Текст книги "Северные сказки. Книга 1"
Автор книги: Николай Ончуков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)
Спросили работника:
– Будёшь-ле женитця?
– Можно.
Белобородой старик спросил:
– Откуль будем за него невесту брать? А хозяйка ответила:
– У соседа есть девка, можно взять. А старик на то сказал:
– Я эту девку не видал.
– Не видал, дак вот светать будет, она крыльцо пахать будет, посмотри.
Светать стало, старик оделса, пошол смотреть. Баба передела платье, занними дверями обошла, пашот суседово крыльцо. Старик подошол, посмотрел, пошол обратно; баба оббежала занними дверми, встречат старика, спрашиват:
– Ну, какова, понравилась-ле.
– А нечего, бойка девка, одним словом, и росту немалого, подхожа совсем на тя; вы находитесь с ей, дак как мы будем признавать?
– А, дикой ты старик! Не по лицу дак по платью можно признать: хозяйка ведь в хорошом платье, работница ведь в плохом.
– А то пожалуй и так.
Ну, пирком-свадебкой, стали женить, а сусед стал присватывать и отдавать – за деньги да, вино да роботат. Стали пить свадебно, пировали трои сутки. Старик напилса шипко пьяной, даже с ног свалилса; подымет голову:
– Выпей свадебно, свадебно!
Выпьет и опять уснёт. А тою пору песни, музыка играт, барабаны бьют; старик подымет голову, опять ему повторят.
А в это времё мужики и бабы нагружают караб товаром, из кладовых, из лавки всё обрали, всё сгрузили на караб.
После того проснулса старик, стал ходить по комнаты: в той комнаты пусто, в другой нет ничего, не жены своей, не роботника с молодкой натти не мог. Осмотрел свои кладовы, анбары, лавки, везде нечего нету, обрано, и вдруг заявляет полиции:
– Меня обворовали, ограбили.
Розыски стали, искать стали, розыскали мальчика со стариковой женой на пристани карабельнёй. Мальчика взяли, повели к царю, царь стал допрашивать:
– Как ты старика ограбил?
Мальчик на то сказал:
– Помилуйте, ваше царское величество! Вот вам в таком-то году дана записка, в таком-то году друга, вот в таком-то третья.
Вынел три записки, положил на стол. Царь посмотрел на эти росписки.
– Нечего делать: царское слово назад не ворочатца.
Сказал на это белобородому старику:
– Ты прежде кого обторговал, обворовал, тебя не судили? И его судить некак.
Оттуль отпустил царь мальчика, мальчик пошел на караб, поднел паруса и отправилса домой со стариковой жоной. Бежали долго-ле, коротко-ле по морю, прибежали в свой город. Пришол к своей матери, объяснился об своей женитбы и привёз караб товару.
16
Два из сумы
Жил старик со старухой, и которая старуха завсё на старика корщала: «Ты, старик, нечего не наживашь и никого не промышляшь». Старик не мог этой тягости перенести, пошол в лес, стал ставить силки. Пошол смотреть, попал ему жураф. «Старик, ты меня не убивай, я тибе добро доспею». – «Врёшь, жураф, улетишь». – «Нет, старик, не убивай, добро доспею. И назовемся: пусь ты мой отеч, а я тибе сын». Старик его вынял и спустил. Жураф овернулса мужиком, повёл его к сибе в гости; привёл в гости, стал угощать. Старик долго-ле, коротко-ле гостил и придумал свою старуху посмотреть. Сын-жураф дал ему сумку и сказал: «Што тибе нужно будет, скажи: «два из сумы», а не нужно: «два в суму». Только с этой сумкой никуды не приворачивай, прямо домой иди». Распростились, пошол старик и придумал дорогой попробовать, чем его сума девствует. Сказал: «Два из сумы». Выскочили два из сумы, один поставил стол, другой роздёрнул скатёрку, питья, кушанья; старик подзакусил, не захотел ись, сказал: «Два в суму». И стала онна сумка.
Была у старика немилостивая кума, вздумал старик приворотить к ей. Кумушка его стретила. «Не угонно-ле в бане попаритця?» – «Ничего, можно». Истопила кумушка байну. Ушол старик в байну, кума подменила его сумку другой. Пришол кумушко из байны, кума его угостила; распростилса с кумушкой, пошол, пришол к своей старухе. «Тепере, старуха, мы с тобой до житья дожили, вот я какую сумку принёс!» Сказал: «Два из сумы», – никово нету; говорил до трёх раз, всё никого нет.
