Текст книги "Разноцветные дни"

Автор книги: Николай Красильников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

ДОБРЫЙ ИНСТИНКТ

Рыбачил я как-то на Аччик-куле. Занималось раннее летнее утро. Клев был в самом разгаре. Караси, как очумелые, топили поплавок. Успевай только подсекать.

Хорошая зорька, удачная. И прохладный ветерок со стороны степи. Ни комаров тебе, ни зноя.

И тут вдруг с шумом-плеском на середину озера спланировали утки-лысухи. Три-четыре пары. Целый табунок! Плавают, ныряют под воду, перекликаются меж собой. Меня не замечают. Ведь я для них невидим, скрытый сеткой тростника.

Зато что делается на воде – мне отлично видно.

Одним глазом наблюдаю за удочкой, другим – слежу за утками. Интересно!

Но что такое?

Утки вдруг насторожились…

Кто их мог напугать? Лисица, шакал, камышовый кот?..

Ага, вот она, разгадка!

Над озером показался сокол. Он делал неширокие круги, рассекая клиновидными крыльями синеву неба.

Птицы оставались начеку. Еще бы! Над ними страшный враг.

«Что же он предпримет дальше?» – подумал я. Решив, видимо, что время настало, сокол пошел на стремительный таран.

Но не тут-то было! Утки, образовав кольцо, крыльями и лапками подняли каскад брызг. Прямо фонтан!

Пернатый разбойник прошел на бреющем полете и не солоно хлебавши взмыл в небо.

Он еще несколько раз пробовал атаковать уток, но все напрасно. Они были неуязвимы для хищника. Птицы, как по команде, взбивали крыльями и лапками воду.

В конце концов соколу надоела бессмысленная охота, и он с досадой покинул неудачное для него озеро.

А я, забыв про поплавок, думал о добром инстинкте уток-лысух. О том, что миром и смекалкой можно победить любого врага.

ЛАСТОЧКИНА ЛЮСТРА

Дачный домик к весне был выстроен. Настелили полы, оштукатурили стены, покрасили крышу, но тут выяснилось, что забыли в рамы вставить стекла.

На другой день их привезли. Первой в комнату вошла мама и всплеснула руками:

– Ну и ну!

– Что такое? – забеспокоился папа.

– А у нас уже новоселы!

Я стал озираться по сторонам: где они?

И тут под самым потолком на шнуре, где висела лампочка, мы увидели ласточкино гнездо.

Не гнездо, а глиняная варежка. Маленькая такая, уютная.

Из окошечка гнезда показалась сама хозяйка. Головка гладкая, черная. Зырк, зырк! – смородиновыми глазками по углам: что, мол, люди тут делают? Защебетала даже.

– Пойдемте отсюда, – сказала мама. – Напугаем еще…

Мы вышли на крыльцо. И все-таки рамы застеклили. Только форточку в одном месте трогать не стали. Пусть остается незастекленной! Должна же ласточка попадать в свой домик.

Летом мы жили на даче. Рядом с ласточками. Вставали на рассвете и ложились спать под их звонкий щебет.

А вскоре появилось потомство. Шесть желтоклювых птенцов. Пищат, есть просят. Родителям хлопот поприбавилось. Носятся над садом в поисках пищи, ловят насекомых – и тут же к беспокойным чадам…

Мы даже привыкли к веселому щебету, писку.

А однажды на воскресенье мы уехали в город.

Когда же вернулись на дачу, комната показалась непривычно тихой.

Я поставил раздвижную лестницу и заглянул в гнездо-варежку. Ни самой ласточки, ни ее птенцов там не было…

Стало грустно.

Я вышел в сад.

Над черешнями и грушами чертили небо ласточки. Наверное, среди них были и наши птенцы… Попробуй узнай!

А ласточкино гнездо так и осталось висеть над лампочкой.

Мы его не стали разрушать: вдруг птицы на будущий год снова прилетят к нам?

К тому же гнездо похоже на маленькую люстру.

Кто еще может похвастать такой? Необычной. Ласточкиной…

УМНАЯ ПТИЦА

В июле начала поспевать слива. Она росла в конце сада – за вишенками и яблонями. Плоды, очень похожие формой на маленькие груши, стали покрываться сизо-голубой дымкой.

