Текст книги "Разноцветные дни"

Автор книги: Николай Красильников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

КИЧИК-ПАЛВАН

Раньше я никогда не видел лилипутов. Ни в книжках на картинках, ни в кино. А в цирке еще не посчастливилось побывать.

Высоких людей в нашем городе я часто встречал. Даже одну настоящую великаншу. Высоченные: дядьки смотрели на нее снизу вверх, а она, стройная и прямая, плыла поверх толпы, будто корабль в океане.

Потом я узнал, что эта великанша знаменитая спортсменка, чемпионка по баскетболу. И я сразу же от всего мальчишеского сердца зауважал ее. Жаль только, что игру чемпионки ни разу не видел. Телевизор тогда был еще большой редкостью.

Но вот лилипутов… Не встречал – и все! Только слыхал, что бывают такие.

И вдруг в нашей махалле объявился… самый настоящий лилипут. Он невысокому Рахмату не доставал макушкой до плеча.

Лилипут был в каштанового цвета брюках, тщательно отутюженных, в белой безрукавке, под мышкой торчала пачка газет. Лицо морщинистое, точно высушенное яблоко, а сквозь седину волос проглядывало крохотное солнышко-плешь.

Взрослые говорили, что лилипут служит на кожевенном заводе бухгалтером. Работником он считался отменным, дисциплинированным. За полчаса до гудка семенил уже по нашей улице. И всегда с газетами.

Сначала нам все в нем казалось диковинным. Но со временем мы к нему привыкли. И, как взрослые, смотрели на лилипута с сочувствием и вниманием.

На наше дружеское: «Салам алейкум!» лилипут всегда очень серьезно отвечал: «Ваалейкум ассалам!» При этом он кивал головой, и в голосе его, помимо доброжелательности, чувствовалось столько достоинства, словно это не мы его, а он нас приветствует сверху вниз.

Летними вечерами мы любили играть в орехи возле чайханы. Здесь было хорошо: тень от талов, арычная прохлада. А надоест играть, можно понаблюдать за шахматными сражениями взрослых.

Зевак вокруг чайханы всегда было достаточно.

В тот вечер я, Акрам, Рахмат и еще несколько мальчишек как обычно расчертили круг и поставили на кон свои орехи.

Вот тут-то и появился Садык-выпивоха. Высокий, грузный, опухший. Шмыгая носом, похожим на дряблую репу, он прошамкал:

– Пацаны, давайте на спор, кто плюнет дальше. Победителю дарю пять рублей, – он вытащил из кармана штанов засаленную бумажку. – Желающие есть?

– Есть! – несколько мальчишек сразу же переметнулись к нему.

Один плюнул, второй, третий. Нашлись и болельщики. Начали подзадоривать. Давать советы…

Наступила очередь самого Садыка-выпивохи. Он весь напрягся. На шее вздулись вены. Садык-выпивоха плюнул, качнулся и чуть не упал.

Воздух взорвался от нашего хохота.

И тут Садык-выпивоха на противоположной стороне тротуара увидел лилипута. Тот, видно, возвращался с работы.

– Эй, уважаемый! – закричал он. – Подойди сюда.

Лилипут подошел и спросил учтиво:

– Чем могу быть вам полезен?

Ребятня и взрослые замерли. Что задумал Садык-выпивоха? А тот, обнажив в ухмылке единственный верхний зуб и дохнув перегаром, повелел:

– Почтенный! Отмерь-ка, сколько шагов от меня во-он до того плевка…

Лилипут внимательно выслушал унизительную просьбу, а потом пальцем поманил Садыка-выпивоху: мол, наклонись, что я тебе скажу.

Великан склонился чуть ли не до земли. И тут в напряженной тишине раздалась оглушительная оплеуха. Словно кто надвое переломил сухую жердь.

Садык-выпивоха рухнул.

А лилипут с достоинством вынул из кармана чистенький платочек, тщательно вытер ладони и гордо зашагал дальше.

И я тогда впервые подумал, что достоинство человека не всегда измеряется ростом, а чем-то большим, до чего надо расти и расти.

Махаллинцы же после этого случая прозвали лилипута меж собой «Кичик-палван» – «Маленький богатырь».

Так оно и было.