Пуще старого стала старуха старика ругать и взяла кочергу, стала бить его кочергой. «Каку-то суму принёс да приставляится». Старик заплакал и пошол к своему сыну журавлю. Пришол и обсказал всё. Жураф спрашиват: «Шол, да куда не приворачивал-ле с этой сумкой?» Старик ответил на то: «Приворачивал к кумы». Опять принял старика, угощал; гостил тут старик и вздумал сходить, старуху посмотреть. Сын-жураф дал ему опять сумку и сказал: с этой сумкой смотри некуды не приворачивай. Старик распростилса, пошол. Шол по полю, придумал попробовать свою сумку, чем она девствует, сказал: «Два из сумы». Выскочили два из сумы, один взял ростянул старика, стенул портки, заголил рубашку, а другой стал розгами дуть и приговаривать: «Когда не велено ходить да приворачивать, дак некогды неприворачивай». Хватилса старик, сказал: «Два в суму» – стала одна сумка. Старик сказал: «Я с той сумкой к кумушке приворачивал, а с этой по-давны можно». Приворотил к кумушке. А кумушка до него така стала ласкова. «Кумушко! Не угодно-ле в баньке попаритця?» – «А, пожалуй, не мешат в брюхе». Ушол в байну, а сумку повесил на спичку. Кумушка опять попробовала, чем у него сумка дествует, сказала: «Два из сумы». Выскочили два из сумы, один кумушку ростенул, заворотил ейны сарафаны, другой начал розгами ей наказывать и приговариват: «Нековды у старика сумки не воруй». У ей было две доцери, одна и побежала в байну. «Дедушко! Каки-ле пришли, у меня матерь-ту всю пристегали». – «Ужо, помешкай, волосы на ряд не причесал». Прибежала друга доци: «Дедко, поди, мати едва жива, всю пристегали». Пришол дедко в избу, кумушка говорит: «Кумушко, твоя-то сумка у меня в горнице на спице веситца». Добралса дедко до первой сумы и сказал: «Два в суму», – ничего не стало. Взял старик обе сумки пошол к старухе. «Ну, старуха, теперь мы до житья дожили, – и сказал. – Два из сумы». Выскочили два молодца, накормили-напоили. Старик сказал: «Два в суму», – ничего не стало. И взял эти обе сумки, повесил на спичку. Оттуда старик пошол на улеч, стал поправлять свой огород. Старуха захотела попробовать, чем у его сума действует, сказала: «Два из сумы». Выскочили два из сумы, один старуху ростенул, заворотил ейный сарафан, другой стал розгами наказывать и приговариват: «Некогды старика не брани и не бей старика кочергой». Старуха не домыслила сказать, что «Два в суму», – старик зашол с уличи, старуху одва живу застал. Сказал: «Два в суму». Перестали старуху стегать. И оттуда они стали жить хорошо и согласно.
17
Царь и вор
Вор с дядей шли у царю воровать, пришли к царским воротам. Вор велит дяде вперёд итти, а дядя вору. Пошол, однако, дядя. Пошол дядя, подворотница пала, вору голову отсекла; вор тулово оставил, а голову с собой унёс.
А царь хочет знать, хто у него воровал. Стал клик кликать, всех баб собрать: которая женщина прослезится, та и жена убитого. Вор дядину жону научил: «Ты неси крынку молока, урони, пролей и плач: "Не жаль крынки, жаль молоко"». Выкопали могилу, собрались бабы; погонили баб мимо эту могилу ширинкой, жона дяди сронила крынку и плачет:
«Не жаль крынки, жаль молоко». Так царь и не мог узнать вора.
В кабаке стали сыпать злато-серебро. «Хто-ле воровать будет». Злато-серебро теряитца, а к полу нехто не согибаетца. Стали людей поить, пили люди, заспали. Утрях спят, зашол поп и видит у вора на подошвы серебренник. Поп взял, да у вора полбороды и обрел. Проснулса вор, узнал, што у ся полбороды нет, взял да у многих полбороды обрел. И опеть не могли вора признать.
А вор думать стал, как попу на смену заёмно овратить. Сделал сибе ящик, подделал гумажны крыльё, одел хорошо платье и подлетел к попу перед окна на перила. Говорит: «Я ангел господень, ты достоин, тебя на небо нести, только будут мытарства, надо их перетерпеть». Посадил попа в куль, принёс и повесил на церковны ворота, на ограду и надписал надпись: «Хто пойдёт в церковь, кажной штобы по кулю по разу ударили». Попа тут кажной колотил, и до смерти заколотили.
А царь вора всё не можот признать. Оделса царь в шутовское платье и в рынке стал ходить, посоиватця меж людей. Ходит царь посоиватця, и вор посоиватця. Друг дружку заметили ворами. Вор у царя спрашиват:
– Воровать не пошли?
