Текст книги "Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера"

Автор книги: Николай Ляшенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 38 страниц)

Вот почему нужно было спешить!

Мы не были гарантированы от того, что среди наших советских воинов не найдется любителей выпить, а выпив, творить безобразия, недаром же утверждают, что абсолютное большинство совершаемых преступлений в нашей стране происходит под камуфляжем выпивки.

Вот почему я торопился!

Но как все-таки найти этот неведомый мне завод? В это ночное время улицы города были пусты, спросить было не у кого, еще не было патрулей, а жители, испуганные канонадой ожесточенных боев вокруг города, попрятались в убежища. Более часа я петлял по рижским улицам и переулкам, держа палец на спусковом крючке пистолета. Город-то фронтовой. Все ли враги успели сбежать из него? Не оставлены ли диверсанты? А банальные грабители? Я иду один. Ночь. Темнота...

Неожиданно из подъезда многоэтажного дома показался человек. И тут же спрятался. Увидел меня? Я и обрадовался, и насторожился. Перебежав на другую сторону улицы, я тоже укрылся в темном подъезде и стал наблюдать. Фигура вновь показалась в подъезде. Как же мне с ним заговорить? Не решаясь выйти, он все стоял в подъезде. Я терпеливо наблюдал за ним, обдумывая различные варианты. Выйти из подъезда и окликнуть? Он может испугаться, и как бы вовсе не убежал – а мне он так нужен! Перейти незаметно улицу и подобраться поближе? Но кто он? Может, он и сам ищет случая, чтобы вцепиться мне в горло? Наконец, нашелся наиболее оптимальный вариант: нужно обратиться к нему отсюда, из темного подъезда, прямо через неширокую улицу. Если это друг, он, безусловно, откликнется, если враг – обязательно чем-то себя выдаст, а открытый враг не так опасен.

Человек между тем, постояв в подъезде, стал выглядывать, осматривая улицу, не обращая внимания на противоположную сторону, где я прятался в своем темном подъезде. Затем он вышел из подъезда и направился к углу квартала. Я решил подождать. Осторожно выглянув за угол, он повернул обратно. Тут я громко обратился к нему:

– Уважаемый товарищ! Позвольте у вас спросить.

От неожиданности он шарахнулся и побежал. Но, добежав до подъезда, вдруг остановился и на чистом русском языке спросил:

– А что вам угодно?

Услышав родную речь в «иностранном» городе, я почему-то сорвался с места и, отбросив всякую осторожность, почти побежал к нему, на ходу излагая свою просьбу:

– Видите ли, мне срочно необходимо найти спиртоводочный завод, там остановилась наша воинская часть, но в темноте я не могу его найти, я впервые в городе, а надписей на латышском не понимаю.

– Ну, это дело поправимое, – улыбаясь сказал незнакомец. – Я местный и охотно помогу вам. А вы советский?

– Да, советский, – ответил я.

– Здравствуйте, – подавая руку, произнес он и отрекомендовался: – Адамов.

Мы обменялись крепким рукопожатием.

– Я пекарь, – продолжал Адамов, – пеку хлеб для жителей города. Вот, вышел подышать свежим воздухом, а тут человек маячит на улице.

– Так вы, оказывается, меня видели?

– Видел, но вы просто стояли, и я решил не обращать внимания. Думаю, не советские ли уже пришли в город? Они хорошо бьют немцев. А может, думаю, слоняется какой-то эсэсовец, черт его знает. Война ведь. Ну, да что же мы стоим? Вам ведь нужно на спиртзавод, а я отвлекаю. Пойдемте, здесь совсем недалеко, я вас доведу.

Выйдя на середину улицы, мы пошли по брусчатке.

Город спал, тишину лишь изредка нарушала далекая артиллерийская стрельба, освещая небо яркими, как молния, сполохами. Предутреннюю темноту усиливали слепые громады многоэтажных домов, нависавшие с обеих сторон, как утесы. Глухим эхом отдавался в них звук наших шагов.

– Вы давно здесь живете? – спросил я своего спутника, когда мы, завернув за угол, вышли на более широкую и прямую улицу.

