Текст книги "Северные сказки. Книга 1"
Автор книги: Николай Ончуков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)
Желая записать сказки возможно точнее, я старался отмечать, за исключением оговоренных случаев, все особенности местного говора: мену ц и ч, звук ё, ударение, особенно там, где оно стоит на необычном в литературном языке слоге. Нужно ли говорить, что очень часто это не приходилось выдерживать при быстроте записей, при привычке к обычному правописанию и вследствие всех высказанных выше соображений.
Читателю сборника сразу бросится в глаза нестройность его, которую я сам болезненно чувствую. Некоторым извинением мне, может быть, послужит история сборника. Она такова. Зимой 1905 г. явилась возможность издать сказки моих записей на Печоре и в Поморье. Академик А. А. Шахматов любезно предложил присоединить к моим сказкам имеющиеся у него на руках свои записи, сделанные им в Повенецком, Петрозаводском и Пудожском уездах Олонецкой губ. летом 1884 года. Отделение Этнографии Императорского Русского Географического Общества ассигновало деньги на печатание книжки сказок в 15 листов; предполагалось напечатать выпуск одного из томов «Записок по Отделению Этнографии», который бы и заключал сказки А. А. Шахматова и мои.
Начав печатание и заглянув в архив Географического Общества, я нашел в ящике с материалами по Архангельской губ. несколько неизданных сказок и с согласия председательствующего в Отделении В. И. Ламанского извлек их и присоединил к своим записям.
Переписывая и подготовливая к печати записи А. А. Шахматова, я долго не мог получить часть этих записей, находящихся в Москве, у Е. В. Барсова. Пока шла длительная переписка с последним, часть записей А. А. Шахматова была уже напечатана; затем уже возвратил записи А. А. Шахматова и г. Барсов. И случилось так, что сказки одного и того же сказочника пришлось расположить не рядом (напр., сказки Л. Ф. Марковой №№ 79, 80 и 116; старушки Тараевой 78, 118, 119, 120; Дмитриевны из Кедрозера 90, 93 и 121; крестьянина из Илемской Сельги 107-109, 122 и 123). Вследствие того, что г. Барсов возвратил вторую часть записей А. А. Шахматова в то время, когда первая часть их уже печаталась, перемешались не только сказочники, но и селения, чего в своих сказках я тоже старательно избегал. С присоединением к записям Шахматова и моим сказок из архива Географического Общества печатный текст сказок возрос до 22 листов, а когда я извлек из Рукописного Отделения Академии Наук записи учителя Д. Георгиевского, он равнялся уже 25 с половиной листам.
Летом 1906 г. задумал съездить на Север М. М. Пришвин и, по моей настоятельной рекомендации ему обособленного, глухого и как бы законченного, со своеобразной жизнью Выговского Края, съездил именно туда. Там он записал свои сказки, и в сыром же совершенно виде отдал в мое распоряжение. Я записи Пришвина тщательно переписал, привел в порядок, приготовил к печати и присоединил к своему сборнику. Сборник вырос до 30 листов.
Летом 1907 года, по поручению Географического Общества, я опять съездил на Север, именно в Архангельский и Онежский уезды Архангельской губ., и записанные сказки опять присоединил к печатающемуся сборнику. Текста сказок скопилось до 37 печатных листов, и сборник получился крайне нестройный. Самые старые по времени, записи А. А. Шахматова находятся не в начале книги, и в них перемешаны сказочники; мои записи находятся в начале и в конце книги; вначале идут сказки Архангельской губ., потом Олонецкой, потом опять Архангельской. Потеряв в своей стройности, сборник зато выиграл в своей полноте, и может быть, читатели уже не особенно будут сетовать на меня за путаницу, в которой в конце концов, благодаря оглавлению и указателю, всегда можно разобраться.
