Текст книги "Доверено флоту"

Автор книги: Николай Кулаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

* * *

Находиться в ротах и батальонах… Эти слова, можно сказать, были тогда в обиходе под Севастополем. Работники политуправления флота, политотдела Приморской армии, политотделов соединений очень часто, иные почти неотлучно, находились в частях и подразделениях, на боевых постах, в окопах. Они помогали командирам, комиссарам и политрукам, руководителям партийных и комсомольских организаций целеустремленно строить воспитательную работу, преодолевать танко – и самолетобоязнь, пропагандировать боевой опыт. При этом представители политорганов показывали личный пример в бою.

Начальник Главного политического управления ВМФ И. В. Рогов как-то заметил: непосредственно в бою личный пример коммуниста, тем более политработника – основная форма партийного воздействия на личный состав. И это действительно так. Разумеется, сказанное не означает, что все другие формы – митинги, собрания, беседы, выпуск боевого листка – как бы отодвигаются на задний план. Конечно нет! Разъяснительная, политико-воспитательная работа велась непрерывно. Она призвана была формировать у воинов высокие морально-боевые качества, глубокое понимание своего воинского долга. Но все те мероприятия, которые проводит политработник, могут быть обесценены, если они не подкрепляются личным примером. Человек, призывающий других, и сам обязан подавать достойный пример, его слово не должно расходиться с делом. Более того, во время боя смелость и храбрость руководителя часто становятся решающим фактором, обеспечивающим боевой успех. Можно сказать, что личный пример командира и политработника, всех коммунистов – это альфа и омега партийно-политической работы.

…Работники политорганов появлялись там, где было трудно, где назревала опасность, вместе с бойцами отстаивали каждую пядь севастопольской земли, участвовали в атаках и контратаках. Инструктор политотдела бригады морской пехоты Нечипас заменил погибшего в бою командира роты и повел бойцов в контратаку. Рота под его командованием дралась целый день. Дважды раненный, Нечипас, однако, не пошел в медпункт. И лишь после третьего ранения он вынужден был покинуть строй и вскоре умер от потери крови. Инструктор политотдела другой бригады Родин [195] в бою заменил раненого комиссара и неоднократно возглавлял контратаки.

В первых рядах атакующих были инструктор Главного политического управления ВМФ Майшев и инструктор политуправления Черноморского флота Палей – они погибли в одном из тактических десантов.

Хотелось бы особо сказать о политруках рот, комиссарах батальонов и батарей. В тех тяжелых, изнурительных боях они снова проявили себя с самой лучшей стороны. Многие из них ходили в разведку, возглавляли дерзкие контратаки.

Комиссар одного из батальонов старший политрук Ершов в течение одного дня неоднократно водил бойцов в бой. Он лично уничтожил десятка полтора гитлеровцев, в том числе двух офицеров. Одного из них задушил в рукопашной схватке. Ершов получил четыре пулевых ранения, но поле боя не покинул. И словом и личным примером он вдохновлял морских пехотинцев.

Политрук пулеметной роты Крюков с группой бойцов оказался в окружении целой роты противника. По приказу политрука пулеметчики заняли круговую оборону. Бой длился несколько часов, пока не стемнело. Ночью Крюков вывел бойцов из окружения. Было захвачено несколько немецких пулеметов и автоматов.

Смелость и находчивость проявил военком 229-й батареи Сахаров. В критический момент боя, когда расчет одного из орудий выбыл из строя, Сахаров при помощи писаря и кока батареи открыл из орудия огонь. В бою, продолжавшемся три часа, батарея уничтожила три танка, две бронемашины и рассеяла более роты солдат противника.

На 717– й батарее произошла заминка. Казалось, вражеские танки с автоматчиками вот-вот сомнут батарею. И тогда комиссар батареи Иванов взял управление в свои руки, пресек начавшуюся было панику. Личный состав батареи, руководимый комиссаром, дрался с врагом до последнего снаряда.

