Текст книги "Челомей"

Автор книги: Николай Бодрихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 39 страниц)

Характер

Привычки человека формируются с первых шагов и в отличие от характера изменяются с течением жизни.

Главной и устойчивой привычкой Владимира Николаевича был принципиальный расчёт на самого себя, отсутствие необходимости советоваться по технической стороне дела, принимать коллективные решения. Это было следствием его исключительных природных способностей: в своей жизни он не раз мог убедиться, что только ему среди всей группы учащихся было по силам решить сложную математическую или физическую задачу, найти новое, неожиданное и эффектное решение, нередко удивлявшее даже видавших виды преподавателей.

Другой его замечательной «привычкой» была исключительная работоспособность. Свидетельств тому множество. Нередки случаи, когда он звонил своим ближайшим помощникам среди глубокой ночи и знакомил их с новым, пришедшим ему в голову решением или ставил число и время под своими аналитическими выкладками и решениями. Мало кто возражал шефу, ссылаясь на время. Он тогда удивлялся (не то времени, не то возражению), прочувствованно извинялся и клал трубку. Можно утверждать, что свойственного большинству людей биологического ритма для Челомея не существовало. Как подметил один из его сотрудников: так выкладываться можно было, «лишь имея “кремлевку” (больницу. – Н. Б.) за спиной»… Конечно, такой «всевременной» режим отрицательно сказывался и на его здоровье, и на самочувствии подчинённых. Но «наука требует жертв» – это не только популярное присловье, для многих людей это закон жизни. К шестидесяти годам Владимир Николаевич имел подорванное здоровье: начались серьёзные проблемы с сердцем.

«В.Н. Челомей работал и ночью. Он говорил, что у него бессонница и что ночью ему хорошо работается, потому что никто не мешает. Неоднократно я получал от него по телефону задание утром найти в каталоге библиотеки им. В.И. Ленина, заказать, а в конце этого же дня привезти ему на работу необходимую литературу. Звонил он примерно в час ночи и диктовал целые списки. Хорошо, если какие-то книги имелись в библиотеке предприятия. Но часто их у нас не было, многие были изданы в начале века или даже значительно раньше…

Любой учёный, конструктор, инженер, творческий специалист не должен останавливаться. Особенно если он занят созданием новой и сложной техники. В.Н. Челомей был постоянно в курсе всего, что касалось его рода деятельности. Он регулярно просматривал и изучал большое количество научно-технической литературы. Так, например, только один отдел информации головного предприятия присылал ему еженедельно от 5 до 8 книг из Государственной библиотеки им. В.И. Ленина, от 4 до 7 книг из Государственной публичной научно-технической библиотеки, более десятка копий статей из иностранных журналов, получаемых ВИНИТИ, многочисленные материалы из спецфонда, Института США и Канады, институтов АН СССР и др.

Даже по самым скромным подсчётам получается, что В.Н. Челомей в течение года просматривал более 3000 статей, брошюр и книг. В таком режиме он работал всегда, в том числе и в те 15 лет (с 1969 по 1984 год), когда я был начальником отдела информации головного предприятия», – вспоминал ветеран НПО машиностроения И.В. Курбатов [65].

«Он всегда выделялся из массы, даже если вокруг него были крупные руководители и деятели науки. Это был самобытный характер, способный подчинить достижению поставленной цели весь ход своей жизни. Очень часто, забывая об обеде (приходилось несколько раз напоминать ему об этом), он работал до 22.00 и позже… Нередко и мой рабочий день затягивался допоздна. Иногда, в дни пробных запусков изделий, я дежурила в ночь, то и дело соединяя по телефону Владимира Николаевича с разными ответственными за пуск сотрудниками. А вообще он умел подобрать команду заместителей из таких же увлечённых людей, энтузиастов, готовых, не считаясь ни с чем, работать дни и ночи напролёт…

Мне вспоминается моё дежурство, когда он весь день ждал известий из роддома, где лежала его дочь и где должен был появиться на свет его внук или внучка. И когда он узнал о рождении внука, его радости не было предела. Он радовался так, как только может радоваться по-настоящему очень счастливый и любящий отец и дедушка.

