355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Кулаков » Доверено флоту » Текст книги (страница 19)
Доверено флоту
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 01:34

Текст книги "Доверено флоту"


Автор книги: Николай Кулаков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Флотилия, возглавляемая тогда капитаном 1 ранга А. П. Александровым и бригадным комиссаром А. Д. Рощиным, начала боевые действия, еще не закончив формирования. Она поддерживала части 9-й армии Южного фронта, а затем 51-й Отдельной, вела бои с фашистскими танками, пытавшимися прорваться в Крым по Арабатской стрелке, прикрывала эвакуацию из приазовских городов, которым угрожал враг, обеспечивала перевозки между Ростовом и Керчью.

В ноябре Азовская флотилия пополнилась кораблями расформированной к тому времени Дунайской. (А два с половиной года спустя, весной сорок четвертого, на основе Азовской флотилии, будет возрождена Дунайская, с тем чтобы победоносно двинуться на запад, в глубь Европы.)

Вершиной первой кампании азовцев явилось их активное участие в Керченско-Феодосийской десантной операции – высадка на северный берег Керченского полуострова частей 51-й армии. Фронт высадки был широким, и командование флотилии ввело в действие кроме своих основных кораблей десятки рыболовных сейнеров и более мелких судов. Пока позволяла ледовая обстановка, азовцы перевозили в Крым подкрепления и военные грузы. На зимовку корабли расставили так, что их артиллерия создавала вместе с береговыми батареями огневую основу узлов обороны у тех участков побережья, которые считались уязвимыми с моря.

В марте оно еще было сковано льдом. Батареи флотилии, «достававшие» до северного, занятого противником берега, вели огонь по разведанным там целям. Небольшие подразделения моряков систематически проникали – по льду, через Таганрогский залив – в неприятельские тылы, минировали дороги, выводили из строя вражескую технику, нарушали связь. В конце февраля успешно прошла более крупная вылазка [249] на Кривую косу (западнее Таганрога, в районе Буденновки), проведенная совместно с 56-й армией – участвовало двести моряков и двести армейцев. Внезапным налетом сводного отряда был фактически ликвидирован размещенный на косе фашистский гарнизон, уничтожены две артиллерийские и две минометные батареи, радиостанция.

Командующего флотилией контр-адмирала С. Г. Горшкова я в Приморско-Ахтарской не застал: он находился в штабе Южного фронта, согласовывая планы ближайших боевых действий. Как сложится на Азовском море новая летняя кампания, было пока неясно, это зависело прежде всего от положения в Крыму. В любом случае пора было думать об организации партийно-политической работы, связанной с обеспечением приближавшихся боевых походов кораблей. Я предложил военкому флотилии полковому комиссару С. С. Прокофьеву вместе послушать, какие на этот счет соображения и планы у начальника политотдела батальонного комиссара В. А. Лизарского, как учитывается прошлогодний опыт, особенно – приобретенный в Керченско-Феодосийской операции. Доклад начальника политотдела подробно обсудили, разговор получился полезный.

Корабли, на которых побывал, были в основном готовы к плаваниям, ремонт механизмов заканчивался. Радовало боевое, уверенное настроение экипажей. Азовцы уже убедились, что и на этих не грозных на вид судах, еще недавно бороздивших спокойное внутреннее море с мирными грузами или ловивших на нем рыбу, можно успешно воевать.


* * *

Из Тамани, где меня встретил командир Керченской военно-морской базы контр-адмирал А. С. Фролов (перед назначением сюда он в сентябре – ноябре 1941 года командовал Дунайской флотилией), идем на катере к крымскому берегу. Керчь трудно узнать – так много тут разрушено. Я впервые вижу город, побывавший в руках врага, и зрелище это страшное. А сколько его жителей погибло, замучено за сорок дней фашистской оккупации!… Хозяйка уцелевшего домика под горой Митридат, где меня устроили на ночлег, рассказывала о пережитом, о рве за городом, заполненном телами тысяч расстрелянных керчан.

Выбитые из Керчи гитлеровцы изо дня в день бомбили ее с воздуха. Особенно частым налетам подвергался порт. Но, несмотря на все разрушения, он действовал, и обработка прибывающих судов все ускорялась. Увидев, в каком состоянии находится портовое хозяйство, я еще лучше понял, как [250] много значило освоить перевозку тяжеловесной техники, в том числе танков и самоходных орудий, на палубах небольших, но остойчивых судов, разгрузка которых обходилась без сложных средств механизации.