Сила комиссаров и политруков была в том, что они опирались на коммунистов и комсомольцев, на боевой актив. Покажу это на примере одной батареи, положение которой на исходе декабря было крайне тяжелым. Противник подошел к ней метров на 500, начал окружать ее с трех сторон. Целый день батарейцы отбивали атаки гитлеровцев. Лишь поздно вечером бой утих. Комиссар батареи Донюшкин решил воспользоваться передышкой, чтобы провести открытое партийное собрание с повесткой дня: «Отстоять занимаемую [196] высоту, не дать возможности фашистским войскам прорваться к Севастополю». Скупые строки протокола № 12 свидетельствуют: собрание началось в 21.00, закончилось в 21.30, в прениях по докладу комиссара выступили три коммуниста – Баранкин, Стрельцов и Шкода. Постановление гласило: «Высоту не сдадим, преградим путь фашистам к Севастополю. Коммунисты в трудный момент боя обязаны вселять бойцам уверенность в победе над врагом. Для коммунистов нет неразрешимых задач. Победа или смерть – закон каждого коммуниста на фронте».

Мне остается добавить: утром, когда противник возобновил натиск, батарейцы с новой силой отбивали его атаки. Бой длился, не утихая, до позднего вечера. Коммунисты, все воины батареи дрались героически. Боевой приказ был выполнен – враг отброшен с большими для него потерями.

Можно было бы привести десятки других примеров, свидетельствующих о том, как действовали комиссары и политруки на севастопольских оборонительных рубежах.

* * *

20 декабря, к которому я возвращаюсь, дать войскам какое-либо пополнение, как бы они в нем ни нуждались, мы не могли. Все людские ресурсы, изысканные внутри оборонительного района (за исключением минимального резерва, оставленного на крайний случай), еще утром влились в сражающиеся части. Между тем мы располагали найденной в сумке убитого немецкого офицера плановой таблицей, где действия его полка в наступлении были расписаны на пять дней с 17 по 21 декабря. Завтра был день, когда Манштейн рассчитывал завершить операцию по захвату Севастополя.

Гитлеровское командование, по-видимому, до последнего момента надеялось реализовать этот свой план. Возможно, враг, потерпевший сокрушительное, поражение под Москвой, стремился отметить победой под Севастополем истекавшие полгода войны против Советского Союза. Как бы там ни было, дело дошло до того, что солдат некоторых немецких частей послали в атаку без шинелей, в одних мундирчиках (а необычные для Крыма холода продолжались, лежал довольно глубокий снег). Несколько таких солдат, основательно замерзших, попало к нам в плен, и они заявили, что шинели им обещали вернуть в Севастополе…

Но это происходило уже потом, на исходе дня, который еще надо было продержаться.

21 декабря противник с раннего утра возобновил атаки в третьем и четвертом секторах, а также и во втором. Особенно [197] ожесточенный характер приняли бои в третьем секторе, через позиции которого, действуя на узком участке фронта как ударный кулак, пыталась пробить путь к Северной бухте 24-я немецкая пехотная дивизия.

К середине дня до батальона гитлеровцев, вклинившихся на этом направлении в нашу оборону, оказалось в тылах 3-го Черноморского и 54-го стрелкового полков Чапаевской дивизии. Комендант сектора генерал-майор Т. К. Коломиец сумел перекрыть брешь на переднем крае, отрезав фашистский батальон, и тот занял в нашем тылу, в горно-лесистой местности между фронтом и бухтой, круговую оборону. Присутствие в этом районе неприятельской части, хотя бы и окруженной, представляло большую опасность. Но разгромить батальон было нечем – в секторе едва хватало сил для отражения непрестанных попыток противника вновь рассечь фронт и продвинуть к батальону подкрепления.

Командарм Петров, не располагавший к этому времени уже никакими резервами, попросил контр-адмирала Жукова изыскать где-нибудь батальон моряков. Но и в распоряжении Жукова не было готового батальона. Его экстренно сформировали, беря по нескольку человек где только можно. К исходным позициям доставили на машинах краснофлотцев, не успевших даже познакомиться друг с другом. Не знал людей и назначенный командовать ими майор-пограничник К. С, Шейкин. И все же этот сводный батальон, получив поддержку артиллерией, успешно выполнил поставленную задачу. Большинство засевших у нас в тылу гитлеровцев было уничтожено, другие сдались в плен.

Словом, от вражеской «занозы», появившейся в весьма опасном месте, удалось избавиться. А батальон Шейкина тут же влился в полки, у стыка которых он действовал, – бойцов не хватало и в одном и в другом. Сам майор Шейкин принял обязанности выбывшего из строя начальника штаба 54-го стрелкового полка. Такая была обстановка – людей, попавших на передний край, оттуда уже не отпускали.