– Можно воровать.
– А к кому пойдём? Царь отвечат:
– К царю.
Вор царя по косице и хлесь.
– Ах ты, так твою мать! Давно-ле воруешь, а уж у царю идти хочешь, я веки ворую, да на царя-то (так!) никогда не думал воровать.
– А к кому ино пойдём воровать? – спрашиват царь.
– А к боярам, у их деньги-те даровые.
Пошли воровать к боярам, пришли к чердаку, а в чердаки, в верхних етажах огонь, собранье. Вор зелезны храпы вынел, на руки, на ноги наложил, полез по стене. А народ советуют, как царя кончить. Придумали так: позвать его к сибе в непоказанные чесы, а когда придёт, поднести ему цару. Цару выпьет, дак сам помрёт. Слез вор со стены, дал царю кокти, велел кверху лезть, самому прослушать. Одел царь кокти, залез, послушал один совет. Отозвал оттуль царь вора на особичу. Отошли они подале, царь снял с себя шутовское платье и оказалса во крестах и во полетах. Вор на коленки пал, извиняитца, што царя по косиче ударил. Царь его простил. Повёл царь вора во дворец.
– Когда бояра меня позовут во дворец, то я тебя назову иностранным купцом и возьму с собой. И будут мне подавать цару, я и спрошу: «У вас как – которой наливат, тот вперёд выпиват, але которому подают?» Вы и ответьте: «Которой наливат, тот вперёд выпиват».
Позвали бояра царя, пошол царь с вором, вор наряжон иностранным купцом. Стали царю подавать царку; царь спрашиват:
– Как в ваших местах: тот выпиват, кто наливат, але как? Купец отвечат:
– Которой наливат, тот первой и выпиват.
Царь приказал поднощику вперёд выпить. Выпил поднощик цару, да тут и помер; схватили всех, сколько тут было бояр, новых растреляли, новых на воротах повесили. А вора царь сибе думным доспел.
18
Царь, старик и бояра
Ехал государь с боярами, увидел старичка белобородого борода болыпа, седой.
– Здраствуй, дедушко!
– Здраствуй, свет великия надёжа государь.
– Как же ты, дедушко, позно стал?
– А я рано стал, да подопнулса.
– А ты бы и в другиж.
– А я и в другйж стал, да подопнулса.
– А ты бы и в третьиж.
– А я и в третьиж стал, да опеть подопнулса.
– Дедушко, давно-ле на горах снеги забелели?
– Двадцеть лет.
– Давно-ле с гор ручьи побежали?
– Петнадцеть лет.
– Дедушко, прилетят суды гуси, можошь-ле их теребить?
– А сколько могу потереблю.
– Дедушко, тереби горазне, не жалей.
Распростилса царь с дедом, поехали. Приехал царь домой стал у бояр спрашивать:
– Чего мы с дедушком говорили?
Бояра стали строку просить. Выпросили строку, с царём распростились, розошлись, сели на коней и поехали к дедушку. Приехали, поздоровались.
– Дедушко, чево вы с государем говорили?
– Нет, нельзя сказать.
– Дедушко, дайм по сту рублей.
– Нет, нельзя.
– Дедушко, даим по двести рублей.
– Нет, нельзя.
– Дедушко, даим по триста.
– Ну, когда по триста, скажу. Спросил у меня царь: «Пошто позно женилса?» Я сказал: «Рано женилса, да жонка померла». – «А ты бы, – говорит, – и в другиж женилса». – «Я и другиж женилса и друга померла». – «А ты бы и третьиж женилса». – «Я и третьиж, и третья померла». Спросил царь: «Давно ли, – говорит, – волосы на голове заседели?» – «Двадцеть лет». – «Давно-ле, – говорит, – ручьи с гор побежали?» – «Петнадцеть лет». – «То слёзы из глаз побежали».
– А гусей каких говорил? – спрашивают бояра.
– А вот вас самих теребить и велел.
Поехали бояра к государю и передали всё, што узнали. Другой раз поехал государь, увидел дедушка, спрашиват:
– Были ли у тебя гуси?
– Были.
– Ну каково жо ты потеребил?
– А сколько мог теребил, свет великия надёжа государь.
– А плохо теребил, ты бы так теребил, штобы перышки все у их ощипал.
19
Небылица – сорок братьев ездили отца крестить
Бывало, поехали сорок братьев отца крестить; у их была сорокапегая кобыла, сорок братьев все на ней выселись, всяк на свою пегину. Они ехали, ехали, пришлось реку переежжать. Через эту реку у их кобыла скочила, да по середка сорвалась (перервалась пополам).