Через год после смерти Владимира Николаевича его супруга пригласила нас, секретарей, в гости, посмотреть квартиру, где он жил и работал. На память об этом визите она подарила нам по вазе из чешского хрусталя. Что особенно запомнилось из этого визита: кабинет Владимира Николаевича, довольно просторный, был весь заставлен книгами. Среди этого книжного разнообразия трудно было разглядеть элементы интерьера, только отдельные изделия антиквариата. Антиквариат был слабостью этого удивительного человека. Его внимание всегда привлекали старинные книги, изделия из камня, картины… Кто-то, узнав об этом, искренне удивлялся. Но мне это было вполне понятно: чем больше я узнавала Владимира Николаевича, тем яснее понимала, насколько многогранный он человек…» – вспоминает Р.И. Короткова, занимавшая должность секретаря В.Н. Челомея более десяти лет.

С интересом относился Владимир Николаевич и к нетрадиционным методам лечения. Специалисты по рефлексотерапии, иглоукалыванию, экстрасенсорике порой были его эскулапами. Владимир Николаевич никогда не бежал просветительских разговоров, напротив, в его понимании объяснение видимого ими пути к цели было необходимым и важнейшим условием избранного метода лечения.

«Владимира Николаевича интересовали и вопросы нетрадиционной медицины, парапсихологии, – вспоминает ветеран НПО машиностроения Г.Я. Глоба. – Однажды на предприятие им была приглашена удивительная женщина – Роза Кулешова, и вместе с Генеральным мы наблюдали, как она без помощи рук передвигает предметы на столе. Увлекался он и китайской медициной. Начальник отдела А.С. Графенбергер изготовил для него, на основе литературных источников, приборы для воздействия на активные зоны организма. Этими приборами Владимир Николаевич лечил боли в руке и говорил, что они помогают».

Зоя Сергеевна Усова, секретарь В.Н. Челомея, проработавшая с ним четверть века, в своём интервью привела два характерных эпизода, иллюстрирующих его и увлечённость, и работоспособность:

«…Владимир Николаевич пришёл на работу и, даже не раздевшись, сразу начал звонить по какому-то, как всегда, очень срочному и важному вопросу. Да так потом и работал несколько часов в шубе. Не забуду и минуты, когда Владимир Николаевич, заработавшись до полуночи, уставший и вымотанный выходит из кабинета в кое-как надетом пальто, шляпа у него на один бок. Человек устал предельно» [50].

На работе Владимир Николаевич всегда появлялся в белой отутюженной рубашке, в галстуке, тщательно выбритый. Иногда в его облике присутствовала некоторая изысканная небрежность.

Раиса Ивановна Короткова вспоминала, что свою зимнюю пыжиковую шапку Владимир Николаевич всегда надевал как-то неровно, набекрень: «Я несколько раз собиралась сделать ему замечание на этот счёт, но так и не решилась».

Безукоризненного внешнего вида он требовал и от своих подчинённых. Так, когда начальник ОНТИ И.В. Курбатов однажды зашёл к нему в поношенном пиджаке, он тут же позвонил главному экономисту М.С. Юнгману и дал команду выписать премию Курбатову для покупки костюма.

Характер у Владимира Николаевича был жёсткий и непреклонный, во многом скрытный. Препятствия и неудачи, собственные и сторонние, лишь подзадоривали его (по крайней мере до начала 1980-х годов, пока его здоровье не ухудшилось), заставляли проверять принятые решения, отлаживать работу собственных подразделений, искать и всегда находить собственные ошибки. В отношениях с людьми он был очень избирателен и со многими ближайшими исполнителями весьма гневлив, а порой и безжалостен.

Очевидной чертой его характера была исключительная уверенность и оптимизм при выполнении взятых на себя задач. Казалось, что он никогда не знал ни сомнений, ни колебаний.

Владимир Николаевич отличался высоким уровнем психической активности, энергичностью действий, резкостью, сильными, быстро возникающими чувствами, ярко отражающимися в мимике, жестах, словах и поступках.