В штаб Крымского фронта, размещавшийся в селении Ленинское, я отправился, убежденный, что для выполнения. заданий по морским перевозкам делается сейчас все возможное. Впрочем, доказывать это кому-либо не понадобилось.

За километр или полтора до Ленинского мне предложили остановить машину и следовать далее пешком. Начальник контрольно-пропускного пункта доложил, что таков порядок, установленный товарищем Мехлисом. С этого момента я то и дело слышал ссылки на его решения, приказы, указания.

Член Военного совета фронта дивизионный комиссар Ф. А. Шаманин, встретивший по-товарищески тепло, признался в откровенной беседе, что завидует Военному совету Черноморского флота, имеющему, насколько ему известно, большие возможности самостоятельно вырабатывать и принимать решения без постоянной опеки над собой. Тут, по его словам, дело обстояло иначе. Армейский комиссар 1 ранга Л. 3. Мехлис, прибывший на Крымский фронт в качестве представителя Ставки, во многом помог командующему и Военному совету, однако постепенно стал подменять их, решая все сам.

Что это, кажется, действительно так, подтвердила последовавшая затем встреча с командующим фронтом генерал-лейтенантом Д. Т. Козловым. Как-то незаинтересованно, будто мало его касающееся, выслушал он сообщение о положении СОР, о ходе морских перевозок, о том, какая помощь нужна Севастополю. А потом прямо сказал, что по вопросам, которые я ставил, следует обратиться к товарищу Мехлису.

Вечером армейский комиссар пригласил меня вместе с Шаманиным. Здороваясь, Мехлис спросил, как я доехал и где оставил машину. Последнему он придавал большое значение. Мне было объяснено, что его приказание оставлять машины за пределами населенного пункта дало много – противник не бомбит Ленинское и, следовательно, не знает, что тут штаб фронта (как показали дальнейшие события, немцы, к сожалению, это знали).

Мой доклад о севастопольских делах, об огневой поддержке фронта кораблями, о положении с перевозками Л. З. Мехлис слушал очень внимательно. Он детально интересовался работой командования Приморской армии и сообщил, что в нее направляется членом Военного совета опытный [251] кадровый политработник дивизионный комиссар И. Ф. Чухнов, а бригадный комиссар М. Г. Кузнецов останется в армии членом Военного совета, ведающим вопросами армейского тыла.

Ободренный вниманием к севастопольцам, я изложил нужды СОР (мы с Ф. С. Октябрьским тщательно продумали, какой конкретно помощи следует просить, чтобы получить самое необходимое). Почти все просьбы, касавшиеся войсковых подкреплений, вооружения, поставок боеприпасов, представитель Ставки обещал удовлетворить, тут же поручив дивизионному комиссару Шаманину взять под контроль исполнение.

Не был решен лишь вопрос о танках – мы просили выделить для СОР 25-30 машин, и я сказал, что они будут очень нужны, когда севастопольцы пойдут на соединение с войсками Крымского фронта. Мехлис спросил, как мы доставим танки в Севастополь, не скрыв опасения, что для этого пришлось бы отвлечь суда, перевозящие танки на Керченский полуостров. Я ответил: перевезем на боевых кораблях, может быть, на линкоре. Почему-то это Мехлису не понравилось. Подумав, он сказал:

– Севастопольцы уже достаточно навоевались. У Крымского фронта хватит сил разгромить врага, и от войск СОР большого боевого напряжения в наступлении не потребуется. А пока держите крепко оборону.

Отвечая на мой вопрос о планах освобождения Крыма, армейский комиссар познакомил с тем, как развернуты войска фронта. Попутно рассказал, как он отклонил предложение командующего и штаба иметь две армии на Ак-Монайских позициях, а третью – в резерве и приказал расположить ее непосредственно за теми двумя. Он показал по карте направление намечаемого удара на Симферополь и на Бахчисарай, где планировалось соединение с частями СОР.

– До скорой встречи в Бахчисарае! – сказал Л. З. Мехлис на прощание.

Скоро я снова был в Новороссийске, где готовился к очередному походу в Севастополь лидер «Ташкент». На нем собрался, идти также контр-адмирал И. Д. Елисеев – командующий вызывал начальника штаба, чтобы обсудить положение на морских коммуникациях и накопившиеся вопросы по кавказским базам.