В течение дня боевое напряжение все нарастало. В четвертом секторе, на участке, где оборонялись спешенные подразделения кавдивизии, прорвалась группа немецких танков. Кавалеристы сумели отсечь от танков следовавшую за ними пехоту, заставили ее залечь. А затем танкам, встреченным сильным огнем артиллерии, пришлось повернуть обратно, и уйти смогли не все. Некоторое время положение на этом участке было неясным, связь с ним нарушилась. Когда ее восстановили, стало известно, что при отражении вражеской атаки пал смертью храбрых командир кавдивизии полковник [198] Филипп Федорович Кудюров, ветеран гражданской войны. Он был убит у противотанковой пушки, из которой лично вел огонь, – больше стрелять стало некому. В том же бою погиб командир кавполка подполковник Л. Г. Калужский. Но прорвать нашу оборону гитлеровцам не удалось.

Некоторые части на северном направлении, ослабленные потерями, вновь были потеснены. А на юго-востоке, в районе Чоргуня, противник ввел в наступление прибывшую с Керченского полуострова 170-ю пехотную дивизию, усиленную танками. Это было еще одним напоминанием о том, что направление вспомогательного удара может стать главным – особенно если у врага обозначится там какой-то успех.

В такой обстановке поджидали мы отряд кораблей с войсками, который командующий флотом вел из Новороссийска. И от одного сознания, что помощь идет, становилось как-то легче. Но все, кто знал о движении отряда, тревожились за корабли, приближавшиеся к последнему, самому опасному участку пути.

Ждать и тревожиться пришлось дольше, чем думали. К сроку, сообщенному раньше, корабли не поспевали. Сперва их задержал шторм, разыгравшийся в районе Керченского пролива, затем – туман, стоявший над морем у берегов Крыма.

Отряд надо было вывести на фарватер, проложенный среди минных полей. Но после выхода из полосы шторма у штурманов не могло быть полной уверенности в точности счисления. Тральщик, высланный навстречу, из-за тумана кораблей не обнаружил (радиолокаторов флот еще не имел). Некоторое время корабли выжидали улучшения видимости, однако туман все не рассеивался. Получив затем от Ф. С. Октябрьского радиограмму: «Будем заходить фарватером № 2», на ФКП поняли, что командующий решил приблизиться к берегу, находящемуся в руках врага, чтобы сориентироваться по выступающим из тумана вершинам гор.

Решение воспользоваться запасным, прибрежным фарватером оказалось верным. А туман в конечном счете даже помог отряду: поздно обнаружив его, противник не успел организовать массированный воздушный налет, когда корабли были наиболее уязвимы. Появились лишь небольшие группы фашистских бомбардировщиков, а наши «ястребки», уже находившиеся в воздухе, мешали им выходить на цель.

Но на последних милях, после поворота у Херсонесского маяка (тут видимость была уже хорошая) кораблям угрожали еще и немецкие дальнобойные батареи, стоявшие на Мекензиевых горах. Наша береговая артиллерия, поддержанная [199] тяжелой полевой, старалась их подавить, однако противник все же обстреливал фарватер. Не имея возможности применить в узком коридоре между минными полями противоартиллерийский маневр, корабли выжимали из своих машин самый полный ход. Головным шел лидер «Харьков» (в составе отряда был он, а не лидер «Ташкент», ошибочно названный в телеграмме, которая приводилась выше).

Еще никогда не видел я, да, наверное, и никто другой, чтобы крупные корабли так стремительно, не сбавляя хода, врывались на севастопольский рейд и в бухты. Особенно эффектно выглядел резкий, с сильным креном, поворот, сделанный перед Павловским мыском крейсером «Красный Крым» (его вел искуснейший командир капитан 2 ранга А. И. Зубков), направлявшимся к Каменной пристани Южной бухты. Остальные корабли, как было заранее предусмотрено, ошвартовались у причалов Сухарной и Клеопальной балок в Северной бухте, с тем чтобы высадить доставленное подкрепление ближе к тому участку фронта, где предстояло вводить его в бой. Сухарная балка была выгодна и тем, что ее обрывистый берег защищал корабли от артобстрела.

Прорыв в Севастополь обошелся без потерь. Лидер и один эсминец имели небольшие повреждения материальной части в результате близких разрывов авиабомб и попадания осколков. Сразу после выгрузки войск, проведенной очень быстро, Военный совет флота объявил от имени всех защитников Севастополя благодарность командирам кораблей Л. И. Зубкову, А. М. Гущину, П. А. Мельникову, П. А. Бобровникову, В. М. Митину и их экипажам за отличное выполнение ответственнейшего боевого задания.

