Текст книги "Челомей"

Автор книги: Николай Бодрихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 39 страниц)

«В общении с ближайшими помощниками он нередко бывал несдержан, очень импульсивен… При этом он хорошо знал людей и в разговорах с ними всегда бывал избирателен, – вспоминает Б.Н. Натаров. – Высшим, но отнюдь не страшным проявлением его недовольства было грозно звучавшее намерение уволить сотрудника. После приступа гнева и распоряжения подготовить приказ об увольнении, после того как приказ приносился дрожавшей секретаршей, он опускал его в один из ящиков своего стола и, как правило, больше не вспоминал о нём. На меня, насколько я помню, было заготовлено четыре таких приказа».

Друзьями Владимира Николаевича можно назвать, наверное, только академика В.И. Кузнецова, конструктора подводных лодок П.П. Пустынцева и члена-корреспондента Э.И. Григолюка. И Виктор Иванович, и Павел Петрович были открытыми по характеру людьми, как специалисты высоко ценившими В.Н. Челомея и, по-видимому, нашедшими в его характере и душе струны, согласно звучавшие с их жизненным настроем.

Под руководством дважды Героя Социалистического Труда, импозантного академика В.И. Кузнецова создавались гироскопические приборы для систем управления первых советских ракет Р-1, Р-2, Р-5, Р-7, межконтинентальных баллистических ракет Р-12, Р-16, Р-36, УР-100 и их многочисленных модификаций, ракет-носителей УР-200, УР-500 «Протон» и КР «Метеорит». Именно его гироскопы стояли на ракетах, выведших в космос первый спутник земли и космический корабль «Восток-1» с первым космонавтом Ю.А. Гагариным, на космических кораблях и автоматических межпланетных станциях, совершивших полёты к Луне, Венере, Марсу, на орбитальных космических станциях «Алмаз», «Салют» и «Мир», на ракетно-космической системе «Энергия-Буран».

Виктор Иванович Кузнецов обладал непосредственным живым характером, скрытым под напускной невозмутимостью, был наделён прекрасным чувством юмора. Друзья-соратники дали ему кличку Витя-крошка из-за его огромного, под два метра, роста.

Павел Петрович Пустынцев после окончания Дальневосточного политехнического института в 1932 году был направлен на судостроительный завод № 202 во Владивостоке, где уже работал ранее и за 20 лет дорос до должности главного конструктора завода и начальника ЦКБ-202. 4 декабря 1951 года приказом министра судостроительной промышленности В.А. Малышева он был назначен начальником ЦКБ-18 (известного позднее как ЦКБ МТ «Рубин»),

Работать с Челомеем он начал в 1952 году, когда принимал участие в переоборудовании подводной лодки XIV серии 628-го проекта для стрельбы самолётами-снарядами 10ХН, созданными под его руководством. Позднее Павел Петрович был назначен главным конструктором по переоборудованию подводных лодок проектов 611 и 613, затем возглавлял работы над проектами 644, 659, 675, 949, вооружаемыми крылатыми ракетами. Проекты 644 и 675 имели несколько модификаций. По этим проектам были переоборудованы восемь и вновь построены 47 подводных лодок. Заметим, что лодка проекта 659 была в своё время самой большой лодкой советского ВМФ.

Лодка проекта 613 была специально создана для проведения испытаний крылатых ракет П-5 конструкции В.Н. Челомея. В 1957 году с этой лодки был впервые произведён опытный пуск крылатой ракеты, в 1959 году испытания были успешно завершены. Впоследствии он разработал проект подводной лодки с крылатыми ракетами (проект 644) – первых серийных носителей этого оружия. С 1956 года – главный конструктор атомной подводной лодки с крылатыми ракетами проекта 659, с 1959-го – атомной подводной лодки с противокорабельными ракетами проекта 675. Проект атомной подводной лодки за номером 949 он возглавлял до самой своей смерти (после его смерти главным конструктором проекта назначен И.Л. Баранов). Впоследствии лодки этого проекта сменили усовершенствованные лодки проекта 949А. Напомним, что эти подводные лодки вооружены 24 сверхзвуковыми крылатыми ракетами П-700 «Гранит» и предназначены для уничтожения авианосных ударных соединений. Ракетный комплекс «Гранит» отличается гибкими адаптивными траекториями, универсальным стартом (надводный и подводный). Посредством этих ракет можно вести залповую стрельбу с рациональным пространственным расположением ракет, устанавливающимся в групповом полёте автоматически.