– Всю жизнь. Я и родился здесь и, кроме Риги, нигде еще не был. Здесь жил и мой отец, когда-то приехавший сюда из Тверской губернии. Здесь он женился и работал всю жизнь на судоверфи. Вообще, здесь очень много русских. Есть русские школы и библиотеки. Хоть Ульманис и прижимал нас, русских, не доверял нам и всячески стремился дискредитировать, но латыши – народ добрый, хороший, не давали нас в обиду, мы вместе и работали, и боролись. Ну, вот вам и завод, который вы искали, – указывая на ажурные металлические ворота, сказал мой провожатый. – До свидания. Мне пора, я ведь на минутку вышел, а задержался на добрых полтора часа. Меня, наверно, уже разыскивают. – И, поспешно сунув мне руку, он почти бегом повернул обратно, насвистывая мелодию какой-то знакомой песенки.

Мне так хотелось его поблагодарить, о многом еще побеседовать, но он так быстро ушел от меня, что ничего этого я не успел сделать. Да и мне следовало поторопиться, до утра осталось не так много времени.

На спиртоводочном заводе

Ворота, калитка и дверь проходной завода были заперты изнутри. Ничего не оставалось, как стучать и просить открыть. Постучав в проходную несколько раз, я не получил ответа. Вслушавшись, не засек ни малейшего шороха. На заводе было тихо, как в могиле.

Осмотрев подходящие для сигнализации места вокруг двери, никаких кнопок или чего-то подобного не обнаружил, и направился к заводским воротам. На них я нащупал изнутри большой амбарный висячий замок. Калитка тоже была закрыта изнутри, но щеколда почему-то находилась в мертвой неподвижности: сколько ни вертел скобу, щеколда не поднималась.

Не добившись успеха, я беспомощно топтался у ворот, не зная, что делать. Однако, думал я, если завод закрыт изнутри, значит, внутри заводского двора кто-то есть. Должен быть. Чудес на свете не бывает, хотя о них и долдонят до сих пор священнослужители всех мастей, стремясь оболванить верующих. Ворота сами не запираются на висячий замок.

Нащупав у стены под воротами какой-то металлический стержень, я принялся им стучать по воротам, громко взывая:

– Эге-гей! Кто там живой за воротами? Откройте!

На мой зов по-прежнему никто не откликался. Неужели на заводе никого нет? Может быть, напуганные близкими боями, сторожа закрыли завод изнутри и ушли каким-то черным ходом? Но почему тогда так настойчиво требовал расследования член Военного совета армии? Неужели, не убедившись в точности информации, так легко поддался на шутку, а может быть – провокацию? Нет, такое невероятно. Значит, нужно все еще раз детально и до конца проверить. Главное – есть ли кто-то на заводе? Только убедившись, что здесь действительно никого нет, я могу возвращаться в политотдел. Не могу же я вернуться и доложить начальнику: завод закрыт изнутри, проникнуть на него не удалось. Это как раз и означало бы невыполнение задачи. Нет, думаю, так дело не пойдет.

Просунув руку за решетку ворот, я принялся ощупью искать запор, так крепко удерживающий калитку, – но другого запора, кроме щеколды, не обнаружил. Что же держит защелку? Упорно продолжая обследовать запор с внутренней стороны, я вдруг нащупал выше щеколды металлический шпенек, плотно прижимающий ее сверху. Ага, думаю, вот в чем дело. Выдернул шпенек и повернул скобу – щеколда, лязгнув, поднялась, и калитка открылась. Обрадованный, я шагнул во двор и закрыл за собой калитку на шпенек.

Прежде всего я заглянул в помещение проходной. Здесь, сидя в грубом деревянном кресле, крепко спал наш солдат. Тихонько взяв из его рук винтовку, я стал будить его. Будить вооруженного солдата на посту опасно.

– Вы почему спите на посту? – спросил я у проснувшегося бойца. Он, дрожа, стоял передо мною. – Вот ваша винтовка. Да и без нее я был вооружен, и, будь я враг, я бы убил вас, а затем разделался со всеми, кого вы поставлены охранять, или взорвал объект, который вам поручено охранять.

Солдат молчал.