Я обследовал край Низовой Печоры в былинном отношении и записал, можно сказать, полный репертуар былин той местности. Но никак не могу сказать, что я это сделал в отношении сказок. Ни одна из областей, где я записывал сказки, не использована мной в сказочном отношении в полной мере. Сказки составляют огромную научную ценность во многих отношениях. Но потому ли, что они везде встречаются и количество их еще очень велико, исследователи все еще до некоторой степени пренебрегают ими. Ни одной поездки, насколько помнится, не было сделано специально за сказками, а сказки, какие исследователи успевают записать, не хранятся, как должно, и часто готовые записи сказок постигает печальная участь. Сборник, составленный в Олонецком крае Д. И. Балосогло, в котором были и сказки, после его смерти попал в руки учителя Петрозаводской гимназии Дозе, который разорвал его на части и раздал гимназистам для ученических сочинений[2] С. В. Максимов свои записи сказок, сделанные на Севере, вручил П. И. Якушкину для передачи А. Н. Афанасьеву. У Якушкина, бродившего тогда по России всего с одним узелком, узелок этот с бельем, где были и сказки Максимова, украли в вагоне железной дороги, и записи, как предполагает Максимов, вероятно, были искурены «на цыгарки»[3]
Настоящий сборник сказок составился, можно сказать, также случайно. Самые старые в моем сборнике сказки А. А. Шахматова были записаны просто как диалектологический и лексический материал и, составляя большую ценность, как сказки, все же целых 22 года лежали без движения, потому что собиратель их занят был другими работами. Шесть лет прошло со времени записей сказок, сделанных мной на Низовой Печоре. В 1902 году я поехал на Печору с определенной целью записывать былины-старины. Когда сказители в селениях, где я записывал старины, были мною использованы и между поездкой в другое селение оставалось свободное время или ехать было еще нельзя[4], я занимался на Печоре поисками рукописей, осмотром архивов местных церквей и уже после всего записывал сказки. Таким образом, записывал я сказки на Печоре между делом, и они, конечно, не обнимают всего сказочного репертуара этой области. Могу сказать больше: я намеренно игнорировал там очень распространенные на Печоре сказки, изданные Афанасьевым под названием «Заветных». Между тем сказок этих на Печоре, как и вообще на Севере, немало. Не восстановил и не записал я также нескольких очень интересных сказок, слышанных мной то в дороге, то при условиях, когда записывать было невозможно, то при сильном моем утомлении записыванием, когда рука отказывалась работать, а разохотившийся сказитель говорил одну за другой сказки. Мои записи сказок в Поморье и в Олонецкой губ. (в 1903-1904 гг.) носят еще более случайный характер; но и более обширные записи там, сделанные А. А. Шахматовым, мне думается, не исчерпывают всего сказачного репертуара тех местностей. Более тщательное внимание обращал я на сказки, сознавая всю их огромную ценность и не отвлекаясь уже ничем иным от их записей в свою поездку летом 1907 г. в Архангельский и Онежский уезды. К сожалению, времени для записей в эту поездку у меня было крайне мало.
Что касается сказок, взятых мною из архива Географического Общества и Рукоп. Отдел. Академии Наук, то нечего и говорить, что они также не исчерпывают сказочного репертуара тех местностей, где они записаны.
Выпуская в свет сборник сказок, я должен выразить глубокую признательность Императорскому Русскому Географическому Обществу и в особенности председателю Отделения Этнографии В. И. Ламанскому и почетному члену общества А. И. Соболевскому, благодаря постоянной поддержке которых я имел возможность совершить поездки на Север на средства Географического Общества и на средства того-же Общества напечатать и самый сборник. Глубоко признателен я А. А. Шахматову, не отказавшемуся прочесть последнюю корректуру текста сказок и отдавшему для моего сборника свои записи сказок, так украсившие его. Д. К. Зеленину – очень признателен за любезное содействие при составлении мною словаря областных слов.
Н. Ончуков.
Сказки и сказочники на Севере
I
Север, общие черты, присущие всему ему, и различие его отдельных местностей. – Все сказки Севера имеют общий колорит и черты, почти один говор, но разнятся в частностях. – Низовая Печора, ее отрезанность, занятие жителей, природа – отражение всего этого в сказках. – Олонецкий озерный край, его отличие от Печорского. – Близость Петербурга и отражение этого в сказках. – Сказки Летнего Берега.