Как-то утром я отправился за дровами растопить баню – они были сложены в конце сада – и невольно остановился возле сливы: под ней на выгоревшей траве валялось несколько плодов. Я поднял одну сливу. Она была крупная, сочная, но посередине проклевана птицей. И другие плоды оказались с таким же «браком».

«Надо же, – усмехнулся я. – Дрозды или майнушки прежде хозяев успели полакомиться плодами».

Подумал я так и ошибся.

На рассвете мне понадобилось удилище, спрятанное за поленницей. И еще издалека на старой корявой сливе я увидел необычную птицу. С белой тюбетейкой на голове. Это был наш среднеазиатский дятел-желна. Зажав в расщелине коры сливу, он аппетитно долбил ее острым клювом.

Раз – клевок, два – клевок – и плод плюхнулся на землю. А дятел принялся за другую сливу. Я не мешал ему. Наблюдал. Так повторилось три или четыре раза. Затем пернатый зыркнул в мою сторону и сорвался с места – полетел в сторону гор.

Я подошел к дереву. Поднял сливу. Она также была проклевана. И мне стало все ясно: дятел трогал только червивые плоды. Но как он угадывал их среди здоровых, для меня это осталось загадкой.

Вот умная птица!

ПТИЦЫ-«САДОВОДЫ»

Если подниматься по утоптанной тропе в горы, оставляя внизу кишлак Шанибек из десяти-двенадцати домишек, можно попасть в ореховую рощу. Разрослась она по берегу сая – бурного и пенистого весной и тихого – видать на дне каждый камушек – летом.

Шумят огромные деревья на ветру, лопочут широкими листьями, перекликаясь со звоном воды.

Прячутся в кронах бронзовые плоды – пока еще в зеленых оболочках. Ждут кишлачные мальчишки с нетерпением, когда орехи созреют, чтобы полакомиться ими вволю. Можно орехами и поиграть.

А ну-ка, у кого ловкая рука и меткий глаз?

Но не только мальчишки предвкушают «ореховую» пору.

Ждут созревания плодов и дикие кабаны из заповедника, находящегося по соседству. Для них орехи тоже любимое лакомство. И прочная скорлупа под крепкими клыками рассыпается в стороны, как шелуха от семечек.

Не прочь попробовать орехов и вороны, откочевавшие на лето ближе к Северу. Но осенью они прилетят в самый раз – плоды созреют и от ветра сами будут падать в пожухлую траву.

Все это, конечно, будет.

Но кто, интересно, посадил ореховую рощу высоко в горах?

Однажды летом в Шанибеке я повстречался со старожилом этих мест Суннатуллой-ака, сельским учителем.

– Кто, говорите, посадил ореховую рощу? – переспросил он. – А никто… Птицы посадили!

– То есть как? – не понял я.

– Очень просто. Разве вы не наблюдали, как вороны осенью раскалывают орехи?

– Наблюдал. Поднимают их в небо и бросают на камни.

– Правильно. Но, видимо, не все орехи раскалываются. Теряются меж камнями, в травах… Проходят годы. Орехи прорастают. Появляются новые деревья… Так случилось и с этой ореховой рощей. Ведь раньше, лет тридцать назад, здесь не росло ни одной орешины. Их «посадили» вороны. Больше некому.

Глубоко осенью я снова бродил в ореховой роще. От прелого листа сильно тянуло йодистым запахом.

Было настороженно-чутко. Вершины уже белели снежными папахами. И вдруг в тишину ворвались хриплые вороньи крики. Серые птицы срывали с веток поздние плоды и уносили их, кто – в долину, кто еще выше – в горы… А потом кидали с неба на камни. «Посадки» продолжались…

ПЕРНАТОЕ БРАТСТВО

В середине сентября я вместе со школьниками помогал собирать виноград в одном из совхозов в предгорье Кураминского хребта.

Работали до обеда. Потом ребята расходились по домам, а я оставался под тенистой орешиной, зарисовывая в альбом окружающий ландшафт.

Хотя осень вступила в свои права, было еще тепло.

