Текст книги "Прощайте, любимые"

Автор книги: Николай Горулев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Глава четвертая
ПОИСКИ

Сергей и Вера молча вышли со двора больницы, повернули за угол, чтобы не появляться на Первомайской, по которой громыхали танки и грузовики.

– Сволочи... сволочи... сволочи... – шептала Вера свое привычное проклятие. – Этот врач им ничего плохого не сделал... так издеваться, так мучить... нет в них ни капельки человеческого, ни капельки.

Сергей слушал Веру и молчал. Улица была пустынна. Изредка проезжали мотоциклисты. Сергей не обращал на них никакого внимания. После того что он увидел во дворе больницы, он потерял ощущение тревожного любопытства. «Стреляйте, если вам вздумается, – думал Сергей, – плевать я хотел на вас всех вместе взятых. Вы зверствуете, чтобы запугать, а мне, наоборот, становится не страшно, и если бы не Вера, которая дороже мне всего на свете, я не знаю, что натворил бы... Ну, ничего, впереди еще уйма времени».

Их никто не остановил в пути. Солдаты обыскивали дома, выгоняли на улицу раненых красноармейцев и командиров, а тех, кто сопротивлялся, расстреливали прямо во дворах и подъездах.

Сергей боялся за Веру. Лицо ее побледнело, большие глаза горели нездоровым огнем, она, как затравленный зверек, бросала осторожные взгляды по сторонам, готовая ко всяким неожиданностям. Сергей мягко пожимал ее руку, и Вера на некоторое время успокаивалась.

Ульяновская улица за переездом напоминала поле, на котором нерадивый хозяин разбросал груды черного обгоревшего кирпича. Она уже не была улицей в том значении, к которому Сергей привык. Это была беспорядочно заваленная развороченным булыжником дорога.

За пожарным кирпичным сараем стоял дом Сергея. От железнодорожного переезда он его не видел и почувствовал, как часто-часто застучало сердце. Страх перед тем, что могло случиться с отцом и матерью, вдруг заслонил все остальное. Он прибавил шагу. Вера почти бежала рядом.

– Погоди, не волнуйся, – пыталась она успокоить Сергея. – Все будет хорошо. Они же могли укрыться.

Среди редких уцелевших домов стоял среди высоченных тополей и дом Сергея. Прежде Сергей не замечал, что дом был типовой, как все остальные дома железнодорожных рабочих и служащих с двумя подъездами на три-четыре квартиры. Он был даже красивым, этот дом, заросший зеленью. Правда, не сохранилось ни одного стекла в окнах, но судя по занавескам, в доме жили.

Сергей и Вера проскочили палисадник, заваленный какими-то разбитыми ящиками, среди которых, понурив голову, стояла войсковая лошадь, запряженная в повозку, помеченную красным крестом. Открыли дверь на кухню, в гостиную и остолбенели – посреди гостиной, вещи в которой были разбросаны словно после погрома, на составленных вместе стульях лежала, скрестив на груди руки, в темном нарядном платье мать Сергея. У изголовья на маленьком табурете сидел Александр Степанович, обхватив голову руками. Он сидел один и на стук двери поднял воспаленные, поблекшие от горя глаза.

Сергей почти на цыпочках прошел к отцу, не отрывая глаз от матери– лицо ее было спокойным, словно она сделала свое дело на земле и попросту решила отдохнуть.

Сергей присел на корточки возле отца и обнял его за плечи. Александр Степанович, которого Сергей никогда в жизни не видел плачущим, вдруг положил голову на плечо сыну и заплакал тяжелыми мужскими слезами. Тело его вздрагивало от рыданий, но плакал он молча, изредка тяжело вздыхая на плече Сергея.

– Как это случилось? – спросил Сергей.

– Я и сам не знаю, сынок. Помню, что только выскочила она за чем-то в коридор, а тут во дворе разорвалась мина. Я вначале не обратил внимания, что мама долго не возвращается, затем открыл дверь и увидел ее на полу. Помочь уже было невозможно...

Вера поправила платье на покойной, зачесала волосы своим гребешком и молча опустилась на краешек стула.

– Не могу простить себе, – тихим дрожащим голосом говорил Александр Степанович, – что не заставил ее укрыться в подвале...