«ЭРОПЛАН, ЭРОПЛАН»

Я удобно расположился на верхнем ярусе веток тутовника. Ягоды мы давно стрясли. Но листва еще не начинала желтеть. Она влажно трепетала на утреннем сквознячке.

Над крышами плыли облака. Большими тенями-заплатами скользили по земле.

А небо над головой было просторным, высоким, казалось, даже гулким. Совсем другое дело, когда смотришь на него с земли: сжатое, раздробленное листвой деревьев, сетью проводов и навесами.

Иногда надо мной стремительно проносились птицы. Вот стайка розовых скворцов порхнула, словно чей-то платок, уносимый ветром.

А еще выше птиц, случалось, правда не так часто как теперь, зато пониже и поближе, пролетали самолеты.

Тогда из дворов слышались радостные голоса. Девчонки и мальчишки, приплясывая, вопили детскую нелепицу:

 
Эроплан, эроплан,
Посади меня в карман.
А в кармане пусто,
Выросла капуста!
 

Почему в кармане оказалось пусто и почему в нем выросла капуста, для меня оставалось загадкой. Ровный гул самолета рождал во мне вопросы. Я думал: в стальной птице летают счастливые люди. И непременно смелые и удачливые – летчики, геологи, врачи…

Куда они летят?

В горы, в пустыни, на берега далеких рек?

Там их ждут люди. Хорошо, когда тебя кто-то ждет и кому-то ты очень, очень нужен.

…Итак, я сидел на тутовнике и насвистывал грустно-веселую песенку из нового индийского кинофильма «Бродяга».

И тут над телевышкой, не теперешней башней-гигантом, а прежней, заметил далекий маленький силуэт. Это был «кукурузник» – в марках-то самолетов я разбирался… Он летел над старым городом в сторону нашего квартала. Странно так летел, опускаясь все ниже и ниже над домами.

Самолеты, так низко летящие, я еще не видел.

«Наверное, в моторе что-то произошло», – даже не подумал, а скорее почуял я.

И тут же на меня стремительно надвинулось что-то огромное, крылатое. И я увидел винт, превратившийся в большое, слепяще посверкивающее солнце. От страха я крепко зажмурился, судорожно обхватив ствол своего тутовника.

Прокатился оглушительный, пригибающий грохот.

Тутовник вздрогнул и резко накренился вместе со мной. Потом со скрежетом выпрямился, мелко-мелко затряслась листва… Я открыл глаза.

Самолет с натугой карабкался над крышами и, наконец, растворился за горизонтом.

Тут-то до меня и дошла такая простая и в то же время сложная истина: как трудно удержаться на высоте…

Теперь, засыпая, я часто думал об этом самолете.

МИРХАЙ-САПОЖНИК И ГОЛУБОЙ «МОСКВИЧ»

Наш сосед слева – Мирхай-сапожник. Отец мой не раз с восхищением говаривал, что сосед не просто мастер своего дела, а художник, музыкант. И впрямь, обувь, побывавшая на ремонте у Мирхая, выглядела лучше новой. Будь то детские сандалии, женские туфли на высоких каблуках, ботинки, сапоги – они не просто блестели на ногах владельцев, а пели, если так вообще можно сказать об обуви. Их хотелось носить. Поэтому к Мирхаю обычно тянулась очередь.

Будка его притулилась на краю старогородского базара. Вся обклеенная цветными «огоньковскими» репродукциями маршалов в орденах и томными индийскими красавицами в атласных сари и с веерами, она была для нас, как музей.

Тут же, рядом с ножами и щетками, баночками с гуталином, с клеем и дратвой, резиной и кожами, запасными подметками и другим необходимым сапожным имуществом сияли большой медный чайник и маленькая китайская пиала.

Мирхай даже обедать ухитрялся в своей тесной будке.

Попивая зеленый чай в редкие минуты отдыха, он с любопытством наблюдал за прохожими.

На стене будки висел репродуктор. Из его черного зева струились восточные мелодии.

Мирхай неожиданно отставлял в сторону пиалу, приподнимался с низенького стульчика.

– Гражданин хороший! – окликал он кого-то, отчаянно шепелявя, будто у него всегда во рту торчат гвоздики.

– Вы меня? – мужчина в широких парусиновых штанах, соломенной шляпе и с туго набитым портфелем оборачивался.

– А кого же еще? Вас, именно вас!

– В чем дело?