А у их брат был меньшой, а на сметках большой, он кольчо свил, да и кобылу сшил, да и опять поехали. Им привелось по дороге ночевать, а у их огнива не было, огня добыть: они увидели в лесу в избушке огонь, послали большого брата за огнём. Пришол брат к избушке, лежит старик из стены в стену ногами упёр, нос в потолок:
– Дедушко! Подай огню!
– Скажи небылицу дак и подам огню.
– Я, бывало, сорок сажен в день дров насек.
– Это кака небылица, это я на старось насеку.
Взял из спины ремень выкроил, да и в погреб бросил.
Не могли дождатця большого брата, послали среньнёго.
Приходит среньнёй и говорит:
– Дедушко, подай огню.
– Скажи небылицу, дак подам огню.
– Бывало я сорок возов сена в день поставил.
– Это кака небылица, это я на старось поставлю. Взял из спины ремень выкроил, в погреб бросил.
Пошол брат меньшой, который на смеках большой.
– Дедушко, подай огню.
– Скажи небылицу дак подам огню.
– Я, дедушко, услышел: за морем, што там скот дёшов, быков меняют на оводов, мух на коров, телят на комаров. Я наклал три туеса, первой оводов, другой мух, третей комаров и поехал за море и стал минёть этого скота. Наменял этого скота, променял все три туеса. Из-за моря вздумал их переправлять на свою сторону, а провозом стают дорого. Я стал их из-за моря за хвосты метать. Переметал всего скота, оставил сибе семигодовалого быка. Розмахал этого быка, бросил; бросил да не отпустилса, и сам с ним полетел. Выбил этого я скота и наделал кожи. Оттуда я отправилса на небо и из кожи стал обутки шить: всем большим богам по сапогам, малым-то богам сошил всем по котам. А из семигодовалого быка выкроил сибе ремень и стал по этому ремню с неба спускатся; ремень у меня не стал (ремня не хватило). Я штаны те поттыкал, дыму накликал, ужище свил и опеть спускалса и опеть ужища не стало. Посмотрел испод, думал стоит печь, скочил и осел в болото до плеч. Стала утка летать, мне на голову еича садить. Волк узнал, стал ходить, еича ись; я добывал, добывал свою правую руку, пришол волк еича ись, я за хвост и поймался; волк скакал, скакал, меня выдернул, у волка хвост оторвалса. Вот, дедушко, я оттуль и пришол. Ну, какова, дедушко, небылича?
– Хороша, молодец!
И дал дедушко огню и выпустил братьев из погреба. Оттуль поехали они дальше.
20
Небылица
Бывал да живал, на босу ногу топор надевал, трои лыжи за поес затыкал; пошол возле лыко гору драть, увидел озеро на утке сидит; высек я три палки, перву бросил – недобросил, втору бросил – перебросил, третью бросил – попал; утка стрепенулась, а озеро полетело, да на сухой лес село, ну и сказки конец.
21
Небылица
Шол я, стоит избушка; зашол, квашня женщину месит, я и усмехнул, а квашни не пондравилось, она хватит печ из лопаты, хотела ударить; я через штаны скочил, да и порог вырвал, да и убежал.
22
Исповедь
Мужик пришол попу кается и всяки попу грехи сказывал, а поп всё говорит:
– Кайся, кайся, чадо.
– Батюшко! Раз было с вашей дочкой под возом.
– Кайся, кайся, чадо.
– Батюшко! С вашей матушкой было раз, на кроватке у вас.
– Кайся, кайся, чадо.
– Батьшко! Каюсь, каюсь, да и до вас добираюсь.
Поп книгу захлопнул, да и убежал в алтарь.
– У меня-то – тур возьми!
23
Рассказ зырянина[9]
Был у меня вырыной кэбылка; екал я тэркэм, бэркэм, вэрэтейкой; пёреди стоял чёрмковой кус, та из куста рябчик – шор! а кэбылка у меня и фор! я с ей пал, да три пня ребром повыломал, да трои сутки домой кэрэвушкой полз; да дома у меня был своерощеной быгородичка, да я ей кадил, да кадил, да она рычикала, пучикала да и горела.
24
Устьцылёмы над пустозёрами смеются
Когда пустозеры подтягивают невод с семгой к берегу, то тихим голосом твердят:
– Сократи Господи! Сократи Господи! Сократи Господи!..
Когда невод притянут, и матица – мешок на конце невода – быстро вытаскивается на песок, то пустозеры громким голосом и быстро говорят:
–Дай Господи! Подай Господи! На сто, на тысечу, на челой милеон!!!