– Что мне теперь с вами делать? По законам военного времени вас необходимо отдать под суд военного трибунала. Вы какой части? Где она располагается? Кто ваш командир?

Но он словно онемел.

– Есть ли, кроме вас, кто-либо на заводе?

Солдат упорно молчал. И вдруг я заметил, как он внутренне напружинился, явно готовясь к внезапному прыжку. Эге, думаю, паря, не на того нарвался! Вскинув винтовку, быстро дослал патрон и громко скомандовал:

– Руки вверх! Выходи во двор!

Только здесь, оказавшись под дулом винтовки, солдат понял всю безнадежность своего положения и взмолился:

– Простите, товарищ майор! Не знаю, как уснул! Несколько суток работали на переправах, выбился из сил – потеряли где ночь, где день; видно, и уснул. Простите, пожалуйста!

– Ну, так бы и сказал сразу. Я-то ведь и сам сапер, сразу бы понял. Зачем же выкручиваться?

Солдат стоял все еще с поднятыми руками, в глаза не смотрел.

– Опустите руки. – Вынув патрон из ствола, я подал ему винтовку.

– Спасибо, товарищ майор, – чуть не выхватив из моих рук винтовку, поблагодарил солдат.

– Ну, где вы тут располагаетесь? – спросил я, понимая, что он здесь, конечно, не один.

– А вон, – показал он на открытую дверь. – Там и есть наша рота. Товарищ майор! Разрешите вернуться на пост!

– Идите, – разрешил я, а сам поспешил к открытой двери, на которую указал солдат.

Прямо на пороге, упершись спиной о дверную коробку, в обнимку с винтовкой спал часовой, а внутри большого складского помещения на деревянном полу вповалку храпела вся рота. На столе чуть теплилась, мигая, «летучая мышь».

У стола, навалившись грудью и положив головы на руки, сидели, вернее спали, сидя на стульях, еще трое: старший лейтенант, младший лейтенант и старшина. Ну, думаю, это, наверно, и есть все главное командование роты. Перешагнув через спящего часового, я подошел к столу и стал их будить. Старшина, проснувшись раньше других и увидев перед собой майора, вдруг во все горло заорал:

– Подъем!

– Тс-с! Тихо! – приказал я. – Зачем же будить людей? Пусть отдыхают. И вам следовало отдыхать, только не всем одновременно.

– Извините, товарищ майор, за допущенную оплошность. Так устали за последние дни, что...

– Ну хорошо, – перебил я старшего лейтенанта, – допустим, что я простил вам. Но будь на моем месте враг, простил бы он вам эту оплошность? Вы же на фронте, в городе, где всего несколько часов назад хозяйничал враг. Как же можно забывать об этом? Как можно допускать такую беспечность? Я верю, что вы сильно устали и выбились из сил. Но именно поэтому нужна бдительность. В отдыхе нуждается вся рота; значит, организуйте охрану и патрулирование так, чтобы часовые и патрули менялись почаще. И отдых надо организовать таким образом, чтобы солдаты могли отоспаться, не дергать их по делу и без дела.

Поняв всю тяжесть допущенной им оплошности, старший лейтенант сник, голова его упала чуть не на грудь. Младший лейтенант и старшина стояли рядом, переминаясь с ноги на ногу. Солдаты по-прежнему безмятежно спали. Только часовой, спавший на пороге, услышав громкую команду старшины, проснулся и вскочил на ноги, отряхиваясь, приводил себя в порядок.

Из разговора с солдатом в проходной, мне было известно, что я имею дело с ротой саперов, но чья она, все еще не узнал, но был убежден, что не из наших частей, поскольку их здесь не было и близко. Предъявив служебное удостоверение, я стал беседовать с командиром роты. Старшина и младший лейтенант, попросив разрешения, ушли по своим делам.

Коротко посвятив старшего лейтенанта в цели своего раннего визита, я стал спрашивать его. Кто, когда и почему здесь бесчинствовал и в чем это конкретно выражалось?