– Не казни себя, – успокаивал его Сергей. – Если уж кто виноват, так это я. Из-за меня вы не поехали в эвакуацию, из-за меня каждый день подвергались опасности...

– Зачем вы всё это говорите, – как-то очень спокойно и твердо сказала Вера. – Маму надо хоронить, а не терзаться...

Александр Степанович молчал, тоскливо глядя в разбитое окно, на котором ветер колыхал занавеску. Сергей кивнул Вере, и они вышли во двор,

– Как будем хоронить?

– Как всех теперь хоронят...

Сергей вспомнил о повозке и вышел в палисадник. Лошадь по-прежнему стояла, понурив голову, безразличная и усталая. Возле повозки лежало несколько открытых ящиков с ватой, бинтами, какими-то мешочками и бутылочками, от которых исходил специфический больничный запах. Увидев Сергея возле повозки, лошадь покосилась на него большим влажным глазом и тихонько заржала.

Сергей вернулся к Вере, которая все еще стояла на крыльце. Они вдвоем перенесли уцелевшие ящики в погреб, стоящий в углу двора, и вошли в дом. Александр Степанович сидел на том же табурете, молчаливый и осунувшийся. Он ни о чем не спросил, когда Сергей и Вера взяли на руки и понесли мать из квартиры, не закрыл даже дверь за собой, когда мать положили на повозку. Только когда тронулись с места, глянул на сына.

– Поедем на Карабановку. Здесь ближе...

Они оставили подводу возле кладбища и пешком возвращались домой. Вера вытирала мокрые от слез глаза, а Сергей словно окаменел. Он видел в последнее время столько смертей, нелепых и страшных, что смерть матери ранила его меньше, чем он предполагал. В детстве ему казалось, что родители будут у него всегда. Он и мысли не допускал, что может со временем потерять кого-нибудь из них, и случись это в другое время, до войны, горе Сергея было бы безграничным. Сейчас он шел, еще не понимая всей горечи утраты. Ему казалось, что он хоронил не свою, а чью-то мать. При этом он вспомнил, что обещал Ивану встретиться с его матерью, и со страхом подумал, что, может быть, и другу придется сообщить страшную весть.

Они вернулись домой и увидели на ступеньках крыльца худенькую женщину в темном платье, с гладко зачесанными седыми волосами. Положив голову на колени, она, казалось, дремала.

Сергей узнал мать Ивана и легонько тронул ее за плечо.

Женщина испуганно вздрогнула, посмотрела на Сергея и расплакалась.

– Не надо, успокойтесь, – как можно мягче говорил Сергей и гладил женщину, как ребенка, по голове. – Живой Ваня, живой. Только ранен он. Лежит в Первой Советской. Там Эдик рядом с ним. Не беспокойтесь.

– Живой? – переспросила женщина. – Ты сам видел, Сережа?

– Сам. Я на носилках его нес. Я знаю, что ему хороший врач сделал операцию. Ваня просил, чтобы я забежал сразу к вам, но тут так получилось...

– Я знаю... – сочувственно сказала женщина, а глаза ее излучали радость оттого, что жив ее сын, жив, и она не могла сдержать этой радости. – Так я пойду... к нему...

– Да, да, он очень просил...

Мать Ивана торопливо зашагала со двора, от волнения даже не простившись.

Дня через три к Александру Степановичу пришел незнакомый человек в летнем легком плаще. Сергей проводил незнакомца в комнату отца. Александр Степанович встал, молча поздоровался и попросил Сергея оставить их.

Сергей был удивлен. Он ни разу не видел в доме этого человека, а отец встретил его, как старого знакомого...

Когда Вера накрывала на стол к обеду, вышел Александр Степанович и молча сел на свое привычное место возле буфета. Откусив кусочек черствого хлеба, Сергей спросил:

– Кто это приходил, отец?

Александр Степанович не ответил, сделав вид, что не расслышал вопроса. Вера с любопытством посмотрела на Сергея.

– Это секрет? – спросил Сергей.

– Ты о чем? – проглатывая ложку горячего супа, поднял голову Александр Степанович.

Сергей хорошо знал отца. Когда он не хотел быть откровенным, он всегда вот так поднимал брови, делал безучастное лицо и задавал дежурный вопрос.

Сергей молча поел, встал из-за стола и закурил.