Рассказом этим устьцылемы хотят показать и хитрость и жадность пустозеров.
25
Зыряне смеются над устьцылёмами[10]
Встречаются два устьцылёма начинается разговор:
– Парфенте-е-й, а Парфенте-е-й!
– Чего-о?
– Куда поеха-ал?
– В Пинегу-у.
– Пошто-ле-е?
– На база-ар.
– Купи мне икону-у.
– Какую-ю?
– А Миколу-у.
– Большу-ле-е?
– С баенну две-ерь.
Рассказчик намеренно растягивает слова на концах, передразнивая устьцылемов, которые говорят очень певуче.
.
26
Год такой
В деревне Усть-Ижмы встречаются два мужика и начинают разговаривать.
– Микулай, а Микулай!
– Чего-о?
– У меня девка-то брюхата-а.
– У меня тоже.
– Нечо не бай, нынче год такой.
4. Носов Алексей Андреевич
Гильфердинг говорит в своей известной статье «Олонецкая губерния и ее народные рапсоды»: «По-видимому, былины укладываются только в таких головах, которые соединяют природный ум и память с порядочностью, необходимою и для практического успеха в жизни»[11]. Дальше Гильфердинг рассказывает, что не раз, по указаниям других, он искал в разных деревнях «такого-то нищего или такого-то кабацкого заседателя», про которых Гильфердингу говорили, что он умеет петь разные истории. «Но нищие по профессии знали только духовные стихи, а пропившиеся в кабаке мудрецы являлись с запасом песен, более или менее разгульных, и анекдотов, более или менее остроумных, но ни один решительно не был рапсодом» (там же). Гильфердинг не встречал былинщика-сказателя пьяницу, а многие сказатели совсем не пьют вино.
Александр Андреевич Носов, сказка которого ниже следует, может, мне кажется, подорвать непреложность мнения Гильфердинга о сказателях, с которыми соглашаются как будто и прочие собиратели-этнографы. А. А. именно известен всем устьцылёмам тем, наличность чего в человеке кажется Гильфердингу несовместимой со знанием былин.
А. А. не только пьет, но в очень большой степени злоупотребляет этим, причем эта слабость превратилась у него в страсть, от которой ему, по-видимому, уже нет спасенья. Только в силу этого обстоятельства А. А. живет очень бедно, всегда нуждается, в его семье разлад. А. А. уже 48 лет от роду, но его только и видишь бесцельно слоняющимся по длинным улицам Устьцыльмы, иногда весьма нетвердым на ногах, часто совсем в неприглядном состоянии. Даже ко мне явился он сам, без всякого зова, в очень мрачном настроении, от, по-видимому, «веселого вчера» и хриплым голосом предложил что-нибудь спеть или рассказать сказку.
Твердо помня мнение Гильфердинга, я очень недоверчиво отнесся к предложению и отклонил было услуги, но, по-видимому, А. А. понял причину моего отказа, это его задело, и он сказал мне, что если я ему не верю, то он споет на пробу и за это даже денег с меня не возьмет. Делать было нечего, нужно было слушать, и я попросил рассказать сказку. Тут же пришлось поднести, потому что А. А. было очень худо. Дело пошло глаже, и сказка была рассказана очень хорошо. Я очень заинтересовался, заплатил ему деньги (разумеется, главная причина прихода и было желание заработать) и просил еще прийти. А. А. еще пришел и хорошо спел стих про «Агрика».
Знает А. А. и много былин, но их у меня было записано уже довольно, новых он не знал, но я все же выяснил, что может знать такой интересный для наблюдения человек. Для этого я просил его перечислить мне то, что А. А. знает, но не ограничиваться простым перечислением, а вкратце рассказать содержание каждой былины.
Таким образом я выяснил, что А. А. Носов знает былины: 1) Застава богатырская (сокольник и Илья Муромец), 2) Дунай, 3) Бой Дуная и Добрыни, 4) Чурило и неверная жена, 5) Ставёр Годинович, 6) Бой Добрыни с Маринкой, 7) Илья, голи кабацкие и Тугарище, 8) Иван Гостинный-сын, 9) Мамаево побоище, 10) Поток Иванович, 11) Скопин Михаило Иванович; и стихи 1) Егорий и Александра и 2) Агрик; сколько и каких знает А. А. сказок, я у него не спрашивал, но, конечно, «Иван Быкович» не единственная сказка в его репертуаре. Я потому так подробно остановился на выяснении деликатного предмета в жизни сказателя, которому я во всяком случае обязан хорошей сказкой, что это очень важно для выяснения вышеуказаннаго утверждения Гильфердинга, с которым я совсем не согласен.