Сказки моего сборника записаны на Севере, но в различных его местностях, начиная с крайнего востока Европейской России – Низовой Печоры и кончая самой западной ее частью – Кемским Поморьем и западными уездами Олонецкой губернии. Условия жизни в местностях, разбросанных на огромном пространстве одной широты, в общем одинаковы, но в частностях различны. Занятие, главным образом, промыслами (рыбная и звериная ловля), а не земледелием, суровый, дикий, глухой край, отдаленность от центров, раскол – это общие черты всего русского Севера. И все сказки сборника носят один, общий им всем, колорит и склад, рассказаны они почти одним говором, все освещены суровым взглядом на жизнь северного жителя. Но в частностях сказки разнятся и отражают те разнообразия обстановки и условий жизни и быта, которые свойственны той или другой местности Севера.
Попробую отметить эту разницу. Начну с Печоры.
Низовая Печора – Печорский уезд, Архангельской губернии. На огромном пространстве всего 40 тысяч жителей, живущих в селениях по обеим сторонам р. Печоры и ее притоков Цыльмы, Пижмы, Нерицы и некоторых других. Край в особенности глухой, удален на огромное расстояние не только от столиц, но даже от своего губернского города отстоит на 800 верст! Край, совершенно отрезанный от мира, без железных дорог и почти без сообщений. Из Архангельска до центра Печоры, Устьцыльмы ведет тракт в 800 верст длиной, главным образом берегами рек, сначала Сев. Двины и Пинеги, затем Мезени. Два раза на этом пути встречаются «тайболы» (первая между рр. Пинегой и Мезенью, величиною в 100 верст; вторая между Мезенью и Печорой 250 верст), где нет ни одного селения, кроме земских станций, а обитателей, кроме ямщиков. Два раза в год, во время распутья, Печорский край на месяц-полтора отрезывается от России совершенно, даже почта не ходит. Летом, кроме тележного пути, есть еще морской: от Архангельска до села Куи, с 20 июня до сентября делают 3—4 рейса морские пароходы.
Занятие жителей в Устьцылемской волости – жалкое хлебопашество, а главным образом ловля семги и прочей рыбы, увозимой затем скупщиками в столицу, и звериная ловля; в Пустозерской волости – исключительно ловля семги и морские промыслы; в последней волости совсем не знают хлебопашества, не видали огурцов и капусты, а навоз называют сором. Эти исключительные, даже в Архангельской губернии, условия края, конечно, отразились в его сказках. В Печорском крае еще вполне сохранились былины, хотя и разрушаются постепенно; носятся по праздникам парчовые, старые, боярские костюмы, совершаются старые, полные длинных церемо ний свадьбы, поются древние песни, а грамотные люди (старообрядцы) до сих пор услаждают себя чтением рукописей XVII и XVIII веков.
Разумеется, все это не могло не отразиться на сказках. Во-первых, только на Печоре я нашел сказочника, который рассказывал мне сказки тем старинным укладом, которым оне, вероятно, первоначально были составлены, с полным сохранением того склада их, который А. Н. Афанасьев называет «обрядностью» сказки. Мой сказочник Алексей Васильевич Чупров был у меня именно тем единственным сказочником, который передает сказки так, как оне, может быть, должны были говориться в старину. Дальше уже во всем сборнике вы не найдете такого сказочника (см. его сказки №№ 2, 3, 4, 5 и стр. 55).