– Подойдите.

Пока прохожий недоверчиво приближался к будке, Мирхай, качая головой в мелких кудряшках, уже стыдил его:

– Ай-яй-яй, гражданин, такие прекрасные штиблеты, заграничные, а правый каблук совсем стерся, через месяц и колодка полетит. Надо срочно «лечить» обувь.

– А как вы узнали, что у меня?..

Мирхай довольно усмехался и виртуозно принимался за дело.

Да, недаром он считался чудо-сапожником. Глаз у Мирхая, как у ваятеля, мог выхватить самое скрытое…

Недаром отец говорил: если б ему образование – прославился бы наш Мирхай на всю страну, а может, и на весь мир.

…Минут через пятнадцать прохожий, расплатившись с мастером и не забыв дать ему «на чай», за «руки золотые», покидал будку.

Неудивительно, что Мирхая дома видели редко. Зато жена его, Махля, всегда была на «слуху» у соседей. Полная, как пузатый кувшин с водой, добродушная, а голос ее напевно витал день-деньской из одного конца дворика в другой:

– Зита! Где Яник?

– На горшке.

– Зита! Умой Яника.

– Он плачет. Говорит, дай бублик, тогда умоюсь.

– Бог с ним, пускай растет неумытым, как его отец. Борик, Борик, а ты куда убежал?

– Тута! – доносился звонкий голос с чердака.

– А ну слазь скорей, паршивец! Кто за тебя будет делать уроки? Дядя Пушкин?

– Зачем дядя Пушкин? Дядя Альберт уже сделал.

– Все равно слазь! Надо чистить картошку.

– Счас.

– Бакир! Помоги Зите умыть Яника.

– Он сам умылся… в луже!

– Откуда на мою голову столько бед? – ворчала Махля. – Это все отец виноват: «Дети – цветочки!» Хоть бы один день сам посидел в этом цветнике. Узнал бы, почем эти цветочки!

У Махли и Мирхая семеро детей. Один меньше другого. Махля еле успевала по хозяйству – накормить, постирать, заштопать, сбегать на базар. Но справлялась. И была довольна понятной не для всех вечной своей материнской усталостью.

…В один из обычных дней размеренная жизнь Мирхая вдруг круто изменилась. В дом его, а точнее, во двор, прикатило неожиданное, будто с небес свалившееся счастье в образе голубого новенького «Москвича».

Дело было так: Мирхай с полгода откладывал заначку. Когда скопилась внушительная сумма, он взял да и купил на нее лотерейных билетов.

Риск – благородное дело. В этом случае он оправдал себя.

«Москвич» господином стоял во дворе. В его блистающих стеклах улыбчиво отражалась детвора и бесчисленная родня Мирхая. Притягательно посверкивали никелированные ручки дверей. И уже чей-то нетерпеливый мелок начертал на запаске, висящей над задним бампером, имя владельца автомобиля.

Заглядывали соседи, знакомые. Пожимали Мирхаю руку. Поздравляли. И он на радостях устроил угощение для всей махалли. Плов готовил настоящий ошпаз – отец моего друга Акрамджана.

Однако счастье никогда не бывает слишком продолжительным. Машина хороша только пока она новая.

По воскресным дням Мирхай со всем семейством торжественно выезжал со двора. Соседи выглядывали из окон, из распахнутых калиток.

– На базар покатил, – говорил кто-то.

– Наверное, в гости к брату, – замечали другие.

– С детьми, значит, в парк, – судачили женщины.

И как только тесный «Москвич» вмещал в себя столько народу, когда заднее сиденье чуть не целиком занимала одна Махля! Детвора высовывалась из открытых окошек, кричала, хохотала, кому-то махала руками… Настоящий детский сад! Мирхай, лихо и уверенно объезжая выбоины, крутил себе баранку.

С такой же охотой, как собственное потомство, катал он и соседских пацанов. Голубой «Москвич», надо сказать, очень оживлял пропыленную, глинобитную махаллю, делал ее нарядней.

Вскоре, однако, начались самые настоящие мытарства.

То одно выйдет из строя, то другое, то шина спустит. Теперь соседи видели Мирхая больше под машиной, нежели за рулем. Часто стал барахлить мотор или что там еще. Тогда на помощь приходила пацанва. Мы скопом не без удовольствия толкали «Москвич».