– Ты же знаешь, что я не люблю, когда за столом курят, – недовольно пробормотал Александр Степанович.

– А я не люблю, когда в доме начинают заводить секреты от своих.

– Секреты? – Отец опять поднял брови. – Чепуха. Это мой коллега, педагог.

– Что-то этого коллегу я никогда прежде у нас не видел? – спросил Сергей.

– Не знаю, – отрезал отец и встал из-за стола, давая понять, что разговор окончен.

– Как ты можешь? – вспылил Сергей. – В городе чужие. Сколько времени это продлится – неизвестно. Мы должны жить совсем другой жизнью, чем жили до сих пор. Между нами должна быть полная ясность. Иначе и жить не стоит.

– Зачем же все мерять такой большой мерой?

– Иначе нельзя. Я должен знать, с кем мой отец.

– В противном случае? – поднял брови Александр Степанович.

Отец вышел в свою комнату, потом вернулся и неожиданно попросил у Сергея закурить.

– У меня трофейные сигареты...

– Шут с ними... – Отец прикурил не затягиваясь, выпустил облако табачного дыма и начал ходить по гостиной из угла в угол. Сергей терпеливо ждал.

Вера вынесла посуду на кухню, вернулась, вытерла стол, застлала льняную скатерть.

– Вот что, дети, – заговорил наконец Александр Степанович. – Нам действительно надо начинать все по-новому. В этом Сережа прав. Буду откровенным – я б не хотел, чтоб вы снова жертвовали своей жизнью. У вас все впереди. Вы станете сами отцом и матерью и тогда, может быть, поймете меня.

– Мы никогда этого не поймем, – тихо сказала Вера и посмотрела на Сергея.

– Значит, этот твой новый знакомый не враг?

– Нет.

– Тогда я больше ни о чем спрашивать не буду.

–Зато буду спрашивать я. – Александр Степанович погасил папиросу, положил окурок в пепельницу и встал возле этажерки, на которой остались лежать считанные книги. – Что ты теперь собираешься делать?

– Уничтожать их, как бешеных собак.

– Каким образом?

– Пока не знаю.

– Вот об этом нам надо поговорить серьезно. Новые власти предпринимают ряд мер.

– Вводится комендантский час, – начал перечислять Сергей. – За укрывательство коммунистов и евреев – расстрел.

– За саботаже действия, направленные против германской армии, – расстрел, – добавила Вера.

– Я вижу, что вы уже кое-что знаете, но на знаете, что люди без определенных занятий тоже будут подвергаться репрессиям. Значит, чтобы жить и действовать, как хочешь ты, – стал хмурым Александр Степанович, – надо немедленно идти к ним на работу.

– Это уж простите, – ухмыльнулся Сергей. – Ради чего мы тогда воевали в ополчении, ради чего наши хлопцы сложили свои головы? Чтобы мы трудились на благо Гитлера?

– Тот, кто сражался в ополчении, ушел из города. А почему остался ты?

Вопрос Александра Степановича был настолько неожиданным, что Сергей не нашелся сразу что ответить.

– Теперь я, – продолжал Александр Степанович, – в свою очередь, могу спросить тебя – с кем ты, мой сын. На словах– наш, а на деле неизвестно кто?

– Как это неизвестно? – вмешалась Вера. – Да если бы нас пустили, мы тоже пошли бы на прорыв...

– Ладно, допрос окончен, – улыбнулся Александр Степанович. – А теперь слушайте меня внимательно. С нами, с городом, с тысячами людей случилась беда. Временно, я повторяю, временно, мы попали под оккупацию. Сейчас надо менять тактику. От открытой борьбы переходить к скрытой. Может быть, не менее уязвимой. А для этого надо работать. Там, где ты больше принесешь вреда. Я считаю, что одна из самых главных работ – работа на железной дороге.

– Что я умею? – вздохнул Сергей, – Ни машинистом, ни помощником, ни кочегаром...,

– А просто путевым рабочим?

– С высшим образованием?

– Забудь, – твердо сказал Александр Степанович. – Забудь, что ты почти кончил высшее учебное заведение, тебя, может быть, хотели исключить из комсомола и из института за дружбу с парнем, отец которого был арестован как враг народа…

– Папа, что ты говоришь?

– Я говорю к тому, что ты должен начинать новую биографию. Сторонником нового режима. Притворяться. Быть артистом. И притом хорошим. Вот в чем дело, ребята.