Прекрасное воспитание, полученное Владимиром Николаевичем, позволяло ему сдерживать свои чувства, когда он разговаривал с руководством, заказчиками, соисполнителями, но при общении с ближайшими помощниками в стенах собственного предприятия нередко бывало, что он не мог совладать с собой.

Начальник отделения Филиала № 1 ЦКБМ Е.С. Кулага вспоминает в своей книге такой эпизод:

«Челомей встретил меня, стоя посреди кабинета, с полуязвительно-полудружелюбной улыбкой, заложив руки за спину. Выдержав паузу, не подавая руки, спросил, растягивая слова: “Ну, что будем делать дальше?!” Не дожидаясь ответа и спрятав улыбку, он повернулся, подошёл к своему столу, вернулся опять ко мне и, встав почти вплотную, глядя мне в глаза, сосредоточенно начал: “Я обращаюсь к вам по поручению двух министров. Нужно написать на 10–12 страницах научное обоснование о невозможности дальнейшей эксплуатации наших ракет. Через три недели на основании этого научного доклада вам будет присуждена учёная степень доктора технических наук. Наш министр внимательно следит за вашей деятельностью, и от качества вашего доклада будет много зависеть и для вас лично”.

Я многого ожидал, коротая время в приёмной, но такого оборота даже не мог себе представить… Придя в себя, я вежливо отказался, ссылаясь на то, что у меня нет ни научных, ни практических данных для составления такого доклада. Что тут начало твориться после этого!

Ни до, ни после я никогда не видел его таким разъярённым. Он потерял контроль над собой и, бегая по кабинету, так кричал на меня, что мне казалось – ещё немного, и он сорвёт голосовые связки. Он немилосердно бранился, всячески меня обзывая и доказывая мою сумасбродность. Затем начал кричать, что он меня уволит так, что меня не примут ни в одном министерстве оборонной промышленности. Высшую меру своего негодования он вложил в заявление о том, что я создал лженауку и он ей не верит ни на грош, и начал её топтать. Он знал мои опубликованные в закрытой печати работы хорошо… я слушал этот истерический крик молча. Причём следует отметить, что за всё время он ни разу не употребил ни одного матерного слова. Он был, конечно, интеллигент высшего класса.

Когда он начал топтать “мою науку”, я не выдержал и на высоких тонах почти тоже прокричал со злостью: “Ведь вы учёный, вы же понимаете – как можно что-либо утверждать при полном отсутствии каких-либо подтверждающих фактов!” Это произвело на него эффект, как на коня, которого осадили на всём скаку. Он резко остановился, повернулся вполоборота ко мне и, с ожиданием в голосе, спросил: “А что вы можете сейчас утверждать при наличии имеющихся фактов?” Это прозвучало как призыв к примирению.

Я ещё до этого мучительно искал выход для себя в том, что мне нужно было найти какую-то формулу, которая хоть как-то могла им быть использована, и в то же время не поступиться своей совестью. Я такую формулу нашёл, и когда он меня спросил, я туг же огласил ему: “Максимум, что я могу сказать, так это то, что мы не можем точно утверждать, сколько времени ракеты могуг простоять на дежурстве”. Он аж подпрыгнул, поворачиваясь ко мне, и сразу же, почти спокойно, предложил мне это написать и подписаться. Прочитав, он остался доволен содержанием текста, уместившегося на полстранички…» [64].

Схожий по эмоциональности эпизод вспоминает В.А. Поляченко:

