С 22 июня по 7 июля – это был период наиболее настойчивых попыток противника «закупорить» нашу главную базу – фашистская авиация сбросила на подходах к Севастополю 44 неконтактные мины, и 24 из них приводнились у выхода из Северной бухты. А эффективными средствами обезвреживания таких мин флот еще не располагал. Да и не могло быть полной уверенности, что все до единой мины запеленгованы.

Минное оружие врага загадывало нам трудные загадки, преподносило каверзные сюрпризы. 1 июля, несмотря на соблюдение всех мер предосторожности, подорвался, еще не выйдя за боновые заграждения, эскадренный миноносец «Быстрый». И притом на таком участке фарватера, который считался безопасным: перед эсминцем там благополучно прошли буксир, два транспорта, подводные лодки.

Подорвавшийся эсминец не затонул – командир корабля капитан 2 ранга С. М. Сергеев сумел посадить его на отмель. Ф. С. Октябрьский и я немедленно отправились туда на катере. Командующий эскадрой контр-адмирал Л. А. Владимирский, успевший прибыть на борт эсминца раньше нас, доложил, что командир и экипаж действовали правильно, убитых нет, есть раненые и контуженые, повреждения корпуса и механизмов – серьезные… Только через несколько дней, после предварительной заделки пробоин на месте, оказалось возможным отбуксировать «Быстрый» к заводскому причалу.

Почему подорвался именно эсминец, а не подводные лодки, не транспорты, имевшие уж никак не меньшую осадку и массу металла? Специалисты приходили к выводу, что мина, вероятно магнитная, была снабжена чем-то [44] вроде «прибора кратности»: механизм срабатывал на взрыв при прохождении над нею не первого корабля, а, допустим, пятого или десятого.

Предположение это потом подтвердилось. Но неконтактные мины могли быть (и были!) не одного вида и типа – не только магнитные, но и акустические, реагирующие на шум корабельных машин и винтов, а также комбинированные магнитно-акустические и с установкой на различную кратность. Разгадке их секретов положило начало извлечение минерами донной мины из плавней Днепро-Бугского лимана вблизи Очакова. 6 июля эту мину, оказавшуюся «чисто магнитной», успешно разоружил, рискуя жизнью, инженер-капитан 3 ранга М. И. Иванов из минно-торпедного отдела флота, за что был награжден орденом Красного Знамени.

Тем временем в севастопольской бригаде ОВР попробовали уничтожать неконтактные мины глубинными бомбами, сбрасываемыми на полном ходу с катеров-охотников. И 5 июля достигли первого успеха – две мины, лежавшие на фарватерах, были взорваны этим способом.

Борьба с минной опасностью велась и по иным направлениям. На кораблях, в первую очередь на линкоре и крейсерах, монтировались защитные размагничивающие устройства. Сперва они были довольно примитивными. В дальнейшем командированная на наш флот из Ленинграда группа ученых во главе с И. В. Курчатовым и А. П. Александровым, будущими известными академиками, разработала и применила на кораблях более совершенную технику размагничивания.