Лес, вода и вообще реки и озера и в частности море фигурируют почти в каждой печорской сказке. Герои сказок ходят и плутают, «шаврают» по лесам и болотам, плавают по рекам, озерам и морям; на морях беспрестанно, чуть не в каждой сказке ездят не только на кораблях, в моря спускают людей в бочках; спускаются герои сказок даже на дно морское и там действуют и снова выходят сухими из воды на свет божий. Даже в шутливых прибакулочках-скороговорках везде река и море. Например, в небылице, как «40 братьев ездили отца крестить» кобыла скачет через реку и перерывается (19)[5]. В анекдоте о зырянине весенний печорский лед напирает на зырянскую избу, зырянин сердится на Бога и хочет расколоть икону (30). Одна скороговорка начинается: «на мори, на кияни, на острове Буяни» (10). В другой говорится, что «за морем скот дешев, быков меняют на оводов, мух на телят, телят на комаров». Пустозер Алексей Иванович Дитятев рассказал замечательную в этом отношении скороговорку (54), имеющую сплошь местное значение и, несомненно, местного же происхождения. Тут упоминаются какие-то Алексей Фомин, Паша Громован, Афонька, Исак да Амгле самоедин, Гришка и Микишка, худые самоедишки; все это, несомненно, местные жители, на которых составлена шутливая скороговорка: они ходят по морю и промышляют ошкуев, облемаев, нерпей, зайцев и проч. (54).
Промыслы – рыбная и звериная ловля, вообще сильно отражаются в сказках. Например, «Горчев задумал ехать по синему морю стрелять гусей и лебедей» (6). Описывается «чудо чудное» в лесной избушке, во время промысла, когда облупленный заяц скочил и убежал (9). Старик идет в лес силки ставить (16). В шутливой форме описывается ловля пустозерами семги (24). Мужик стоит в воде, бородой «ез заезил, ртом рыбу хватает» (47) и пр. и пр.
То, что Устьцылемская волость населена потомками вольнолюбивых новгородцев[6], не могло не отразиться в совершенно свободном взгляде на царя, где нет и тени низкопоклонства и лести, что, может быть, сказалось бы в сказках Пустозеров, потомков московских служилых людей. Например, у А. В. Чупрова говорится в одной сказке: «Этим царям што дурно, то и потешно» (2). У него же Черепан на вопрос «Разве государь дик?» отвечает: «А как государь не дик? У бояр полны погреба денег лежат, да все их жалует, а у беднаго, у нужняго с зубов кожу дерет, да все подать берет» (7). У Чупрова же Григория Ивановича вор бьет царя по косице (17), и пр.
За Печорой следует Олонецкая губерния. Тоже северная местность, с суровым климатом, все же с более мягким, чем на Печоре, Олонецкая губерния знает уже, кроме ячменя, рожь и другие виды зерновых и корнеплодов. Промыслы звериные и рыбные имеют и здесь значение, но уже не такое, как на Печоре: леса здесь тоже уже не такие девственные, как там; население губернии больше и гуще, а дичь по лесам и истреблена, и распугана; рыба в реках, преимущественно в озерах, выловлена; и дичи и рыбы не хватает, чтобы сделать эти промыслы преобладающими в жизни олонецкого крестьянина. Лесные промыслы есть, но уже в другом виде; работа по рубке и сплаву лесов, правда, здесь имеет большое значение, так же как хлебопашество и так же как занятие извозом зимой. Но главное, чем разнится Олонецкий озерный край от края Печорского – это сравнительная близость его к Петербургу, прекрасный и недлинный водный путь в северную столицу.
Петербург, если можно сравнить, это море и Печора Олонецкого края. Как нет семьи в Печорском крае, неимеющей связи с морем, особенно с Печорой, так нет семьи в Олонецком озерном крае, главным образом в Заонежье, которая не имела бы сношения с Петербургом. Нет деревни, а в деревне редкая семья, из которой кто-нибудь в любое время года не жил бы в Петербурге в качестве приказчика, дворника, прислуги, газетчика (Каргопольский уезд) и т. д. Все сплошь население этого отнюдь не бедного края перебывало и пережило в Петербурге то на службе, то в услужении, то по торговой части, то с товарами в качестве возчиков, то просто погостить у родных, посмотреть на Питер. Связь столицы с Заонежьем беспрерывная, безостановочная, стародавняя и нисколько не ослабевающая. Нужно ли говорить, что это не могло остаться не отраженным в сказках.
