Текст книги "Избранное"

Автор книги: Николай Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

Но вот наконец и станция. Тусклые стрелочные огоньки на путях,

которые забыли погасить. Непривычно тихо, пустынно. У пакгауза я

увидел паровоз под парами. За ним – другой; оба сцеплены вместе. А

потом – вагоны, вагоны, и не пересчитать сколько! Все чистенькие,

вымытые. На дверях каждого вагона свинцовая пломба. "Наверное, хлеб

нового урожая – в Москву", – догадался я, и при этой мысли в первый

раз за эту несчастную ночь стало радостно на душе... Но где же

бронепоезд? Что-то не видать... Ничего не поделаешь, придется

прогуляться с мешком до пассажирского вокзала и навести справку у

дежурного по станции. Красноармейца я даже близко к мешку с ВВ не

подпускал. Посторонний. Не положено!

Я перебросил мешок с плеча на плечо и зашагал по шпалам.

Скоро из-за мрачных пакгаузов показалось белое здание вокзала.

Эге, да вон и сами железнодорожники!

Тут я отпустил сопровождавшего меня бойца и прибавил ходу.

Чем же они занимаются. Вагон какой-то подогнали к вокзалу -

черный, грязный... Толпятся в вагоне, хлопочут. Уголь, что ли,

нагружают? Но какой же уголь на пассажирском вокзале?

Подойдя поближе, я различил среди железнодорожников чернявого

смазчика. Смазчик, низко перегнувшись через железный борт вагона, с

кистью в одной руке, с банкой в другой, промазывал снаружи ржавые

пятна. Так смазывают дегтем болячки у заезженных лошадей.

Я вошел на перрон и опустил мешок, переводя дух.

– Ну, кончайте свои дела, товарищи. Вы думаете, времени у нас

много? Надо же еще приготовиться. Пошли!

– А куда идти-то? – сказал смазчик, не отрываясь от дела.

– Здравствуйте... Вы что же, может, и ехать раздумали? – Я

вскинул мешок на плечо. – Где стоит бронепоезд? Я и сам дойду.

Смазчик перестал водить кистью и поднял на меня глаза.

– Гляньте-ка, ребята, – сказал он весело. – Стоит человек в

воротах, а калитку спрашивает! – Смазчик протянул мне руки. – Давай

багаж. Умаялся ты, я вижу, товарищ, если и бронепоезд не разглядишь...

Я опешил:

– Как? Это... бронепоезд?..

Смазчик покатился со смеху.

"Ах, – думаю, – ты так? Насмешечки... Хорошо же!"

Я подал ему мешок.

Он взял.

– Динамит! – рявкнул я, отскакивая. – Пошевелись только. Мокрого

места от тебя не останется!

– Что ты!.. Что ты!.. – забормотал смазчик.

– Струсил? То-то, брат. Ничего, подержи, подержи. Привыкай.

Я расстегнул на себе гимнастерку и не торопясь вытер платком

мокрую грудь, голову, шею. Смазчик кряхтел и вращал глазами, не зная,

как отделаться от мешка.

– Ну вот, – говорю, – спасибо, что подержал. А теперь бери мешок

в вагон. Да бери, не бойся! Без капсюлей этот багаж не взрывается, а

капсюли – вот они, у меня в кармане. – И я показал ему блестящие

медные, похожие на папиросы трубочки с гремучей ртутью.

Смазчик недоверчиво поглядел на меня, но все-таки перетянул мешок

через борт.

– Вот черт какой! Вот дьявол! – захохотал он, освободившись и

похлопывая ладонью об ладонь. – Тьфу тебя с твоими динамитами...

Залезай сам-то!

Он указал мне на железную лесенку, приклепанную к борту, и я,

взобравшись по ступенькам, спрыгнул внутрь вагона.

– А ты не обижайся на шутку, – сказал смазчик, поддержав меня под

локоть. – Ишь, серьезный какой!

– Ладно, квиты, – сказал я. – Давай показывай вашу жестянку.

– Ну вот, гляди... – Смазчик обвел вагон рукой и посторонился. -

А пушка-то у нас – видишь? – Он показал в конец вагона.

Пушка была в чехлах – целая гора под брезентом; виднелись только

колеса да хвост лафета с подбитыми под него бревнами.

Я с любопытством осматривался. В железном вагоне было просторно,

как на палубе. Откидные, коробчатого железа борта для разгрузки угля

были наглухо сбиты по углам крюками и вполне сходили за перила – как

раз под локоть высотой. По длине вагон был чуть разве поменьше

пассажирского.