Командир корабля капитан 3 ранга В. Н. Ерошенко доложил, что на лидер просятся пассажирами два работника наркомпищепрома, имеющие командировки от своего наркомата. Заинтересовало, по какой надобности направляются [252] товарищи в осажденный город. Оказалось, что их командировка связана… с Инкерманским шампанским.

Когда враг подступал к Севастополю, завод, выпускавший шампанское, закрыли. Директор, отбывая на Кавказ, показал флотским хозяйственникам, где хранилось шампанское различных стадий готовности, – используйте, мол, по своему усмотрению, вывезти все равно невозможно. Работники тыла, как положено, оприходовали вино (его было около миллиона бутылок) и стали отпускать в госпитали – для раненых, а также и в части – вместо полагавшейся бойцам и командирам водки. Освобождавшиеся бутылки шли на заправку горючей смесью и становились оружием. В наркомате же, которому принадлежал завод, тем временем дознались, что шампанское, слава богу, фашистам не досталось и в море в критический момент не вылито. Ну а раз так, решили представить счет тому, кто его получил. Пришлось флоту перевести наркомпищепрому довольно крупную сумму. Тогда мы еще не знали, какой драгоценностью сделаются остатки Инкерманского шампанского в страдные дни третьего штурма, как будут утолять им жажду в частях, отрезанных от источников воды.

«Ташкент» был самым быстроходным кораблем Черноморского флота. Выйдя во второй половине дня из Новороссийска, он мог к исходу ночи быть в Севастополе.

Воздушная разведка противника не обнаружила лидера в море, уклоняться на переходе от атак ему в тот раз не пришлось. Но, когда уже приближались к Севастополю, начальник штаба СОР предупредил по радио: ночью фашистские самолеты сбрасывали мины. С тральщика, дежурившего у входа на основной фарватер, передали, что он временно закрыт.

Командир «Ташкента» застопорил машины. Мы втроем – Ерошенко, Елисеев и я – посовещались в рубке. Ждать, пока уточнят минную обстановку, означало входить потом в бухту при свете дня, то есть под неизбежным обстрелом неприятельской артиллерией. Было решено идти немедленно. На тральщик передали приказание – быть ведущим. Мы положились на то, что командир дежурного тральщика сейчас лучше, чем кто-либо, представляет, как идти по сомнительному фарватеру.

Оба корабля прошли по нему благополучно. В предутренних сумерках «Ташкент» ошвартовался в Южной бухте. На календаре было 1 апреля. [253]

Содержание

«Военная Литература»

Мемуары

Глава девятая.



Перед новыми испытаниями

Пока я находился на Кавказе и Керченском полуострове, особых перемен на севастопольских рубежах не произошло.

Оперативная сводка за 1 апреля констатировала: «На сухопутном фронте ничего существенного». Далее говорилось о будничных событиях: на отдельных участках шла перестрелка, неприятельская артиллерия обстреливала район Инкермана и дорогу между городом и хутором Дергачи под Сапун-горою, наши снайперы уничтожили 30 солдат и офицеров противника… Сводки за предшествующие дни отмечали локальные огневые налеты на позиции частей СОР, бомбежки Херсонесского аэродрома и бухт. Почти каждый день в пределах города падало несколько десятков вражеских снарядов. Наши «ястребки» старались, и часто это удавалось, не подпускать к городу фашистские бомбардировщики. Артиллерия СОР изо дня в день вела контрбатарейную борьбу.

Словом, затишье продолжалось. Севастополь, привыкший к методическому артобстрелу и воздушным тревогам, встречал весну чистыми, прибранными улицами, на которых стало заметно больше людей. Вернулись из убежищ на поверхность земли некоторые учреждения (но не школы – с ними спешить было нельзя). На Приморском бульваре посыпали свежим песком дорожки и высадили рассаду цветов. Вновь появились, пристроившись в укромных уголках, чистильщики обуви и по-южному задорно зазывали клиентов: «Лучший в мире гуталин! Бойцам и командирам – бесплатно!»

Жители Севастополя, уверившиеся в прочности сухопутной обороны города, еще мало знали о том, насколько осложнилось положение на морских путях, связывающих его с Большой землей. Хотя последствия этого уже ощутили все: из-за затруднений с подвозом продовольствия пришлось сократить нормы выдачи хлеба и других продуктов по карточкам. Уменьшился и паек в войсках.