Интересно, что брат Павла Петровича, Николай Петрович Пустынцев (1911–1990), пришёл с войны Героем Советского Союза, младшим лейтенантом. Звание героя и четыре боевых ордена он заслужил, будучи дивизионным разведчиком 48-й гвардейской стрелковой дивизии, не раз отличившимся при ведении разведки в тылу врага.

Павел Петрович Пустынцев был заядлым шахматистом, неплохо подкованным теоретически. Не раз они подолгу просиживали за доской с Владимиром Николаевичем.

«Шахматы были излюбленной игрой Павла Петровича. В командировках, в поезде, в самолёте, на катерах при переезде из одного места в другое, в свободное от работы время он использовал любую возможность сыграть в шахматы. Играл он в силу уверенного первого разряда. Во всяком случае, в бюро он выигрывал у всех, с кем играл. Особое место в его “шахматном досуге” занимал В.Н. Челомей, который был тоже достаточно сильным шахматистом. С Павлом Петровичем он сражался за шахматной доской часто, но до сих пор остаётся неизвестным, действительно ли Владимир Николаевич играл лучше, чем Павел Петрович, или Павел Петрович специально несколько поддавался Владимиру Николаевичу, так как уж больно сильно последний расстраивался в случае проигрыша» [115].

Едва ли для Челомея, человека, обладавшего выдающимися математическими способностями, большого любителя шахмат, ситуация могла складываться так, чтобы кому-то из его соперников, шахматистов-непрофессионалов, приходилось поддаваться.

Ещё одним известным учёным, всю жизнь поддерживавшим с Владимиром Николаевичем дружеские отношения, был член-корреспондент АН СССР, заслуженный деятель науки РФ, учёный в области механики деформируемых сред Эдуард Иванович Григолюк (1923–2005). Сын профессора Московского института стали, он рано добился признания своих научных успехов, в 28 лет защитив диссертацию доктора технических наук. Несколько раз он работал с ОКБ-52, рассматривая работу тонких оболочек в условиях ползучести. Исследовал сложные комбинированные проблемы, связанные с совместными деформациями твёрдых, жидких и газообразных сред, решая их в применении к топливным бакам – оболочкам ракет, головным обтекателям. Вместе с Владимиром Николаевичем он работал над подготовкой к печати справочника «Вибрации в технике». Много сил он отдал редактированию переводов книг, посвященных актуальным проблемам механики. Был ответственным редактором и членом редколлегий ведущих научных журналов: «Механика твёрдого тела», «Прикладная механика и техническая физика», «Проблемы машиностроения и надёжности машин» и др.

Владимир Иванович Болысов с благодарностью вспоминает внимательное и доброжелательное отношение со стороны Владимира Николаевича к военным представителям на предприятии:

«Он высоко ценил и уважал труд военных представителей, внимательно относился к их мнениям и предложениям. Если они были недостаточно обоснованными или ошибочными, то воспринимал довольно спокойно, объясняя детально, как учитель, почему нельзя их принять. Он с удовольствием передавал свой опыт и знания. Видимо, педагогический дар унаследовал от родителей. Приглашая на то или иное совещание, встречу со своими коллегами-учёными или генеральными конструкторами, Владимир Николаевич добавлял: “Вам это будет полезно”. И действительно, это были мастер-классы умения найти согласованное решение при изначально противоречивых мнениях участников совещания. Интересны и полезны были его размышления в частных беседах о направлениях развития ракетно-космической техники, её будущем, роли этой техники в обществе. Он обладал, сродни шахматистам, удивительным образным мышлением, только, в отличие от них, в технике. Складывалось впечатление, что подчас интуитивно чувствовал, куда направлять усилия, какими должны быть решения. Всегда восхищал диапазон и масштабы его замыслов и проектов, которые вот уже на протяжении десятилетий сохраняют свою значимость для обороноспособности государства».