27
Иван Быкович
Жил-был царь, у его была служанка, и царь приказал служанке купить щуку. Эту щуку сварили, уху съели царь с царицой и служанка, а помои вынесли быку. Царица и служанка, и бык с ухи обрюхатели. Царица родила Ивана-царевича, служанка – Ивана Девича, бык – Ивана Быковича. Ростут эти робята не по годам, по месечам, и выросли робята двенадцеть месечей, и стали ходить по царским конюшнам выбирать по коню. Иван-царевич, Иван Девич выбрали, а Иван Быкович не может выбрать: к какому коню придёт, рукой тяпнет, конь с ног долой. Иван Быкович пришол в погреб, стоят два коня. Одного тяпнул, конь устоял: «Это по мне». Вывел коня и поехали все в чисто поле.
В чистом поле гуляли день. Прогуляли весь день до вечера, приехали ночевать к мосту. Иван Быкович говорит братьям: «Братья, построим здесь шатёр, будем ночевать». Построили шатёр. Иван Быкович говорит: «Давайте, братья, метать жеребей, кому не спать, караулить у моста». Бросили жеребей, досталось Ивану Девичу. Иван Девич сел караулить, а Иван Быкович и Иван-царевич пошли в шатёр, спать легли. В шатре Ивану Быковичу не спится. «Пойду, его досмотрю, каково он караулит». Пришол, а брат спит, как сильней порог шумит. Сел сам караулить Иван Быкович под мост. Едет по мосту проклятое Издолищо о трёх головах. У проклятого конь подпинаитсе, на нос подтыкаитсе. «Што же ты, конь, подпинаишься, на нос подтыкаишься? Кого я боюсь? Есть на свете один, Иван Быкович, я того на одну долонь посажу, другой придавлю, у его одна пена выйдет». Иван Быкович выскочил из под моста: «Чем ты, проклятое Издолищо, похваляешься?» – «Я похваляюсь своей силой, заходи сюды на мост». Иван Быкович зашол, Издолищо спрашивает: «Далёко-ле у тебя, Иван Быкович, дух несёт по мосту?» – «У меня до полумосту». – «А у меня три версты. Ну-ко дунь», – говорит Издолищо. «Нет, я не дуну, у меня одна голова, да и та больна, ты дунь, у тебя три головы». Проклятое хочет дунуть, духи направлят, шею вытегат, Иван Быкович выхватил саблю из кормана и отмахнул все три головы У Издолища; эти головы и тулово с мосту свалил, прибрал, сам пошол в шатёр спать. Иван Девич приходит с караулу в шатёр, Иван Быкович спрашивает: «Каково, брат, ходил?» – «Тихо, тихо, брат, волосом не вянет, ничего я не слыхал».
Утро стало, поехали они в поле гулять, весь день проездили, ночевать опять приехали к шатру, к мосту.
Опять бросили жеребей Иван-царевич и Иван Быкович, досталось караулить та ночь Ивану-царевичу. Иван-царевич пошол караулить, а два брата спать легли в шатре. Ивану Быковичу не спится. Пришол, а Иван-царевич спит, как сильней порог шумит. Иван Быкович сел караулить под мост. Едет по мосту проклятое Издолищо о шести головах; у проклятаго Издолища конь подпинаится, на нос подтыкаится. «Што же ты, конь, подпинаешся на нос подтыкаишся? Кого я боюсь? Есь на свете Иван Быкович, я того на одну долоь посажу, другой придавлю, у его одна пена выйдет». Иван Быкович выскочил из подмоста. «Чем ты, проклятое Издолищо, похваляется?» – «Я похваляюсь своей силой, заходи сюды на мост». Иван Быкович зашол, Издолище спрашиват: «Далёко-ле у тебя, Иван Быкович, дух несёт по мосту?» – «У меня до полумоста». – «А у меня на шесть вёрст дух несёт. Ну-ко ты дунь». – «Нет, ты дунь, у тебя шесть голов, а у меня одна и та больна». Проклятое Издолищо хочет дунуть, духи направлят, шею вытегат, Иван Быкович выхватил в ту пору саблю и шесть голов срубил у Издолища, свалил в ту же кучу и спать пошол в шатёр. Утром спрашиват: «Каково же, брат, ты караулил?» Отвечает Иван-царевич: «Тихо, тихо, брат, волосом не вянет – ничего я не слышал». Наутро опять в поле поехали день гулять, приезжают к мосту третью ночь ночевать. Иван Быкович говорит: «Я пойду караулить, а в шатри не спите, картами играйте: если мой конь ногами землю бить будет, вы его спустите».