Конвои шли с Кавказа извилистыми маршрутами, держась ближе к турецкому берегу, чем к крымскому, и выходили [254] к Севастополю с совсем необычных направлений. Но это не всегда обеспечивало им скрытность: удлинение пути увеличивало продолжительность перехода, и противник, активно ведя разведку над морем, где-нибудь да засекал конвой. И тогда на него нацеливались бомбардировщики и торпедоносцы.

Два танкера, следовавшие в Севастополь из Поти в охранении крейсера «Красный Крым» и эсминца, были обнаружены самолетом-разведчиком еще у кавказского побережья. Опытнейший и инициативный командир крейсера и всего конвоя капитан 2 ранга А. И. Зубков сбил врага со своего следа двукратным резким изменением курса. Однако полсуток спустя неприятельская воздушная разведка снова обнаружила конвой, после чего его последовательно атаковали несколько сменявших одна другую групп бомбардировщиков, а затем и торпедоносцы. И если в тот раз танкеры все-таки дошли невредимыми, то так бывало далеко не всегда.

Число транспортов, обеспечивающих перевозки и в Керчь и в Севастополь, сократилось к началу апреля до 16 единиц. Между тем светлое время суток быстро увеличивалось – весна брала свое, и это означало, что прорывать блокаду, создаваемую врагом на море, в дальнейшем будет все труднее.

Практически мы уже исчерпали зависевшие от нас меры усиления охраны коммуникаций. Конвоированием судов были заняты все лидеры, эсминцы, тральщики и сторожевые катера. Для прикрытия конвоев на подходе к Севастополю, в радиусе, недоступном истребителям, теперь стали использоваться скоростные бомбардировщики Пе-2. Неприятельские аэродромы, где базировались самолеты, действующие над морем, сделались основными наземными целями для ударов флотской авиации. Однако всего этого оказывалось недостаточно, чтобы обеспечить безопасность перевозок.

Тревожное положение на морских коммуникациях обсуждалось 2 апреля Военным советом при участии прибывшего с Кавказа контр-адмирала И. Д. Елисеева. Докладывая оценку обстановки наркому ВМФ и командующему Крымским фронтом, мы просили ускорить поступление на флот новых истребителей, а также бомбардировщиков Пе-2, усилить зенитную артиллерию военно-морских баз, пополнить наш флот сторожевыми катерами, которые могли быть перевезены на Черное море по железной дороге. Ставился также вопрос о прокладке железнодорожной ветки к Тамани [255] – это позволило бы заменить морские рейсы из Новороссийска в Керчь короткой переправой через пролив.

Вскоре поступило указание наркома: перевозку людей и грузов в Севастополь производить на боевых кораблях и быстроходных транспортах, планируя каждый переход как самостоятельную операцию. Для перевозок в Керчь предлагалось использовать малые суда, в том числе сейнеры, для крупных грузов – боевые корабли.

Лидеры и эсминцы, которые и раньше доставляли в Севастополь маршевое пополнение, вывозили раненых, стали принимать на борт любые грузы, прежде всего – боеприпасы. Командование Крымского фронта согласилось временно освободить крейсера от огневой поддержки войск из Феодосийского залива, с тем чтобы и их переключить на обеспечение коммуникаций. Из мобилизованных гражданских судов продолжали ходить в Севастополь главным образом бывшие пассажирские теплоходы – они обладали наибольшей скоростью хода и хорошей маневренностью.


* * *

На подходах к Севастополю и непосредственно у входа в его бухты серьезную опасность для судов представляли вражеские неконтактные мины, секреты которых были раскрыты еще далеко не полностью. Весной, одновременно с повышением общей активности авиации противника на море, минные постановки с воздуха в этом районе весьма участились. Причем сбрасывались мины новейших, незнакомых нам образцов.

В начале апреля было сброшено много мин на внешнем севастопольском рейде. Наблюдательные посты запеленговали приводнение пяти мин в полосе фарватера Инкерманского створа. И все попытки уничтожить их освоенными к тому времени способами оставались безрезультатными. А этот фарватер не имел обходов. Упади поблизости еще две-три мины, и самое искусное маневрирование не помогло бы обогнуть все опасные точки. Враг был ближе, чем когда-нибудь, к своей давней цели – осуществить минную блокаду Севастополя.