По мнению большинства соратников и потомков, это был исключительно энергичный, всесторонне ориентирующийся в ракетостроении, смежных науках и связанных с вибрациями темах учёный. Заметим, что Н.С. Хрущёву хватало ума и такта не дискутировать с В.Н. Челомеем, как не дискутировал он, скажем, с А.Н. Туполевым или Ю.Б. Харитоном. По-видимому, ему была очевидна та пропасть в знаниях, во взглядах на суть проблемы, что разделяла его и других людей, в особенности специалистов. Общение с Хрущёвым, возможно, наложило на характер Челомея отпечаток исключительности его требований. Объяснять чиновникам, почему он выдвигает именно такие требования, Владимир Николаевич не имел ни сил, ни времени, ни желания. Действительно, он был специалистом в области технических знаний, сумма которых была доступна лишь очень немногим людям ввиду их природных способностей.

Б.Н. Натаров вспоминал, что однажды попал с ним на обсуждение программы ЛКС. Обсуждение это велось в стенах ВПК в конференц-зале председателя ВПК Л.В. Смирнова. Обсуждение, как это часто бывало при участии Челомея, быстро стало жарким, и кто-то из оппонентов, распетушившись, бросил упрёк: «Ну как же вы называете программу ЛКС экономичной, если собираетесь выводить её на орбиту тяжёлой ракетой УР-500?» Несколько присутствующих поддержали выступавшего. В то время очень популярна была так называемая «двухсамолётная» схема, впоследствии частично реализованная американцами в «Шаттле». А ведь предложение Челомея по ЛКС было фактически готовым решением СОИ, так как носитель у нас был ещё за полтора года до того, как на эту тему начал фантазировать президент США Р. Рейган. Владимиру Николаевичу очень не понравился ход разговора: ледяным голосом, с ощутимыми дальними громами, он резко произнёс: «Вы что, меня здесь судить собрались!» Это впечатлило даже невозмутимого, всегда спокойного, абсолютно владевшего аудиторией Л.В. Смирнова, немедленно смягчившего обстановку.

Отличное техническое образование и большие успехи, которых Владимир Николаевич как учёный достиг уже в ранней молодости, конечно, наложили на него отпечаток некоторой самоуверенности, когда он не считал для себя важным объяснять свою точку зрения другим людям, в особенности неспециалистам – чиновникам, чьё расположение или хотя бы нейтралитет порой были так необходимы.

Можно предположить, что неприязненные отношения с Устиновым имели в своей основе нежелание Владимира Николаевича доказывать что-то в своей тонкой и сложнейшей науке с недоверием относящемуся к нему чиновнику. Жёсткое отношение со стороны Дмитрия Фёдоровича можно отнести к стремлению поддержать конкуренцию в отечественном ракетостроении – ведь бывал же и сам Челомей весьма жёсток со своими ближайшими помощниками.

«В основе их [аппаратных игр] лежало противодействие Устинова, у которого неприязнь к Челомею во многом затмевала интересы государства. В своей борьбе с Челомеем он поддерживал всех тех, кто хоть в какой-то мере становились его конкурентами. Он активно и целенаправленно противопоставлял их Челомею. Делал всё это он, конечно, не сам. Это осуществлялось аппаратами различных ведомств и уровней, очень тонко отслеживающих желания высших властей…» – писал сотрудник В.Н. Челомея, заслуженный конструктор РФ Е.С. Кулага [64].

Именно в нежелании разъяснять, уговаривать, заискивать видит причину этого конфликта хорошо знавший и Челомея, и Устинова зампред ВПК, а позднее заместитель заведующего оборонным отделом ЦК КПСС Николай Николаевич Детинов.