В вагоне шла уборка. Человек пятнадцать железнодорожников чистили

и выскребали лопатами ржавый пол, перебирали по углам вагона мусор,

какие-то спутанные, порыжевшие пучки проводов, облезлые телефонные

аппараты и оттаскивали в стороны, с прохода, ящики со снарядами. Ящики

лежали в беспорядке, как разваленная поленница.

– Орудие, запас снарядов... Да откуда же это у вас? – спросил я

наконец смазчика.

– Вот, будто и не знаешь! – Смазчик поглядел на меня искоса и

хитро подмигнул. – Ваши же бойцы отбили у петлюровцев. И платформу

эту, и пушку – все чисто, со всей заправкой... Говорю тебе -

бронепоезд! И часовые при нем от вас все лето стояли.

– Вот оно что... Так пушка, значит, с весны здесь? Верно, верно,

припоминаю, был весной такой случай... Петлюровцы хотели утащить свою

пушку на этой площадке, а наши отбили. Это кавэскадрон наш тогда

отличился... А где пулеметчики?

– Подожди, увидишь... Пойдем пушку смотреть.

Мы стали пробираться вперед. Железнодорожники сторонились с

дороги и отпускали полотенца и веревки, которые они приспособили,

чтобы перетаскивать ящики со снарядами.

Да тут, гляжу, чуть ли не со всех служб собрался народ! И

рабочие-путевики с выгоревшими добела зелеными кантами, и рабочие

службы тяги – у этих кант синий, а движенцы – малиновый кант, и

станционные грузчики в фартуках. А вон и телеграфист с кантами

канареечного цвета и молниями в петлицах. Тоже прибился к артели. Пот

с него градом, а не хочет отстать, ворочает ящики!

У моего провожатого, смазчика, канта нельзя было разобрать.

Тужурка на нем была замасленная, вся в заплатах, и кант на тужурке

обвисал хвостиками копченого цвета.

Но вот и пушка.

Смазчик забежал вперед и, составив вместе каблуки, вытянулся у

колеса пушки, как вытягиваются новобранцы под меркой.

– Вот она, пушка, гляди!

Колесо пушки своим ободом пришлось ему почти вровень с плечами.

Вот так пушка!.. Колесо в человеческий рост! Да и толстое какое,

с дверной косяк толщиной... Это, видно, не трехдюймовая, не то что у

нас на батареях, – покрупнее калибром!

Смазчик с важным видом повернулся ко мне. Отставил ногу и

сплюнул:

– Крепостная, брат, орудия. По крепостям бить. Видал такие?

Признаться, этаких пушек я и не видывал.

А смазчик, шельма, глядит на меня и в глаза смеется: вот, мол,

теперь и ты, хоть и боец Красной Армии, а стоишь столбом. Ничего ведь

не смыслишь в артиллерии!

Я, не отвечая ему, достал табак и стал для виду крутить папиросу.

"Надо, – думаю себе, – перевести разговор на что-нибудь другое,

мне знакомое, например на динамит".

Но тут кстати подошли несколько железнодорожников – они уже,

видно, закончили приборку.

– Ты что это опять брешешь, Васюк? – лениво сказал рослый

железнодорожник с синим кантом на обшлагах. Он присел на лафет.

– Заладила кукушка про ястреба – крепостная да крепостная... -

усмехнулся другой.

– А если эта орудия осадного действия или, например, для дальнего

боя? – сказал третий.

Все подтрунивали над смазчиком. Разгорелся спор. И тут я увидел,

что железнодорожники, да и сам смазчик, тоже ничего не понимают в

пушке.

"Вот так, – думаю, – бравый народ собрался! Кто же стрелять-то

будет?"

Я пошел от них в сторону и вдруг поскользнулся о что-то круглое,

какой-то бочонок. Гляжу, а это снаряд. Возле борта, накрытые

брезентом, лежат приготовленные снаряды.

Я сразу присел, чтобы измерить снаряд.

Ни аршина, ни фута у меня под руками не было, и я пустил в дело

саперную мерку. Сапер весь из мерок состоит: руки, ноги, пальцы – у

него не руки, не ноги, не пальцы, а меры длины. Ступня в

красноармейском сапоге – фут, шаг или вытянутая рука – аршин, а пальцы

– дюймы и вершки. У сапера заранее все вымерено. Мало ли при постройке

моста или блиндажа случится: сломаешь или обронишь раскладной аршин -

не бежать же в обоз за новым!