– А ты будешь работать? – спросил Сергей.

– Только не в школе... Мне в юности приходилось заниматься бухгалтерией...

Ночь была беспокойная. То и дело где-то раздавались то винтовочные, то автоматные выстрелы. Сжавшись в комочек, Вера прижималась в постели к Сергею, чувствуя на себе его нежную крепкую руку.

– Ты не спишь? – спрашивала шепотом Вера, прислушиваясь к ровному дыханию Сергея.

– Нет.

– Тебе не кажется, что отец что-то знает?

– Не понимаю.

– Ну, что он имеет какое-то поручение?

– Я уверен, – прошептал Сергей. – Ты заметила, каким тоном он говорит? Приказывает. Это, по-моему, произошло в день гибели Владимирова. Мы пришли, а его дома не было. Мать тогда говорила, что за ним приезжали.

– Это хорошо, – вздохнула Вера, – что отец у нас такой... только опасно.

– Как тебе не стыдно. – Сергей поцеловал ее в плечо. – Мы ведь должны уже привыкнуть к этому. Вот мы сегодня шли с тобой из больницы. Мне даже хотелось, чтобы кто-нибудь из этих мотоциклистов зацепил меня. Я бы плюнул ему в рожу.

– Дурачок ты мой. Совсем дурачок. Отец правильно говорил – улыбайся им, а про себя думай что угодно.

– Ты уж слишком. Никогда в жизни не был подхалимом.

– А ты понарошке.

– И понарошке не был.

– Ладно, спи, мушкетер, – прошептала Вера, и Сергей услышал в ее голосе улыбку, – надо начинать биографию совсем другую. Понял?

– Понял... – прошептал Сергей и задышал ровно и спокойно...

Направляясь в контору службы пути, Сергей вышел на перрон и неожиданно увидел своего однокашника в форменном железнодорожном кителе, который довольно бойко разговаривал с каким-то офицером по-немецки. «Вот те раз», – подумал Сергей и хотел было пройти мимо, но однокашник попрощался с офицером и окликнул Сергея:

– Что, своих не узнаешь? Сергей сделал удивленное лицо:

– Ольгерд?

– Я самый...

Сергей знал, что в школе Ольгерда называли просто Горохом, но сейчас посчитал неуместным вспоминать об этом.

– Ну как ты? – задал дежурный вопрос Ольгерд.

– Ничего, – уклончиво ответил Сергей. – А ты как?

– Я? – Ольгерд улыбнулся. – Живу, как горох у дороги, кто захочет, тот и щиплет.

– Не скажи, – возразил Сергей, – видел я, как тебя легко ущипнуть.

Ольгерд опять улыбнулся:

– Да, пока что я пришелся ко двору. Железнодорожное начальство хочет наладить работу узла, а кадров нет. Практикант Московского института инженеров железнодорожного транспорта кое-что да значит.

– А ты разве был здесь, когда все началось?

– Здесь. А ты закончил педагогический? – Так же, как ты железнодорожный.

– Слушай, пойдем куда-нибудь поговорим, а то на перроне, как перед расставанием, спешишь.

Они шли через многочисленные пути, стрелки, по замасленным шпалам. Станция будто вымерла. Правда, где-то в тупике шипела паром одинокая «овечка», с трудом вытягивая хвост нагруженных лесом платформ.

Вошли в широко открытые высокие ворота паровозного депо. На ремонтных канавах стояло три холодных паровоза. Никто не ремонтировал их. Было пусто и в механической мастерской.

– Вот видишь, – сказал Ольгерд, – как мы их встретили, а им железная дорога, как хлеб, нужна.

– Ты считаешь, что мы их плохо встретили? – спросил Сергей, стараясь говорить спокойно, хотя в душе у него закипала ненависть к этому довольному собой Гороху.

– Могли бы лучше, – загадочно сказал Ольгерд, и Сергей не понял, что именно хотел он сказать этими словами. – Этот паровоз, – он поднялся по металлическим ступенькам, – безнадежно больной. Иди сюда, – он помог Сергею, потом осмотрел будку, приборы и вздохнул. – Хотелось быть просто машинистом. Знаешь, как это здорово? Паровоз набрал пара. Я берусь за реверс, вот видишь эту ручку, поворачиваю ее влево. Паровоз идет все быстрее и быстрее, а за ним, как игрушечные, постукивают вагоны. Ты выглядываешь в окно, и встречный ветер бьет тебе в лицо то запахом леса, то поля, то прохладной реки...