«Мы как-то ехали с Ефремовым в машине Челомея на Сокол в КБ-1 к Расплетину. Везли с собой тубусы с последними проектными материалами, сидя на заднем сиденье его “ЗиМа”. Челомей о чём-то говорил не оборачиваясь, мы молча слушали. Вдруг он спрашивает: “Кто из вас рассказал о наших проектах Тюлину?” Георгий Александрович Тюлин в то время работал в НИИ-4 Минобороны, в 1960 году стал директором НИИ-88 Госкомитета по оборонной технике, и мы не имели с ним контактов на нашем уровне. Отвечаем Челомею, что не встречались с ним, не знаем. Челомей настаивает: “Больше некому было”. А дальше пошло-поехало: ругань, мат (хотя это крайне редко бывало). Велит остановить машину: “Выходите, и чтоб я вас больше не видел”. Это было в районе станции метро “Аэропорт”. Машина остановилась, я сидел справа, открыл дверь, поставил ногу на тротуар. Челомей рявкнул: “Садись, закрой дверь!” – и мы поехали дальше. Таких вспышек было немало. Впрочем, сам Владимир Николаевич скорее всего понимал неуместность таких проявлений своего характера. Во всяком случае, он больше не вспоминал о своих подозрениях» [92].

Разговоров о политике он не любил, кратко поясняя уважаемому им собеседнику: «Мне кажется, это очень непростой вопрос: у меня просто нет времени о нём думать». С одной стороны, это было ловким уходом от бесконечной назойливой, а нередко и опасной болтовни, с другой – совершенно справедливым заключением, смысл которого, увы, недоступен для понимания столь многих.

В духе своей преданности науке он не любил крепких спиртных напитков. Впрочем, не употребляли их и абсолютное большинство главных конструкторов. Лишь А.А. Расплетин, промотор и Генеральный конструктор КБ-1, академик и Герой Соцтруда, руководитель создания целого комплекса бесподобных систем ПВО, в некоторой степени был поклонником «зелёного змия», да С.П. Королёв вроде, по не совсем надёжным свидетельствам, иногда позволял себе «снять напряжение» коньяком. Застолья же, крепко сдобренные спиртным, по каждому подходящему, а то и проходному случаю в послевоенные годы стали едва ли не признаком хорошего тона, особенно распространившимся среди военных. Владимир Николаевич всегда старался избегать винопития. В кругу родных, друзей и единомышленников это было несложно. Решительно, а порой и жёстко он противостоял угощениям в оппозиционных и недружественных компаниях.

Помощник Генерального конструктора В.М. Чех вспоминал, что была отработана даже специальная методика по избавлению Генерального от выпивки, заключавшаяся в манипуляциях с бутылкой, обычно коньячной, аналогичной тем, что украшали стол, но наполненной чаем. Особенно непросто становилось, когда рядом с Владимиром Николаевичем оказывался богатырский министр Сергей Александрович Афанасьев, посмеивавшийся над нежеланием Челомея выпить:

«Однажды нам с Царёвым пришлось проявить чудеса изобретательности и ловкости с пресловутой бутылкой, чтобы избавить нашего шефа, даже к его удивлению, от лишней для него выпивки с министром».

Однако академик Е.П. Велихов в своих мемуарах вспоминает, как Челомей однажды пригласил его на дачу для важного разговора, касавшегося использования ЛКС в целях ПРО, – Велихов был членом специальной правительственной комиссии по оценке этой возможности:

«Дальше пошёл долгий разговор с обильной выпивкой. Разошлись мы “на бровях”, но ни с чем.

На улице нас ждали машины. Мой водитель утверждал, что я особенно не пью, а челомеевский, что ему врачи запрещают.

Тут, к их общему удивлению, нас вынесли и уложили в машины. Водитель отвёз меня в мою баню, благо рядом. Дома меня ждал Сергей Капица, хотел со мной поговорить. Мой старший сын пошёл в баню, посмотрел на меня и сообщил ему: “Разговаривать не может, приходите в следующий раз”.

Наутро я отоспался и быстро пришёл в себя. Видимо, накануне долго гулял по морозу с младшим сыном и в крови было много кислорода. Позвонил В.Н. Челомею. Мне сообщили, что он находится в реанимации в цековской больнице на ул. Грановского. Там он пробыл довольно долго. Решение комиссии было отрицательным, и наши отношения в конец расстроились…» [17].

Что ж, исключения лишь подтверждают правила.