Прибывшая 79-я морская стрелковая бригада (так она официально именовалась в отличие от частей морской пехоты) насчитывала около четырех тысяч бойцов. Это была одна из бригад, которые осенью 1941 года формировались на флотах, но не полиостью из моряков, и передавались армии для использования, как правило, на трудных, особо важных участках фронта. Бригада, пока не поступил приказ перебросить ее в Севастополь, предназначалась в готовившейся десантной операции для захвата Феодосийского порта. Командовал ею полковник А. С. Потапов – тот, что четыре месяца назад, еще в звании майора, возглавлял самый первый отряд моряков-добровольцев, посланный на помощь Одессе. А военком 79-й бригады полковой комиссар И. А. Слесарев известен читателю как военком морского полка, который в сентябре высаживался у Григорьевки. [200]

Бригада Потапова, выведенная прямо с кораблей на позиции в районе кордон Мекензи – станция Мекензиевы Горы, вступила в бой следующим утром, 22 декабря. Она начала действия под Севастополем с контратаки, которую поддерживали огнем все пришедшие накануне корабли, группа береговых батарей и полевая артиллерия двух секторов, а также бронепоезд «Железняков». Одни корабли в тот день выпустили почти две тысячи снарядов.

К контратаке были подключены и другие части, но основной, ударной силой являлась 79-я бригада, и эти ее действия определили достигнутые результаты. А они были значительными, несмотря на труднейшие условия, на то, что одновременно пытался наступать и противник, и наша контратака вылилась во встречный бой.

Пересилив врага, сломив его сопротивление, потаповцы к вечеру достигли высот перед Камышловским оврагом, вернув почти полностью позиции, оставленные за последние дни 388-й дивизией. Но не только в самих позициях было дело. 79-я бригада нанесла неожиданный для гитлеровцев, срывавший их планы удар по флангу группировки, пробивавшейся к Северной бухте. Не будь у нас – и именно в тот день! – силы для такого удара, положение на северном направлении могло оказаться непоправимым. День, который мог бы тогда быть трагическим, стал радостным, и его героям воздавалось должное.

Однако одна свежая бригада, как ни доблестно она сражалась, не могла полностью снять угрозу прорыва врага к Северной бухте, коренным образом изменить общее положение под Севастополем. Оно оставалось тяжелым. Не сумев овладеть городом в намеченные сроки, гитлеровское командование отнюдь не отказалось от своих целей и продолжало штурм.

22 декабря еще более усилился натиск врага в районе Чоргуня, где приходилось опасаться прорыва его по Чернореченской долине. Шли упорные бои за высоту с Итальянским кладбищем. Вторично за время декабрьского штурма был окружен на удерживаемых им позициях 241-й стрелковый полк дивизии генерала Воробьева. И особенно резко осложнилась обстановка на нашем левом фланге. Там возникла угроза прорыва противника вдоль долины Бельбека к морю, к Любимовке.

Предотвратить этот прорыв мы практически не могли. А тогда оказались бы отрезанными части, сражавшиеся за Бельбеком, – подразделения 8-й бригады морпехоты и 40-й кавдивизии, 90-й стрелковый полк майора Белюги, занимавший [201] самый далекий от города участок фронта. Поздно вечером Военный совет вынужден был принять решение об отводе этих частей из-за Бельбека в течение ночи. Таким образом, фронт на левом фланге значительно сокращался и появлялась возможность уплотнить здесь боевые порядки, а наиболее ослабленные части вывести на доукомплектование. Но это означало ликвидацию 10-й береговой батареи (к тому времени сильно поврежденной), а также группы дотов, расположение которых оставалось за новой линией фронта. Рискованно близко к переднему краю оказывалась – мы еще надеялись, что ненадолго, – тяжелая 30-я батарея, занимавшая особо важное место среди наших огневых средств.

В связи с возвращением в Севастополь Ф. С. Октябрьского обсуждалось общее развитие событий, начавшихся без него. Поскольку десант на Керченский полуостров был отложен и, следовательно, не мог изменить обстановку в Крыму так быстро, как еще недавно ожидалось, требовалось как бы заново оценить ближайшие перспективы борьбы на фронте СОР.