Наверное, первый конфликт в их отношениях завязался ещё в годы работы Челомея над самолётом-снарядом 10Х, которому, несмотря на поддержку М.В. Хруничева, предпочли гораздо более дорогую «Комету», созданную в КБ Микояна по типу истребителя МиГ-15 и снабжённую отличной для того времени системой наведения, созданной под руководством С.Л. Берии и П.Н. Куксенко. У самолётов-снарядов Челомея системы управления были примитивны и, естественно, не обеспечивали необходимой точности. А СБ-1, где творил С.Л. Берия, по настоянию самого Лаврентия Павловича было отдано под опеку министра вооружений Д.Ф. Устинова.

«Когда Челомей направил в правительство записку со своими предложениями по космическим исследованиям, Устинов пришёл в неописуемую ярость: ведь Челомей – это МАП, Министерство авиационной промышленности! Когда в 1946 году им предлагали заниматься ракетами, Шахурин и вся его компания нос воротили, его же, Устинова, обвиняли в прожектёрстве, а теперь, после того как он, Устинов, поставил эти ракеты, что называется, на ноги, после триумфа первого спутника, Дементьев с новой компанией требуют свой кусок сладкого пирога?!» – додумывает за Устинова Голованов [28].

«Запомнился один из эпизодов, весьма характерный для отношений Челомея и Устинова, – вспоминает ведущий конструктор НПО машиностроения Б.Н. Натаров. – Однажды, находясь в Филях, Владимир Николаевич получил сообщение, что наш возвращаемый аппарат, выполненный в виде конуса с несущим сферическим днищем, совершил свой второй вход в атмосферу и успешное приземление. Как замечает главный специалист НПО машиностроения А.В. Благов, под чьим непосредственным руководством разрабатывался аппарат: “По сути, это был космический возвращаемый аппарат с автономной тормозной установкой, бортовой системой автоматики и радиопеленгации, средствами приземления и амортизации, а также системой ликвидации при спуске с орбиты по нерасчётным траекториям” [12]. Установленные в аппарате датчики показали, что перегрузки, температура и давление на борту аппарата оставались в пределах норм. Это было большое достижение, ведь ни один из спускаемых аппаратов в то время не совершил своего возвращения дважды!

Владимир Николаевич направился к кремлевке, набрал номер и с пафосом доложил: “Созданный многоразовый возвращаемый аппарат впервые совершил повторное возвращение на Землю…” – после этого он замер у телефона, затем издал невнятный звук и положил трубку.

– Ты знаешь, что он мне сказал, – подавленно обратился ко мне Челомей, кивая на телефон. – Ты бы мне лучше запустил “полный” “Гранит”, чем твои многоразовые.

Недоброжелательное восприятие Устиновым наших достижений стало тогда уже привычным, но удивительна его память ко всем даже намёткам, когда-либо прозвучавшим в ЦКБМ. “Полным” “Гранитом” был назван аванпроект создания гиперзвуковой крылатой ракеты с дальностью свыше тысячи километров. Проект этот, по не совсем понятным причинам, не был принят моряками и, соответственно, к исполнению».

Можно предположить, что аккуратного, размеренного Устинова, позволявшего себе порой и разрядить обстановку, смущал блестящий образ Челомея, который тот постоянно поддерживал, а порой и подчёркивал, свойственный ему артистизм. Безусловно, Устинову немедленно докладывали и о срывах, которые порой позволял себе Челомей и которые так не вязались с лелеемым им образом утончённого интеллигента. Если провести исторические параллели, то можно заметить, что Устинова, всегда трепетно относившегося к авиации, много сделавшего для её развития, раздражала кавалерийская атака на последнюю, которую возглавил Хрущёв, а Челомей вёл при этом одну из первых «сотен». Хотя сам он, по утверждению Г.А. Ефремова, никогда не позволял себе никаких наскоков на авиацию. Тем более что он и сам был выходцем из МАП.

