Текст книги "Избранное"
Автор книги: Николай Григорьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)
как сына. Надумал Котовский одарить всех памятной грамотой. Пригласил
художников, сказал, какой он хочет на грамоте рисунок.
Так и нарисовали. Скачут боевые кавалеристы в буденовках,
преследуя врага,– скачут только вперед.
Памятную грамоту получил каждый демобилизованный. На
торжественном собрании кавалеристов.
– А дальше, – спрашиваю, – что было?
– Дальше проводы. Прощальный завтрак по-походному. Григорий
Иванович присаживался то к одному, то к другому бойцу, угощался вместе
с нами.
Кончился завтрак. Вперед вышел штаб-трубач. Блеснула медью труба,
и ветерок шевельнул нарядные на ней кисти. Трубач сыграл сбор.
Демобилизованные кинулись седлать лошадей.
Прискакал верхом Котовский. В бой он выходил только на белом
коне, этот же боевой конь был под ним и сейчас.
Котовский привстал на стременах и скомандовал – зычно и протяжно,
как принято в кавалерии:
– По ко-о-о-ня-я-ям!..
Демобилизованные мигом – все, как один, – вскочили в седла.
Заиграл оркестр, вынесли боевые знамена, и всадники, построившись
в колонну, двинулись вслед за своим командиром корпуса. Умолк оркестр.
После кавалеристы лихо спели "Яблочко". А как голоса умолкли, слышен
был только дробный перестук копыт на дороге. Так и чередовались в пути
– оркестр, песни да перестук копыт.
Но вот и вокзал. На площади перед вокзалом демобилизованные
спешились.
Держа лошадей в поводу, построились в шеренгу.
Напротив, лицом к ним, тоже в шеренгу встали новенькие.
Раздались слова команды – и каждый демобилизованный передал коня
начинающему службу молодому бойцу.
Еще команда – теперь демобилизованные сняли с себя карабины и
передали молодым.
По последней команде новички получили от уходивших товарищей
сабли и шпоры.
Потом был митинг. Котовский на митинге сказал:
– Не забывайте, товарищи демобилизованные, своих эскадронов.
Пишите нам. И знайте: мы идем охранять границы наших трудовых
республик... А если враг навяжет нам новые битвы, знай, боец: мы снова
будем вместе на конях!.. И – только вперед!
Да здравствует Красная Армия!
Да здравствует непобедимый Второй кавалерийский корпус!
...Трудно описать последние минуты расставания бойцов гражданской
войны с любимым командиром... Сам Котовский несколько раз прикладывал
платок к глазам.
А над площадью катилось и перекатывалось неумолчное "ура".
Станционный сторож ударил в колокол. Пора было садиться в вагоны.
И в тот же миг из карабинов прогремел троекратный залп. Команду к
салюту подал сам Котовский.
Поезд удалялся и удалялся от станции, но бойцы, прильнув к окнам,
долго еще видели Григория Ивановича с поднятой в прощальном
приветствии рукой.
САПЕР РЕБРОВ
РАССКАЗ
I
Это было в 1920 году. Буденный со своей конницей преследовал
отступавших белогвардейцев. Красные войска так их потрепали, что
теперь белогвардейцы уклонялись от боя. Они уходили все дальше и
дальше на юг, рассчитывая получить там подкрепление.
Надо было нагнать их, дать бой – и разгромить.
Буденновцы совсем уже стали настигать белых, но те успели
переправиться через реку и взорвали за собой большой новый мост.
Что было делать? Строить новый мост? Это слишком долго – белые
совсем уйдут. Починить взорванный мост? Не меньше надо времени.
И Буденный решил переправить свою Конную армию, со всеми пушками
и обозом, по ветхому деревянному мосту. Этот мост стоял заколоченный,
по нему давно уже никто не ездил.
II
На мост вытребовали команду саперов.
Пришли саперы, осмотрели мост. Глядят – мост дырявый, надо
чинить.
А у сапера инструмент всегда при себе – в походном чехле за
спиной. Достали саперы топоры, пилы и принялись сдирать с моста гнилые
доски. Содрали гнилые, настлали новые. Где надо, и бревна переменили.
Закончили работу и присели отдохнуть.
– Ну как, Ребров? Теперь переправятся? – спросил один из них
старшего в команде.
Ребров был сапер опытный. За свою красноармейскую службу он не
один мост починил. И если уж Ребров скажет: "Переправятся", – значит,
смело пускай на мост и пехоту, и кавалерию, и пушки.