Где-то внизу за каменными валунами шумел сай. Ветерок копошился в вянущих листьях виноградника. А неподалеку от меня на проводах электропередачи щебетали ласточки. Видимо, сбивались в стаи, готовились к отлету.

Что ж, пора! Полдни жаркие, а утренники холодные. Изредка выпадает изморозь.

Вот уже в альбоме нарисованы далекие горы… Виноградники… Над ними небо, перечеркнутое проводами…

Но что такое с ласточками?

Тревожно защебетали. Сбились еще теснее.

И тут в бирюзовой вышине я увидел ястреба. Он делал широкие круги. И с каждой спиралью опускался ниже. Очевидно, выжидал момент: когда ласточки взовьются, он и врежется в их стайку.

Птицы будто чуяли этот коварный маневр, не решались взлететь.

Что же будет дальше?

И только я подумал об этом, как с голой вершины соседней орешины с громким скрежещущим карканьем взлетел черный ворон.

Я раньше его и не замечал. Откуда он там взялся? Может, отдыхал…

Ворон повел себя неожиданно: поднялся высоко в небо и, как тяжелый бомбардировщик, начал «таранить» ястреба.

А что же пернатый хищник, гроза мелких птах?

Часто-часто махая клинообразными крыльями, ястреб трусливо ретировался в сторону гор. Когда он совсем скрылся из виду, ворон сделал величавый «круг почета» над виноградниками и ласточками, и только потом уселся на ту же самую голую вершину.

А я смотрел на него и удивленно думал: вот настоящее пернатое братство. Взять и прийти к менее слабым сородичам на помощь… Наверное, предполагать так было наивно, тут, скорее, иная какая-то причина. Но почему-то очень хотелось верить в это…

ЗАМЕРЗШИЕ ЛАСТОЧКИ

Плыли мы с приятелем на плоту по Сырдарье. Справа – пустыня, полинявшая до желтизны за долгое знойное лето, слева – тугаи: сплошные деревья, кусты, колючки…

Середина октября, а небо светло-бирюзовое. Ни мошкары. Ни жары. Только попутный ветерок нам в спины. И чайки белыми лоскутками-крыльями чиркают воду. Орут звонко. Должно быть, от радости. Особенно, когда выловят и проглотят рыбешку.

В полдень решили остановиться. Облюбовали красивую тугайную поляну и пристали к берегу. Выгрузили вещи.

Я пошел с котелком за водой, а Константин за хворостом в тугаи, чтобы костер разжечь и чай вскипятить. Тихо кругом. Только вода у берега ластится, да один назойливый комарик норовит на ухо сесть – будто другого места нет!

И тут над головой я услышал свист крыльев, щебет. Даже не щебет, а голоса – будто звон сотен маленьких колокольцев.

Запрокинул голову и увидел ласточек-береговушек, огромной сетью заслонивших небо. И откуда их столько собралось!

«Сеть» то опускалась низко над Сырдарьей, то шумно взмывала к зениту, летая над тугаями. Была что-то тревожное в голосах этих поздних ласточек. А может, они прощались с родным краем?

Птицы еще долго порхали над нами, пока мы пили сладкий чай с сухарями, а потом к вечеру внезапно исчезли.

Я взял удочку и хотел пойти порыбачить, но Константин остановил:

– Давай поставим палатку, а потом уж займемся рыбалкой.

– Зачем? – пожал я плечами. – Тепло. Переспим и в спальных мешках.

– Нет, – настаивал приятель. – Погода изменится. Птицы лучше нас чуют…

Установили палатку и правильно сделали. Это я понял среди ночи, когда со стороны пустыни налетел ветер. Небо враз обложило косматыми тучами. Стало холодно. Ветер с треском ломал сухие сучья в тугаях, шуршал песком, гонял по реке тугие волны, стонал. И палатка наша на берегу билась под его напором раненой птицей. Если бы не крепко забитые колышки, наверное, поднялась бы вместе с нами в небо и улетела вслед за ласточками.

Лишь перед рассветом наступило затишье. Когда мы проснулись и вышли на воздух, вся земля – поляна, деревья, кусты – сверкала и переливалась, будто облепленная поблескивающими крылышками насекомых. Это был снег. И встающее над рекой осеннее солнце – такое же светлое, как и вчера, – больно резало глаза.