Механик дядя Сергей, размахивая длиннющими жилистыми руками, забегал вперед и дирижировал:

– Нажимай на газ. Еще, еще! Отпускай сцепление.

Внутри «Москвича» что-то скрежетало. Он выпускал из трубы выхлоп мутного дыма и вилял по неровной мостовой.

– Ур-ра! – неслось ему вдогонку. – Завелся!

Лицо Мирхая в полосах мазута светилось страданием и счастьем.

Находились и остряки, которые советовали:

– Да выбрось ты, Мирхай, свою колымагу на свалку. Купи осла, как у Аскарьянца! И дешево, и не сердито. Зато гарантия: никогда не подведет!

Как-то поздно ночью я вышел за калитку. Не спалось. Над крышами плыла, выглядывая из-за облаков, полная луна. Струился, дыша прохладой, арык. И тут мой слух царапнул какой-то всхлип. Я обернулся и увидел на скамейке у мирхаевского дома какую-то фигуру. Подошел поближе. Сам хозяин!

Он плакал.

– Что с вами, дядя Мирхай? – удивился я.

– Не спрашивай, сынок. Садись рядом.

Я присел на краешек. От Мирхая сильно пахло вином. Никогда раньше я не видел его пьяным.

Он обнял меня за плечи, и в его глазах отразился лунный свет.

– Сынок, – сказал он. – Ты знаешь, отныне я самый счастливый человек на свете.

Вот тебе на! Плачет от счастья?.. О таком я еще понятия не имел.

– Понимаешь, я утопил свой «Москвич»… И теперь все пришло на свои места. Я снова стану лучшим сапожником города!

– Как это… утопили? – Я думал, Мирхай шутит. Ведь «Москвич» не игрушка.

– Очень просто: буль-буль-буль – и на дно! – Мирхай залился смехом. И смех его был странен в лунной пустоте ночной улицы. То ли от радости смеется человек, то ли от горя, то ли от того и другого вместе…

Беда – не шило. Но ее тоже не утаишь в мешке. Наутро все соседи узнали, что произошло с Мирхаем, точнее, с его машиной.

Вечером он возвращался из гостей на «Москвиче».

Дорога вилась под уклон. Внизу холодными бурунами кипел Салар. Вдруг мотор заклинило. Мирхай еле вырулил на обочину. Вылез из кабины, открыл капот. Какого-то ключа недоставало. Вышел на дорогу, стал голосовать. Обернулся на то место, где стояла машина, и… обомлел. «Москвич», не поставленный на тормоз, стремительно набирая скорость, катил к речке.

– Стой, стой! Кому говорят! – в отчаянье завопил Мирхай.

Секунда, другая… Скрежет, удар, тяжелый всплеск – и машину поглотили прожорливые волны.

Мирхай еще долго стоял на высоком откосе и смотрел на большие радужные пузыри.

Потом он громко захохотал. А потом поймал такси и с горя (а может, все же от счастья?!) укатил в ресторан.

Поди пойми сердце человека.

КАК МЫ ПОПАЛИ В «ПЛЕН»

За городом шелестела речка. Неширокая, метров пяти, она петляла вдоль шоссейной дороги, домишек, огородов, садов. Несла в знойные полдни прохладу и жизнь всему, что растет.

Вдоль речки скрипели чигири – наши азиатские водяные колеса. Жестяными банками они, вращаемые водой, черпали ее и подавали по желобам в сады и огороды. Точно такие же чигири, но игрушечные, мы, мальчишки, мастерили весной и ставили по арыкам.

Крутится-вертится водяное колесо, роняя обратно звонкие крупные капли. «Шивирт-шивирт» – напевает вода. Интересно! Чем не «вечный двигатель»…

Оставались позади дома пригорода, и речка устремлялась на простор. Уже заметно разлившаяся, полноводная. Вокруг простирались поля и холмы, рыжие, выгоревшие под нещадными огнеметными стрелами солнца.

Здесь у нас, мальчишек, было свое излюбленное место.

Во-первых, есть где вволю поплавать, во-вторых, на противоположном берегу находилась воинская часть.

Вот она-то больше всего нас, видимо, и привлекала.