Сергей, стоявший у противоположного окна, слушал Ольгерда и чувствовал, что каждую минуту может сорваться и наговорить ему мерзостей. Ольгерд, очевидно, уловил во взгляде Сергея нечто такое, что заставило его замолчать.

– Ты не думай, – сказал он после некоторой паузы, – что я захлебываюсь от радостей новой жизни. Просто вспомнилась давняя детская мечта, которая, к сожалению, не сбылась.

– Ты сейчас можешь управлять паровозом? – полюбопытствовал Сергей.

– Конечно, – скупо улыбнулся Ольгерд. – Но теперь я ничего не хочу.

– Так уж и ничего? – подозрительно посмотрел Сергей.

Ольгерд выглянул в окно и, убедившись, что в депо пусто, шепотом произнес:

– Одного хочу – поскорее уничтожить этих гадов. Неожиданный поворот в разговоре поставил Сергея в тупик. Что это? Провокация или чистосердечное признание? Сергей молчал, глядя исподлобья на Ольгерда. А тот ждал, как поведет себя Сергей, и волновался. То снимал форменную фуражку и причесывал белокурые красивые волосы, то ощупывал пуговицы кителя, хотя все они были на месте.

– А где ты так здорово научился немецкому? – равнодушно спросил Сергей, словно перед этим Ольгерд не признался ему в самом сокровенном.

– Был у нас в институте кружок. Читали немецкую литературу в подлиннике, тренировали разговорную речь.

– Готовились? – ехидно улыбнулся Сергей.

– Готовились, – признался Ольгерд и усмехнулся: – Куда же ты направлял стопы, педагог?

– Пойду в путевые рабочие, – ответил Сергей. – Может, заработаю на кусок хлеба.

– Слушай, Сережка, – тепло, по-приятельски сказал Ольгерд. – Конечно, путевой рабочий тоже очень нужный человек. А если бы ты решился пойти повыше. Дело в том, что по заданию генерала – начальника отделения дороги, я сейчас подбираю людей в технический отдел. Как у тебя с черчением?

– Не очень, – солгал Сергей. Он никак не мог отделаться от чувства неприязни к Гороху, которое родилось на перроне.

– Жаль, – искренне произнес Ольгерд. – Там мы с тобой были бы в курсе всех дел на дороге.

– А я не любопытен, – отрезал Сергей.

– Напрасно, – заметил Ольгерд. – Жалею, что разговора у нас не получилось. Не поверил ты мне, и правильно. Как поверить человеку, которого знал только в школе, а теперь встретил в компании фашистского офицера. Ну что ж иди в путевые рабочие. Нам они тоже сгодятся. В конторе можешь сослаться на мою рекомендацию...

Молча спустились они с паровоза, молча вышли из депо.

– Пока, – холодно попрощался Сергей.

– До свидания. – Ольгерд крепко пожал ему руку. – Контора в старом здании. Ну, ни пуха тебе ни пера.

– К черту... – пробормотал Сергей и направился к одноэтажному кирпичному зданию за пакгаузом.

Сейчас он пытался разобраться в том, что произошло, вспомнить еще раз все, о чем говорил Горох, проверить, насколько правильно вел он себя при встрече с этим человеком. Он встретил Ольгерда с офицером. Ну и что ж? Он, очевидно, пользуется у немцев доверием и может советоваться по служебным делам со своим начальством. Такие беседы только укрепляют взаимоотношения и сближают людей. Если Ольгерд действительно наш, то это просто здорово. Во-первых, без пяти минут выпускник московского института и дело свое, конечно, знает, во-вторых, почти свободно владеет немецким, в-третьих, живой энергичный парень. Каким был живчиком, таким и остался. Одно слово – горошек.

Тут Сергей прерывал свои мысли о достоинствах Ольгерда. А что, если, думал он, Ольгерд провокатор из тех, которые умеют это делать мастерски. Он собирает вокруг себя нужных людей и сам активно участвует в деле, а в один прекрасный момент всех выдает врагу? Нет, от этого Гороха лучше держаться подальше...