Но на этот раз Ребров ничего не сказал. Он медленно сдвинул на
затылок свою шапку-буденовку и стал смотреть с моста на реку.
Широкая река была скована льдом. Но уже грело весеннее солнце,
снег по берегам сошел, и дело близилось к ледоходу. Лед уже темнел, из
белого стал сизым, и посреди реки во льду протаяли широкие полыньи.
Там чернела вода.
– Этот лед и суток не простоит. Сегодня тронется, – вдруг сказал
Ребров.
В команде встревожились.
– Как же быть теперь, а? – заговорили саперы. – Ведь мост едва
держится... Сломает его, обязательно сломает льдинами!
Тут к Реброву подошел старый бородатый сапер.
– Гонца надо к буденновцам послать, – сказал он. – Давай я
сбегаю. Может, еще успеют переправиться!
И бородатый сапер, перекинув свою винтовку за спину, побежал
через поле в деревню.
А Ребров тем временем разыскал на берегу лодку. Лодка всегда
может на реке понадобиться.
Ребров стал укладывать в лодку багры, якоря, якорные канаты,
спасательные пояса – приготовил все, что нужно.
Поглядел он на реку, а лед на реке все темнеет да темнеет – как
туча перед грозой...
"Худо будет, – подумал Ребров, – если ледоход застигнет армию на
переправе".
III
Армия Буденного, в ожидании починки моста, стояла по окрестным
деревням. И вот двинулась конница к мосту. Все дороги, от самого
горизонта, почернели от буденновских полков. Приближаясь к реке, полки
стали вытягиваться в ниточку по одной дороге: эта дорога вела прямо на
мост.
Все ближе подходят, все ближе... Подковы лошадей звонко цокают по
мерзлой земле.
И вот наконец первые ряды кавалеристов вступили на мост.
Впереди ехали бойцы с шашками наголо. Один из всадников держал у
стремени тонкое древко, на древке колыхалось красное бархатное знамя.
Ребров взял под козырек.
– Первый буденновский полк, – шепнул он саперам, проводив глазами
знамя.
Кавалеристы шли тесными рядами. Вот четверка взмыленных лошадей
втащила на мост пушку. Пушка загромыхала по мосту. Еще пушку провезли,
еще. Потянулись обозы. За обозами – опять всадники...
Уже завечерело, когда первый полк переправился на другую сторону.
А когда переправился второй полк, стало уже совсем темно.
Наступила ночь. Ребров в темноте едва различал всадников.
Ежась от холода и кутаясь в полушубок, Ребров покрикивал:
– Скорее, товарищи, скорее, пока лед не тронулся!
Но ему никто не отвечал. Где же тут пойдешь скорее, когда такая
теснота на мосту!
Так, поторапливая конников, Ребров простоял всю ночь.
"Только бы переправились... Только бы успели", – твердил он про
себя.
Стало светать, с реки потянулся ветерок.
Вдруг среди гула проезжающих пушек и топота конницы Ребров
расслышал какой-то шелест. В первую минуту он даже и не сообразил, что
это такое: словно лес зашумел. Но поблизости леса не было.
Глянул Ребров на реку – и тут-то он понял, какой это шелест...
– Ледоход!
Ребров бросился на берег.
За ним побежали саперы.
IV
А реку уже нельзя было узнать. Все вдруг на реке переменилось. О
берега, еще покрытые льдом, бились мутные волны. Порывистый ветер
срывал пену и окатывал саперов, теснившихся на берегу, холодными
брызгами...
По всей реке быстро плыл лед. Перед мостом синие толстые льдины
громоздились одна на другую, лезли вверх по столбам, почти достигая
перил, и с тяжелым плеском шлепались в воду. Льдины срывались с моста,
а на их место уже громоздились другие... Темные от времени столбы под
мостом сразу побелели, стали как кости.
Мост весь скрипел, он ходил ходуном, но переправа продолжалась:
буденновцы спешили на другую сторону.
А льдины подплывали к мосту – все крупнее и крупнее...
– Скорее, ребята, взрывать лед! – крикнул Ребров. Он подбежал к
повозке с саперными материалами и сдернул с повозки брезент. – Берите
ящик!
Саперы подхватили на руки железный ящик с динамитом.
– Тащите в лодку!
Ребров побежал вперед и столкнул лодку на воду.
Все расселись по местам. Гребцы взялись за весла.