Нередко открытое, порой даже демонстративное противостояние сдержанного Устинова работам Челомея, несмотря на демпфирующие усилия и Брежнева, и, отчасти, Косыгина, и Рябова, а ранее Гречко, конечно, стоили Владимиру Николаевичу многих горьких дум и разочарований. Но Челомей не был бы Челомеем, если бы позволил смутить себя соперничеством или противодействием.

Челомей был человеком исключительной работоспособности, требовавшим того же от своих соратников и подчинённых. Он не мог пропустить, ссылаясь на занятость, интересную в своей отрасли тему. Всесторонне обдумывая темы сам, делая теоретические расчёты, он, если не находил в задаче объективных противоречий, создавал рабочую группу, поручая ей предварительную проработку. Предварительная проработка передавалась в конструкторские отделы, и… начиналось вращение производственно-технического маховика. Учитывая, что Владимир Николаевич обладал огромным талантом, знаниями и широтой интересов, число разноплановых конструкторских проработок ракетно-космической техники, выполненных под его руководством, велико и не сопоставимо ни с кем из других генеральных конструкторов. Затормозить это самое «вращение» – не дать денег на разработку – могли лишь первые государственные лица. При Хрущёве таких торможений не было: число авантюристов от техники в послесталинские годы было ещё невелико, а Никита Сергеевич попал под обаяние Челомея и соглашался с его предложениями. Позднее, при Брежневе, когда число образованцев-авантюристов резко увеличилось, а с ним увеличились и их претензии, трескучесть обещаний и ложно демонстрируемая уверенность в собственных силах, а вера в возможности отечественной науки и техники была подорвана из-за поражения в освоении Луны, количество торможений оборонных программ многократно возросло. Можно предположить, что широта взглядов Челомея была не по душе прагматику Устинову, видевшему в них легкомыслие и разбросанность.

Неприятие В.Н. Челомея Д.Ф. Устиновым может быть связано и с возрастными явлениями, и с накапливавшимися противоречиями, начавшимися ещё с работ по 10Х. Тяжелейшим же ударом по их отношениям, с точки зрения автора, был отказ Устинова поддержать челомеевский проект УР-700 для полёта на Луну и его ставка на сверхтяжёлую Н-1 и, как итог, провал советской «лунной программы». Удар был и в том, что Дмитрий Фёдорович сознавал это.

А вот какой точки зрения придерживается Г.А. Ефремов.

«В начале 60-х годов для СССР сложилось угрожающее положение: США превосходили СССР по количеству МБР в 6 раз. На выручку Министерству оборонной промышленности, возглавляемому Д.Ф. Устиновым, которое не справлялось с обеспечением паритета, Н.С. Хрущёв призвал Минавиапром (руководитель П.В. Дементьев), не занимавшееся до того МБР, но добившееся большого успеха в тонкой технике крылатых ракет. 30 марта 1963 года постановлением ЦК КПСС и Совета министров СССР П.В. Дементьеву и В.Н. Челомею было поручено создать ракетный комплекс УР-100 – с массовой малогабаритной ампулизированной МБР в ответ на МБР “Минитмен-1”.

Задача создания УР-100 была решена в кратчайшие сроки – первый старт состоялся уже через 2 года. Началось бурное развёртывание УР-100 – в иные годы по 200–220 боевых шахтных позиций в год. Угроза США отступала. Паритет по количеству МБР к 1972 г. был достигнут: 1000 “Минитмен-1” – 1000 УР-100.

Но для В.Н. Челомея возникла угроза на всю его дальнейшую творческую жизнь: задетым оказался могущественный Д.Ф. Устинов, не решивший проблему стратегического паритета с США с помощью МБР С.П. Королёва и М.К. Янгеля внутри своего Министерства оборонной промышленности. А решил главную проблему СЯС именно В.Н. Челомей с ЦКБМ».