А в это время у дома Сергея остановился грузовик. Из кабины степенно вышел Григорий Саввич, постучал из палисадника в окошко, и Александр Степанович, услышав этот стук, заторопился в сени. Вера не слышала разговора, но когда Александр Степанович вернулся, поняла, что он принес какую-то весть для нее, хотя говорил совсем о другом:

– Как думаешь, устроится Сережа?

Вера ответила утвердительно и смотрела в глаза Александру Степановичу, ждала.

– Знаешь, Верочка, – заговорил наконец о главном Александр Степанович. – Ты будешь работать в моей, заготовительной конторе и иногда выезжать в район,

– Зачем? – спросила Вера.

– Для виду сменять тряпки на продукты, а на самом деле для связи с Березняком.

– Это что еще за Березняк?

– Подпольная кличка одного товарища. Ты ему расскажешь все, что тебе сообщат, перед отъездом или в дороге и привезешь его указания. А пока собирайся. Вот у меня кое-что из поношенной одежды нашлось. Сделаешь узелок, получишь у меня временное удостоверение, и в путь.

– Удостоверение настоящее?

– Не беспокойся, подписано самим начальником, скреплено печатью.

К обеду сборы были закончены,

– Садись, поешь на дорогу...

– Без Сережи?

– Вот что, милая моя, – нахмурился Александр Степанович. – Так переживать за своего близкого, как ты переживаешь, никакого здоровья не хватит. Приготовься к разлукам, всегда опасным, которых будет много на твоем пути. А Сережа – он тоже не на посиделках. Такая уж наша судьба... Кстати, вот и он, – услышав стук двери в сенях, сказал Александр Степанович.

– Ты куда собралась? – кивнул на узелок Сергей.

Вера оживилась. Налила в тарелки и, когда все сели за стол, сказала:

– Обо мне потом. Что у тебя?

– Представьте, особых трудностей не встретил. Удивились, конечно, что студент просится в путевые рабочие, но зачислили. Людей, видно, мало пока, вот и хватают первого попавшегося.

После обеда Александр Степанович давал Вере последние наставления:

– Слушайся Григория Саввича. В поездках он для тебя самый большой авторитет. Он вывезет из города группу пленных, перевязочный материал, который я ему передал из ваших ящиков, помните, которые вы сложили в погреб, и укажет дорогу в отряд, в партизанский отряд Березняка.

– Отец, пошли нас обоих, – попросил Сергей. – И безвозвратно. Отряд – это то, что нам надо.

– А я должен один? – спросил Александр Степанович. – Отряд не может без нас, мы без отряда. Будешь находиться там, где приказано.

– Кем?

– Мною...

Наступило молчание, которое прервал Александр Степанович:

– Вот и все. Знаешь, где живет Григорий Саввич?

– Я провожу, – сказал Сергей.

Александр Степанович поцеловал Веру в щеку.

Сергей вел Веру под руку и весело шутил, словно ничего не случилось, словно так же, как и до войны, шли они вдвоем по извилистым улочкам Дубровенки.

– Ай да папка, – шептал на ухо Вере Сергей. – Я ведь чувствовал, что он знает что-то такое, чего не знаем мы.

– А ты волновался на своей службе?

– Не очень. Захожу в контору. Сидит какой-то сердитый тип с усиками. Я спрашиваю насчет работы, а он молчит, словно глухой, и смотрит на меня в упор. Я молчу, и он молчит.

– Ты чей? – спрашивает наконец. Отвечаю.

– Значит, учительский сынок?

– Значит.

Сердитый тип подумал немного и вздохнул:

– Чудны дела твои, господи. Один учительский сынок у самого генерала, начальника отделения, в доверенных ходит, а другой в чернорабочие метит... Ладно. Приходи завтра с утра. Пока комплектуем бригаду.

– Сумеешь? – спросила Вера.

– Да я ж вырос на этих путях. Каждый день в школу туда и обратно обязательно на маневровом паровозе подъезжал, наблюдал эту нехитрую, но тяжелую работу путейцев...

Незаметно дошли до Машиного дома. Низенькие воротца во двор были открыты, Григорий Саввич и шофер кончали загружать машину. На солому, которая торчала из кузова, взваливали длинные детали машин – то ли сеялок, то ли жнеек.