– Отчаливай!
V
Расталкивая лед баграми, саперы выплыли в лодке на середину реки.
Четверо гребцов изо всей мочи работали веслами. Ребров стоял у руля и
поворачивал лодку то вправо, то влево, выбирая дорогу.
Лед бился о борта лодки. Часто льдины обступали лодку со всех
сторон и начинали кружить ее на воде, как скорлупу, но никто не
обращал на это внимания. Все следили только за тем, чтобы не
подпустить к мосту большую льдину. Большая льдина может, как ножом,
срезать столбы под мостом.
– Готовсь! – крикнул Ребров.
Вот она, льдина. Широкая, как улица. По льдине расхаживают
вороны.
Гребцы бросили весла, схватили багры и подтянули лодку на баграх
к самой льдине.
– Давай заряд! – скомандовал Ребров.
Саперы раскрыли ящик с динамитом. Бородатый сапер выхватил из
ящика динамитный заряд, похожий на коробку с желе, и прыгнул на
льдину. Он побежал по льдине в самый дальний ее конец. Став на колени,
сапер выдернул из заряда запальную проволочку и пустил заряд на лед. А
сам во весь дух прибежал обратно и с разбегу прыгнул в лодку.
– Греби! Живей! Навались на весла!
Лодка отплыла в сторону. Все смотрели на льдину.
Глухой взрыв. Лодка вздрогнула.
И вся огромная льдина белым куполом выгнулась над водой. В ту же
секунду ее пробил столб воды и пены.
В воздухе долго еще висели брызги и играли радугой на утреннем
солнце. А льдины как и не было. Только мелкие осколки льда
покачивались на волне. Течение уносило их под мост.
Но приближалась другая льдина. Еще льдина, еще...
Лодка чертила воду во всех направлениях. Саперы проворно
подкладывали под лед заряды. Гул и грохот стояли на реке.
VI
Много часов уже плавали саперы в своей лодке. Устали,
проголодались, но зато и поработали хорошо. Железный ящик с динамитом
был уже наполовину пуст.
– Ну, давайте отдохнем, ребята, – сказал Ребров. – Отстояли мост!
Теперь плывет только мелочь, а это уже не опасный лед...
Саперы разломали каравай хлеба. Потом каждый взял себе по ломтю
сала. На воде да в холод сало – лучшая еда. Раз-другой откусил – вот
уже и сыт и согрелся.
Гребцы, закусывая, легонько подгребали веслами.
На реке было тихо. Только с моста доносился топот коней и гул
проезжавших пушек.
– Вот армия пошла!.. – заговорили саперы. – Полную ночь шли. Мы
уже обедаем, а они все идут. Ну теперь уже белым конец. Как считаешь,
Ребров, ведь прикончат теперь генералов?
– Цыц вы! – вмешался бородатый сапер. – Не галдите! У беляков уши
длинные.
Молодой сапер его перебил:
– Да кто же услышит наш разговор? На реке-то!
Все оглянулись по сторонам. Берега были далеко, лодка плыла
посредине реки.
Но говорить все-таки стали шепотом.
– Ребров, а Ребров! – заговорил рыжий сапер по прозвищу Веснушка.
Он сидел верхом на ящике с динамитом.
– Ну? – отозвался Ребров.
– А ведь по нашему мосту, наверно, и сам Буденный поедет. Вот бы
поглядеть на Буденного!
– Будет время, еще поглядишь...
– А сам ты когда-нибудь видел Буденного?
– Потом расскажу, – сказал Ребров. – У города Царицына я его
видел. В бою вместе были.
– Ты вместе с Буденным? Вот здорово! И ты с ним разговаривал?
Все сразу придвинулись к Реброву.
– Чудаки вы, ребята, – усмехнулся Ребров. – У Буденного тысячи
народу. Где же ему с каждым разговаривать.
– А какой он из себя, Буденный? – опять спросил Веснушка. -
Наверно, большого росту?
– Нет, не очень большого. В кавалерии человек легкий должен быть.
Ему верхом скакать.
– Ну а все-таки, какой он с виду? – не унимался Веснушка. -
Говорят, усы у него длиннющие!
Ребров поправил на себе шапку и больше ничего не сказал.
– Ребров, а шапку эту, буденовку, ты где получил? У города
Царицына?
– Там и получил.
Ребров налег на руль:
– Давай греби, греби! Не видишь, под мост сносит!
Гребцы схватились за весла.