В печорских сказках ни разу не только не фигурирует, даже не упоминается ни Москва, ни тем больше Петербург; между тем в записях, сделанных в Олонецкой губернии, Москва упоминается 4 раза, Петербург же фигурирует постоянно, и не только сама столица, но и ее окрестности, отражая ту связь Заонежья с Петербургом, которая существует в действительности. Например: мужик живет в деревне с женой, уезжает в Петербург и там умирает, и мертвый приезжает в деревню (87). Жена жила в деревне без мужа, а муж жил в Питере, и вздумала изменить мужу (121). Жена, чтобы погулять в деревне с дружком, уговаривает мужа ехать в Питер на заработки и собирает мужа в дорогу (208). У старика и старухи три сына и дочь. Сыновья уезжают в Петербург и там нанимают работницу Егибиху, которая чуть было не сгубила их сестру, когда братья выписали сестру в Питер (218). Поповна обманывает монахов, очевидно, уже в самом Петербурге; хотя место действия и не названо, но крестьянин, муж поповны, носит убитых монахов в Неву да в Фонталку (82). Деревенский вор едет воровать в Питер, где денег больше. В Петербурге он идет, между прочим, по Миллионской улице и обкрадывает сначала банк, потом царский дворец. Посланник и полковник берутся по просьбе царя поймать вора, а вор зовет их к себе в дом на Невском пришпекте и угощает, после чего они отправляются в Царское Село (168). Купец Нименяев в Петербурге умирает и оставляет капитал сыну Василью. Василий торгует с приказчиками в магазине и идет в погребок выпить. Несут покойника по Миллионской улице; Василий едет с работником торговать, а товар складывает в чухонскую телегу (169). Вор Мамыка ворует в Петербурге и обманывает царя в Царском Селе (197). Знают олончане и близлежащие к столице города: бурлак живет в Риге и женится там (184).
В других отношениях сказки Олонецкого края имеют много общего со сказками Печорского. Те же леса, реки, озера, море фигурируют по общности причин в сказках Олонецких, как и Печорских.
Сказки Летнего берега отличаются от двух указанных выше местностей разве тем только, что в них особенно рельефно выступает море со всеми его особенностями. Жители прибрежных, приморских селений, сказочники Летнего берега не только работают в море на промыслах, но и служат на морских пароходах матросами, штурвальными, шкиперами, ездят с рейсами по всему Белому морю и Ледовитому океану, к Западу и к Востоку от Архангельска, бывают на Мурмане, на Новой Земле, в Норвегии и дальше за границей. В одной бывальщине действие происходит на Новой Земле, где нечаянно остался от товарищей на зиму промышленник (248).
II
Сказки с эпическим содержанием. – Отражение былин в сказках. – Сказки с содержанием духовного стиха. – Комедия. – Рассказы про инородцев и своих соседей русских. – Предания о происхождении селений, урочищ, фамилий. – Предания о панах и шведах. – О самосожженцах.
На Севере, где еще хранятся, живут и распеваются былины, естественны и сказки с эпическими сюжетами. Несколько их вошло в мой сборник. На Печоре, где я записывал былины, я не записывал сказок с эпическими сюжетами; хотя уже и там я должен был записать старину про «Святогора» рассказом, «со слов», т. е. собственно сказку, потому что никто не знал эту былину петь («Печорские былины», стр. 256). Сказки с эпическими сюжетами есть в записях А. А. Шахматова и в сказках, извлеченных из архива Географического Общества; всего их в сборнике семь. «Князь и княгиня» (74) трактует известный сюжет про князя 12 лет и княгиню 9 годов, которую князь казнил по оговору странниц, а потом, когда убедился в ее невинности, сам бросился на кол. «Садко» (90), «Братья разбойники и сестра» (97), «Мать-убийца» (98), «Царь Иван Васильевич и сын его Феодор» (125), «Пантелей» (134) и «Илья Муромец» (136). «Садко» – сильно отклоняющийся от былины вариант, зато все остальные очень близки к соответствующим былинам и, вероятно, есть просто разложившиеся былины, потому что и передаются они былинным складом, и даже с попыткой на стихи, а «Князь и княгиня» так близка к былине, что ее можно без затруднения разбить на стихи и петь. Например:
Вынимает князь саблю вострую,
Срубил, сказнил поплеч голову;
Укатилася голова коням под ноги...