Я приложил к задку снаряда мизинец – средним суставом. Средний

сустав мизинца – дюйм. Шесть суставов – шесть дюймов. Вот он какой

калибр – шестидюймовое орудие!

– Ничего себе пушечка! – Я стал откатывать снаряд к борту. – Вот

эта долбанет так долбанет!

– Долбай, да только не по ногам, – вдруг услышал я над собой

сипловатый голос.

Я выпрямился. Прямо передо мной на борту сидел, свесив ногу,

матрос. Обветренное, словно дубленой кожи, лицо, зеленоватые глаза,

прищуренные щелочками. "Заветный", – машинально прочитал я надпись на

бескозырке. Буква "ять" закрашена чернилами, как отмененная в новой

советской азбуке. Так что в золотом ряду букв образовалась брешь, но

все-таки можно было прочесть надпись.

Я отступил, толкнув снаряд в сторону.

– Вот мы и в кубрике, – сказал матрос и расстегнул бушлат. -

Кажись, сюда попал. Здесь, что ли, собираются, которые из штаба?

Он перетянул через борт корзину моченых яблок и спрыгнул с ней в

вагон.

– Закусывай, артиллерия, до обеда еще далеко, – сказал матрос,

устанавливая корзину на лафете, и сам первый взял яблоко. – Вы уж,

ребята, извиняйте, что я без винтовки. Проспал, пока выдавали. Сон

мне, ребята, приснился...

Матрос помолчал, почесывая за ухом и оглядывая исподтишка

слушателей.

Все с любопытством уставились на него.

– Сон приснился, братишки... – Матрос сел на ящик. – Про моего

шкуру-офицера сон, который от моей руки в Черном море утоп... В

городе, слышу, тревога, и соседи уже повскакали, а я лежу, мне нельзя

глаз раскрыть. Досмотреть хочу. Интересно, думаю себе, чем этот сон

кончится. Все ли правильно будет? Так и проспал винтовку. А теперь вот

– совестно сказать – с мочеными яблоками пришлось против петлюровского

кулачья выйти. Уж извиняйте, товарищи...

Железнодорожники, ухмыляясь, слушали беспечную болтовню матроса.

– А вы часом не артиллерист? – осторожно справился смазчик. – А

то вон – к пушке...

– Мм... Нет... нет! – замотал матрос головой, жуя яблоко. – В

рейс с вами схожу – дома-то скучно сидеть, когда вражья сила в город

ломится, – а только не артиллерист, нет!

Матрос доел яблоко и стрельнул огрызком через борт.

– А у вас нехватка, что ли, в артиллеристах?

Двое или трое железнодорожников шумно вздохнули:

– Нехватка...

– Ну, так в случае чего... Я ведь не пассажиром первого класса к

вам сажусь, – сказал матрос. – Помогу, чем могу. Снаряд подать или что

– на это-то у меня ума хватит.

Железнодорожники потянулись к яблокам – и вдруг так и замерли с

протянутыми руками... Из-за города докатился раскат орудийного

выстрела.

– Повесточка... – пробормотал матрос. – Начинается!

Все бросились к винтовкам. Я перетащил свой мешок поближе к

пушке, чтобы держать его на виду.

Снова гул и грохот. Над вокзалом заметались в воздухе

перепуганные птицы. Еще выстрел. Еще... И артиллерия стала бить уже не

умолкая.

Вот он, бой! Сколько уже раз я слышал на утренних зорях эти

медлительно-торжественные, открывающие бой удары наших батарей, а

всякий раз переживаешь их заново... В неясной тревоге замирает сердце.

И вместе с тем неистребимая радость жизни, и задор, и острое желание

сойтись грудью с врагом влекут вперед, туда, где завязалась схватка, и

в нетерпении ждешь приказа...

– Эх, братишка! – Я со всего маху хлопнул матроса по спине. -

Будет дело!

Он пошевелил под бушлатом лопатками и крякнул.

– Наши бьют, – сказал он, – прежде тех начали...

К матросу подскочил смазчик:

– А откуда ты знаешь, что наши? Кто тебе сказал?

И, не дожидаясь ответа, смазчик прислонил винтовку к колену и

начал торопливо и неумело заталкивать патроны в магазин.

– Да сам разве не видишь? – сказал матрос. – Разрывов-то нет,

чисто над городом.