Основной вывод, к которому пришли, состоял в том, что усиление наших войск 79-й бригадой, 345-й дивизией и батальоном танков позволит удержать Севастополь, но этих подкреплений недостаточно для восстановления прежних позиций (от них противник оттеснил нас на некоторых направлениях на 5-7 километров). Чтобы вернуть утраченные рубежи, расширить оборонительный район и создать плацдарм для последующих активных действий, нужны были еще две хорошо оснащенные дивизии. И мы решили просить Военный совет Закавказского фронта экстренно прислать, как минимум, одну дивизию, желательно кадровую, и два горнострелковых полка.

Телеграмма командующего СОР, направленная кроме Военного совета Закфронта также наркому ВМФ, заканчивалась так: «О тяжелом положении Севастополя и срочной необходимости оказания ему дальнейшей помощи прошу доложить т. Сталину»{24}.

В донесении старшим начальникам Ф. С. Октябрьский подробно охарактеризовал сложившуюся под Севастополем обстановку, стремясь дать исчерпывающее представление о ней. Как мы понимали, у высшего военного руководства возникли, очевидно, какие-то сомнения относительно правильности действий сухопутных войск СОР в первые дни отражения [202] декабрьского штурма. Военный совет флота никак не считал, что в создавшемся тяжелом положении повинны командование Приморской армии или лично командарм И. Е. Петров. Между тем на лидере «Ташкент», доставившем из Поти боеприпасы, прибыл и представился нам генерал-лейтенант С. И. Черняк, назначенный командованием Закавказского фронта вместо И. Е. Петрова.

Прямо надо сказать – момент был не очень подходящим для смены командарма. Условились, что сперва С. И. Черняк познакомится с обстановкой. Поскольку приказов или указаний о дальнейшем использовании генерала Петрова ни от кого не поступило, а он был согласен выполнять любые обязанности, Военный совет оставил Ивана Ефимовича в Приморской армии в качестве заместителя командарма, с тем чтобы обеспечить преемственность командования.

Но успокоиться на этом мы не могли. С Филиппом Сергеевичем Октябрьским вдвоем обсудили вопрос, решили поддержать И. Е. Петрова. Для этого существовал единственный путь – обратиться к Верховному Главнокомандующему. Тут же мы составили телеграмму:

«Товарищу Сталину.

По неизвестным для нас причинам и без нашего мнения, командующий Закавказским фронтом, лично совершенно не зная командующего Приморской армией генерал-майора Петрова И. Е., снял его с должности. Генерал Петров толковый, преданный командир, ни в чем не повинен, чтобы его снимать. Военный совет флота, работая с генералом Петровым под Одессой и сейчас под Севастополем, убедился в его высоких боевых качествах и просит Вас, тов. Сталин, присвоить генералу Петрову И. Е. звание генерал-лейтенанта, чего он, безусловно, заслуживает, и оставить его в должности командующего Приморской армией. Ждем Ваших решений.

24/XIII– 1941 г. Октябрьский. Кулаков»{25}.

На следующий день Военный совет Закавказского фронта телеграфировал вице-адмиралу Ф. С. Октябрьскому:

«Тов. Петрова оставить командующим Приморской армией. Тов. Черняк назначается Вашим заместителем по сухопутным частям»{26}.

Мы вздохнули с облегчением. Известие о том, что генерал Петров (фактически и не выпускавший из своих рук [203] боевого управления армией) остается командармом Приморской, было с удовлетворением встречено в войсках.

Талант командарма созревал в тяжелых для нас боях. Замыслы и предложения генерала И. Е. Петрова, направленные на укрепление сухопутной обороны, на уничтожение живой силы и техники противника, неизменно поддерживались Военным советом флота. Все мы высоко ценили военную эрудицию и исключительную работоспособность Ивана Ефимовича, его смелость и решительность, его тесную связь с личным составом и скромность в быту. Приморская армия, возглавляемая опытным военачальником, успешно взаимодействовала с силами флота, мужественно отстаивала город русской морской славы.

И пехотинцы и моряки сражались под Севастополем с присущей советским воинам самоотверженностью. Они действовали сообща, как говорится, в одной упряжке, жили одной боевой семьей, дорожили крепкой дружбой. Атмосфера подлинного братства и войскового товарищества, характеризующая отношения между моряками, летчиками и пехотинцами, всемерно поддерживалась Военным советом флота, командирами, политорганами, партийными и комсомольскими организациями, лично командующим флотом Ф. С. Октябрьским и командующим Приморской армией И. Е. Петровым, которые имели единые взгляды по коренным вопросам ведения боевых действий на севастопольском плацдарме.