«Я был на совещаниях, когда Устинов говорил, что вы мне вспоминаете Челомея, когда у меня есть мой конструктор, Люльев, – вспоминал помощник В.Н. Челомея В.П. Царёв. – Был и на коллегии Министерства обороны, где рассматривались вопросы по “Метеориту” и по российскому варианту американского “Томагавка”. Там, по предложению С.Г. Горшкова, выступал адмирал-инженер П.Г. Котов – зам. главкома по кораблестроению и вооружению, великолепный Павел Григорьевич. Потомственный корабел, знающий инженер. Он по просьбе Устинова доложил, что Челомей сделал всё: ТЗ согласовано, “Метеорит” можно делать. А про Люльева он сказал, что тот ничего не дал, никогда не даст и даже сюда не приехал. А Устинов ему возразил: что Челомей? Люльев – это мой конструктор, а вас, Павел Григорьевич, мы посмотрим, не снять ли с должности. Дипломатичный Горшков под конец совещания сказал, что Котов не лучшим образом доложил, что ценят и Челомея, и Люльева…» [151].

Адмирал Ф.И. Новосёлов рассказывал автору, как в октябре 1984 года, во время подготовки к коллегии Министерства обороны, где рассматривались вопросы по «Метеориту», в кабинет С.Л. Соколова позвонил Д.Ф. Устинов, находившийся в отпуске. Он передал привет всем присутствующим, а в конце недолгого разговора сказал: «Передайте Сергею Георгиевичу (Горшкову. – Н. Б.), что нельзя всё время поддерживать Челомея».

В то же время на Д.Ф. Устинова жалуется в своих мемуарах и В.П. Мишин, более того, он даже пишет: «Устинова не устраивает деятельность С.П. Королёва» [76]. По сохранившимся воспоминаниям, Устинов говорил, что конструкторов-ракетчиков в стране трое (Королёв, Янгель, Челомей), а вот учёный только один – Челомей. То есть методы работы Дмитрия Фёдоровича были едины: он не терпел «баловней» и «любимчиков». Хотя к концу жизни его твёрдость в этом отношении, как и безошибочность решений, уже не кажется столь незыблемой.

Устиновская предвзятость распространялась не только на самого Челомея, но и на работавших под его руководством людей, на фирму. Известны случаи, когда представленные к наградам и премиям люди ждали их годами, а порой не дожидались вовсе. Это, конечно, создавало нервозность в производственных отношениях, отрицательно влияло и на ход работ, и на здоровье посвященных в «аппаратные игры».

«Сказать, что Устинов не любил Челомея – значит не сказать ничего; он его ненавидел. За что конкретно Устинов ненавидел Челомея, не знает никто, а может быть, этого не знал и сам Устинов. Но ненавидел он Челомея люто», – размышляет С.Н. Хрущёв [150].

Непростые отношения складывались у В.Н. Челомея и с С.П. Королёвым. Первоначально Сергей Павлович воспринял Владимира Николаевича «на своём поле» в штыки, но достаточно скоро оценил и научную изысканность Челомея, и его желание работать, и степень опеки Хрущёва. Академик Б.В. Раушенбах говорил: «Если бы Челомею и Королёву устроить экзамен по физике и математике, Челомей, пожалуй, побил бы Королёва».

Интересно, что в глубоких и взыскательных дневниках Н.П. Каманина упоминания о В.Н. Челомее при жизни С.П. Королёва чисто опосредованные: никаких личных оценок. Но после смерти Сергея Павловича Каманин отдаёт должное Челомею, явно предпочитая его и Глушко, и Мишину.

Конечно, в отношении полученного технического образования, и прежде всего природного дара математика-механика, Владимир Николаевич не имел себе равных. В этом и заслуга его учителей, прежде всего И.Я. Штаермана, и родителей. Но в целом отношения Сергея Павловича и Владимира Николаевича были уважительными. Об этом свидетельствуют и Г.А. Ефремов, и Я.К. Голованов, и С.Н. Хрущёв, и В.А. Поляченко, и многие другие.