Не будет общим местом сказать, что Владимир Николаевич и в отношении языка был образованным, грамотным человеком, чем, по-видимому, весьма гордился. В.П. Царёв, десять лет проработавший помощником Генерального, вспоминал:

«В одном из порученных мне постановлений заключительная фраза показалась мне по-русски неграмотной, я взял эту фразу и исправил. А он просил, чтобы я утром это всё отправил в ЦК. Я это действительно отправил в ЦК, Владимир Николаевич приезжает, спрашивает, как дела, отправил ли я. Я сказал, что отправил, только последнюю фразу немного изменил. Он спросил, какую фразу. Я пояснил.

– А что ты вообще-то кончал, Виктор Павлович? – спросил меня Челомей.

– Да школу, институт.

– Какую школу?

– В Кызыле.

– Я такого города не знаю! Я учился у Данилевских и Пушкиных, это были люди великие, я в их семье часто бывал и прекрасно знаю русский язык. Что ж ты меня правишь?» [151].

Речь Владимира Николаевича была не только грамотной, но запоминающейся, даже изысканной. Как человек артистичный, он усиливал её звучание собственными, не заимствованными оборотами, метафорами и гиперболами. Выше уже приводилось его знаменитое: «Если не можете (не хотите) помочь, то хотя бы не мешайте». С.Н. Хрущёв пишет в своей книге, что Челомей любил повторять: «Хороший инженер способен описать летательный аппарат системой из двух дифференциальных линейных уравнений второго порядка, плохому не хватит и десятка страниц». Б.Н. Натаров, ведущий конструктор НПО машиностроения, долгие годы проработавший с В.Н. Челомеем, запомнил несколько его фраз: «Я очень умных людей не люблю, я их опасаюсь. Они умеют уходить от работы»; «Ну что вы мне прислали? Мне надо в два раза лучше»; «Я теорию очень люблю, но не доверяю ей». Г.А. Ефремов вспоминал, как Владимир Николаевич однажды устало констатировал: «Звание Генерального конструктора совершенно дискредитировано, – а отвечая на вопросительный взгляд, добавил, кивнув на радио: – Сегодня слышал, что введена должность Генерального конструктора “Спортлото”!» В.Г. Биденко вспоминал, что «Владимир Николаевич был очень интеллигентным человеком, однако в процессе совещания, разволновавшись, он изредка допускал крепкие выражения, после чего говорил: “Нет, это не академическое выражение. Вот видите, до чего вы меня довели”»… Генеральный конструктор ОКБ «Вымпел» Д.К. Драгун запомнил его шутливое приветствие-обращение: «Почему невесел, мой молодой друг?» Бывший начальник сектора Э.Т. Радченко не раз руководствовался в жизни челомеевской крылатой фразой: «Плакат должен быть таким, чтобы всё изложенное было понятно с одного взгляда». Генерал-лейтенант В.И. Болысов вспоминает его рассуждения о том, кого можно считать генеральным конструктором: «Это не должность, а звание, оценка государством заслуг конструктора, – говорил Владимир Николаевич. – У Генерального одни важные для государства проекты должны быть уже в эксплуатации, другие на испытаниях, третьи в разработке, четвёртые, о которых знают не многие, в портфеле. А ещё есть замыслы и мечты, о которых никто не знает. Они у него “здесь”, – при этом указал пальцем на лоб». «Полёт научной и технической мысли, жажда их воплощения – были характерны для него. И каждый из его проектов в ракетно-космической технике – качественный скачок в её развитии», – говорит Владимир Иванович. Л.А. Гвишиани-Косыгина вспоминает «его мягкий, немного протяжный голос и тёплые милые слова привета: “Здра-аствуйте, дорогая Людмила Алексеевна!”». Академик А.Д. Конопатов вспоминал фразы: «Давайте посидим без пиджаков!»; «А у меня для вас припасена ещё более интересная задача». Другой академик – К.В. Фролов – запомнил одно из обращенных к нему челомеевских сомнений: «…Обычно всё хорошо в теории, пока не столкнёшься с реальной конструкцией. Вот, например, простой гидропривод. На практике всё как-то не согласуется с теорией, происходят какие-то чудеса!» И он строил новую теорию. Врач Н.Г. Макарова запомнила его загадку: «Три русских женских имени, не оканчивающиеся на “а” и “я”?» В.А. Поляченко приводит в своей книге несколько его перлов: «Организация показала, что на 11Ф71 (ОПС «Алмаз». – Н. Б.) можно творить чудеса. Сказано – сделано. Это самое увлекательное направление»; «Лучше плохое решение, чем никакого»; «Инженеру нужны две вещи: диалектическое противоречие между теорией и практикой, которое он должен примирить. И второе: нужно общественное признание»; «Один пример стоит десятка правил»; «Что такое наука? Наука – это там, где экономим мышление. Там высшая наука» [89]. Во вступительном слове при открытии научно-технической конференции молодых учёных Владимир Николаевич говорил: «Помните, что разработка самой идеи занимает 10–15 процентов времени, остальные 85–90 процентов – это упорный труд, борьба с судьбой, с жизненными обстоятельствами, без чего невозможен успех»; «Исследование лучше проводить с минимальным применением фундаментального аппарата». Ю.Н. Шкроб писал: «Лучше один раз увидеть, чем десять тысяч раз услышать, – неустанно повторял Челомей» [160]. Бывший ведущий конструктор Филиала № 1 Г.Н. Перепелицкий вспоминал слова Челомея о создании ампулизированных «соток»: «Мы приблизили эксплуатацию ракете ЖРД к эксплуатации патрона стрелкового оружия».