Повышения в звании И. Е. Петров тогда не получил, а впоследствии, как известно, стал не только генерал-лейтенантом, но и генералом армии. Генерала Черняка командование фронта вскоре отозвало из Севастополя.

* * *

Начали прибывать на боевых кораблях и транспортах части 345-й стрелковой дивизии (командовал ею подполковник Н. О. Гузь, а военкомом был старший батальонный комиссар А. М. Пичугин). Прибыл также танковый батальон: два с половиной десятка Т-26, не очень грозных, с легкой броней, но для нас они явились существенной подмогой. Высаживались на севастопольские причалы маршевые роты, выгружались боеприпасы.

23 декабря стало первым с начала штурма днем, когда мы смогли перевести дух. Противник, явно ошеломленный вчерашней контратакой, по-видимому, подтягивал резервы. Атаки его были послабее прежних и везде успешно отбивались. Части левого фланга закреплялись на новом рубеже, где требовалось в первоочередном порядке организовать надежную [204] оборону подступов к 30-й береговой батарее, стоявшей теперь почти у переднего края. А бригада Потапова, поддерживаемая Чапаевской дивизией, нанесла дополнительный удар в направлении селения Камышлы и еще несколько продвинулась, заняв ряд выгодных позиций.

На следующий день натиск врага снова усилился. Гитлеровцы прорвались было в третьем секторе, на Мекензиевых горах, но положение удалось быстро восстановить контратакой введенного в бой свежего полка из дивизии подполковника Н. О. Гузя. А спустя несколько часов резко осложнилась обстановка левее по фронту, на участке уже совсем малочисленной 8-й бригады морпехоты. Однако и тут противник был отброшен назад. Контратаку, обеспечившую возвращение прежних позиций, возглавил сам командир бригады полковник В. Л. Вильшанский.

Назревавшие на различных участках прорывы врага стали особенно опасными вследствие того, что все левое крыло фронта обороны приблизилось к городу. А тяжелой артиллерии, так выручавшей нас в трудные моменты, стало меньше. Не существовала больше 10-я береговая батарея, на 35-й действовала лишь одна башня, нуждались в замене стволов орудия других батарей. Крейсера же с их мощной артиллерией пришлось снова отправить в Новороссийск – они входили в боевой расчет десантной операции, подготовка к которой продолжалась (морской частью операции руководил теперь на Кавказе начальник штаба флота контр-адмирал И. Д. Елисеев).

Остававшиеся в Севастополе корабли – лидер «Ташкент» и три эсминца – непрерывно получали от начарта Приморской армии полковника Н. К. Рыжи новые и новые целеуказания. В течение 24 декабря эти четыре корабля открывали огонь по силам противника перед восемнадцатью различными участками обороны. Буквально без отдыха поддерживали наземные войска севастопольские летчики.

День 25 декабря прошел в отражении очередных попыток врага прорвать не там, так здесь нашу оборону. Решительными контратаками, огнем всех видов артиллерии, штурмовками с воздуха были сорваны такие попытки, в частности, у Чоргуня и в районе Итальянского кладбища. Мы сознавали, как опасно где-то опоздать, что-то проглядеть. Но скоро севастопольцам должно было стать легче – на Кавказе уже изготовились к действиям силы десанта.

Рано утром 26 декабря началась высадка на Керченский полуостров частей 51-й армии Закавказского фронта. Сперва – на северное его побережье, со стороны Азовского моря, [205] где действовала военная флотилия под командованием контр-адмирала С. Г. Горшкова. А затем (по новому плану десант высаживался на различных участках неодновременно) – на восточное, на подступы к самой Керчи, куда корабли с войсками шли через пролив из Тамани и других ближайших кавказских портов.

Это был пока только вспомогательный удар крупномасштабной операции, включавшей высадку шести дивизий и двух стрелковых бригад на 250-километровом фронте. До главного удара, когда боевые корабли, в том числе крейсера, должны были ворваться с основными силами 44-й армии в порт Феодосии, а часть войск высадить восточнее, у горы Опук, оставалось еще трое суток. А штормы в Азовском море и Керченском проливе, как вскоре стало известно, задерживали доставку подкреплений на первые захваченные десантниками плацдармы. И все же гитлеровское командование не могло не понимать, что оперативная обстановка в Крыму начинает серьезно изменяться.