Издалека мы видели солдат. Рослые, плечистые, они споро расчехляли стволы пушек. Что-то поворачивали, открывали, закрывали. Подносили огромные медные гильзы, грозные даже отсюда. Пушки послушно подымали и опускали зеленые длинные стволы.

– Учатся, – говорил Акрам. – Мы тоже пойдем в армию и так будем учиться. – Он уже забыл, что когда-то мечтал стать милиционером.

Иногда солдаты, раздевшись до пояса, натягивали сетку меж двух столбов и играли в волейбол. Раздавались азартные возгласы под стать звонким ударам мяча. Были видны их плечи, загоревшие до цвета нашего азиатского суглинка, взмахи мускулистых рук. Гипсовые изваяния спортсменов, заполнявшие тогда парки, по сравнению с ними пустяк, ерунда.

После игры солдаты спускались к реке, но почему-то не купались, а обтирались водой до пояса.

Самые веселые кричали нам:

– Ну как, пацаны, жизнь на гражданке?

Мы не понимали, что такое «гражданка», но охотно откликались.

– Во! – Рахмат поднимал большой палец.

– Так держать!

Запретное всегда остро заманчиво – так уж устроен особый мир детства.

Акрам как-то сказал деловито:

– Надо переплыть на тот берег. Посмотрим пушки.

– Там же часовой, – предостерег я. – Вон ходит с автоматом.

– Еще стеганет очередью, – Рахмат округлил глаза и завопил: – Тра-та-та-та!

– Чего раскричался? – буркнул Акрам. – Мы же незаметно, как разведчики. – И он тут же поставил вопрос ребром: – Кто не со мной, тот трус!

Трусом быть никто не хотел.

И мы втроем разом ушли под воду. Осторожно, стараясь лишний раз не плеснуть, выплыли у другого берега.

– Не поднимайте головы, ползите за мной, – шептал Акрам, добровольно возложив на себя командирские обязанности.

– Ой, живот проколол колючкой, – застонал Рахмат.

– Отстань, уйди в укрытие. – Акрам указал на выемку в откосе. Бедняга Рахмат, однако, не пожелал «уходить с поля боя» и терпеливо полз за нами.

Показалась первая пушка с огромным стволом, нацеленным в небо. Рядом с ней аккуратно сложены какие-то зеленые ящики с черными номерами. Ноздри щекотала пыль. Очень хотелось чихнуть. И тут перед нашими шмыгающими носами неожиданно выросли сапоги. Кирзовые. Густо пахнущие ваксой.

В тишине, словно гром, прогрохотал бас:

– Ага, поймались, бесенята! А ну встать…

Мы поднялись. Коленки так и дрожали от страха. Что теперь будет с нами? Руки почему-то сами потянулись вверх, очевидно, «сработали» кино и книжки.

– Отставить, – голос солдата странно дрогнул. – Марш вперед!

Мы побрели цепочкой – Акрам, Рахмат и я. Конвоир сзади.

Пушки (нам было уже не до них) остались слева. Впереди – приземистое одноэтажное здание с крохотными окошечками. К нему нас и вели.

По пути встретился другой солдат. В галифе и в белой куртке. На голове белоснежный колпак. В руках таз, полный капусты. Видимо, повар.

– Амельченко! – толстые губы его растянулись в широченную улыбку. – Никак шпиёнов поймал?

– Их самых, – ответил Амельченко. – В комендатуру веду. На допрос.

На крыльце одноэтажного здания внушительно возвышался дядька с пышными пшеничными усами. На ремне его висела кобура с пистолетом. Погоны перечеркнуты продольными желтыми полосками.

– Товарищ старшина! – обратился к нему Амельченко. – Докладываю, что в районе поста номер пять мной обнаружены и задержаны неизвестные лица.

Старшина, щеголевато раскачиваясь на носках, сурово посмотрел сверху вниз на трех голопузых шкетов в одних трусиках и протрубил:

– Благодарю за бдительность, рядовой Амельченко. Запереть нарушителей в каптерке до выяснения обстоятельств!

– Есть!

Амельченко повел нас длинным и узким, как пенал, полутемным коридором. Завел в какую-то комнату и вышел, щелкнув замком.

Долго слышалось, как по коридору удалялись его бухающие шаги…

Что такое «выяснение обстоятельств» и сколько оно будет длиться? И что означает таинственное и страшноватое слово «каптерка»?