Достаточно ровными и уважительными были его отношения с М.К. Янгелем. Михаил Кузьмич, во многом благодаря благоволению Д.Ф. Устинова, имел широкую поддержку в войсках. Многим был известен и его брат, генерал-майор НКВД А.К. Янгель, в годы войны командовавший охраной железных дорог. Хотя столкновение их идей, случившееся на заседании Совета обороны в Крыму 28 августа 1969 года и завершившееся в пользу Янгеля, имело в своей основе не технические, не военные и даже не экономические, а чисто политические корни. К тому времени завершились сложные предварительные консультации, дело шло к переговорам, которые должны были завершиться и завершились подписанием в мае 1972 года Договора об ограничении стратегических вооружений ОСВ-1. Очевидно, что резкое наращивание числа унифицированных боевых ракет в арсенале СССР, предложенное В.Н. Челомеем, приводившее к резкому росту советской боевой мощи и фактически сводившее на нет все попытки создания сколько-нибудь эффективной ПРО, подтолкнуло бы Соединённые Штаты к новому витку гонки вооружений, инициатором которой в данном случае стал бы Советский Союз.

С точки же зрения военной предложение Челомея представляется очень сильным, в рамках экономических возможностей страны решающим все актуальные задачи (повышение количества доставляемых ядерных зарядов, снятие вопроса с ПРО как в части перехвата и уничтожения боевых блоков, так и с точки зрения уничтожения ракет на стартовом участке траектории).

«Необходимо отметить, что Гречко находился под каким-то гипнотическим влиянием Челомея. Министр беспредельно доверял ему. Я заметил, что, когда Владимир Николаевич выступал, Гречко так внимательно его слушал, что даже шевелил губами, как бы повторяя сказанное», – пишет один из явных противников В.Н. Челомея, член коллегии MOM, непременный участник, а во многих случаях и председатель основных государственных, межведомственных комиссий и советов, генерал-лейтенант из команды Д.Ф. Устинова, директор НИИ-88 Ю.А. Мозжорин, когда-то сделавший выбор в пользу королёвской Н-1 [130].

Заметим, что не один Гречко находился под влиянием Челомея, под его обаяние попали и многие академики, министры, специалисты различных отраслей и уровня, офицеры… Но столь же устойчивым было и его неприятие, прежде всего командой Устинова, участники которой, в значительной части люди военные, порой лишь «слышали звон» и равнялись на командира.

Весьма характерно и ещё одно свидетельство Ю.А. Мозжорина: «Тогда Мишин предложил министру организовать производство РН (ракета-носитель Н-1М. – Н. Б.) в высотных корпусах у Челомея в Реутове и затем сплавлять изготовленные конструкции по Москве-реке, Оке и Волге в Куйбышев, как бы расширяя тем самым куйбышевское производство. Однако отнять у Челомея корпуса, где он разместил производство орбитального комплекса “Алмаз” и других важных объектов, не мог бы и сам Господь Бог, особенно в процессе “спора века” при неограниченной поддержке министра обороны А.А. Гречко» [130]. Здесь интересна прежде всего оценка твёрдости Челомея, которую он проявлял в тех вопросах, которые считал находившимися в зоне его компетенции.

Конечно, В.Н. Челомею было не чуждо честолюбие, но проявлений достойного его личности человеческого восхищения выпадало ему крайне мало. С основными министрами, с членами правительства он был скорее в положении ответчика; на работе было не до честолюбия ни с той, ни с другой стороны. Восхищёнными наблюдателями могли быть лишь некоторые, наиболее «просвещённые» студенты да люди с диаметрально противоположной стороны научного крыла – академики, среди которых вес Челомея был также очень велик, а иным людям, что журналистам, что специалистам, Владимир Николаевич был незнаком ввиду действующей в стране для людей его ранга сугубой закрытости.

Хотя, конечно, говорить, что градус его честолюбия был слишком высок, не приходится. Он был несопоставим, скажем, с честолюбием академика В.П. Глушко, о котором ходил анекдот, что тот готов был бы немедленно умереть, если бы получил гарантии захоронения на Красной площади.