Как будет оно реагировать на это? Станет сразу же перебрасывать на восток часть войск, штурмующих Севастополе, или, наоборот, усилит здесь натиск, еще надеясь на решающий успех, с тем чтобы затем двинуть против десанта всю 11-ю армию? Наши разведданные на этот счет не могли дать немедленного ответа. Ясным сделалось одно: на ближайшие дни отпадала возможность вызвать к Севастополю крейсера отряда поддержки или что-либо доставить с Большой земли на обычно ходивших сюда транспортах – все они либо участвовали в высадке десанта, либо обеспечивали его.

В течение 26 декабря не обнаружилось еще никаких признаков оттягивания сил противника из-под Севастополя. Атаки его продолжались весь день, и на некоторых участках наши части были потеснены. Тяжелое положение создалось в районе станции Мекензиевы Горы, расположенной на кратчайшем для врага пути к Северной бухте, а также на подступах к 30-й береговой батарее.

Вечером Военный совет принял нелегкое для нас решение – вызвать с Кавказа для огневой поддержки войск СОР линкор «Парижская коммуна». Мы сознавали, насколько рискованно использовать его в непосредственной близости от аэродромов, где базируются сотни немецких бомбардировщиков, особенно если улучшится ненастная пока погода. Причем линкор требовался не на час-другой, как месяц назад, – теперь этого было недостаточно, и планировалось ввести его в бухту. Но отказаться от вызова линкора означало бы при [206] тогдашнем положении с береговой артиллерией рисковать еще большим.

27 декабря вражеские атаки не возобновились ни утром, ни позже. В штурме города наступила пауза, смысл которой был еще не вполне понятен. Воздушная разведка отметила усилившееся движение автомашин на дорогах Крыма. Но на дорогах, особенно нас интересовавших, оно не было односторонним: машины шли как из района Севастополя, так и к нему.

«Сегодня затишье во всех секторах, – доносил Военный совет флота наркому ВМФ Н. Г. Кузнецову и заместителю начальника Генерального штаба А. М. Василевскому. – Приводим части в порядок. Готовимся к отражению нового штурма врага, будучи уверены в своих силах, высоком политико-моральном состоянии всего гарнизона…»{27}.

Вместе с тем мы, хотя и с осторожностью, позволили себе предположить, что оттягивание сил врага к Керченскому полуострову уже началось. Очень уж напрашивалось такое объяснение наступившего под Севастополем затишья, и хотелось верить, что причина его именно в этом. Но могло оно объясняться и перегруппировкой войск противника для нового натиска, для еще одной попытки достичь своей цели. Как потом выяснилось, имело место и то и другое.

Много лет спустя я прочел в мемуарах Манштейна:

«…Командование армии приняло решение, даже после высадки десанта у Феодосии (советские войска высадились там в ночь на 29 декабря. – Н. К.), все же идти на увеличивавшийся с каждым часом риск отсрочки высвобождения войск из-под Севастополя. Поэтому вначале был только отдан приказ прекратить наступление 30-го армейского корпуса, а 170-я пехотная дивизия была направлена на находившийся под угрозой Керченский полуостров. На северном же участке фронта – по согласованию с командиром 54-го армейского корпуса и командирами дивизий – должна была быть предпринята еще одна, последняя попытка прорыва к бухте Северной»{28}.

На рассвете 28 декабря, упредив готовившиеся активные действия наших войск (бригаде Потапова ставилась вадача восстановить положение у станции Мекензиевы Горы, где враг потеснил нас два дня назад), гитлеровцы открыли сильнейший огонь по всему фронту четвертого сектора. Артподготовка длилась целых полтора часа, и в ней участвовала [207] впервые обнаружившая себя немецкая реактивная батарея.

В результате последовавших затем атак фашистской пехоты и танков положение на северном направлении серьезно осложнилось. У станции Мекензиевы Горы, где шли особенно упорные бои, враг прорвался на стыке двух полков 345-й дивизии. Ее же силами он был остановлен, но после этого линия фронта, прошедшая через платформу станции, еще более приблизилась к бухте, и между нею и бухтой уже не оставалось подготовленных оборонительных рубежей. А небольшое продвижение противника на левом фланге, у моря, создало угрозу окружения 30-й береговой батареи. Она перешла на стрельбу шрапнелью, а часть личного состава заняла перед орудийными башнями полевую оборону.