Я ходил вокруг палатки и, щурясь, глазел по сторонам.

И тут на одиноком дереве на нижнем ярусе веток я вдруг увидел ласточек. Стайку из шести птиц. Наверное, не успели улететь. Я подошел поближе и обомлел. Ласточки были словно из стекла. Как игрушки на новогодней елке.

Они замерзли…

Я вспомнил вчерашний день, как не хотел сначала ставить палатку, и снова подумал о ласточках. Может, и они проявили беспечность и не полетели вместе со всеми к теплу…

И хотя снег к обеду весь растаял, мне почему-то было холодно.

ОЛЯПКА-ВОДОЛАЗ

Накануне выпал снег. Горы, сады и долины в снежном пуху. Морозец пощипывает щеки. Но, несмотря на такую погоду, мы с сыном решили прогуляться берегом Ахангарана.

Река по закрайку, где вода потише, замерзла. Сверкает тонким льдом. Только быстрину не сковал холод. Несется свинцовая вода, позванивает на перекатах ледяными брызгами.

Вдоль берега низкорослые деревья, тростники и кусты ежевики, опушенные снегом. Тихо кругом. Пустынно. Непривычно как-то слуху. Ведь летом здесь, в непроходимых зарослях, самозабвенно свистали соловьи, тюрлюлюкали дрозды, верещали майны… Над солнечной поляной на суку высокого тала звонко отсчитывала годы кукушка.

Ничего этого. Снег, снег, снег… Тишина.

И вдруг сын дергает меня за рукав:

– Смотри, папа!

На высоком округлом валуне посередине реки прыгала какая-то птичка. Серая. Очень похожая на трясогузку. И хвост держит так же лопаточкой.

Мы притаились за кустами ежевики, присели на корточки. Да птица и не обращала на нас внимания. Она шустро бегала по камню взад-вперед и будто что-то выискивала в быстробегущих струях.

Вдруг она остановилась и камушком плюхнулась в ледяную купель. Прошло довольно много времени, а птица все не показывалась.

– Утонула, – грустно сказал сын. – Пойдем!

– Подожди, сейчас она вынырнет, – успокоил я. – Это необычная птичка. Птичка-водолаз. А если точнее, то зовут ее оляпкой.

Сын недоверчиво посмотрел на валун.

И тут с подветренной стороны камня, словно по мановению доброго волшебника, вынырнула на свет оляпка. Птичка-водолаз.

И даже не отряхнулась от студеной зимней воды. Стала снова бегать по валуну.

Бр-р-р! Холодина. А она еще распевает свою песенку! Неужели ей мороз нипочем?

Да, нипочем, объяснил я сыну. Перья и пух у оляпки плотные, густые. Это ее и спасает от лютых холодов. В отличие от других птиц, например, зимородков и уток, она может подолгу быть под водой. Летом и зимой. Круглый год. Выискивает на дне реки под камушками водяных насекомых, личинок.

– Почему же мы летом не видели здесь оляпку? – спросил сын.

– Видеть-то видели, – сказал я. – Да, наверное, не обратили внимания. Летом на реке вон сколько пернатых…

Вот и выходит, что зимняя прогулка вознаградила нас еще одним добрым знакомством – с необычной птичкой. Птичкой-водолазом, которая, в отличие от других, никуда не улетает на зиму. Живет-поживает в родном краю.

БАРОМЕТР

Ходили мы, ходили по горам – полное ведерко грибов-шампиньонов набрали! Устали, конечно, очень. Присели отдохнуть под старой арчой. Ствол ее был расщеплен молнией на две половины. И от этого она казалась гигантским веером, висящим над тропой. Подует с ледяных вершин и опахнет нас хвойным ветерком. Хорошо так!

Сели мы на опавшую прошлогоднюю хвою. Теплую, мягкую. Смотрим – под нашими ногами целый муравьиный поезд движется. Причем один состав с ношей – ползет вперед, а те, что порожняком – обратно. Да споро так!