Мы с опаской огляделись по сторонам. Единственное крохотное окошечко зарешечено. Сквозь него струились дымчатые лучи, высвечивая бесчисленные шинели, аккуратно висевшие на вешалках.

Стол, чернильница. Пара табуреток.

– Склад, наверное, – не очень уверенно, но с облегчением заметил я.

– Ну и что? Все равно… Это все Акрам виноват, – захныкал Рахмат. – Приведут родителей и влепят на всю катушку…

– Не влепят, – взъерошился Акрам. – Откуда им знать, где мы живем?

– Верно, откуда? – поддержал я. – А сами не скажем.

– Не скажем – не выпустят, – резонно заметил Рахмат.

– Ну, соврем что-нибудь, – возразил я. Но врать военным почему-то совсем не хотелось.

Неизвестность омрачала наше настроение. Лучи уже не заглядывали в каптерку. В окно прощально смотрелось оранжевое пятно заката. Со стороны поля до нас донеслась бодрая и одновременно задушевная солдатская песня:

 
Солнце скрылось за горою,
Затуманились речные перека-аты.
А дорого-ою степно-ою
Шли с войны домой советские солдаты.
 

– С учений идут, – пояснил Акрам.

– Сейчас за нас возьмутся, только поужинают, – совсем упавшим голосом заметил я.

– Эх, что-то в животе урчит, – горестно вздохнул Рахмат. – Мать сегодня обещала плов приготовить…

– Нашел о чем напоминать! – вспылил Акрам.

В другое время не миновать схватки, но сейчас нам всем было не до того.

Коридор между тем наполнился гулом сильных солдатских голосов. Раздавалось звонкое пощелкивание металлических сосков в умывальниках, плеск, смех, беготня.

– Рота, строиться на ужин! – раздался зычный приказ дневального.

Краткий топот – и снова тишина окутала нас.

Вдруг в замочной скважине заскрежетал ключ – дверь распахнулась. На пороге стоял усатый старшина. Глаза прищурены.

– Ну, что будем с вами делать, граждане-шпионы?

– Никакие мы не шпионы! – возмутился Акрам.

– Отпустите нас домой, – хныкнул Рахмат.

– Отпустите, – поддержал я. – Мы ж ничего такого не сделали.

– Ишь вы как, – хмыкнул старшина. – А зачем пробрались на военную территорию? Знаете, что объект охраняется.

– Ничего мы не знали, дяденька, – соврал Акрам.

– Не дяденька, а товарищ старшина, – строго поправил усатый военный.

– Да, мы не знали, товарищ старшина, – попробовал убедить и я. – Просто пушки хотели поглядеть.

– Вот как, поглядеть!.. Ну, ладно, хватит! – отрезал старшина. – В пионеры давно приняты?

– Давно.

– Дайте клятву, что никогда впредь не повторите подобных нарушений.

Мы втроем, не сговариваясь, дружно, в один голос, гаркнули:

– Честное пионерское, не будем нарушать!

Старшина улыбнулся.

– Ничего, бойцы, получается. А теперь… шаго-ом марш домой!

Рахмат первым кинулся в дверь, но споткнулся о выступ и упал.

– Отставить, – строго сказал старшина. – В шеренгу по росту стройсь!

Построились. Акрам, я, Рахмат.

– Напра-аво! Ша-а-гом арш!

Мы затопали во двор. Оттуда повернули к железным воротам с огромными красными звездами, но старшина остановил:

– Левое плечо, ша-а-гом арш в столовую, – и мы пошагали к светлому зданию, укрывшемуся под густыми деревьями.

В столовой нас посадили за отдельный стол.

Отужинавшие солдаты с любопытством разглядывали незнакомых пацанов.

Повар в белом колпаке, которого мы видели еще днем, поставил перед нами котелок с гречневой кашей, Добродушно подковырнул:

– Небось проголодались, друзья-шпионы!

Ух, что это была за каша! Просто объеденье. В другой раз мы бы не одолели по полтарелки, а тут на дне котелка осталось лишь масляное пятнышко.

Потом усатый дежурный по части повел нас к орудиям и показал их вблизи, не разрешил только ничего трогать руками.

За воротами старшина подарил нам по звездочке, «На память», – сказал.

Теперь эта облупившаяся звездочка вместе с реликвиями моей армейской службы перешла во владение сына.