Стало насущной необходимостью раскрыть секрет новейших немецких мин. Одну из них, представлявшую собой большой черный цилиндр, водолазы обвязали на дне пеньковым тросом, и мину начали буксировать к берегу. Несмотря на все меры предосторожности, она взорвалась, как только ее дотащили до места с резким перепадом глубины. У наших минеров возникло предположение, что сработал гидростатический [256] предохранитель: мина взрывалась, когда уменьшалось до определенного значения давление воды. Оставалось попытаться хотя бы частично разоружить мину под водой. Сделать это вызвался помощник флагманского минера флота капитан-лейтенант Г. Н. Охрименко.

Задача усложнялась тем, что внешний рейд находился под обстрелом артиллерии противника, просматривался его наблюдателями с дальних высот, и остановившийся посреди рейда водолазный бот не мог не привлечь внимания. Для первого спуска водолаза-минера (точное место мины было уже установлено и обозначено) воспользовались туманным утром. Но туман так быстро стал рассеиваться, что Охрименко, еще ничего не успевшего сделать, поднимали с двадцатиметровой глубины уже под обстрелом, когда осколки могли в любую секунду перебить шланг.

Однако работа продолжалась. Сопряженная с большим риском, она потребовала и немалого времени. Несколько спусков под воду понадобилось лишь для общего осмотра мины и чтобы сделать оттиски, по которым изготовили специальные ключи из антимагнитного материала. Мы очень беспокоились за Охрименко – при разоружении немецких мин погиб уже не один черноморский минер, а теперь опасность была особенно велика. Но на сей раз все кончилось благополучно и с полным успехом. Смелый и осмотрительный капитан-лейтенант при помощи опытного водолазного старшины Л. П. Викулова сумел под водой освободить мину от подключенных к ней охранительных «ловушек». А окончательное ее разоружение Охрименко произвел на берегу.

Этот тип магнитноакустической мины с многоимпульсным прибором кратности, как впоследствии выяснилось, являлся предметом особой гордости немецких конструкторов. Изучение устройства мины очень много дало для совершенствования новых противоминных средств.

Когда наши специалисты поняли, что противник применяет мины комбинированного действия, для обезвреживания которых нужно одновременно создавать и магнитное и акустическое поля, на первых порах делалось так: рядом с баржой, оснащенной электромагнитным тралом, маневрировали дизельные катера, создавая необходимый шум. А затем появились магнитоакустические тралы, становившиеся все более эффективными. Флот получил в конечном счете надежные средства уничтожения самых сложных и коварных вражеских мин. Ставка гитлеровцев на неотразимость этого оружия была бита.[257]

Кстати сказать, и в то время, когда новая противоминная техника еще только создавалась и неконтактные мины с их нераскрытыми секретами доставляли столько тревог, нам удавалось так или иначе выходить из трудных положений. И как ни реальна была опасность минной блокады наших портов, до этого нигде не дошло. Под Севастополем в самом начале войны подорвались на минах, тогда еще совсем неизвестных, эсминец и несколько вспомогательных судов. А потом не было ни одного такого случая за всю осаду города, хотя противник вводил тут в действие все свои минные новинки.

Григорий Николаевич Охрименко, раскрывший тайну одной из сложнейших немецких мин, отличился потом на Дунае, будучи флагманским минером нашей военной флотилии. Там ему пришлось иметь дело главным образом с английскими и американскими минами. За очистку от них дунайских фарватеров капитан 2 ранга Охрименко был удостоен звания Народного Героя Югославии.

Добиваясь безопасности плавания на севастопольских фарватерах, мы, конечно, старались не допускать здесь самой постановки мин фашистскими самолетами. В этом играла немаловажную роль довольно необычная плавучая артиллерийская батарея, о которой хочется рассказать особо. Создана она была по инициативе капитана 1 ранга Г. А. Бутакова, представителя известной династии русских моряков.

Война застала Григория Александровича в Севастополе в командировке – его службой была приемка от промышленности новых кораблей. В конце июня он должен был вернуться в Ленинград, но покидать Черноморский флот в такое время ему очень не хотелось. Его знаменитый дед Г. И. Бутаков, выдающийся флотоводец прошлого века, был активным участником первой Севастопольской обороны, имя адмирала Бутакова носила одна из улиц города. Сам Григорий Александрович дрался за освобождение Севастополя от врангелевцев и вложил потом много сил в возрождение Черноморского флота, с которым чувствовал себя кровно связанным.