При случае, не часто, Владимир Николаевич мог рассказать анекдот. Анекдоты его были всегда запоминающиеся, со смыслом. Тот же В.П. Царёв вспоминал: «Однажды, когда мы очень долго и тщетно обдумывали какую-то проблему, он тихо пришёл к нам, потихоньку уселся на стуле и глухим чужим голосом начал свой рассказ:

– Знаете, ребята, есть такая байка. Молодой семинарист встречается с попом и говорит ему:

– Святой отец, я не знаю, что такое чудо, не верю в чудеса. Не видел никогда, все врут.

– И не можешь себе представить чудо?

– Нет, не могу.

– Ну вот, представь: ты забрался на колокольню, самую высокую, оступился и с этих тридцати метров упал на землю, остался жив-здоров. Это чудо?

– Да нет, это удача.

– Ну ладно. Во второй раз ты забрался на колокольню, опять подошёл к краю, опять оступился, опять упал, опять остался жив. Это что такое? Чудо?

– Да нет, это везение.

– Ну, в третий раз ты забрался, в третий раз упал и остался жив. Это что такое?

– А это уже привычка».

У Владимира Николаевича, бесспорно, был и свой, характерный только для него, нетривиальный юмор.

«Однажды, во время моего посещения Владимир Николаевич полез в карман моего пиджака.

– Что вы там ищете? – спросил я.

– Я хочу узнать, сколько там ещё у вас “дохлых кошек”, – ответил он», – вспоминал заместитель главного конструктора ОКБ «Вымпел» Ю.С. Храповицкий [146].

По воспоминаниям профессора Р.П. Симоньянца, В.Н. Челомей очень смеялся над эпизодом, произошедшим во время экзамена:

«– А чему равен корень кубический из единицы? – спросил Владимир Николаевич у одной не блещущей знаниями студентки и написал элементарное уравнение: икс равен корню кубическому из единицы.

– Ну, так это, это и есть, – после некоторого раздумья испуганно отвечала студентка, указывая дрожащим пальцем на единицу в формуле».

При случае мог посмеяться и над самим собой. Впоследствии Д.К. Драгун вспоминал, как вскоре после начала одной из срочных министерских коллегий, когда её члены и приглашённые лица напряжённо сидели в зале, из соседних дверей одновременно появились В.Н. Челомей и министр общего машиностроения С.А. Афанасьев. У обоих были замотаны бинтом и подвязаны руки. Несмотря на всю серьёзность обсуждаемого вопроса, в зале раздались смешки, вскоре перешедшие в дружный хохот. Заразительно смеялся и Владимир Николаевич.

«Ну, про меня-то известно, мне приходится многих бить, собственных рук не жалея. Но как ты-то попал в нашу компанию?» – пытался отшутиться министр – Сергей Александрович Афанасьев, отличавшийся богатырским сложением.

«Он был гордым человеком с горячей кровью и непокорным характером. Чем труднее складывались обстоятельства, тем энергичнее и настойчивее он действовал. Это невольно сказывалось на окружающих: повышалась их целеустремлённость, уверенность в успехе, напряжённость умственного труда в поисках решений», – говорил В.М. Чех.

Ведущий конструктор НПО машиностроения Б.Н. Натаров вспоминал, что в 1960-е годы, чтобы подчеркнуть значимость важнейших работ и сэкономить время их исполнителей, располагавшихся в помещениях шестого этажа, к одному из трёх лифтов главного корпуса полагался специальный ключ. В.Н. Бугайский в своих мемуарах называет этот лифт отдельным лифтом для Челомея. Борис Николаевич был тогда молодым специалистом и, подобрав какую-то железку, научился ловко открывать ею дверь лифта. Однажды, войдя таким образом в лифт, он услышал, что кто-то со словами: «Хм, открылась!» – относившимся, по-видимому, к двери и отмычке, – вошёл за ним в лифт. Из кабины они вышли вместе и пошли в разные стороны. Борис Николаевич, туг же встретивший одного из своих знакомых, спросил, кивнув в сторону удалявшегося попутчика: «– Кто это?

– Челомей.

Так состоялось моё личное знакомство с Владимиром Николаевичем», – вспоминает Б.Н. Натаров.

Ветеран НПО машиностроения Б.А. Николаевский вспоминал:

«Запомнился такой случай. Один из его заместителей, старейший его сотрудник, слушая Владимира Николаевича, считал необходимым всячески выражать своё с ним согласие – и кивками, и репликами, и выражением лица. Это повторялось ежедневно и, видимо, и забавляло, и в то же время раздражало Владимира Николаевича.

На одном из совещаний, поглядывая на этого товарища, он очень подробно развивал какую-то мысль. Тот усиленно кивал. Со свойственным ему блеском и с очень плавным переходом Челомей начал говорить совершенно противоположное. Мы насторожились, а тот всё кивал и кивал. Владимир Николаевич спрашивает: “Уважаемый, почему же вы опять киваете? Я же не то говорю!”

– Ах, разве, Владимир Николаевич! А я так увлёкся, что и не заметил!

Всеобщий хохот, и громче всех смеялся Генеральный конструктор…» [80].

Интересное свидетельство о юморе Челомея оставил выдающийся математик и исключительный человек, академик Л.С. Понтрягин: «С критикой (книги академика Я.Б. Зельдовича «Высшая математика для начинающих». – Я. Б.) выступили все академики, выступавшие раньше на совете Стекловского института. К нам присоединились ещё такие видные учёные, как бывший Президент АН СССР М.В. Келдыш и академик Челомей, который руководит в Советском Союзе важной отраслью современной техники. Очень впечатляющим было выступление Келдыша. Он начал так: “Мне неловко выступать здесь с критикой книги, так как раньше, как директор института, я подписал на неё положительный отзыв. Но тогда я был введён в заблуждение рецензентами”. Далее он разбирал конкретные недостатки книги.

Конкретным было выступление Челомея. Он сказал, что книга плохая. “Зачем же издано 725 тысяч экземпляров вашей книги?” – спросил он Зельдовича. Окончил своё выступление Челомей так: “В конце книги академика Зельдовича сказано: 'Я надеюсь, что читатель получит от моей книги удовольствие и пользу и закроет её с удовольствием'. Я также закрываю эту книгу с большим удовольствием, – сказал Челомей, – но с тем, чтобы к ней больше никто не возвращался”» [97].

Чтение и театр со временем стали для него отдыхом. Владимир Николаевич отдавал предпочтение достаточно лёгкой литературе. По свидетельству дочери, он не раз перечитывал «Вешние воды» И.С. Тургенева, с удовольствием читал появившиеся на русском языке детективы Агаты Кристи. Будучи знатоком и ценителем музыки, поддерживавшим дружеские отношения с выдающейся оперной певицей, народной артисткой СССР И.К. Архиповой, он посетил все оперы и балеты Большого театра, с удовольствием бывал на фортепьянных концертах в Концертном зале им. Чайковского, любил заглянуть в Театр оперетты.

Генеральный директор и генеральный конструктор НПО машиностроения А.Г. Леонов с улыбкой вспоминает, что, будучи ещё молодым специалистом, видел Челомея дважды: в Театре сатиры и в Театре оперетты.

«Широта его личности была поразительной, причём не только как учёного. Возглавляя замечательный коллектив реутовских конструкторов, знаменитую кафедру в МВТУ имени Н.Э. Баумана (созданные им же. – Н. В.), он космосом, динамикой машин отнюдь не ограничивал свои интересы. Владимир Николаевич прекрасно разбирался в вопросах литературы, искусства, любил слушать Ирину Архипову, восхищался Огюстом Роденом, хорошо знал медицину, в частности рефлексотерапию, серьёзно изучал историю, философию. Для его увлечений, казалось, не существует преград, кроме времени и сил… Собрал библиотеку старинных книг. Был первоклассным автомобилистом. Чудесно играл на рояле. Любил и умел декламировать на чистом французском языке. Присутствовал на исторических матчах наших хоккеистов с канадцами. Я уж не говорю о том, что он был прекрасный, примерный семьянин – сын, муж, отец.

Такие люди, как Владимир Николаевич, всегда спешат жить. Словно чувствуя, что отпущено не так уж много…» – писал бывший министр общего машиностроения СССР, а позднее секретарь ЦК КПСС по вопросам обороны, Герой Социалистического Труда О.Д. Бакланов [9].

Человек исключительной щепетильности и порядочности, в научных вопросах старавшийся даже, казалось, второстепенные, мелкие факторы проверить экспериментально, он, долгие годы проработавший при благожелательном отношении Н.С. Хрущёва, при ревнивом отношении руководства ОКБ-1 и неприязненном отношении секретаря ЦК, члена Политбюро, а в последние годы и министра обороны всесильного Д.Ф. Устинова, при обсуждении организационных и даже технических проблем легко мог пойти на хитрость, выдать желаемое за действительное.

Неоднозначным, а порой и диаметрально противоположным было отношение к нему различных людей, с которыми он общался: от нескрываемого восхищения академиков В.С. Авдуевского, Н.Н. Богомолова, А.А. Дородницына, М.В. Келдыша, А.Д. Конопатова, В.И. Кузнецова, Л.И. Седова, Е.А. Федосова, министра обороны А.А. Гречко, главкома ВМФ С.Г. Горшкова, начальника ГРУ П.И. Ивашугина, министров П.В. Дементьева, С.А. Афанасьева и Н.В. Талызина, через сарказм А.Н. Туполева и Е.Т. Велихова до неприятия влиятельнейшим Д.Ф. Устиновым, А.П. Кириленко, Л.В. Смирновым и другими.

Ветеран Филёвского филиала ЦКБМ Е.С. Кулага, долгие годы проработавший с В.Н. Челомеем, давая в своей книге и восторженные, и критичные его оценки, замечает:

«Насколько далеко смотрел Челомей! Сколько загублено его прекрасных идей из-за его характера. Благодаря своей нетерпимости и чрезмерной переоценке своих возможностей он приобрёл удивительную способность превращать своих друзей и единомышленников в своих врагов. Их набралось столько у него на всех уровнях, что все они вместе так и не дали ему развернуться в космосе в полную силу. Но он и в таких условиях сделал немало» [64].

Отношение В.Н. Челомея к своим ближайшим сотрудникам как человека, ответственного за выполнение важнейших государственных заказов, было достаточно жёстким. Причём эта жёсткость не распространялась на людей, работавших на его предприятии дальше, чем в шаге от него. Смежников она не касалась вовсе. На ближайших же помощников и замов его гнев изливался порой в полном объёме.