Слушая меня с недоуменным видом, командир роты, кажется, что-то припоминал и с напряжением старался восстановить в памяти. Наконец, поняв, в чем дело, стал объяснять все по порядку:

– Вчера поздно вечером, когда мы только ворвались в город и проходили мимо этого завода, вдруг заметили, что какая-то группа людей мотается по заводу, спешно загружая машину ящиками водки, и, распахнув ворота, пытается уехать. Мы поспешили на завод и всех задержали. Задержали и машину с водкой. Вон она, стоит в углу. Группу обыскали, оружия никакого у них не было; у одного обнаружили связку ключей, которыми мы затем открывали, в присутствии этой группы, цеха, склады и другие подсобные помещения – и повсюду оказались ящики водки. На наш вопрос: «Кто вы такие?» – все ответили, что они рабочие этого завода. Спросили: «Куда пытались вывезти водку с завода?»-«Хотели взять себе».Так это или не так, разбираться с ними было некогда. Проверив завод на мины и не обнаружив чего-либо подозрительного, мы всех отпустили, отобрав вот эти ключи. А завод взяли под свою охрану, поскольку на нем много различной продукции и материалов. Никто здесь не бесчинствовал, не дебоширил, не шумел. Людей мы не трогали, ничего у них не брали, а что обыскали, так ведь застали их за делом неприятным. Утром собирался доложить командованию об этом заводе и выяснить, кому его сдать.

– Правильно вы поступили, товарищ старший лейтенант! Я благодарю – вас лично! Обо всем, что вы рассказали, я доложу своему командованию. Вы правы, оставлять завод безнадзорным нельзя, это было бы хорошей находкой для мародеров и таких вот темных людей, которым вы помешали.

Простившись с офицерами роты, я отправился в обратный путь.

«НЕЛЬЗЯ ЛИ У ВАС ЗАКУСИТЬ?»

Когда я вышел с завода, на улице было уже светло. Легкий туман заполнил улицы до самых крыш, но небо хорошо просматривалось, бледно-голубое, чистое. Город еще спал, но его утреннюю тишину уже нарушали отдаленный гул моторов и лязг металлических гусениц мощных тягачей, шедших через город с Елгавского направления к переправе. В Ригу вступали части тяжелой артиллерии резерва главного командования и многочисленные тылы. На улицах, хотя и редко, но уже появлялись мужчины и женщины, торопливо перебегая перекрестки.

Неожиданно я встретил двух штабных офицеров нашего корпуса, и дальнейший путь мы продолжали уже втроем. Они также возвращались с задания, из передовых частей, и я принялся энергично расспрашивать, какова там обстановка.

– Драпают по всему берегу Рижского залива, – говорили мои товарищи. – Только на левом фланге, в районе переправы через реку Лиелупе, пока оказывают сопротивление...

Разговаривая таким образом, незаметно для себя мы вышли на далекую окраину города. Закончились многоэтажные дома. Начинались дачные места. Отдельные дачные коттеджи располагались всяк по-своему, одни выходили фронтоном на улицу, другие прятали его в глубине заросшего сада. Коттеджи были разные: кирпичные, деревянные, большие многокомнатные и небольшие, в одну-две комнаты. Огорожены были тоже по-разному: одни укрывались за массивными каменными заборами с железными воротами, другие прятались за высокими деревянными заборами, а третьи, коих большинство, были обнесены обыкновенным частоколом, окрашенным в зеленый, голубой, синий, красный и коричневый; не было почему-то только желтых и фиолетовых. Когда мы шагали поутру вдоль этих заборов и заборчиков, нам казалось, что жизнь за ними уже давно погасла – почти на всех воротах висели массивные замки, окна почти всюду были заколочены; даже собак не видно и не слышно – а какой же дачник не мечтает иметь на цепи злую дворняжку или такую же злую, но умную овчарку? Стояла только середина осени, но большинство дачников уже эвакуировалось на зимние квартиры.

Идти нам предстояло несколько часов, а рассчитывать на попутный транспорт в этих лабиринтах пригорода было бы такой же иллюзией, как, скажем, взобраться на небо без лестницы. Завязав поначалу оживленный разговор, теперь мы шли молча, давало себя чувствовать напряжение боев за освобождение Риги.

Третьи сутки мы не смыкали глаз, и вторые сутки в наши желудки не попало ни единой калории. Сначала наши желудки урчали и злились на своих хозяев, но затем, утомившись, стали потихоньку нас посасывать под ложечкой. Идти становилось все труднее, ноги не подчинялись, как прежде, разуму, были словно чужие, их приходилось тащить насильно. Прогрессировало и общее ослабление организма. Бессонные ночи, голодные желудки, постоянное физическое и моральное перенапряжение до предела истощили наши энергетические запасы.

Усталость еще больше возросла, когда мы вдруг увидели над калиткой одного из коттеджей табличку, аккуратно выписанную белой эмалью по эмали: «Ресторан». Хотя от этого ресторана еще ничем не пахло, хотя никто и ничего нам еще не обещал и мы еще не знали, удастся ли... и все же внезапно мы начали часто сглатывать вдруг появившуюся у нас слюну. Будь с нами Иван Петрович Павлов, наш знаменитый физиолог, он непременно бы заметил, что у нас начал действовать условный или там безусловный рефлекс.

Подойдя вплотную к ограде коттеджа, мы увидели, что его окна были наглухо закрыты ставнями на болты, а во дворе – никаких признаков жизни. Тем не менее ресторан тянул нас к себе, как магнит. Мы уже не могли отделаться от коварной мысли здесь подкрепиться. Мои спутники, майор Булыгин и капитан Купцов, как-то вдруг оживились и повеселели, они были еще молоды, и энергия у них сохранялась лучше. Мне же было не до веселья, хотелось лишь одного: упасть и уснуть, хоть на несколько минут, сон одолевал сильнее голода.

Мы постучали в калитку. Долго никто не отвечал. Но вот из-за угла дома выглянула женщина. Увидев нас, помахала нам рукой, давая знак «подождите» и скрылась. Через несколько минут появились уже две женщины и подошли к нам с другой стороны зеленого частокола. Одетые в форму официанток, они, кокетничая, вступили в разговор на изрядно ломаном русском.

– Нельзя ли у вас чего-либо закусить? – воззвали мы к женщинам, минуя дипломатию. – Ведь вы официантки ресторана, не правда ли? Мы хорошо заплатим, у нас и шнапс имеется.

– О-о-о! Хозяин бежаль с немца. Ми нишего не знай, – невпопад ответили нам.

Однако по их лицам и поведению мы были почти убеждены, что они не захотят отпустить нас голодными.

– Айн минют, – улыбнулась одна из девушек и бегом скрылась за угол.

Через некоторое время она подвела вплотную к калитке довольно солидного господина и отрекомендовала:

– Шеф-повар.

– О-о-о! Великолепно! – в один голос воскликнули мы, поочередно подавая через частокол руку. – Рады познакомиться!

Однако, приветливо кивая нам головой, господин только мычал, не отвечая вразумительно на наши приветствия.

– Уважаемый друг! – обратился к нему майор Булыгин. – Пожалуйста, покормите, нас чем-нибудь! Мы так проголодались, что следовать дальше у нас уже нет сил. Мы вам хорошо заплатим и угостим вас «Русской горькой». – И мы показали ему бутылку водки с такой этикеткой.

Улыбаясь, мы все ожидали ответа повара. Но он, по-прежнему блуждая глазами, мычал что-то неопределенное, глядя то на нас, то на официанток. Наконец он о чем-то с раздражением спросил женщин, одна из них скороговоркой залепетала, он переспросил ее раз, еще раз, и опять... и вдруг махнул рукой, давая знак открыть калитку.

Одна из женщин, опередив нас, забежала в зал, быстро отвернула гайки с болтов, запиравших ставни, и вытолкнула их наружу; оставшаяся во дворе открыла ставни и следом за нами вошла в ресторан. Пройдя через черный ход, мы оказались в не таком уж просторном зале, чем-то похожем на кафешантан. В правом углу зала возвышалась небольшая эстрада, в глубине ее стоял рояль, а вверху висела позолоченная дуга, по которой некогда ходил занавес. У самого входа в углу стоял роскошный, но пустой буфет с аккуратной стойкой перед ним. Вдоль стен и между окнами располагались мягкие кожаные диваны, а посередине зала в беспорядке стояло несколько столиков с опрокинутыми на них стульями. Портьеры, занавесы, чехлы на стульях отсутствовали. Стены были окрашены масляной краской светло-голубого цвета с красиво расписанными вставками золотистого наката; потолок тоже расписан живописными картинами и пейзажами, а на полу лежал разрисованный под ковер линолеум.

Раздевшись и смахнув пыль с мундиров и сапог, мы уселись на диваны, ожидая трапезы. Шеф-повар, обрядившись в белый фартук и колпак, появился перед нами с той же переводчицей, что выручала его у калитки; сказав что-то на латышском, он выжидательно смотрел на свою переводчицу, она объяснила:

– Шеф-повар сказаль: «Что бы ви катель кушать?»

– Да хоть жареную кошку, лишь бы есть можно, – решительно высказался майор Булыгин.

– У-у-у! Что ви, что ви! – смеясь, замахала руками официантка. – Как мошна кушить кошка?

– Ну, если вам жаль кошку, тогда жарьте гуся.

– О-о-о, гус нету.

– Что же у вас есть этакое хорошенькое, вкусное? – допытывались офицеры.

– Ну-у, это... как его по-русску, это такой болшой куриса, – развела руками переводчица, обрисовав упитанную индейку.

– Это подойдет! – с энтузиазмом воскликнул майор Булыгин. – Давайте готовьте целую! Да покрупней! Только с хорошей поливкой и гарнирчиком. А сколько времени ожидать?

Переговорив с шеф-поваром, переводчица сообщила, что ожидать придется не менее часа.

– А не более? – переспросили мы.

– Не больше полтора час, – самостоятельно ответила официантка.

– Хорошо, мы будем ожидать. Только знаете что, – обратился Булыгин к шеф-повару. – Если можно, приготовьте нам, холодную закусочку, ну, что-нибудь из селедочки или шпротов.

– Карашо, карашо, это мошна, – ответила официантка с согласия шеф-повара.

Хозяева вышли, а для меня наступило неожиданное – и самое тяжелое и мучительное – испытание. Оба моих спутника, мгновенно растянувшись на диванах, уснули мертвецким сном, и мне ничего не оставалось, как бодрствовать, распростившись с собственной сладкой мечтой о сне. Ведь если бы я тоже заснул, это как раз и означало бы потерю бдительности и предоставление наших жизней воле судьбы. Не знаю, подумали ли об этом уснувшие мои товарищи? А я должен бы найти в себе силу и волю преодолеть сон. Но может ли выдержать человек, не спавший трое суток да еще слушая у себя под боком храп безмятежно спящих? Это невыносимо! Это настоящая и, я бы сказал, самая изощренная и бесчеловечная пытка. Но выхода не было. Разбудить их невозможно. У меня разболелась голова. Я встал и принялся ходить по залу, но меня бросало из стороны в сторону, как пьяного. Я не держался на ногах. Куда уж тут пить водку? – подумал я. Промаявшись таким образом около часа, я не выдержал и вышел во двор на свежий воздух.

Утренний прохладный ветерок, дохнул в лицо и как-то сразу оживил меня. Стало легче, а через пять-десять минут и совсем хорошо. Вынув из полевой сумки полотенце, мыло и зубной порошок со щеткой, я подошел к умывальнику, висевшему за углом и хорошо освежился.

Когда я вернулся в зал, официантки уже накрывали стол.

– Почему ваш хозяин открыл ресторан почти на самом краю города, кто же мог его посещать? – спросил я у официанток.

– О-о-о! Сюда приезжаль со всей город самий богати посетител! – воскликнули официантки. – Они здес гулал до утра, а некатори гулял здес несколку ден подряд.

Накрыв стол, женщины пригласили к завтраку. Я принялся будить товарищей. Но не тут-то было. Как я ни тормошил, как ни трепал, ни щекотал – все безрезультатно, повернувшись на другой бок, они опять засыпали, и поднять их, кажется, не было никакой возможности.

– Дайте, пожалуйста, стакан холодной воды, – попросил я.

Расстегнув воротники обоим моим спутникам, я стал поочередно поливать их холодной водой.

Первым, очнувшись, вскочил майор Булыгин, отмахиваясь руками, словно отбиваясь от разъяренного тигра, и со злостью закричал во все горло:

– Ты что! Ты с ума сошел?!. – Он подпрыгивал и извивался, стараясь избавиться от холодных струек, бегущих по телу.

Оживление в зале вспыхнуло, когда примерно с такими же возгласами схватился и капитан Купцов. Женщины, с интересом следившие за моим способом побудки, вначале прыскали, зажимая рот ладонями, а потом, когда Булыгин вскочил и тоже заорал на весь зал, они не выдержали и, уже не сдерживаясь, залились громким заливистым смехом. На шум прибежал шеф-повар; не понимая, в чем дело, он тоже заулыбался, а мои выспавшиеся товарищи то отвешивали поклоны почти до пола, то резво скакали по залу, пытались вытряхнуть из-за воротников уже впитавшуюся влагу. А еще через минуту шеф-повар уже вносил на большом блюде вкусно зажаренную индейку, окруженную подрумянившимся картофелем и украшенную зеленью. Официантка передала шефу соусницу, он артистично полил свое благоухающее изделие и широким жестом пригласил нас к столу, а сам отступил на почтительное расстояние.

– Э-э-э, так дело не пойдет! – воскликнул майор Булыгин, беря под руку шеф-повара. – Без вас ничего не будет!

Поняв без переводчика, шеф-повар заулыбался, быстро снял колпак и фартук, поправил галстук и подошел к нам. Мы с капитаном Купцовым пригласили к столу женщин, и теперь наше застолье превратилось в подлинно семейное.

Приятно и хорошо закусив, мы щедро наградили всех троих хозяев ресторана нашими советскими деньгами. Рассматривая наши банкноты, шеф-повар чему-то улыбался, потом поднял на нас глаза и стал раскланиваться, что-то говоря на своем языке, достал бумажник и, дважды поцеловав кредитки, аккуратно вложил в портмоне.

Солнце подошло уже к девяти часам утра, когда мы покидали гостеприимный ресторан. Взобравшись на попутную амфибию, тоже спешившую к Кижозеру, мы помчались в управление корпуса.

Однако, прибыв на место, не обнаружили ни штаба, ни политотдела корпуса. Встретив начальника тыла полковника Федорова, мы узнали, что штаб корпуса выехал в Майори, пригород Риги, а политотдел временно остановился в Риге.

Вот и опять поиски. Только на второй день я случайно встретил у оперного театра своего начальника и тут же доложил ему о результатах проверки спиртоводочного завода. Улыбнувшись, полковник сказал на это:

– Член Военного совета уже извинился за причиненное беспокойство. Как я и полагал, это была их, армейская, часть. Ну, а теперь вот что, товарищ майор, – продолжил мой начальник. – Побыстрее разыщите в Риге бумажную фабрику и примите участие в работе чрезвычайной комиссии по определению ущерба, нанесенного фабрике фашистами. Вы включены в состав комиссии. Нас ищите потом в Майори, мы уже выезжаем туда.

Хозяин фабрики, директор и главный инженер бежали из страны не то в Данию, не то в Голландию, прихватив с собой наиболее важные детали и части бумагоделательных машин и других агрегатов фабрики, а немцы довершили их черное дело, взорвав воздуходувку и котел. Фабрика была омертвлена. Ее теперешний, подлинный, хозяин – рабочий комитет был на месте, в заводоуправлении, и в полном составе занимал кабинет директора.

Комитетчики встретили нас, как давних знакомых, рассказали подробно о фабрике, о директоре и главном инженере и, не скрывая симпатий и уважения к бежавшим, искренне удивлялись их неожиданной и непонятной эмиграции. Вместе с рабочим комитетом мы тщательно осмотрели все сооружения и отдельные агрегаты фабрики, оценили, согласно прейскуранту и бухгалтерским данным, причиненный фашистами ущерб и к вечеру закончили свою работу составлением соответствующего акта.

Закончив работу и тепло простившись с членами рабочего комитета, мы еще засветло отправилась разыскивать Майори, где должны были располагаться штаб и политотдел корпуса.