В.П. Мишин отмечал недовольство по поводу «секретности» и у С.П. Королёва: «Королёв тяжело переживает свою безызвестность» [76].

Некоторые вспоминают о честолюбии Челомея с юмором. Так, учёный секретарь ГКНПЦ им. М.В. Хруничева Ю.А. Цуриков пишет о разборе проблемы, связанной с двукратным снижением точности УР-100:

«В.Н. Челомей ответственно и очень требовательно относился к отработке сложной космической техники. Требуя с других, он был очень требователен к себе. Наряду с этим Владимир Николаевич был, как сейчас говорят, “трудоголик”.

Но, как бы ответственно и инженеры, и Генеральный ни относились к созданию новейших образцов ракетно-космической техники, обеспечить стопроцентную надёжность невозможно. Не всегда пуски проходят успешно.

При пуске одной из ракет было обнаружено, что изделие показывает точность существенно более низкую, чем заявлено в техническом задании. Комиссии поручили разобраться с нештатной ситуацией…

Для решения задачи в работу включилась большая группа сотрудников ОКБ-52, в том числе из Филиала № 1 (ОКБ-23): Дьяченко Ю. В., Карраск В. К., Миркин Н. Н., Черняков Д. С, Комаров В. Д., Цуриков Ю. А., Ильенко Ю. Е., Зданович Ю.К. и др. При этом основная тяжесть работ легла на отдел прочности. Было проведено большое число экспериментальных работ группой сотрудников во главе с Хромушкиным А. В….

Челомея вызвали на Политбюро. Понятно, что он очень нервничал, тем более что в это время он находился на лечении в Кремлёвской больнице. Было назначено совещание в ОКБ-23, где инженеры, участвующие в решении проблемы, должны были доложить, как и в какие сроки будет устранено явление POGO (обозначение явления продольных колебаний, являвшихся причиной потери точности. – КБ.). Естественно, нам предстояло выслушать всё, что думает Владимир Николаевич о создателях машин.

Был продуман “сценарий” предстоящего доклада. Всё руководство решило встретить Генерального на I этаже главного корпуса. При этом Юрий Васильевич Дьяченко, главный конструктор этой ракеты, предложил мне встретить Владимира Николаевича у его “Чайки”, потому что у меня, как учёного секретаря, было несколько несложных вопросов. Я понимал, что первые упрёки и обидные слова придётся выслушать мне.

Я знал, что… Владимир Николаевич работал в МВТУ им. Баумана у Всеволода Ивановича Феодосьева. Звоню Всеволоду Ивановичу: “Мне нужно с вами поговорить”. – “Подъезжай”. Рассказываю обстановку. Всеволод Иванович смеётся и говорит: “Сколько лет работаешь с Челомеем и не знаешь его характер!” Достаёт с полки книгу по параметрическому резонансу. Книга написана крупным немецким математиком – директором Центрального института математики и механики Академии наук ГДР. На первых страницах и далее вижу ссылки на работы Челомея. Феодосьев подаёт руку и говорит: “Дальше сам сообразишь, как действовать”.

В назначенный день, а это было воскресенье, вся группа участников лечения ракеты собралась на 1 этаже. Юрий Васильевич Дьяченко подталкивает меня, чтобы я шёл встречать у подъезда.

Подъезжает машина, Владимир Николаевич выходит, и первые его слова: “И ты с ними постарался! Стоило мне заболеть, и что вы туг наделали?!”

Проходим мимо собравшихся, входим в лифт. Говорю: “Владимир Николаевич, вам следует начать совсем с другого”.

Чувствую, он начинает закипать: “Что ты меня учишь, у меня доклад завтра!”

“Посмотрите прежде, что делается в мире математики!” – говорю ему.

Когда поднялись на 4-й этаж, я открыл книгу и показал ему ссылки на его работы.

Он остановился и говорит: “Слушай, это же крупнейший математик. И он считает мои работы пионерскими!”