– Пришла? – торопливо бросил Григорий Саввич. – Садись в кабину. Пора.

Вера молча повернулась к Сергею, обняла его и крепко поцеловала в губы. У Сергея что-то екнуло в груди, но он не подал виду, открыл пошире воротца, шофер, Вера и Григорий Саввич втроем сели в широкую кабину, и машина тронулась. Сергеи стоял и смотрел вслед, пока машина не повернула на Ульяновскую и дальше на Шкловский шлях.

– Сережа, – вдруг услышал он знакомый голос. На крыльце стояла Светлана Ильинична. – Помоги-ка мне закрыть ворота. А потом, может, зайдешь? Правда, молодых моих еще нету. Глядишь, и время быстрее пролетит. А то пока дождусь их, вся душа наизнанку.

– Зря, – успокоил ее Сергей. – Работа не бей лежачего.

– Ты мне сказки не рассказывай, – вздохнула Светлана Ильинична. – Будто я ничего не знаю. Да я вот этими руками, – она оглянулась по сторонам, – уже больше десятка командиров из госпиталя одела и отправила в лес... – и, словно между прочим, добавила: – Вашего Ивана мать недавно из больницы забрала.

Сергей заулыбался.

– Вот видишь, – продолжала Светлана. Ильинична, – знаю, чем тебя ободрить. А то проводил свою голубку и нос повесил. Ступай...

– Спасибо!

Сергей весело зашагал по переулку...

Когда открыл дверь, Иван, бледный и осунувшийся, стоял посреди комнаты, держась за спинку стула,

– Сережка! – радостно выдохнул он.

Сергей бросился к другу, тихонько обнял его за плечи И повел к дивану.

– Вот учусь ходить, – смущенно улыбнулся Иван. – Сегодня уже полчаса провел на ногах без отдыха. Ты извини, брат, я немного прилягу...

Сергей поправил подушку, что лежала на спинке дивана, и присел рядом. Некоторое время смотрел на лицо друга, прорезанное первыми морщинками.

– Не нравлюсь я тебе? – спросил Иван.

– А ты не девушка... – улыбнулся Сергей. – Смотрю потому, что давно не видел.

– Если б не вы... – дрогнувшим голосом сказал Иван и замолчал, словно ему не хватило дыхания.

– Ладно, – снова улыбнулся Сергей и положил свою руку на исхудавшие пальцы Ивана. – Это закон союза...

– Ну, рассказывай, – попросил Иван. – А то мать сообщает все какие-то слухи.

– Например? – поинтересовался Сергей.

– Что недавно нашли на улице двух убитых офицеров, а на Ленинской кто-то нарисовал карикатуру на Гитлера и подписал ругательные слова.

– Я и этого не знаю, – признался Сергей. Лицо Ивана покрылось розовыми пятнами, – Спрятался за Верину юбку и притих? Сергей не выдержал:

– Если б ты был здоров, смазал бы я тебе по физиономии.

Наступило неловкое молчание. Сергей с нарастающим раздражением вспоминал резкие повороты в характере Ивана, его нетерпимость к малейшим человеческим слабостям. Сергей хотел было подняться и уйти, но посмотрел на еще более побледневшее строгое лицо друга и остался. Начал ходить по комнате из угла в угол.

– Ты, наверное, – зло заговорил Сергей, – хотел, чтобы я тебе доложил о том, что я лично создал в городе многотысячное подполье, еще более могучую партизанскую армию и что не сегодня-завтра мы снова освободим Могилев, освободим тысячи наших людей, томящихся за колючей проволокой в лагере военнопленных... Ты, наверное, хотел...

– Сережа, прости меня, – тихо сказал Иван. – Я не хотел тебя обидеть. Просто наше бессилие становится невыносимым.

– Терпение, Иван, терпение...

– Толстовское непротивление злу?

– Нет, совсем другое терпение. В том смысле, что не сразу Москва строилась. По камешку, по кирпичику.

– Смотри ты, какой осторожный строитель, – усмехнулся Иван. – Ты ведь еще и места для этого не выбрал.

– Выбрал, – уверенно ответил Сергей, – Пошел на железную дорогу путевым рабочим, – Легко приняли?

– Легче, чем я думал. Люди им нужны позарез. Мне даже предлагали более квалифицированную работу в самом отделении дороги.