...Все кони по колене в овсе,
Они едят траву все шелковую,
Они пьют воду все ключевую;
В тереме золота казна по шкатулочкам,
Цветно платье все по стопочкам,
Бела посуда по надблюдничкам,
Ключи-замки все по полочкам;
В терем зашел – жолубня тут нет,
Дитя малаго не видано;
Тут пяла стоят золоченыя,
Не столько в них шито, сколько плакано
Все князя в доме дожидано (74).
В крае, где еще так сильна былинная традиция и где еще живут и здравствуют люди, помнящие и поющие не по одному десятку былин, естественно, что и в сказках должен отразиться былинный склад и язык. Особенно много привносят былинного в свои сказки сказочники, которые поют в то же время и былины. Для примера укажу на моего сказателя былин и сказочника А. В. Чупрова, у которого в сказках попадаются места совсем из былин. Например, в сказке «Царь-Чернокнижник» (2):
«Доспел себе Царь-Чернокнижник пир на весь мир про всех бояр, про всех крестьян, про всех людей пригородныих» (2).
«Все на пиру приумолкнули и приудрогнули» (2).
В сказке Иван-царевич и Царь-девица (3):
«Стар матер человек ночку просыпал, по утру рано вставал, ключевой водой умывался, и полотёнышком утирался, выходил вон на уличу, на красно круто крыльцо, заревел по-звериному, засвистел по-соловьиному» (стр. 67)
В сказке «Федор-царевич и оклеветанная мать» (5):
«заходят они на кораб, сходни поклали, якори побросали, тонки парусы подымали и побежали за синее море. Дал им Бог тишины пособной»
или еще:
«Стали скоро снарежатися, скоре того сподоблетися».
Былина так еще известна на Севере, что про нее, как произведение всем известное, упоминается в сказке мимоходом, без всяких пояснений. В сказке «Поп исповедник» (138) поп спрашивает у странника:
«А што, старицек, ты проходець, не знашь-ле какой-нибудь былинки сказать, песенки спеть?».
Духовные стихи тоже очень распространены на Севере и в сборнике есть сказка с содержанием духовного стиха. Это «Царь Агапий и дочь его Елизавета» (75); она содержит историю совершенно тожественную с очень распространенным на Севере стихом про «Егория Храброго и царицу Александру или Олисавью»[7]. Совсем стихотворный склад записи показывает, что это настоящий стих, только записанный прозой. Впрочем, напечатанная с рукописи так же, как и № 74, эта запись неизвестно даже как и передавалась священнику Боголепову. Его уверения, что записи сделаны с «с голосу», в отношении других сказок не допустимы.
Под № 204 в сборник попала настоящая комедия, записанная летом 1903 г. в Олонецкой губернии. Так как она была записана у меня тогда всего одна, то я поместил ее вместе со сказками. Летом 1907 г. в Архангельском и Олонецком уездах я напал на целое гнездо народной драмы, для которого понадобилось уже отдельное издание, но 30-й лист сборника, в который пришелся «Ездок и Конёвал» или «Конь», тогда был уже напечатан.
В сборник вошли несколько шутливых рассказов, названных у Афанасьева «рассказами об инородцах». Охватывая местности всей России, сказки Афанасьева содержат рассказы про Цыгана, Жида, Татарина, Мордвина, Чувашенина, Черемисина, Немца. В моих записях, сделанных всего в двух губерниях, мне встретились рассказы про северных инородцев – Зырян (23 и 30) и Корел (214). Кроме того, жители двух соседних русских волостей на Низовой Печоре: Устьцылемской и Пустозерской, подметив смешные стороны быта и привычки своих соседей, высмеивают их в придуманных на этот случай анекдотах. Устьцылёмы смеются над Пустозерами (24), подметив их и большую богомольность и в то же время жадность. Сами Устьцылёмы подвергаются насмешкам и вышучиваниям со стороны своих соседей (25 и 26), на этот раз уже Зырян. Русские в Заонежье высмеивают Корел (214). Про Корел же у меня записана очень остроумная сказка от И. Я. Иванова, которую я не мог напечатать в силу ее большой грубости. От П.М. Калинина записана сказка о том, «как немец женился», не попавшая в сборник по той же причине. В № 287 рассказывается о том, как русский солдат околпачивает Татарина, Арапа и Шведа.