VII
Вдруг один из гребцов вскрикнул:
– Ребята, что это на реке? Что это плывет?
Над водой то показывались, то опять пропадали какие-то черные
столбики. Словно огромная гребенка высовывалась из воды.
– Да это баржа! Целая баржа под водой! Откуда же это?.. Ребята!
– Откуда? Белые спустили, вот откуда! – перебил Ребров. – Тьфу с
вашими разговорами! Расшибет она мост!
Все в лодке вскочили, не зная, что делать. Схватились за багры...
Нет, этим не помочь. Не своротишь такую штуку баграми.
Бросились к ящику с динамитом. Зарядом надо ее хватить под днище.
Приготовили заряд, глядят в воду, глядят – вода темная,
взбаламутило ее ледоходом, а баржа вся под водой. Никак не подвести
под нее заряд...
– Давай канаты! – закричал Ребров. – Лови баржу, зачаливай за
столбики! Не подпускай ее к мосту!
С лодки стали бросать канаты с петлями. Но все суетились – и
канаты шлепались мимо.
– Да так разве зачаливают? Ну! – Ребров сам схватил канат, не
спеша прицелился и набросил канат на столбик.
– Греби скорее! К берегу ее! Оттаскивай от моста!
Гребцы ударили веслами. Канат натянулся. Баржа начала медленно
поворачиваться носом за лодкой. Но столбики у баржи были мокрые,
склизкие, и петля сорвалась со столбика.
Баржа качнулась, нырнула под воду – и выплыла еще ближе к мосту.
Саперы на лодке пустились за ней вдогонку.
– Якорем ее! Цепляй якорем!
Веснушка метнул в баржу якорь. Потянул канат.
– Есть! Держит!
Тут гребцы сбросили с себя полушубки, шапки, засучили рукава – и
уж налегли на весла! К веслам подскочил и бородатый сапер и Веснушка -
все бросились помогать гребцам.
Раз-два... рраз-два... – гребли саперы.
Минуту гребут, две гребут... пять минут... десять... и ни с
места.
Тяжелая баржа, да еще полная воды, не поддается.
Уже взмокли все. Хрипло дышат...
Гребут саперы, не переставая гребут, чтобы отъехать от моста. А
мост все ближе, все ближе. Словно вырастает перед глазами...
Уже можно разглядеть на мосту каждого кавалериста. Уже видно, как
трепещут красные ленточки в гривах лошадей... Горячие лошади танцуют
под всадниками.
– Ребята, ребятушки! – вскричал Ребров. – Греби! Если не оттащим
баржу – беда...
А баржу уже заметили с моста. Ехавший перед полком командир
высоко взмахнул рукой. Затрубила кавалерийская труба – и все на мосту
остановились.
Горячие лошади попятились под седоками, иные взметнулись на дыбы.
VIII
– Держись! – только и успел крикнуть Ребров.
Баржа, попав перед мостом на быстрину, опрокинулась набок,
рванула с лодки канат, и канат, плеснув, исчез под водой. Лодку
отбросило в сторону. А баржу прижало к мосту.
Саперы замерли.
– Уходите! Уходите с моста! – закричали они кавалеристам.
Кавалеристы стали поворачивать лошадей.
Все бурлило, все кипело кругом. Лодка прыгала по волнам, и
ледяная волна окатывала гребцов.
– Давай к барже! – крикнул Ребров.
Саперы выставили вперед багры и с размаху вонзили их в грязный,
склизкий борт баржи.
– Держите? – спросил Ребров.
– Держим!
Ребров толкнул ногой крышку железного ящика, и она с грохотом
раскрылась.
– Ты что задумал? – испуганно сказал бородатый сапер. – Баржу -
зарядом?
Но Ребров словно не слышал его. Он стоял и медленно растегивал на
себе полушубок.
Потом он схватил конец запасного каната, просунул руки в петлю и
прыгнул в воду у самого борта баржи.
Мелькнула в темном омуте его нога, мелькнула шапка-буденовка – и
Ребров пропал из виду.
Бородатый сапер, опомнившись, закрепил конец каната за уключину
да еще обеими руками схватился за конец, приготовившись сразу вытащить
Реброва, как только тот подаст сигнал.
IX
Ребров вынырнул без шапки. В волосах льдинки. Губы, нос посинели,
а он улыбается:
– Удалась разведачка! Готовь, ребята, удлиненный заряд!
– Да ты сам-то... – закричал на него бородач. – Не русалка
ведь... Околеешь в воде! – И втащил Реброва в лодку. – Согрейся
покамест!
Ребров глотнул горячего из фляги – и сразу к ящику с динамитом.
– Доску!
Доски не оказалось. Но Ребров не растерялся. Схватил багор.
– Отрубай половину! Не обязательно на доске крепить заряды. С
багром-то мне еще сподручнее!
Через какую-то минуту Ребров опять прыгнул в воду, на этот раз
унося с собой полбагра с жалом. Вдоль древка были закреплены заряды -
впритык один к другому. У крайнего заряда – струнка с пуговкой: только
дернуть за пуговку – и займется бикфордов шнур.
Выплыл Ребров.
– Есть! Амба теперь барже! Греби в сторону!
Никто не мог понять, что он там под водой устроил. Да и
спрашивать не время – тут только на весла наваливайся, отгоняй лодку.
А потом Ребров сам рассказал, как действовал. Баржа дырявая – с
такой провозишься, если совать в нее как попало заряды. Вот он и
придумал один длинный заряд просунуть поперек днища. Была бы доска с
зарядами – тоже возня, привязывать ее надо, а багор – р-раз! – и
Ребров вонзил его куда надо.
X
– Греби! Уходи, ребята! Сейчас взорвет!
Гребцы оттолкнулись от баржи и налегли на весла.
Бу-у-ух... – прогудел подводный взрыв.
Из-под моста хлынула пена и закрыла всю реку, как скатертью.
А вместе с пеной течение уносило куски разбитого днища, черные
склизкие бревна, доски, всякий мусор от баржи.
– Пошла-поехала бывшая баржа! – весело кричали из лодки. – Туда
тебе и дорога! Молодец Ребров!.. Глядите-ка, уже опять кавалерия по
мосту идет!
Ребров лежал в лодке, накрытый горой полушубков. Он высунулся,
взглянул на мост – и вдруг стал ощупывать свою голову.
– Ребята, а где же моя буденовка?
– Буденовка? – Саперы переглянулись. – Да ведь ты прямо в ней в
воду прыгнул. Утонула твоя буденовка.
– Ребята... – У Реброва дрожали губы от озноба. – Поищите
буденовку.
Но где же искать шапку в реке?
– Давай скорее к берегу, – сказал бородатый. – Отогреть его надо,
а то заболеет. Вот туда давай, вон к избенке.
XI
В избе жарко натопили печку. Реброва раздели, уложили на лавку. И
принялись его все растирать и отпаивать кипяточком.
– Пей, пей давай! – приговаривали саперы. – Ну вот, уже и
зарумянился. Крепкий ты, Ребров, парень!
Вдруг скрипнула дверь. Все оглянулись. На пороге стоял военный с
шашкой на боку и в шпорах.
Стоит, поглаживает черные усы и улыбается.
– А где тут у вас герой, который мост отстоял?
Ребров приподнял голову, взглянул на военного – да так и скатился
с лавки кубарем:
– Буденный!
Ребров спрятался за спины товарищей.
– Куда там прячешься? – сказал Буденный. – Выходи, выходи сюда,
дай на тебя поглядеть.
– Да я... без штанов я... – пробормотал Ребров, заикаясь.
– Ну одевайся, коли так.
Ребров заторопился. Натягивает еще не просохшие штаны, а ноги в
дыры проскакивают. Это он под водой о баржу их порвал, да сразу не
заметил... Наконец оделся и ремнем подпоясался.
Шагнул вперед – встал навытяжку.
– Как фамилия? – спросил Буденный.
– Ребров. Сапер Ребров.
– Ну, сапер Ребров, – сказал Буденный, – говори: какую ты хочешь
за мост награду?
– Да что вы, товарищ Буденный! – Ребров даже попятился. – Ведь
это же наша саперная работа!
Буденный обернулся к двери и позвал:
– Адъютант!
В избу вошел адъютант. И Буденный приказал выдать саперу Реброву
новое обмундирование. Взамен порванного. И кобуру с револьвером. И
подарок от Конной армии.
– Слушаю! – сказал адъютант и щелкнул шпорами.
Буденный подал Реброву руку. Сказал:
– Благодарю. – Но тут же встревоженно покачал головой: – А ты,
сапер, не простудился в воде? Рука-то горячая... Гляди, а то я доктора
пришлю.
– Да что вы, товарищ Буденный. Я совсем здоров! Вот только шапку
в воде потерял... – И Ребров повесил голову...
Буденный рассмеялся:
– Ну, это не беда. Была бы голова на плечах, а шапка всегда
будет.
– Да я буденовку потерял!
– А, вот оно что...
Буденный снял с себя буденовку и надел на голову Реброву. Обнял
его и поцеловал.
Ребров не успел и слова сказать. Хлопнула дверь – Буденного уже
не было в избе.
Саперы переглянулись.
– Что же ты, Ребров, говорил, что Буденному и разговаривать с
красноармейцами некогда? А он, гляди-ка, даже в гости к тебе зашел, -
сказал Веснушка.
Ребров ничего ему не ответил. Отойдя в сторону, он примерял свою
новую буденовку.
ПОЛТОРА РАЗГОВОРА
РАССКАЗ ДИСПЕТЧЕРА
I
Диспетчер... Вы, пожалуй, и не слыхали, что такое диспетчер на
железной дороге. Кондукторов, конечно, видали, стрелочников,
машинистов, кочегаров тоже видали. Знаете, что есть дежурный по
станции – в красной фуражке по перрону ходит. Еще билетные кассиры в
окошечках. Проводники вагонов, смазчики, сцепщики... Ну, швейцары у
вокзальных дверей. А я вот диспетчер. Меня вы, наверное, ни разу в
жизни не видали. Даже в комнату ко мне воспрещается входить – на
дверях так и написано: "Строго воспрещается".
Диспетчерская комната у нас на вокзале на самом верхнем этаже.
Вы, пассажиры, только первый этаж и знаете, а у нас над ним еще три. В
первом шумят, шаркают, шныряют взад и вперед. А на верхнем этаже тихо.
Там люди пишут, считают, чертят.
Вот и я в своей диспетчерской комнате сижу за столом, считаю,
черчу. Войдите ко мне в комнату (конечно, если у вас особое разрешение
есть) – и сразу перед вами железная дорога откроется на восемьдесят
километров. Не то что вы в окошко ее увидите, нет – все восемьдесят
километров у меня на столе лежат.
Я гляжу на стол и вижу, какие поезда по главной линии идут, какие
на запасных путях стоят, какие на Сортировочную согнаны или на
Фарфоровском посту моего расположения ждут. От Ленинграда до самой
Любани тянется мой участок. Это считается у нас первый круг. Я
диспетчер первого круга.
А за стеной у меня – диспетчер второго круга (Любань – Окуловка),
рядом с ним, тоже через стенку, – диспетчер третьего круга – это уж
полдороги до Москвы – и так далее.
И каждый диспетчер из своей комнаты все свои поезда видит. Без
всякого телескопа видит. Чуть сбился поезд с ходу, расстроил движение
на дороге – диспетчер должен подхлестнуть машиниста или же выдернуть
поезд с главной линии и кинуть на запасной путь.
Тут простую вещь надо понять. Все поезда выходят из Ленинграда
точно, по строгому расписанию, каждый в свое время. Пошел. Ты за ним
следуешь. Правильно идет поезд, без заминки, без перебоя. Диспетчеру и
делать нечего! И вдруг – что такое? Сбился поезд на две-три минуты,
потерял ход. То ли давление пара недоглядел по манометру машинист, то
ли дышло заело, а только ломает расписание поезд, и все тут.
Вот, к примеру, хоть сто сорок третий. Ему полагается по
расписанию прибыть в Рябово ровно в двадцать два часа семнадцать
минут. А прибыл он, скажем, в двадцать два часа двадцать минут.
Значит, всего только на три минуты опаздывает. Кажется, и говорить-то
не о чем. Три минуты! Ни один пассажир на это, верно, и внимания не
обратит
А железная дорога уже в лихорадке. Вся в лихорадке – от Рябова до
самого Ленинграда. Телеграф стучит, дежурные мечутся, в телефон орут -
один другого и под суд отдает и к лешему посылает. Ведь поездов-то на
линии полным-полно. Все перегоны забиты поездами. А Ленинград все
формирует новые поезда, все отправляет. Десять минут – и поезд, десять
минут – и поезд. Тут тебе и рыбинский прет, и иркутский, и
севастопольский – в Крым, и кисловодский – на Кавказ. Если сто сорок
третий застрянет, он всем этим поездам дорогу запрет – ведь до Рябова
они все по одному пути идут. А прежде всех дорогу запрет скорому
московскому, двадцать седьмому номеру. Этот следом за сорок третьим
всегда идет.
Так в затылок друг другу и движутся у нас поезда на линии... И
вдруг – сто-о-ой! Сто сорок третий в Рябово не пришел. На три минуты
опоздание.
Если бы перед скорым двадцать седьмым предыдущая станция не
захлопнула семафор – врезался бы он, того и гляди, в хвост
опоздавшему.
И пошли хлопать семафоры перед всеми поездами по всем станциям до
самого Ленинграда. И в Ушаках, и в Обухове, и в Саблине, и в Поповке -
по всем станциям запирают поезда.
Все поезда, значит, выбиты из расписания.
Вот какую кашу могут заварить три минуты на железной дороге!
И заварилась бы каша на линии, не один раз в сутки заварилась бы,
если бы не диспетчер. Ведь поезд не заяц, не спрыгнет с рельсов и не
оббежит по тропочке другой поезд, который перед ним на линии торчит.
На то и сидит диспетчер за своим столом, чтобы прокладывать
каждому поезду путь.
Лист разграфленной бумаги да карандаш – вот и все, что нужно
диспетчеру. Еще ему нужно, чтобы кругом тишина была. Дверь плотно
закрыта, и форточка тоже – чтобы ни свистка, ни гудка, ни крика.
Я так даже и штору у себя на окне опускаю – чтобы перед глазами
поезда не мелькали. Сяду за свой стол, разложу лист бумаги в клеточку
– по-нашему, график, – отточу карандаш поострее и начинаю управлять
поездами.
II
Я не один в комнате нахожусь. Нас двое работает. Я, диспетчер, и
мой помощник – громкоговоритель. Я за столом сижу, а громкоговоритель
на краешке стола передо мной на одной ножке стоит. Стоит и докладывает
мне:
– Сто сорок третий в Рябово. Три минуты опоздания. Двадцать
седьмой идет в свое время.
Доложит мне помощник – и мое распоряжение по станции передает.
Слева от меня, вот так вот, шкатулка стоит, название ей селектор.
Шкатулка с ключами. Девятнадцать станций у меня на участке – и
девятнадцать ключей на шкатулке. Повернешь ключ – сразу станция тебе и
откликнется. Повернешь рябовский ключ – громкоговоритель сразу и
рявкнет:
– У селектора Рябово!
Будто не на линии Рябово, не за пятьдесят километров, а тут же, в
шкатулке.
– Рябово? – спрашиваю. – Так уберите сто сорок третий на
запасный. Пропустить двадцать седьмой.
– Понято, – отвечает громкоговоритель.
"Да" и "нет" у нас не говорят. У нас говорят: "Понято".
Отчетливее это слово у громкоговорителя получается.
Выключил Рябово и другой ключ повертываю:
– Любань? Семьдесят первому воды набрать. На очереди к вам
шестьсот сорок пятый.
– Понято, воды набрать...
– Навалочная, почему цистерны из-под нефти держите? Отправить
немедленно.
– Понято! Понято! – выкрикивает громкоговоритель. А сам
подпрыгивает на своей ножке, словно от усердия.
– Диспетчер! У селектора Ленинград-пассажирский. Двадцать девятый
готов. Паровоз "Элька" сто шестьдесят три, машинист Харитонов, вагонов
пятнадцать, осей шестьдесят, вес поезда семьсот тридцать девять тонн,
тормоза проверены, главный кондуктор Шишов... – одним духом выпаливает
громкоговоритель. И начинает шипеть, как кипяток: – Отправлять
двадцать девятый? Отправлять?
– Отправляйте.
– Диспетчер! Диспетчер! – разными голосами кричит
громкоговоритель. – Сто сорок пятый из Колпина вышел... Диспетчер, я
Рябово... Диспетчер, я Обухово...
Если послушать у диспетчерских дверей, никто и не поверит, что я
один в комнате нахожусь. Кажется, будто экстренное заседание у меня
идет. Будто человек двадцать наперебой разговаривают, кричат, спорят.
Был раз такой случай. Прислали ко мне с письмом проводника.
Знаете, вагонные проводники? Ну так вот, постучался он у дверей. А я
не слышу. Стучит – а я никакого внимания. Тут он распахнул дверь без
спросу – да как шарахнется. И ходу! Парень-то, видно, новичок на
железной дороге был. Пока он у меня за дверью стоял, он двадцать
разных голосов в комнате слышал. А открыл дверь – видит: один человек
сидит, пропали все остальные, будто сквозь пол провалились.
Как же тут не испугаться?
III
По правилу, нельзя входить к диспетчеру. Да и незачем. Все равно
разговаривать на дежурстве я не могу. Громкоговоритель без перерыва
барабанит в уши – слушаешь и слово проронить боишься. Ведь не пустые
это слова – это все поезда идут. В ухо кричит тебе громкоговоритель, а
ты ему в микрофон отвечаешь. Говоришь, приказываешь, подгоняешь,
покрикиваешь. И весь ты как в тисках. Левая рука на шкатулке. В правой
карандаш. Карандашом по графику водишь. Левая нога твоя на педали -
все время педаль держать надо, пока разговариваешь. Только правая нога
у тебя и свободна от дежурства.
А глаза – глаза больше всех работают. То на график взглянешь, то
на часы, то на график, то на часы. Работа вся у меня по минутам
рассчитана. Восемь часов дежуришь в смену, это – четыреста восемьдесят
минут. Вот и шаришь глазами по циферблату, умножаешь минуты на
километры, делишь километры на минуты, вычитаешь минуты из минут. Как
бы, думаешь, не проронить какую, как бы у тебя сквозь пальцы не
просыпалась минутка. Ну и поездам тоже выдаешь минуты по счету. А если
уж подкинешь поезду лишнюю минутку – так машинист тебя до конца
участка, до самой Любани благодарить будет.
Но не только минуты, а и слова у нас, у диспетчеров, считанные.
Болтливый диспетчер на дежурстве – пропащий человек. Чтобы пропустить
поезд, два-три слова довольно сказать станции: "Отправить сто сорок
третий" или "Открыть двадцать седьмому семафор". А болтливый целую
речь перед громкоговорителем произнесет.
"Колпино, – скажет, – послушай-ка, Колпино, там у вас сто сорок
третий под семафором стоит. Отправьте-ка его поскорее, пожалуйста.
Что? Здравствуйте, Иван Иванович... А вы как? Так отправьте,
пожалуйста, сто сорок третий".
С одним Иваном Ивановичем проканителится, а девять поездов из
расписания выведет. Смотришь, и запорол движение. Сам диспетчер
запорол.
Поэтому у нас устав: полтора разговора полагается на поезд. Это
семь слов. Сказал полтора разговора – и заткни рот. Поезд пройдет как
надо. А лишние слова тебе на язык набегают – глотай их. Для лишних
слов на дороге нет лишних минут.
IV
Видали вы когда-нибудь диспетчерский график?
Думаю, что не видали. Это сетка, вся исчерченная слева направо и
справа налево косыми красными и синими линиями. Красные линии -
пассажирские поезда, синие – товарные.
Все эти линии диспетчер за свое дежурство сам прокладывает. А
сетка ему дается готовая, печатная. На самом верху листа жирная черта
напечатана и надпись против черты: "Ленинград". Внизу – другая черта,
это "Станция Любань". А между ними – еще семнадцать делений. Это
станции Сортировочная, Обухово, Славянка, Колпино, Ушаки и так далее,
и так далее. Девятнадцать станций у меня на участке и девятнадцать
линеек на листке. Все эти линейки горизонтальные. А пересекают их
вертикальные линейки: на каждые пять минут – одна линейка. Четыреста
восемьдесят минут в моем дежурстве – и девяносто шесть вертикальных
линеек.
Вот и работаешь. Вышел поезд из Ленинграда во столько-то часов
столько-то минут. Ставишь карандашом точку на жирной черте "Ленинград"
– там, где ее пересекает черта этого самого часа, этой самой минуты. И
ждешь. Через двенадцать минут, скажем, поезд в Славянке должен быть.
Смотришь на часы и держишь карандаш наготове.
– Славянка в свое время! – кричит громкоговоритель.
– Понято, – отвечаешь и гонишь карандаш из Ленинграда на
Славянку. И опять ждешь. Еще через семь минут поезду полагается
проскочить блок-пост на двадцать первом километре. Проскочил. Бежит
карандаш со Славянки на блок-пост. Дальше Колпино. Карандаш тоже едет
в Колпино. Поповка – отправляюсь в Поповку. Саблино – тяну в Саблино.
Так по пятам за поездом и веду карандаш. Если поезд хорошо идет, то и
линия под карандашом получается ровная. А если начинает сбиваться с