Наверное, жилище свое строят. Интересно…

Пока мы с егерем Петровичем наблюдали за маленькими работягами, сынишка его Васька лазил по склону. Искал грибы в травах. Вскоре послышался его голос:

– Скорее сюда! Сколько беляков…

«Беляками» Васька называл шампиньоны.

Пришлось оставить ведерко под арчой и спуститься к мальчишке.

Действительно, на небольшой поляне чуть ли не под каждым камнем, сверкая кремовыми шляпками, выпирали из земли грибы. Они еле уместились в вязаный Васькин берет.

Когда мы вернулись к арче, муравьев словно и след простыл.

– Интересно, куда они подевались?

Увидев мой удивленный взгляд, Петрович засуетился:

– Идемте быстрее домой. Дождь будет. Возможно, гроза.

– Какая гроза? – удивился я, оглядываясь по сторонам. Солнце в небе. Ни облачка. Ручеек бежит по саю – звяк да звяк.

– А я говорю – будет! – посерьезнел Петрович. – Муравьи лучше нас с тобой чуют погоду…

И только он это сказал, со стороны зубчатых вершин выплыла сизая туча. За ней другая, третья…

Мы припустили вниз. И уже выйдя на тропу, увидели, как над нами плеснула молния. Несколько капель тяжело плюхнулись под ноги. А минут через пять разразился настоящий ливень! Но мы были на крыльце егерского дома, и нам он уже был не страшен.

«Надо же, – усмехнулся я. – И где это муравьи прячут свой барометр?»

НА ДЖАЙЛЯУ

На рассвете я отправился с ребятами на джайляу косить траву. Работали до самого обеда, пока весеннее солнце не стало припекать.

Я решил отдохнуть. Расстелил мешковину, закинул руки за голову и лег.

Славно пахнет разнотравьем – боялычом, курчавкой, шалфеем… Рядом раскачиваются цветы – маки, васильки, пастушья сумка. На один из цветков села бабочка. Сложила веером сиреневые крылья и не шелохнется. Поодаль на травинке я увидел жука. Греет под целебными лучами бронзовую спинку, водит усами вверх-вниз от удовольствия. А еще дальше, у щербатого камня, замечаю сверчка.

– Цвирк, цвирк! – шевелит он крахмальными крылышками и будто прислушивается к звуку.

Мир вкушает послеобеденный покои. Человек и насекомые…

И тут у самых кед запоздало вижу муравьев. Как будто ручеек струится в сторону овражка. Каждый муравей с какой-нибудь ношей – куколкой, былинкой, соломкой…

И вдруг делаю для себя маленькое открытие. Много раз встречал и бабочку, и жука, и стрекозу, греющихся на солнце…

А кто хоть раз видел отдыхающего муравья?

БАРСУЧЬЯ НОРА

В конце весны возвращались мы с сыном из Шанибека, где были в гостях у знакомого пасечника.

Вышли в путь затемно, чтобы успеть с восходом солнца добраться до центральной усадьбы совхоза, к первому автобусу в город.

Горы оставались позади. Перед нами расстилались холмы в разнотравье и цветах, окропленные холодной ночной росой.

Рассвет только занимался.

А жаворонки уже высоко в небе звонко и щедро рассыпали свои трели. И на сердце было так же свежо и чисто.

Хорошо шагать по утренней земле – весенней, просыпающейся!

Неповторимые встречи дарит она.

То с черепашонком на сухой проплешине, то с ужом, пересекающим шурша тропинку, то с каким-нибудь усатым жуком, что тяжело поднимается по стеблю цветка, будто альпинист.

Шли мы вдоль сая. Глубокого, поросшего высокой травой и колючим шиповником.

Голова кружилась от приятных запахов весенней земли.

Было тихо. И вдруг в этой чуткой тишине на дне сая, где серебрясь протекал ручеек, послышалась возня. Хрюканье, тявканье. То ли поросенок, то ли собака…

Мы остановились, замерли.

И тут из густых кустов шиповника на крохотную полянку с пятачок – вылетела лисица, а за нею следом – барсук. С белой полоской во лбу, смешной, с виду неповоротливый.

Но не смотря на это лисица еле успевала удирать от него.