– Ври больше.

– Честное слово. И знаешь кто? Помнишь, был в десятом «б» Горох с четвертого кирпичного переулка. С громким таким именем Ольгерд, Приехал в июне из московского института на практику.

– Предатель?

– Кто его знает, – неопределенно сказал Сергей. – Шел со мной в открытую, предлагал сотрудничество.

– Хитрая штука сейчас узнать человека, – задумчиво произнес Иван.

– Я тоже сообразил и ушел от прямого разговора. Он так здорово чесал по-немецки с офицером на перроне...

– Надо присмотреться к нему. Может, как раз хороший хлопец. Вот скоро поднимусь и махну вслед за тобой.

– И еще... – Сергей присел на диван и сказал шепотом:– Вера будет связной между нами и партизанским отрядом какого-то Березняка. Сегодня уехала с Григорием Саввичем.

– Еще раз прости... – глухо сказал Иван и взял Сергея за руку.

На выезде из города машину остановили два полицая и один немец. Григорий Саввич предъявил удостоверение и путевой лист.

– Что везете? – спросил полицай.

– Ты что, милый, не видишь – детали в МТС тяну. А то придет весна и пахать нечем будет.

Солдат вопросительно смотрел в рот Григорию Саввичу.

– Хлеб, хлеб, – повторил ему Григорий Саввич, – пахать надо землю... хлеб.

– О, брот... я, я... – понимающе кивнул немец. Полицай бросил взгляд на Веру.

– Это со мной, – сказал Григорий Саввич. Полицай обошел машину, потом встал на заднее колесо, заглянул в кузов.

– Жадный ты, дядька, – сказал он. – Ишь как укутал соломой это паршивое железо.

– А оно, как человек, заботу любит. Ты его досмотришь как следует, оно тебя и отблагодарит. Вот, бывало, до войны ездил я по районам с ремонтной бригадой...

– Ладно. Хватит, – махнул рукой полицай, – будешь еще тут довоенные сказки рассказывать.

Григорий Саввич сел в кабину, кивнул шоферу и вздохнул облегченно.

Вера не понимала беспокойства Григория Саввича. Документы были в порядке, груз не ахти какой...

Григорий Саввич повернулся к Вере и заговорил в самое ухо:

– Вот теперь слушай меня внимательно. В кузове машины под соломой шесть пленных и оружие. Завезу я тебя за Жуково, а там в лесу тебя встретят и проводят с людьми в отряд... Расскажешь командиру, что наладили связь с хлебозаводом, надеемся и на железную дорогу. Приемника и пишущей машинки пока не отыскали. Одним словом, с этим пока туго. А людей будем подбрасывать. И медикаменты разные тоже. Поняла?

– Поняла, – улыбнулась Вера. – А почему вы так долго беседовали с полицейским, если у вас в кузове такой груз?

– А потому, милая, чтобы глаза отвести. Если человек торопится, он, значит, того... хочет избавится от лишнего взгляда, а если он уверен, что у него все в порядке, ему спешить некуда, он может и поговорить.

Долго петляли по проселочной дороге, оставив в стороне какие-то деревни, и наконец въехали в густой сосновый бор.

– Тормози, – распорядился Григорий Саввич. Остановились. Узкая лесная дорога поворачивала куда-то вправо и вверх. Григорий Саввич, Вера и шофер вылезли из кабины. Вера медленно пошла вперед по этой дороге, давно не езженной, поросшей муравой. Кроны деревьев сплелись над ней и образовали густую тенистую аллею, пахнущую живицей. У машины раздавались голоса, но Вера думала о своем – нелегко будет пробираться в такую даль для связи. Она услышала за собой торопливые шаги и не успела оглянуться, как сзади чьи-то крепкие ладони закрыли ей глаза.

– Угадать? – воскликнула Вера.

– Да, – односложно ответил притворный басовитый голос.

Вера растерялась. Никого из знакомых в этой поездке встретить не предполагала.

– Честное слово, не узнаю.

Ладони соскользнули с ее глаз, Вера стремительно обернулась и увидела перед собою Федора, такого же черноглазого и чернобрового, с прежней улыбкой, только, может, похудевшего и какого-то усталого. Нет, не прежним был Федя. В глазах его, всегда живых и беспокойных, светилась какая-то тоска.