О стремлении Г. А. Бутакова воевать на Черном море стало известно Ф. С. Октябрьскому. Договорившись с кем следовало, командующий оставил его при Военном совете офицером для особых поручений. Первым таким поручением явилась проверка организации службы в бригаде охраны водного района. В ходе этой работы и возникла у Григория Александровича мысль о том, что было бы целесообразно [258] поставить в подходящем месте плавучий пост-батарею, который обнаруживал бы раньше других постов приближение неприятельских самолетов со стороны моря и давал бы им первый отпор.

Для плавбатареи Бутаков предложил использовать сохранившийся отсек старого, пошедшего в свое время на слом, линейного корабля. Эта стальная «коробка» служила раньше мишенью при торпедных стрельбах, а теперь стояла на отмели в Северной бухте. Идею Бутакова горячо поддержал начальник ПВО флота полковник И. С. Жилин, которого беспокоило, что Севастополь недостаточно прикрыт зенитными средствами в морском секторе. Они совместно представили Военному совету докладную записку, и предложение было принято, проект создания плавбатареи утвержден. Военный совет поручил переоборудование линкоровского отсека Морзаводу, оснащение батареи – артотделу, а общее руководство работами – Г. А. Бутакову. Уже в августе 1941 года плавбатарея была выведена из бухты и поставлена на якоря в назначенном месте. Многие из видевших, как ее буксировали, глядели на нее с изумлением и любопытством: что за чудище ведут в море?

Батарея действительно ни на что не была похожа: четырехугольный плавучий островок площадью 20х40 метров с высокими бортами, камуфляжно окрашенными под цвет волнующегося моря, а на площадке-палубе – орудия, боевая рубка, мачта с Военно-морским флагом… Батарея имела три 130-миллиметровых и три 76-миллиметровых орудия, да еще 37-миллиметровые автоматы, вместительные боевые погреба, собственную электростанцию, прожектор, средства связи. Под палубой располагались также кубрики личного состава, насчитывавшего полтораста человек. Командиром был назначен капитан-лейтенант С. Я. Мошепский, командовавший раньше орудийной башней на линкоре, комиссаром – старший политрук Н. С. Середа.

Восьмиметровая осадка обеспечивала батарее исключительную остойчивость, мощная броня и система внутренних переборок делали ее практически непотопляемой. В то время, о котором я сейчас рассказываю, она продолжала нести боевую службу на той же позиции, куда была поставлена более полугода назад. Как ни бомбил ее противник, а вывести из строя не мог. Из записной книжки сбитого немецкого летчика стало известно, что фашисты называли позицию батареи «квадратом смерти». И немудрено: она уничтожила 22 вражеских самолета. А многим другим, что было еще более важно, не дала сбросить мины над фарватерами. [259]

Моряки, гораздые на меткое словцо, дали плавучей батарее № 3 (так она официально именовалась) прозвище, прочно за нею закрепившееся, – «Не тронь меня». Поводом к этому, вероятно, послужили и ее необычный вид, и меткость ее огня, и то, что в русском флоте существовала в свое время броненосная батарея под таким названием, входившая, кстати, в состав эскадры адмирала Г. И. Бутакова, когда он служил на Балтике.


* * *

В апреле севастопольцы продолжали надеяться на скорое снятие блокады и освобождение всего Крыма. Войска СОР сохраняли готовность присоединиться к наступательным действиям Крымского фронта. В то же время мы усилили внимание к укреплению обороны города. Из всей обстановки напрашивался вывод: если на Керченском полуострове еще промедлят с наступлением, то затишье в Крыму могут прервать гитлеровцы, явно не отказавшиеся от намерения овладеть Севастополем.

Планомерно, в основном в ночное время, велись инженерные работы. Расширялась сеть траншей и ходов сообщения (общая их протяженность достигла почти 350 километров). Все командные и наблюдательные пункты были обеспечены блиндажами с упрочненными перекрытиями. Для защиты бойцов от авиабомб и тяжелых снарядов в траншеях отрывались так называемые «лисьи норы», благодаря которым войска имели меньше потерь.