Он взял из рук смазчика винтовку, зарядил, поставил на

предохранитель и подал ему.

Все кругом зарядили винтовки и стояли как в карауле, не зная, что

делать дальше.

Матрос потянулся и зевнул:

– А кто у вас, ребята, обед варит? Кок есть?

Я быстро взглянул на него, думая, что он это для шутки сказал. Но

лицо у матроса было деловито-серьезное.

Кока, понятно, не оказалось.

– Э, братцы, без кока дело не пойдет, – сказал матрос. – Это вам

не на берегу – воевать поплывем!

Пошутили, посмеялись – и выбрали в коки смазчика.

– Вот так и будет, – скрепил решение матрос, – ему это как раз с

руки: и буксы помажет, и в кашу сальца положит. Только смотри, кок, не

путай, какое сало в буксы, какое в кашу класть!

Матрос пошарил по углам вагона, отыскал там в барахле два целых

мешка, встряхнул их и взял под мышку.

– Давай пойдем, кок, грузиться. Я при тебе баталером буду.

Оба спрыгнули на перрон.

– А вы не задерживайтесь в городе очень-то! – закричали им вслед

железнодорожники. – Мало ли, приказание может выйти или еще что!

– Успеем, – сказал матрос. – Паровоза вон даже нет, никуда вы без

нас не уедете!

И оба ушли через вокзальную дверь.

Между тем артиллерийский гул все нарастал. Стекла в окнах

выбивали дробь и жалобно пели.

Над городом уже начали вспыхивать облачка неприятельских

шрапнелей. Какой-то снаряд грохнул совсем близко между домами.

В вокзале выпало стекло и разбилось.

– Ведь вот что выделывает, окаянный! – Железнодорожники

уставились на черную дыру в окне.

"Что же это, – думаю, – командир-то? Пора бы ему".

В эту минуту снаружи вагона послышался шорох.

"Командир! Легок на помине..."

Я подскочил к борту, чтобы показать командиру лесенку наверх, а

навстречу мне над бортом поднялась крестьянская соломенная шляпа с

широкими полями – капелюх. Из-под шляпы глянули темные настороженные

глаза.

Человек в шляпе постоял снаружи на лесенке, обвел всех глазами,

потом показался уже до плеч.

К нам в вагон забирался какой-то пожилой бородатый человек -

борода у него была почти черная, а на бороду скобой свисали рыжие,

словно медные, усы. Одет он был в домотканую рубаху из суровья, с

украинской вышивкой.

Я ждал, что будет дальше.

А он уже проворно вскинул на борт ноги и спрыгнул в вагон,

шлепнув подошвами о железный пол. Он был в калошах на босу ногу. В

руках бородач держал кочергу.

Вскочив в вагон, он сразу обернулся и крикнул еще кому-то за

бортом:

– Влазь!

Через борт перевалился здоровенный парнище с круглой стриженой

головой. На нем были порыжевшие сапоги и латаная розовая рубаха.

Парень встал, глянул на людей, на пушку – и заробел, прижался к борту.

– Не обидят, дура. Бачишь, тут свои, товарищи, – сказал бородатый

и, переложив кочергу из правой руки в левую, стал обходить всех,

здороваться.

– А вы кто такие? – остановил я старика. – Чего тут надо?

Документ!

Старик, не говоря ни слова, закивал согласно головой, сразу сунул

кочергу молодому и полез себе под рубаху. Долго рылся он в каком-то

потайном кармашке на груди, наконец вытащил документ. Я расправил

затертую бумажку. "Предъявник цього..." – стал я читать. В документе

было сказано, что это селянин, из середняков, теперь погорелец. Хату и

двор его со всем добром сожгли весной петлюровские банды.

Я был смущен тем, что накричал на него.

– Надо вам, товарищ, идти в ревком, – сказал я, стараясь

загладить свою оплошность. – Сочувствуем. Рады бы и сами пособить, да

видите – солдаты...

– Та на що ж мени тое способие? Я вас молодых всих здоровше!

Старик засмеялся, показав из-под усов крепкие зубы, и, вертя

передо мной своими дюжими руками, пыльно-серыми на ладонях, сказал,

что он каменотес, – ушел от своего погоревшего хозяйства и ломает

камень в карьерах по реке Бугу. Молодого парня в розовой рубахе он

назвал своим племянником.

– Оби-два камень рушим... А жинка с дитями – по соседям...

Не перебивая старика, я все же помаленьку выпроваживал его из

вагона.

– А ты, товарищ, видать, много бумаги читаешь, – вдруг с усмешкой

сказал старик. – Глядел, да недоглядел, что писано в документе.

– То есть как недоглядел?

Я взял у него бумажку и вместе с железнодорожниками стал

перечитывать.

– На обороте, глядите, – сказал каменотес.

Я перевернул бумажку и тут на уголке увидел карандашную пометку

комбрига: "Принять на бронепоезд. Теслер".

Все посмотрели на старика.

– Так чего же ты вола вертишь? – запальчиво сказал рослый

железнодорожник с синим кантом. – Вот эти дядьки всегда так: балачки

да разбалачки, словно свататься приходят, а дело за пазухой лежит...

Тут бой сейчас, понимаешь или нет? А ты канитель тянешь!

– А я своим розумом живу. У тэбе не позычу, – сказал старик, даже

не взглянув на железнодорожника.

Железнодорожник опешил и не сразу нашел, что ответить.

Наконец он выговорил медленно, нажимая на каждое слово:

– Що вин дурень, так про це и ридна маты скаже...

– У тэбе розуму богато, та вдома не ночуе! – сразу отрубил

старик.

– Да ну вас... обождите вы!.. – смеясь, вмешались в перепалку

остальные железнодорожники. – Ты на какую должность-то прислан,

товарищ? Что умеешь делать?

Каменотес с минуту еще гневно глядел на рослого с синим кантом,

потом сдернул с себя шляпу, смял поля так, что затрещала солома, и

нахлобучил шляпу на самые брови.

– Какой ты, товарищ, специальности? – повторили вопрос

железнодорожники.

– Артиллерист, служил действительную, – сказал старик веско, все

еще хмурясь...

Вот этого уж никто не ожидал... Артиллериста сразу обступили, все

наперебой заговорили с ним и тут же, подхватив его под руки,

торжественно повели к пушке. Но старик освободился от облепивших его

рук.

– Ну-ну, берись, давай показывай, как она, окаянная, действует, -

торопили каменотеса. – Да сбрось чехлы-то! Ничего, ничего, снимай, мы

их потом опять наденем...

Каменотес не спеша расстегнул пряжки на чехлах, спустил их один

за другим на пол и отгреб ногами в сторону.

Я подошел поближе. Вот оно, грозное шестидюймовое орудие... Пуды,

десятки пудов кованой и литой стали – и как слажено, как подтянуто

все!

Все затаясь глядели на могучий ствол, на щит, на механизмы

орудия, осторожно притрагиваясь ко всему руками. Как магнит, тянуло

оно к себе...

Я вскочил на ступицу колеса и стал шарить по стволу, отыскивая

марку орудия. Вот она, марка. Я всмотрелся в мелкие, как на пломбе,

буквы: "Путиловский завод. ПГР. 1917 г.". Путиловцев работа, наших,

питерских!.. Как же это угораздило тебя, матушка, в плен к петлюровцам

попасть? Ну, ничего, теперь-то дома, со своими... Эх, командира нет, -

зарядить бы сразу да бабахнуть. Небось и со станции возьмет по

желто-блакитным!

– Отойди-ка, товарищ, – недовольно проворчал каменотес.

Я спрыгнул на пол.

Каменотес подождал, пока я отошел, потом поплевал на руки и с

минуту раскачивался из стороны в сторону. Вдруг он крякнул и с размаху

хватил кулаком по рукоятке, торчавшей над казенной частью орудия.

Ударил – и с силой потянул рукоять на себя. Из ствола, громыхая,

вывернулся наружу стальной поршень с крупной винтовой резьбой.

Каменотес подпихнул его плечом и отвел вправо.

Блеснул сквозной канал орудия.

Мы все, толпясь, стали в него заглядывать, как в телескоп.

А каменотес тем временем перепрыгнул через лафет и зашел к стволу

с левой стороны. Там, на особом выступе, колонкой возвышался

прицельный прибор, весь из винтов, рычажков, с мелкими, как волоски,

насечками и цифрами. Каменотес прищурился в стеклышко прицела и начал

вращать штурвалы орудия – их было два.

Повертел один штурвал, повертел другой – ствол пушки медленно

отошел в сторону и чуть приподнялся.

– Добра гармата... – проговорил каменотес, поглаживая бороду.

Он подозвал племянника, велел накинуть на пушку чехол, а сам

присел на лафет. Потом, пошарив в карманах, достал и выложил на ладонь

стальной обломок ножа, какую-то трухлявую губку, камешек-кремень и

коротенькую трубочку-"люльку" с бисерными подвесками.

Набив трубку зеленым табаком-самосадом, старик отошел к борту и

приготовился закуривать. Ему предложили спички, но он спичек не взял и

стал сам добывать огонь.

Задача оказалась непростая. Старик зажал кремень и губку в

пальцах левой руки и с силой чиркнул по кремню сталью. На первый раз

ничего не получилось. Он еще раз чиркнул, высекая искры, еще, и

наконец губка затлела. Тут он помахал губкой из стороны в сторону,

давая разгореться, и с маху сунул ее, как старинный пушечный фитиль, в

свою трубку.

Изо рта его, из ноздрей и из трубки в три струи повалил сизый

табачный дым, сползая по бороде на расшитую сорочку.

Эх, смачно курит! У меня даже слюна навернулась, и я поспешил

скрутить папиросу. Гляжу, и железнодорожники тоже не устояли против

соблазна – все достали табак.

"Дай-ка, – думаю, – уважу старика, попрошу прикурить от его

коптильной фабрики".

Я подошел к артиллеристу и попросил высечь огонька.

Он поглядел на меня, кивнул и с охотой опять полез в карман за

всеми своими приспособлениями. Раздул уголек и протянул мне. Я

наставил папиросу, но тут же повалился на старика, и мы с ним крепко

стукнулись лбами.

"Фрррр!.." – заверещал кондукторский свисток. Дернулся вагон,

лязгнули буфера, и над самым моим ухом рявкнул гудок паровоза.

Тьфу, я даже вздрогнул от неожиданности. Вот медная глотка!

Паровоз подошел вплотную к железному вагону, и нас обдало теплом.

Все поежились, вдруг почувствовав холодок раннего утра, и потянулись к

паровозному котлу, как к печке.

Но тут из трубы паровоза со свистом полетели искры. Мы

шарахнулись, отмахиваясь от них, как от злых комаров.

– Эгей!.. – закричали железнодорожники машинисту. – Прикрой

сифон-то, не сифонь! Здесь ящики, снаряды!

Искры перестали сыпаться. Машинист выглянул из будки и,

разминаясь, сошел на перрон. Я увидел плотного пожилого человека в

фуражке с серебряными галунами, в форменной черной тужурке, при часах.

Цепочка от часов у него висела через всю грудь.

– Ну как, отправляемся? – крикнул машинист, подходя к нам. -

Разрешение есть. – И он помахал в воздухе зеленой бумажкой.

– Повремени, Федор Федорович, – ответили ему из вагона. – Не за

нами дело – командира дожидаемся.

– Командира, командира... – проворчал машинист, оглядываясь на

дверь вокзала. – Семеро одного не ждут. А нас тут побольше, чем

семеро...

Я, свесившись с борта, осматривал наш паровоз. Хорошая машина...

Щегольские красные колеса с белым кантиком по ободу, дышла блестят,

все сверкает... На зеленой будке виднелась литера "Н" и номер "333".

Пассажирскую машину отрядили в бой – молодцы железнодорожники! Этот

паровоз уже повезет так повезет!

Тут мне показалось, что за паровозом два тендера.

– Это для чего же, – спросил я проходившего мимо кондуктора, -

тендер и еще тендер?

Кондуктор вынул свисток изо рта.

– Это вагон идет за тендером, – сказал он, – стальной вагон под

зелень выкрашен. Ваши же пулеметчики там едут, с пулеметами.

Бронированный вагон? Вот оно как! Так у нас же целый боевой поезд

составился! Это надо поглядеть...

Я перемахнул через борт, но только разбежался, как меня кто-то

окликнул по фамилии. В дверях вокзала стоял человек в сером

полуштатском френче, с коробкой маузера на боку. Гляжу – это помощник

начальника нашей проскуровской милиции Богуш!

Вот гость еще... Что ему тут надо?

Богуш сразу полез в орудийный вагон. Я поднялся за ним.

– Все ко мне! – крикнул Богуш, перелезая через борт.

Пока ребята собирались, он мельком взглянул на пушку и на штабеля

уложенных ящиков.

– Здравствуйте, – сказал он, когда все подошли и остановились

перед ним. – Будете исполнять мои приказания. Распоряжением штаба я

назначен командовать этим... – Он оглянулся на паровоз, на задний

вагон, усмехнулся и закончил иронически: – Этим сборным составом.

"Что, – думаю, – такое? Да как же он берется? Ведь тут

артиллерия..." И вдруг я вспомнил, что Богуш артиллерист. Говорили

даже, что он из бывших офицеров, не то штабс-капитан, не то капитан.

Значит, артиллерист опытный. И в службе исправный, это видно по его

милицейской работе: город содержит в порядке, милиционеры круглые

сутки на постах. Что ж, командир неплох! Малость выпивает, но здесь-то

будет не до того.

Богуш, встав по-военному, руки по швам, медленно обвел глазами

всех, кто был в вагоне. Мы подравнялись и тоже стали навытяжку.

– Что ж, тут добровольцы, что ли, партизаны?

– Добровольно идем, – отозвалось несколько голосов.

– А из бригады есть люди?

Я сказал, что есть – в другом вагоне, пулеметчики.

– Сколько пулеметов? – полуобернулся ко мне Богуш.

Ему ответили железнодорожники: пулемет в башне и два по бортам.

– Так, всего три... Хорошо. – Он подумал и опять обратился ко

мне: – А вы кем тут? От политотдела?

– Да нет, – говорю, – в команде. Подрывником назначен.

– Вот как! Ну, это правильно. Подрывник, конечно, понадобится...

Ну-с, а кто тут артиллеристы?

Вышел каменотес с племянником.

– Где служил? В германской участвовал?

– И в японскую служил, и трохи в германскую, – сказал каменотес,

– в тридцать пятом легком артдивизионе.

– В легком? – Богуш усмехнулся в мою сторону и пожал плечами.-

Так это же не легкая, – он кивнул на пушку. – Это шестидюймовая

гаубица!

– Ничего, товарищ командир, управимся, – сказал каменотес и снял

шляпу.

– Каким номером стоял? – снова спросил командир.

– Первым номером. Бомбардир-наводчик.

– Так-с... А этот? – Богуш кивнул на его племянника.

– А он, товарищ командир, хучь першим, хучь другим номером. При

мне стоять будет.

Богуш развеселился. Нащупал сзади борт вагона, сел, болтая

ногами.

– Ну-ну, еще тут кто?

– Я!.. – отозвался вдруг голос снаружи, и через борт перевалился

тяжелый мешок.

Богуш отскочил в сторону и осмотрел свои галифе – не запачкался

ли?

Мешок был в муке, от него шел пар. В вагоне вкусно запахло

печеным хлебом. Все заулыбались.

Потом появился второй мешок, и следом за мешками мы увидели

матроса.

– Ффуу... – тяжело вздохнул он, садясь верхом на борт. Лицо его

было багровое, глаза осоловели от грузной ноши.

Вслед за матросом перебрался в вагон смазчик, весь перепачканный

в муке: плечи, локти и даже брови белые.

– Это что же?.. – сказал Богуш, поглядывая то на матроса, то на

смазчика. – Провиантская команда?

Тут матрос, вдруг сжавшись комком, выпрыгнул на середину вагона

и, лихо заломив бескозырку, отчеканил:

– Черноморской эскадры, миноносца "Заветный", действительной

службы сигнальщик Федорчук!.. С бывшей эскадры, – поправился матрос.

– Почему с бывшей? – спросил Богуш.

– На дно ее пустили – от германца.

– Ах да... – сказал Богуш, кивнув. – Значит, бывший сигнальщик с

бывшего миноносца бывшей эскадры. – Он усмехнулся и сразу повернул

лицо к железнодорожникам: – А вы кто такие? Артиллеристы, пулеметчики?

Те помялись, посмотрели друг на друга.

– Рабочие мы, с пути... Есть и движенцы.

– Так-с... Что-то многовато вас тут, товарищи, набралось. Я вижу

здесь... восемнадцать человек. Незачем столько, гаубицу ведь нам не

запрягать. Ну, двое к правилу, – он показал на конец лафета с ручкой

торчком, – ворочать орудие. Кто станет?

К правилу подскочил матрос и потянул за собой смазчика.

– Так-с. Первый номер, наводчик, у нас есть...

Каменотес при этих словах кашлянул, посмотрел на всех победителем

и расправил усы.

– Первый номер, правильные... – перечислял Богуш. – Так... Теперь

заряжающий. – Богуш остановил взгляд на племяннике каменотеса: -

Заряжающим станет вот этот малый, он поплечистее вас всех.

Парень, как видно не ожидавший такого почета, раскрыл рот и

растерянно замигал глазами. Но дядя тут же вывел его из столбняка -

схватил за руку и поставил куда следует.

– Теперь, – сказал Богуш, – нам потребуется еще замковый -

открывать и закрывать затвор орудия.

Вперед было сунулся щуплый телеграфист с молниями в петлицах, но

его оттеснили.

Вышел рослый железнодорожник с синими кантами.

– Слесарь, – сказал он отрывисто. – Чинил оружие... Партизанам.

Когда немчуру били.

– Так, понятно. Все! – Богуш встал с борта. – А остальные...

Извините, товарищи, но я, как командир, обязан предложить вам оставить

бронепоезд.

Рабочие заволновались. Растерянно сбились в кучу, толпой

подступили к командиру. Поднялся шум, говорили все сразу, перебивая

друг друга. Кто-то требовал, чтобы дело разобрал профсоюз, другой

кричал и грозился пожаловаться в штаб. Двое или трое, пытаясь

успокоить остальных, доказывали Богушу, что, если бы не они,

железнодорожники, бронепоезд так и стоял бы в тупике, а растопили они

его для того, чтобы самим выйти в бой. "Это наше право! – твердили

они, наступая на Богуша. – Наше право!"

Но Богуш ничего не слушал. Он выждал, пока шум стал стихать, и

твердо повторил свое приказание.

Рабочие взяли винтовки.

– Оружие оставить, – сказал Богуш. – Это инвентарь бронепоезда.

Тут уж и я не стерпел.

– Неправда, это их винтовки! – вступился я. – Вы командир, и наше

дело подчиняться, но оружие рабочим выдал командир бригады. Сам лично.

– Ах, разве! – Богуш живо обернулся ко мне. – Тогда пожалуйста, я

не возражаю... Но тем более, значит, вам, товарищи, не место здесь...

В полках сейчас каждый человек с винтовкой на счету, а вы, извините,

прохлаждаетесь... Слышите, какой бой идет!

Рабочие вышли, построились с винтовками на перроне и молча

двинулись с вокзала.

Глава третья

Бой на подступах к Проскурову все разгорался. В городе начались

пожары. Это неприятельские снаряды, взрываясь, поджигали в разных

концах города деревянные и камышовые крыши. Быстро клубясь в

прохладном утреннем воздухе, дым черными завесами застилал город.

Станция тоже уже была под обстрелом. Со звоном рвались в воздухе

шрапнели, обдавая перрон градом пуль. Завывая, как сирены,

проваливались куда-то за вокзал гранаты, и слышно было, как там,

сзади, рушились здания и осыпались стекла.

Стоять дальше у перрона стало невозможно, и командир приказал

передвинуть поезд. Теперь мы стояли на какой-то поросшей травой

подъездной ветке, вдоль которой высились похожие на веретена

украинские тополя. В этом случайном и малонадежном укрытии команда

бронепоезда проходила учение и боевую практику...

Не знаю, какие успехи делали в своем вагоне пулеметчики, только

за них, видно, командир был спокоен: он побывал там всего один раз и

больше уже не ходил. Но у нас в вагоне дело не клеилось. Из всех

пятерых наших "артиллеристов", отобранных командиром, только один

каменотес и разбирался в пушке – остальные ведь впервые очутились

перед этой махиной. А тут еще и времени в обрез, и этот гнетущий

свист, и грохот обстрела...

Богуш выходил из себя.

– Замковый! – кричал он, топая ногами. – Где у вас стопор курка?

Опять не в боевом положении? Третий номер... да ты, стриженая голова,

ты третий номер! – вдалбливал он совсем ошалевшему племяннику

каменотеса. – Как подаешь снаряд? Где правая рука у тебя, где левая?

Сено-солому к рукам привяжу!.. Четвертый номер! Пятый!

Пятым был матрос. Он уже начинал злиться и отвечал Богушу

петушиным голосом: "Так точно-с! Никак нет-с!"

– Ну знаете, товарищи... – сказал наконец Богуш. Он отошел,

достал платок и дрожащей рукой обтер шею и лоб. – Я, конечно, поведу

вас в бой, но только имейте в виду...

Он вдруг выбежал на середину вагона, топнул ногой и начал сыпать

без передышки:

– Орудие к бою! По краю деревни! Шрапнелью... Заряд номер два!

Отражатель ноль! Угломер двадцать семь – семьдесят! Наводить на

колокольню! Прицел сто!.. Трубка девять-девять!..

Он сунул руки за спину и с усмешкой посмотрел на одного, на