Пошол Иван Быкович караулить третью ночь, сел под мост, сидит караулит; идёт проклято Издолище об девети головах. У проклятого Издолища конь подпинается... и проч. ... «А ты, проклятое Издолище, чем ты похваляешся»... и проч. «Далеко-ле дух несёт?» – «До полумоста». – «А у меня за деветь вёрст...» и проч. Иван Быкович в ту пору саблю выдернул, шесть голов свалил, а три головы не мог свалить, осталось у Издолища. Схватились они дратця. Дрались, дрались, Издолище Ивана Быковича и здавил под себя, смял. Конь Ивана Быковича ногами в землю бьёт, а братья спят, не слышат. Иван Быкович конается проклятому Издолищу: «Проклято Издолищо, дай мне розуть со правой ноги сапог, со белым-светом проститься». Издолищо дал, Иван Быкович снял сапог, бросил коню в повод и розорвал этот повод. Конь прибежал и срыл Издолища с Ивана Быковича. И выхватил Иван Быкович саблю, и срубил головы остальни, свалил эти головы и тулово в стару кучу. Пошол в шатёр к братьям, бранит своих братьев: «Што же это вы, братья, вам велено было спустить коня, подьте-ко посмотрите, што у меня там поделано». Свёл и показал братьям восемнаццеть голов и три тулова. Братья себя руками хлопают. «Откуль ты нарубил?» – «Топере, братья, надо ехать нам прочь от моста», – говорит Иван Быкович.
Ехали, ехали, доехали до большого дому; стоит большой дом, со всеми кокорами, превеличающий, большой дом. Братья хотят заходить в дом обедать. Иван Быкович говорит; «Наперво я один захожу, послушаю, што в этом доме деится». Иван Быкович овернулса мушкой, залетел в дом, на потолок сел. Сидит на потолке, выслушиват. Жалитса малого Издолища жона. «Матушка, матушка, вор-от Иван убил твоего сына родимого, моего мужа любимого». Старуха Егабиха говорит: «Поди на дорогу, овернись им кроваткой тисовой и периной пуховой, лягут они на кроватку, их растреснёт, разорвёт на маленьки зернеца». Идет друга невеска, жалится старухе Егабихе: «Матушка, матушка, вор-от Иван убил твоего сына родимого, моего мужа любимого». – «Поди овернись колодчём, ключевой водой и чарочкой золотой. Станут они эту воду пить, их разорвёт, растреснёт на мелки маковы зёрна». Идёт третья невеска. «Матушка, матушка, ворот Иван убил твоего сьша родимого, моего мужа любимого». – «Поди овернись на дорогу-ту кустиком раскитным и ягоды изюмны, будут они ись, их разорвёт, растреснёт на мелки маковы зёрнышка». Иван Быкович выслушал говорья, вылетел, овернулса, говорит братьям: «Поедемте, братья, от этого дому прочь, как можно нам надо отсюда убратса».
Поехали три брата, стоит на дороге кроватка тисова и перинка пухова. Эти братья желают легчи и говорят брату: «Иван Быкович, надо нам бы отдохнуть на кроватку с устатку». – «Нет, братья, вы не слезавайте с коней, я один соскочу, попробую ей». Братья сидят, он соскочил, тюкнул кроватку сабелькой, поперек пересек – баба легается поперёк. Братья испужались. Едут вперёд, стоит на дороге колодеч, ключева-вода и чарочка золота. «Нам бы надо напиться», – говорят братья. «Вы, братья, не слезайте, я один попробую». Опять соскочил с коня, колодеч тюкнул – баба поперёк перерубил – вьётсе. Поехали прочь. Ехали, ехали, стоит кустик ракитовой, ягодки изъюмовы. Иван Быкович соскочил с коня хватил кустик – баба поперёк легаится. Говорит братьям: «Ну, братья, вы теперь за мной держитесь, будет за нами велика погоня». Гонили, гонили, гонили, соскочил Иван Быкович к земли, припал ухом к земли – звучит.
Наганиват их баба Ягабиха в ступы, подпиратся пестом. На дороге стоит железна кузница, Иван Быкович поднел у жалезной кузницы угол, и заехали все с конями. Пригонила баба Ягабиха, говорит кузнецу: «Вор-кузнец, отдай Ивана Быковича, посади на язык – зглону». Кузнец и говорит: «Я посажу на язык, ты, Ягабиха, обскочи кругом эту кузницу, пролизни двери жалезны языком, посажу на язык». Егабиха обскочила кузницу, пролизнула двери, кузнец схватил ей за язык клещами, а Иван Быкович выскочил и зачал ей железными прутьями дуть. Дул-дул-дул, продул кожу и высовал прутья за кожу. Егабиха ему замолилась: «Иван Быкович, предь таковой не буду, ради Бога меня до смерти не застегай». Иван Быкович овернул Егабиху кобылой, сел и погонил. Гонял-гонял-гонял, кобыла спотела, упарил.
Едет встречу старик на кобыле. «Ну, давай, Иван Быкович, со мной правдаться? (Кто кого обгонит)». – «Давай, только положим залог: если я оправдаю, дак ты ко мне в услуженье поди с кобылой, совсем, а как ты меня оправдашь, дак я тебе брата отдам с конём». Погонили правдаться. Старик Ивана Быковича оправдал. Вот Иван Быкович брата с конём старику отдал. Ивану Быковичу брата с конём стало жалко. Он здумал у старика брата воровать. Он как-небудь брата у старика украл, а коня не можот. Конь прикован на чепях; стал раскаивать, чепи забренчёли, старик услышал, поймал Ивана Быковича. «А ты вор, Иван Быкович, ты брата украл и коня хошь укрась, я тебя виной не прощу. И тогды тебя виной прощу: ты сходи за тридеветь морей, за тридеветь земель по невесту себе, а братья у меня по ту пору будут».
Вот Иван Быкович пошол по невесту пешком, одинцо. Шол-шол-шол, выскочил Ерышко белой-балахон, лоб залощил, глаза вытаращил. «Здраствуёшь, Иван Быкович. Ну, примай меня в товарыщы?» – «Ты на што горазд?» – «А я горазд в ложки через море людей перевозить». Идут-идут-идут, выскочил Ерышко белой-балахон, лоб залощил, глаза вытаращил. «Здравствуешь, Иван Быкович». – «Здрастуй, Ерышко». – «Примай меня в товарищи». – «А ты на што горазд?» – «А я горазд свататьсе». – «Мне таки люди надо». Пошли трое, шли-шли-шли, выскочил Ерышко белой-балахон, лоб залощил, глаза вытаращил. «Здравствуешь, Иван Быкович». – «Здраствуй, Ерышко». – «Примай меня в товарыщи». – «А на што ты горазд?» – «А я горазд вино пить». – «Мне таких людей надо». Пошли. Шли-шли-шли, выскочила старушка, две ноги в одном лаптю, шавкает: «Ждраштвуешь, Иван Быкович, примай меня товарищи?» – «А ты на што горазда?» – «А я горазда сходить но невестино платье». Иван Выкович взял ей в товарищи. Шли-шли-шли, еще Ерышко выскочил. «Ты на што гораз?» – «Я гораз из ступы пестом стрелёть». Взял и его.
Пришли к мору, Иван Быкович закрычал: «Ну-ко, ты, Ерышко, можешь людей через море в ложке первозить?» Прибежал Ерышко, из кормана ложку выхватил, на воду ляпнул, сделался караб. Сели и побежали за море. Через море перебежали, Иван Быкович посылает Ерышка того, который гораз свататься. Ерышка сватается, а царь говорит: «Я невесту отдам, если, сколь у меня есь вина, всё выпьете». Иван Быкович призвал Ерышка, которой может вино пить. Посадили Ерышка за стол и стали подавать рюмочками, да кумочками. Ерышко говорит: «Што вы носите мне кумками? Носите ведёрками». Стали ведёрками носить; он за ту шшоку ведро, за другу ведро, третьим попихнёт, мало уйдёт. У царя вина мало стало. Сватовщики всё в одну сторону сватаются. Царь говорит: «Если сколь у меня хлеба есь – съедите, тогда отдам». Садится Ерышко хлеб ись. Ему подносят ломотками, он говорит: «Што мне ломотками носите, мне ковригами». Стали носить ковригами; он ковригу за одну шшоку, другу за другу, третьей попихнёт, мало уйдет. У царя хлеба мало стало, приел весь. Сватовщики всё в одну сторону сватаются, царь говорит: «Если в три часа сходите за тридеветь земель, за тридеветь морей, по подвенечно платье, тогда отдам невесту». – «Где ты, старушка?» – говорит Иван Быкович. Послали старуху; старуха побежала. Три часа подходит, старухи нет. Ерышко из ступы стрелил, старухе в саму жопу застрелил. «Фу-фу-фу, проспала, проспала». Скочила и побежала с платьем. Принесла платье. Царю делать нечего, весёлым пирком и свадебкой, отдал дочерь. Обручили, повенчали, Иван Быкович стал отправлятся за море, в своё место. Пошли на караб. Побежали, перебежали море, стали на берег, Ерышко взял караб, ложкой в корман положил. Пошли, стали Ерышки оставатся, и все остались.