Несмотря на то что площадь севастопольского плацдарма по сравнению с началом обороны сократилась, была изыскана возможность базировать на нем больше авиации. К Херсонесскому аэродрому прибавились новые – на Куликовом поле, а затем и в Юхариной балке. Аэродромы были небольшими, но имели надежные укрытия для самолетов, подземные хранилища горючего. В целях рассредоточения приходящих с Кавказа кораблей Военный совет решил построить запасные причалы в бухтах Камышевой и Казачьей, вдали от обычных мест разгрузки судов. В штольнях у Карантинной бухты оборудовались запасные командные пункты Приморской армии и береговой обороны, подземные помещения для их штабов.

Представлялось вполне возможным, что при новом натиске на Севастополь, если дело до него дойдет, противник попытается подкрепить атаки с фронта выброской на территории оборонительного района воздушного десанта – весной это было вероятнее, чем зимой. На такой случай разделили [260]плацдарм СОР на зоны противовоздушно-десантной обороны, передвинули некоторые части второго эшелона в районы, считавшиеся наиболее десантоопасными, провели ряд учений и тренировок.

Значительных изменений в численном составе гарнизона СОР больше не происходило – крупных людских подкреплений не поступало с января. Основные соединения Приморской армии имели изрядный некомплект. По войска были теперь лучше вооружены. Прибавилось автоматов и пулеметов, в марте поступила первая партия противотанковых ружей. Появились в частях тяжелые, 120-миллиметровые, минометы (а 82-миллиметровые в достатке производились на нашем спецкомбинате). И главное – больше стало полевой артиллерии. Вместе с прибывшими недавно двумя отдельными противотанковыми полками на севастопольских рубежах стояло к весне пять артполков армейского подчинения и восемь дивизионных.

Мы очень заботились о восстановлении боеспособности береговой артиллерии – главной огневой силы Севастополя. Как выручала она в ноябре и декабре, читатель помнит. Но многие орудия превысили в два – два с половиной раза свою норму выстрелов, и возникла необходимость заменять стволы или лейнеры практически на всех батареях, причем требовалось сделать это гораздо быстрее, чем делалось обычно. Сроки работ для каждой батареи устанавливались Военным советом.

С наибольшими трудностями были сопряжены работы на самых мощных батареях – 30-й и 35-й, где подлежали замене восемь громадных стволов весом по пятьдесят с лишним тонн. И если 35-я батарея стояла все-таки достаточно далеко от переднего края, то от орудийных башен: 30-й было до него всего полтора километра. Позиция «тридцатки» просматривалась из расположения противника и обстреливалась даже из минометов. Любые наружные работы здесь были возможны лишь в ночное время. И все равно исключалось использование подъемного крана – его никак не укроешь. А без крана такие стволы еще никогда не устанавливались. Нельзя было также снимать броневые крышки башен – вражеский обстрел мог повредить внутренние механизмы.

Выход из положения искали и инженеры артотдела, и старые мастера-пушкари. Возникавшие соображения обсуждались у генерала П. А. Моргунова. Очень ценные предложения внес мастер артремонтных мастерских С. И. Прокуда. В конечном счете Военному совету был представлен [261] детальный план, предусматривавший выполнение всех работ вручную с помощью домкратов и такелажной техники. Понадобилось, правда, проложить небольшую железнодорожную ветку, чтобы подвезти новые стволы прямо к башням на платформах. Для очистки стволов от арсенальной смазки выбрали довольно неожиданное, но оказавшееся вполне подходящим место – тупик у пассажирского перрона городского вокзала, над которым сохранился навес, скрывавший заводимую туда на день платформу.

Работами на 30-й батарее руководил военинженер 1 ранга А. А. Алексеев. Выделенные в его распоряжение рабочие мастерских и артиллеристы нередко имели на отдых всего четыре часа в сутки. Не раз ремонтники попадали под огневые налеты, и тогда было одинаково рискованно как прервать работу, оставив технику незащищенной, так и продолжать ее. То, что дело благополучно довели до конца, и даже раньше назначенного срока, явилось настоящим подвигом. А противник, хотя его подчас и настораживало ночное движение на позиции давно молчавшей «тридцатки» (кстати, немцы неизвестно почему именовали ее «Фортом Максима Горького»), явно еще не догадывался, что батарея, стоящая у него под носом, вновь обрела свою грозную силу. Вводить ее в действие без крайней необходимости командование СОР не спешило.

В честь завершения работ на батарее майора Г. А. Александера состоялся митинг. На нем выступили и мы с Филиппом Сергеевичем Октябрьским. Отличившимся рабочим и артиллеристам были вручены боевые награды.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю