Текст книги "Прощайте, любимые"

Автор книги: Николай Горулев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

– Кроме Оли, у тебя дома никого нет?

– И есть, и нету.

– Как это понимать?

– Видишь ли,—вздохнула Вера,—дома у меня мои старики. Но отец вот уже пять лет лежит парализованный, а мама – сердечница... Но кому-то надо за отцом смотреть. Вот и считай, как хочешь.

Сергей замолчал. Сегодня за один день он узнал о Вере больше, чем за год совместной учебы. И был обескуражен и удивлен тем, что услышал. Ему и в голову не приходило, что Вера живет такой трудной жизнью. Как она могла сохранить эту гордость свою и независимость в условиях тяжелейшей болезни отца и неизлечимого недуга сестренки. Он помнит, как дома случилось несчастье, и его отец вынужден был месяц проваляться в больнице. Это было тяжело и для Сергея, и для матери, и, наверно, труднее всего для самого Александра Степановича, который не мог прожить без школы ни одного дня. Сергею было не до расспросов. Молча положил он руку на спинку скамейки, слегка касаясь Вериных плеч, и такая жалость захлестнула его, что захотелось обнять, успокоить ее, ободрить, хотя она и виду не показывала, что нуждается в этом. Сергей осмелился и будто невзначай положил ей на плечо руку.

Вера спокойно и строго сказала:

– Убери.

– Почему?

– Она мне мешает.

«Другие руки тебе не мешали...» – мысленно вспылил Сергей, но Вера опередила его:

– Ты не думай, что я обнимаюсь направо и налево. Я этого не люблю. Мне противны эти лапанья до глубины души. И я хочу, чтобы ты не был такой, как все, не приставал... Я хочу помириться с тобой. Знаю – и ты и твоя мама обижены на меня за того парня, о котором я ничего не сказала в милиции... Это Оленькин воспитатель из школы глухих. Он зашел к нам вечером, пригласил меня в кино, и только в зале я почувствовала, что парень немножко хватил для храбрости. Я пыталась поскорее спровадить его, но он увязался до самого дома,

– Я слышал... – Ты следил?

– Я не знаю, как это назвать, но, когда я увидел вас вместе, меня как веревочкой потянуло вслед. Я все боялся, что тебя могут обидеть.

– Ты плохо меня знаешь, – усмехнулась Вера.

– Конечно, плохо, – согласился Сергей. – Прослушали вместе каких-нибудь две-три лекции Милявского...

При упоминании Милявского Вера на некоторое время замолчала, раздумывая.

– Ты плюнь на эти разговоры. И на все эти слухи плюнь. У нас ведь любят вырастить из мухи такое животное, как слон.

– Но ты встречалась с Милявским?

– Ну и что? Раза два были в кино, потом в театре. А потом, знаешь... Мама в это дело вмешалась... Я думала – она будет отчитывать меня, а мама бросилась в слезы – пропадет, дескать, твоя молодость с нами, хворыми, сходись ты с этим ученым – поживешь как человек. Столько она слез пролила, что я начала думать – а может, она права? В эти дни и пошли слухи, что Милявский бросает свою семью, а я как-то увидела его двух девочек и решила —ни за что я на это не пойду. Почему-то припомнилась «Бесприданница» Островского. Седая старина. А я на двадцать втором году Советской власти собралась делать то же самое? Нет, мамочка, прости. Наплевать мне на эти звания, на положение и зарплату. Я должна человека любить. А если нет этой самой любви, так лучше одной... – Вера помолчала и вздохнула: – Видишь, какую речь произнесла. Чтобы ты лишнего не думал... И если тебя устраивает наша дружба – давай руку.

Сергей подал руку Вере и ощутил крепкое пожатие.

– Пойдем. Хватятся – будут искать.

Они шли по шоссе, С речки тянуло прохладой. Вера прислонилась к Сергею плечом, и он бережно взял ее под руку.

Стояла необыкновенная тишина. Лес темнел ровной грядой, журчала между сваями река, где-то посвистывали, устраиваясь на ночь, птицы.

Звезды стали ярче и крупнее, и асфальт темнел, как ровная черная река.

Когда подошли к лагерю, Вера неожиданно сказала:

– Ты понравился Оле. А я прислушиваюсь к ее мнению.

– Она ведь ребенок, может и ошибиться, – улыбнулся Сергей.

– У этих ребят очень зоркий глаз, и они обычно не ошибаются. Скажи спасибо, что ты встретился с Олей.

– Спасибо, – сказал Сергей и весело засмеялся.

Глава девятая
КАТЯ

Во время летних каникул у Федора всегда находилась работа в деревне. То он ездил подручным на комбайне, то косил, то помогал у молотилки. В это лето он решил стать шофером полуторки. Если бы у него спросили, зачем он это делает, он, наверное, не ответил бы. Просто ему было хорошо у себя дома, он любил горячие знойные дни лета, когда жизнь из села перемещалась в поле, где до позднего вечера трещали моторы и звенели песни. Особенно он любил песни, которые пели девчата по ночам. Были эти песни какие-то особенные, тихие и протяжные, и Федору казалось, что нет на свете ничего прекраснее этих сельских летних ночей и до боли родной деревни.

Иногда над ним подшучивали:

– Тебе бы не на учителя, а на бригадира учиться.

Федор считал, что одно другому не мешает.

Ранним утром он был в колхозном гараже. Это было единственное кирпичное здание в деревне, рассчитанное на пять машин и небольшую мастерскую. Заведующий гаражом, первый тракторист в колхозе, Кирилл Григорьевич встретил Федора с усмешкой:

– Овладеваешь? Это похвально и, вместе с тем, знаешь, не совсем. Вот ты прыгаешь, как кузнечик, с одного на другое. А любовь у тебя к чему? Есть ли у тебя любовь к технике? Тут без любви никак... Вот, к примеру, посажу я тебя стажером к Николаю, а ты прокатаешься лето без толку... А мне шофера нужны. Купим новые машины, а людей нет...

Фёдор терпеливо слушал ворчливого завгара и почему-то вспомнил, как тот в первые дни колхозной пахоты пригнал из Могилева единственный трактор. Как они,мальчишки, бежали следом, с удовольствием вдыхая теплый запах машины, стремясь перекричать оглушительный стук мотора. А за рулем сидел с гордым видом бывший слесарь петроградских авторемонтных мастерских, их односельчанин Кирилл с развевающейся под весенним ветром седой шевелюрой и трепещущим красным знаменем, которое прикрепил он к тракторной трубе перед выездом в поле.

– Обещаю, что не прокатаюсь зря, – успокоил Кирилла Григорьевича Федор. – Мне самому права нужны будут до зарезу.

– Это зачем? – с любопытством спросил завгар.

– Так сразу и сказать? – улыбнулся Федор.

– Так сразу и скажи.

– Хочу собственную легковушку собрать. Буду жить в деревне, а если, например, в театр или еще куда захочу, – завел машину, и пожалуйста.

Кирилл Григорьевич громко расхохотался:

– Ты что, американец какой? Собственный автомобиль захотел? А еще будущий советский учитель. И чему вас там учат?

– Не смейтесь, дядька Кирилл, – серьезно сказал Федор. – Собственный мотоцикл можно купить? Можно. А придет время – и машины купим. Американцы ездят, а мы что – косые?

– Нет у тебя пролетарской косточки, – заметил завгар. – Поэтому так и рассуждаешь. Ну, ладно. Это со временем пройдет. Давай к Николаю. Скажи – по моему распоряжению стажером.

Николая Федор хорошо знал. Это был долговязый молодой парень с маленькой детской головкой. По этому поводу односельчане часто злословили. Один из них приехал как-то из Могилева, рассказывал, будто на его глазах с Николаем произошел такой казус.

Стояли они за прилавком магазина. Ждали своей очереди. Продавщица как-то подозрительно посмотрела на Николая раз, потом другой, а на третий не выдержала и приказала, возмущенная:

– Мальчик, слезь с прилавка!

Все удивленно обернулись. Никакого мальчика на прилавке не было, лишь над прилавком возвышалась маленькая ребячья голова Николая.

Федор нашел Николая в боксе, под машиной. Узнав, в чем дело, Николай высунул голову из ямы и улыбнулся:

– Слухай, это здорово! Давай-ка сразу за дело. Прошприцуй рулевые тяги.

Федор глянул на свою белую косоворотку:

– Я, пожалуй, переоденусь...

– Эх, ты, – упрекнул его Николай, – прежде всего за тряпочки трясешься? Ладно. Дам тебе спецовку. Я ею еще не пользовался.

Вначале шприц не слушался Федора. Он неплотно прижимал его к масленкам, и нагнетаемый солидол кусками стекал со шприца. В яме было тесно и грязно, над головой висел замасленный двигатель, а Николай сидел наверху, на старой покрышке, курил и инструктировал:

– Слухай, ты шприц нажимай на масленку до щелчка. Когда щелкнет, значит, можно гнать солидол. Бывает, что масленка забита грязью. Надо взять ключ, повернуть масленку или заменить ее. Понял?. Потом возили с железнодорожной станции минеральные удобрения.

В кабине было душно, пахло бензином и гарью, а рядом сидел Николай и ворчал:

– Это твой батька только может, месяца два как отсеялись, а он заготовкой занимается на будущую весну. Ну и пробивной, беда.

В первый день на полуторке Федору не понравилось. В поле под свежим ветром было куда приятнее, но отступать не хотелось – острый на язык Кирилл разнесет на всю деревню, а притом Федор действительно хотел овладеть машиной – не боги ведь горшки лепят. Вон в прошлом году он сдал на права мотоциклиста и даже принял участие в первомайской демонстрации. Сзади к багажнику приделали подставку, на которую поднялась заядлая гимнастка института, и он проехал мимо трибуны возле драматического театра под аплодисменты. Он не видел, какую там за его спиной гимнастка делала фигуру, но рассказывают, что это было красиво, а его похвалили за отличное управление мотоциклом.

Было еще несколько поездок с Николаем, и чаще всего Федору приходилось или загружать или разгружать машину. Наконец Федор не выдержал:

– Я у тебя грузчик или стажер?

– Слухай, Федя, – пытался его успокоить Николай. – Вот перед уборкой станем на профилактику, тогда и начнем.

– После уборки в институт надо будет.

– Ну, ладно, семь бед, один ответ...

Они выехали на проселочную дорогу и стали в стороне.

– Ну, видишь вот эту педаль? Это педаль сцепления. Вот это педаль тормоза, а это вот акселератор – это значит педаль газа.

– Это я давно знаю.

– А если знаешь, садись за баранку. Ты ж мотоцикл водишь, а принцип у этих машин один. Ну, давай.

Федор сел за руль, осмотрелся.

Мотор работал. Федор выжал педаль сцепления, включил первую передачу и плавно отпустил педаль сцепления. Мотор застонал, и машина тронулась с места,

Федор вырулил на дорогу и поехал.

– Давай вторую! – крикнул Николай,

Федор выжал педаль сцепления и включил вторую передачу. Машина пошла быстрей. – Давай третью! – крикнул Николай.

Федор включил и третью, и четвертую. Машина бежала по проселку, поднимая столбы пыли. Николай смотрел вперед и весело смеялся.

– Слухай, Федя! – орал он ему в ухо. – Ты ж здорово водишь! Ну просто здорово. Я все боялся дать тебе баранку. Вон там остановись, дадим задний ход, развернемся и обратно...

Федор и сам был удивлен тому, что поехал сразу, без всякого. Сказалась езда на мотоцикле и то, что он внимательно следил за длинными ногами и руками Николая. От него не ускользало малейшее его движение, и он был готов к тому, чтобы вести машину самостоятельно.

В уборочную страду работали на равных. Николай был доволен своим стажером и успехи его каждый раз старался взять на свой счет.

– Видели, какого шофера я дал колхозу, а вы говорите – мальчик с прилавка... Будь здоров!

Элеватор находился на железнодорожной станции. Дорогу к нему Федор знал назубок – изучил, где какая рытвина, где какой подъем. Пока стоял под разгрузкой – смотрел на проходящие поезда. Они проносились с грохотом, как незнакомые миры, и Федору всегда хотелось узнать, какая жизнь течет за вагонными окнами, куда и зачем мчатся беспокойные поезда, когда совсем неплохо можно жить и работать на одном месте.

Был конец августа. Близилась к концу его работа в колхозе. Схлынул с полей поток машин, и очередь на элеватор сразу уменьшилась.

Федор выгрузил зерно и решил заскочить на станцию за куревом. Он оставил на стоянке свою полуторку и вышел на перрон. Издали раздался гудок паровоза – приближался пассажирский. Федор по привычке решил проводить и этот поезд. Он купил пачку «Беломора», закурил и неторопливо пошел по перрону.

Поезд с грохотом ворвался на станцию. Ветер и пыль обдали Федора, и вместе с ветром пришел запах нагретого под солнцем металла. Скрипнули тормоза, раздался свисток главного кондуктора, и вагоны тронулись. Поезд стоял тут всего одну минуту.

Федор остановился. Мимо проплывали вагонные окна, Кого он только не видел за те две-три минуты, которые поезд шел мимо перрона. И старика в очках, читающего за столиком газету, и серьезного, даже чем-то недовольного мужчину, который, высунувшись в окно, курил и возмущенно сплевывал, и девушку с парнем, занятых своим разговором, и малыша, прильнувшего к стеклу так, что носик его сплюснулся.

Федор улыбнулся и только хотел завернуть в калитку, как увидел на перроне знакомую фигуру. Женщина только что сошла с поезда, потому что у ног ее стоял довольно большой чемодан. На руках она держала ребенка и маленькую дамскую сумочку.

Федора бросило в жар. Он не мог не узнать эту молодую женщину, он заметил бы ее среди тысячи тысяч. Это была Катя.

Федор хотел немедленно уйти, уехать, не видеть ее с малышом на руках. Потом передумал. «Ну и что же, – спокойно сказал он самому себе. – Это жизнь, и от этого никуда не денешься. Она молодая мать, она, наверное, счастлива. Не будь хамом, раздели с ней это человеческое счастье или хотя бы отвези Катю домой. Странно, что никто не встретил ее у этого поезда».

Федор пошел навстречу Кате. Она тоже сразу узнала его. Глаза ее на мгновение зажглись, в углах губ промелькнула слабая улыбка и тут же пропала.

– Здравствуй, Катя, – сдерживая бешеный стук сердца, глухо сказал Федор. – С приездом.

– Спасибо, Федя. Так получилось, что я даже телеграмму не послала. Мама бы, конечно, встретила.

– Ладно. Давай твой чемодан и поедем. Я здесь на машине.

– Спасибо, Федя, – без особой радости произнесла Катя и пошла вслед за Федором. Заплакал ребенок. Катя остановилась, развернула одеяльце, поправила простынку, покачала ребенка на руках, и тот успокоился.

Федор ждал. Он поставил чемодан на землю и смотрел на Катю. Кажется, она совершенно не изменилась. Такая же, как была в школе. Может быть, только прическа иная. Волосы гладко зачесаны, собраны на затылке в узелок. И глаза стали другими. Нет в них веселых чертиков, грустные у Кати глаза. И как будто недовольно она тем, что приехала в родные места. Нет, что-то изменилось в Кате. Федор еще не мог сказать, что именно, но перед ним была какая-то другая, серьезная и чем-то встревоженная Катя.

Подошли к машине. Федор стал на подножку, положил чемодан в кузов, открыл кабину:

– Садись.

Катя снова как-то равнодушно поблагодарила, села в кабину, осторожно положила на колени ребенка и захлопнула дверцу. Она даже не удивилась, что машину поведет Федор, как будто знала давным-давно, что так вот произойдет их встреча после долгой разлуки.

Федор вел машину осторожно. Он боялся потревожить малыша и, если признаться откровенно, хотел показать свое мастерство. Но Катю и это не трогало. Она безучастно смотрела на дорогу, совершенно не замечая своего давнего школьного друга.

– Надолго? – не выдержал молчания Федор.

– Не знаю, – ответила Катя. – Может быть, насовсем.

Федора снова обдало жаром. Что-то случилось очень важное, если Катя так говорит. Просто так Катя бы не говорила.

– Случилось что-нибудь? – чуть не задохнувшись, спросил Федор.

Вместо ответа Катя вдруг тихонько всхлипнула. Крупные слезы потекли по ее щекам.

– Живете здесь, как на другой планете, – с обидой заговорила она. – Там, на Дальнем Востоке, идет настоящая война. Люди кровь свою проливают, а вас это как будто не касается... – Катя замолчала. Только изредка всхлипывала и, чтобы Федор не видел ее слез, отвернулась и смотрела в окно кабины.

– Ты имеешь в виду Халхин-Гол? – спросил Федор. Катя не ответила. Она по-прежнему смотрела в окно.

Только плакать, кажется, перестала.

– Про Халхин-Гол мы знаем, – продолжал Федор. – Типичный конфликт со стороны японцев. Они ведь все время задираются с нами. То на нашей границе, то на границе с нашими друзьями.

– Конфликт... – словно про себя сказала Катя. – И слово-то какое придумали... А ты знаешь, что там умирают наши люди, чтобы вы тут... на машинах спокойно ездили... – зло сказала Катя, и Федор почувствовал, что она бросила камешек в его огород. – Надо будет, и мы не побоимся смерти, – твердо сказал Федор и замолчал.

Молча доехали они до деревни. Федор подрулил прямо к дому Кати. Пока он снимал чемодан, Катя сидела с ребенком в кабине. Потом вышла и направилась вслед за Федором, который понес чемодан во двор,

Дома никого не было.

– Возьми ключ под поветью, – попросила Федора Катя. – Вон там...

Федор открыл дверь, пропустил Катю с ребенком и поставил у порога чемодан.

– Проходи, садись, – равнодушно, только для приличия, пригласила Катя.

– Не могу, некогда, – отказался Федор и добавил; – Вот уж радости будет матери.

– Будет... – нехотя согласилась Катя, и в это время снова заплакал ребенок. Заплакал громко, с надрывом. Федор закрыл за собой дверь и направился к машине. Его провожал громкий детский плач.

Федор сел в кабину, обескураженный встречей с Катей. Нет, не так представлял он себе эту встречу. Ему всегда казалось, что Катя чем-то виновата перед ним и наступит час, когда она горько раскается за то, что так скоропалительно уехала с Владимиром на Дальний Восток. Раскается и скажет, что всегда думала только о нем, мечтала о времени, когда они снова будут рядом, и встреча эта будет очень радостной и счастливой. Но Федор, оказывается, ошибался. Ошибался, как наивный школьник, который с трудом постигает простые азбучные истины. Совсем она не думала о нем. Никогда. Совсем она не мечтала о том времени, когда будут рядом, Никогда. Ехали вот в кабине и даже не удостоила взглядом. Ребенок, конечно. Куда ж от него денешься... И вообще, с Катей что-то произошло...

Федор ехал на ток мимо медицинского пункта. Решил зайти и сказать Катиной матери, что привез долгожданную гостью. На пороге вспомнил, что зовут ее Ксения Кондратьевна.

Она встретила его в прихожей немым вопросом,

– Я Катю привез со станции, – как можно бодрее произнес Федор, но это его сообщение не только не обрадовало Ксению Кондратьевну, а, наоборот, вызвало страх.

– Боже мой! – всплеснула руками Ксения Кондратьевна. – Боже мой! Она мне писала, что Володя уехал в Монголию. Ой, что-то случилось!... – Она схватила платок с вешалки и, как была, в халате, бросилась на улицу мимо удивленного Федора.

Вечером вся деревня знала, что сын Концевого и зять Ксении Кондратьевны лейтенант Володя убит на Халхин-Голе. Пока еще далекая от них война вырвала первую жертву, и все вдруг поняли, что она не так уж далека, что колеса войны, надетые на ось Рим – Берлин – Токио, гремят уже возле границ Польши, а это – рукой подать.

Сентябрь в институте начался тревожно. Были мобилизованы в армию запасники из состава преподавателей и студентов старших возрастов. Иван, Эдик и Сергей собирались у Федора в комитете, и тут Иван садился на своего излюбленного конька и доказывал всем, что не сегодня-завтра начнутся такие события, которые переменят всю расстановку сил в пользу нашей страны, и надо готовиться к революциям на Западе.

Прежде всего, по утверждению Ивана, это должно случиться в самой Германии, потому что раздувшаяся империя фашистов должна неизбежно лопнуть, как лопались до этого империи татарских ханов, и прочих, и прочих. С Иваном спорили до хрипоты, но как бы там ни было, а война действительно стояла у порога, и хлопцы, сгорающие от нетерпения и тревоги, не знали, что делать.

Между тем Федор старался каждый выходной съездить в свою деревню.

– Мало ли что может случиться, – предупреждал его Иван, – а ты к мамочке на печку...

– Пойми ты, надо мне, надо... – пытался убедить его Федор, но это было бесполезно.

– Ты видел, как по лесам горят костры, куда собираются мобилизованные. Люди получают обмундирование, оружие, а мы...

– Да погоди ты, – отмахивался от него Федор. – В горкоме сказали, что это нас не касается и не надо будоражить ребят...

Федор мчался домой на любом попутном транспорте – то поездом, то машиной, – ему хотелось встретиться с Катей. А встретиться было не просто. Катя почти не выходила из дома, а Ксения Кондратьевна почему-то оберегала ее от друзей и знакомых. Федор считал, что Ксения Кондратьевна допускает серьезную ошибку – со школьными друзьями Кате было бы легче переносить свое горе. Напрасно ходил Федор возле дома Кати, а вот сегодня, увидев его на улице, Катя сама позвала:

– Что вы все как сговорились? Никто носа не кажет...

– Да некогда... – радостно оправдывался Федор. – Сама знаешь – учеба.

– Вот поэтому я тебя и позвала. Мы тут с мамой советовались, как мне дальше быть. Я ведь там заочно курс пединститута закончила. Вот... – Катя подошла к этажерке с книгами, взяла общую тетрадь в потертой обложке, достала зачетную книжку и подала Федору.

– Ого, круглая отличница! – воскликнул Федор. – Так что ж ты сидишь? Пиши заявление, давай мне, а я все оформлю...

– Сделаешь, Федя? – живо спросила Катя, и глаза ее на мгновение весело сверкнули.

– Ну, конечно же, сделаю, чудачка ты... – Федор был счастлив, что она училась, что ему доверила такое серьезное дело, и он, безусловно, в «блин разобьется», чтобы Катю приняли в их институт.

– А почему на заочное? – спросил вдруг Федор и кивнул па детскую кроватку: – Сколько твоему казаку?

– Это казачка, – улыбнулась Катя. – Через две недели годик.

– Вот и оставь дома в яслях. Ксения Кондратьевна, наверное, не откажется присмотреть за ней после работы.

– Федя, ты гений! – оживилась Катя. – Ты знаешь, мне и в голову не приходило такое. Конечно, будет трудно, я каждый выходной буду приезжать. Ты ведь приезжаешь?...

– Пиши заявление. Сейчас же. Сию минуту.

Катя вырвала из общей тетради лист бумаги, положила на стол. Сняла с этажерки чернильницу и ручку. Федор наблюдал за Катей, и тихая радость теплилась в его груди. Да, совсем немножко изменилась Катя. Но это почти незаметно.

Она по-прежнему красивая, ловкая, живая, лучшая девушка их школы.

Федор встал, подошел к окну. Рядом в рамочке висели семейные фотографии. С любительского снимка строго смотрел Володя. Был парень – и нету парня. А кажется,

совсем недавно под патефон танцевал он в этой комнате с Катей.

Федор не заметил, как Катя подошла к нему:

– Не верится?

– Угадала, – смущенно сказал Федор. – Ты прости, как же это случилось?

– Они захватили его раненого и изрубили на куски... – губы Кати дрогнули, но она сдержалась.

– Звери... – словно про себя сказал Федор и заторопился: – Заявление готово?

– Вот, пожалуйста. И возьми зачетку. Ты хотя бы узнай, как там и что. А может, не получится? А остальные документы потом. Хорошо?

– Почему же не получится? – уже у порога улыбнулся Федор. – Кто хочет, тот добьется. Помнишь?

– Да... – вздохнула Катя. – Кто ищет, тот всегда найдет...

Первым Федора встретил в институте Иван.

– Ты слыхал? – почти закричал он в коридоре. – Наши войска перешли границу и освобождают Западную Белоруссию!

– Поздравляю, – весело сказал Федор и крепко пожал Ивану руку. – От Виктора есть что-нибудь?

Иван вынул из нагрудного кармана пиджака газету и протянул Федору. На первой странице была помещена большая фотография – митинг трудящихся города Слонима. На импровизированной трибуне стоял немолодой уже человек с поднятой рукой. Видно, он о чем-то взволнованно говорил.

– Это Виктор, – ткнув пальцем в снимок, сказал Иван. – Выжил-таки.

– Ну, еще раз поздравляю, – сказал Федор и побежал на второй этаж.

– Ты к себе? – спросил Иван.

– Нет, к директору.

Устроить Катю в институт оказалось делом нетрудным, тем более что на историческом факультете в прошлом году был недобор и второй курс оказался некомплектным. Федор решил, что ждать следующего выходного, чтобы сообщить Кате эту весть, было нелепо. Он предупредил декана, что на лекциях не сможет присутствовать, и помчался на станцию.

Пригородные ходили утром и вечером. Чтобы не ждать вечернего, Федор, как это бывало и прежде, вскочил на подножку товарного поезда и поехал.

Федор считал особым шиком проехать до своей маленькой станции на тормозной площадке товарного вагона, на откидной скамейке для кондуктора. Лязгают, стучат на стыках колеса, вагоны качает из стороны в сторону, как игрушечные, изредка позванивают буферные тарелки. А мимо проносятся такие знакомые, такие любимые картины. И мысль, живая и стремительная, поднимает тебя словно на крыльях.

Если бы у Федора спросили тогда, счастлив ли он, он ответил бы – да, счастлив. Катя снова рядом с ним, она нуждается в его помощи, и ой сделает все, что от него зависит, чтобы ей было хорошо. Еще не время ворошить старое – почему она оставила школу и уехала на Дальний Восток, не обмолвившись с Федором ни единым словечком. Но, может быть, и не следует ворошить это старое – кто знает. Владимир был, наверное, интересным человеком, если Катя не раздумывая укатила вместе с ним. И, наверное, была любовь. И дочь Кати будет всю жизнь напоминать об этой первой любви. На этом месте мысль Федора притормаживала. Он не знал, как сложатся их отношения втроем. Ребенок, конечно, не будет помнить своего отца. Но и скрывать, что отец ее погиб, тоже глупо. Федор успокаивал себя тем, что все это еще далеко. Главное – вернуть былую дружбу Кати, чтобы снова, как в детстве, у них была своя тайна и взгляды говорили больше, чем слова.

Не заходя к себе, он почти вбежал в дом Кати. Вбежал и остановился.

Катя сидела за столом, положив голову на руки, и плакала. Не просто плакала, а рыдала громко, протяжно, по-бабьи, с причитаниями. Федор не вслушивался в слева Кати. Он смотрел на стол – там стояла раскрытая картонная коробочка, а рядом лежал орден Красной Звезды. Федор сразу догадался, что это посмертная награда Владимира.

Катя даже не повернулась на стук двери. Федор стоял у порога и не знал, что делать. В мыслях он ругал себя за радужные планы, которые строил по пути к Кате. Все было гораздо сложнее. Свежая рана еще болела, кровоточила, и было смешно надеяться, что она скоро заживет.

Разбуженная плачем матери, проснулась в кроватке девочка и тоже заплакала. Катя подняла голову, услышав голос ребенка, и тут только заметила Федора.

– Прости... Не слышала я... – Катя всхлипнула, подошла к кроватке, взяла девочку на руки и крепко прижала ее к себе: – Ну, что ты, мое солнышко, не плачь, успокойся...

Девочка замолчала и крохотными пальчиками размазывала слезы на лице матери.

– Ну, вот и хорошо... Вот и хорошо... – говорила Катя, а в глазах ее таилась такая тоска, что Федор готов был убежать на край света, чтобы не видеть этих тоскующих Катиных глаз.

– Я договорился в институте, Все в порядке. Ты можешь учиться...

Катя подняла голову, и вдруг он прочитал на ее лице настойчивую решимость.

– Спасибо, Федя. Ты настоящий друг... Я сейчас же, немедленно... Вот только схожу к маме...

– Поедем сегодня? – несмело спросил Федор.

– Обязательно сегодня. Обязательно... – Катя торопливо одевала девочку. – Обязательно сегодня.

– Тогда я тоже загляну домой, – сказал Федор,

– Пожалуйста, пожалуйста, – согласилась Катя. – Ты за мной зайди. Хорошо?

В город ехали автобусом, Катя сидела у окна и смотрела на дорогу, молчаливая и задумчивая. Федор ничего не спрашивал, ничего не говорил, понимая, что происходит в душе у Кати.

Так же молча пришли в институт. Федор проводил Катю к директору, потом в канцелярию, где она сдала дополнительные документы, и только когда ей сказали, что завтра же она может приходить на занятия, Катя пожаловалась Федору:

– Мест в общежитии нету. Не ездить же каждый день в деревню.

Наступал вечер. Катя с Федором вышли из института и остановились.

– Что будем делать? – спросила Катя.

– Искать квартиру или угол какой-нибудь, живут же некоторые студенты на квартирах.

– Я не против. Но дело к ночи...

– Чепуха, – решительно сказал Федор. – Выйдем на Ульяновскую, там много частных домов. Не успели повернуть к Комсомольскому скверу, как Федора окликнул Эдик.

– В кино собрались?

– А ты откуда?

– От Устина Адамовича,

– Все консультируешься?

– Консультируюсь.

– Катя, познакомься, это мой друг Эдик, Институтский поэт.

Катя искренне удивилась:

– Вы действительно поэт или Федя шутит?

– Действительно... – смущенно улыбнулся Эдик.

– Первый раз вижу живого поэта! – воскликнула Катя. – Оказывается, самый обыкновенный человек.

– Возьмите обыкновенного человека с собой в кино, – попросился Эдик.

– У нас более прозаичная задача, – пожаловалась Катя. – Мне нужен угол. Я с завтрашнего дня студентка истфака.

– Угол? – Эдик остановился. – А если комната у двух симпатичных пожилых людей?

– Мечта! – сказала Катя.

– Правда, это далековато, но зато будете как дома... По пути Эдик все рассказывал про Ивана, который каждую свободную минуту рвался к радиоприемнику, чтобы услышать о последних событиях в Западной Белоруссии. Он уже готов был ехать в Слоним к Виктору, но ему сказали, что для такой поездки пока что требуется особое разрешение.

Эдик привел друзей к родителям Маши. Мать Маши, увидев таких гостей, бросилась накрывать на стол. Григорий Саввич вынул из буфета традиционную бутылку наливки. По тому, как разговаривали с Эдиком в этом доме, Федор понял, что Эдик здесь свой человек.

– Спасибо, Эдичек, – расстроилась Светлана Ильинична, узнав, что Катя нуждается в квартире. – Мы с удовольствием сдадим Машину комнату. И нам будет веселее. А то, когда Маши нет, и ты не очень частый гость...

Эдик не сумел скрыть своего смущения.

– Ну, чего там стесняться в своем отечестве? – улыбнулся Григорий Саввич. – Мы другого зятя не примем.

Эдик смутился еще больше.

– И вам спасибо, – разрядила обстановку Катя. – О цене договоримся.

Светлана Ильинична даже руками всплеснула.

– Да что ты, Катенька, обидеть нас хочешь? Мы в копейке не нуждаемся, еще и дочери помогаем. А ты живи на здоровье... Глядишь и замуж тебя выдадим...

Катя вспыхнула и замолчала. Федор не знал, как вывести ее из этого замешательства, а Светлана Ильинична, почувствовав, что сказала лишнее, успокоила:

– Да ты не смущайся. Дело житейское.

Но слова Светланы Ильиничны не помогли. За столом наступило тягостное молчание. Григорий Саввич взялся за бутылку, долил и без того полные рюмки.

– Мой муж убит в Монголии... – тихо сказала Катя. Эдик удивленно поднял брови. Светлана Ильинична ойкнула:

– Боже мой... Такая молодая и уже вдова...

– Может, потише станет... Гитлер ведь с нами в договоре теперь, – сказал Григорий Саввич.

– Побоится... – согласился Эдик. – Он знает, что мы воевать на своей территории не будем. Да теперь и границы наши подальше подвинулись. В Минске мне рассказывали, что с крыши Дома правительства можно было видеть пограничные заставы. А теперь мы в Бресте.