Когда звери скрылись из глаз, сын недоуменно посмотрел на меня: что, мол, там произошло?

– В сае, видимо, нора барсука, – объяснил я. – А лисица хотела занять ее.

– Как?

И тогда я рассказал сыну вот такую историю, конец которой мы невольно подсмотрели.

Барсук – животное трудолюбивое. Он сам выкопал себе жилище – глубокую нору. Утеплил ее травой, листьями. Обжил. Уютно и чисто стало в ней. С наступлением сумерек барсук выходил на охоту. Выдергивал корешки, лакомился жуками, ловил кузнечиков. А если повезет, то выкапывал из норок мышей-песчанок.

Перед рассветом, когда начинали гаснуть звезды, барсук возвращался в свою «квартиру».

Однажды он задержался. И придя к норе, почувствовал чужой запах.

Кто же это был?

Ну, конечно, хитрунья лисица! Воспользовалась отсутствием законного хозяина и вселилась в его жилище. Чистое, уютное. А главное, лентяйке не надо строить самой. Не потерпел барсук такого нахальства. Выгнал непрошеную гостью. Он хоть и неуклюж, но, когда рассердится, держись! Да все равно остался без «квартиры»: теперь барсук ни за что не войдет в нее, слишком уж чистоплотен. Зная это, лисица заранее постаралась испортить нору неприятными запахами.

Бедному барсуку невольно придется выкапывать новую «квартиру».

Разве не обидно?

ОБМАНУТЫЙ УЛАН

В начале июля взял я Улана на прогулку в горы.

Пусть вислоухий погуляет со мной, решил я, вместе веселее!

Чудесно летом в горах. Травы еще не выгорели. Огоньками меж них вспыхивают маки. Желтыми соцветьями на бугорках качаются бессмертники. Высокие эремурусы, раскрыв цветы-ладошки, засмотрелись на голубое небо. А может, они так внимательно слушают переливчатую трель жаворонка?

Из-под ног брызгами рассыпаются кузнечики. Над пахучими соцветиями басовито гудят пчелы. Красиво! Аж голова кругом идет. Вот Улан и прыгает от цветка к цветку, от бугорка к бугорку. Все ему кажется в новинку. Не знает, на чем сосредоточиться. Все осматривает, все обнюхивает… Не каждый же день случаются такие прогулки! То забежит вправо, то забежит влево, то кинется вперед, то снова обратно.

Вот и выходит, что прогулка на природе доставляет истинное удовольствие не только человеку, но и любому одомашненному животному.

На одном из подъемов Улан вдруг исчез. Но прошла минута-другая и я увидел его на противоположной, еле заметной, тропе. Надо же, куда занесло вислоухого!

Что он там нашел интересного?

И тут я заметил впереди Улана какую-то птицу. Их отделяло каких-нибудь десять шагов. Птица, словно раненная, волокла по земле правое крыло. Мой песик, тявкая и захлебываясь от азарта погони, кажется, настигал жертву… Но птице удавалось сохранять дистанцию.

В пернатом я опознал кеклика. По дымчатому колечку вокруг шеи и полосатым крыльям. Ни дать, ни взять матросская тельняшка!

Только кто же мог ранить кеклика?

И тут меня осенило… Да ведь это же птица, наверное, отвлекает четвероногого шалопая от своего потомства.

Нечто подобное мною уже наблюдалось на охоте.

Я стал внимательно оглядываться вокруг.

Так оно и есть! Слева в долинке, осыпая камушки в заросли барбариса, прыснули птенцы.

А что же Улан?

Перед ним неожиданно возникла гранитная преграда. Птица вдруг «ожила» и взлетела на карниз скалы. Оттуда она с любопытством посмотрела на своего гонителя.

Улан же, свесив от досады розовый язык, смешно виляя хвостом, засеменил обратно в мою сторону.

Вислоухий так и не понял хитрого маневра пернатой матери.

«И хорошо, что не понял», – подумал я.

Когда мы ушли довольно далеко от этого заповедного места, над горами послышалось звонкое и отчетливое:

– Ке-ке-лек!

Это, наверное, мать-кеклик давала отбой миновавшей опасности и собирала снова под крыло своих птенцов.