Вошло в сборник несколько преданий о происхождении сел и урочищ и несколько вариантов распространенного на севере предания о Панах. В № 207 содержится предание о первых жителях теперешней дер. Падмозеро (Толвуйской вол.), откуда мой сказочник был родом. Под №№ 200-203 напечатаны лопарские предания о происхождении Кит-Камня на озере Имандре, об урочище Лынь-Лан-Нынч и урочище Викварач там же, и острове Кильдин. В № 232 объясняются названия урочищ, деревень и островов на Выгозере: села Койкинцы, мыса Деревенский Наволок, островов – Городовой и Котельный, и фамильи Ругмаковых. В №№ же 232 а, б и в приводятся легенды про Панов, пришедших в смутное время из Москвы и занимающихся разбоем на Выгозере (Повенецкого уезд) с. Меграх (Лодейнопольского уезда), Нижмозере (Архангельского уезда). Предания о Шведах, которых называют также и Панами, находятся в №№ 201 и 203. Рассказы про клады в №№ 72, 87 и 230. № 196 содержит рассказ о самосожженцах-старообрядцах в селе Линдозере.
Под №№ 77 и 274 напечатаны простые народные рассказы. В первом рассказе о том, как два брата, крестьяне села Кодемы, ходили клад искать; во втором Ф. Я. Бабкин рассказал, как он получил «надцаду», попробовав нести на себе целое дерево.
III
Рассказы про леших, чертей, водяных, колдунов, оборотней, мертвецов. – Личные встречи с ними и рассказы про бывшее «на веках», «досюлыцины». – «Бывальщины» и «бывальщинки» про оборотней, колдунов, волшебниц. – Отношения народа к правдивости сказки.
Между совершенно реальными рассказами, характеризующими быт Севера, есть рассказы из области чудесного, преимущественно касающиеся верований в невидимый мир злых или безразличных к человеку духов, чертей, леших, водяных и пр. Рассказчики выдают их также за несомненно истинные происшествия. Все эти рассказы касаются местной жизни, а действующими лицами в них являются или сами рассказчики (272, 273, 275, 299 и проч.), или же рассказчики слышали описание происшествий от своих близких родных, однодеревенцев и хороших знакомых (235 а, б, в, г, д и пр.). Все случаи касаются местности, где живет рассказчик; действуют в них лица, известные всей деревне, и происшествия, в них рассказанные, могут удостоверить все жители данной местности. И все описанные случаи не заключают в себе особенно чудесных происшествий и касаются большею частью сбившихся с дороги и блудящих в лесу по вине лешего, встреч с лешим, чертом, водяным, кем-то неизвестным, но страшным и пр. Вот содержание этих сказок.
У жителей лесных областей больше всего рассказов про лешего. Степанида Максимовна видела в лесу лешего в виде женщины с бураком в руке (179 б); ее же леший потянул в лес, а когда Степаниду Максимовну воротил муж, леший ночью стучал по избушке и лаял собакой (179 в); Иван-охотник видел лешего в виде своего отца (198 а), в виде мужика со светлыми глазами (198 б), сзади Ивана бежал леший и хлопал в ладоши (198 в), леший пугал собак (198 г), тетка Ивана видела лешего в виде мужика с собакой (198 д), отец Ивана видел лешего в виде знакомого мужика Василья с парнем (198 е); Петр Коровин видел лешего в виде знакомого мужика Павла Непытаева (235 а); Ивана Чудинова в лесной избушке леший однажды ночью несколько раз за ноги с постели сдернул (235 б); Николая Кузьмина леший выжил из лесовой избушки шумом; Павел Коковин переругивался с лешим (235 д); девушку в Тамице леший водил шесть дней (291), а в Корельском острове девушек водил 12 дней (179 а); в первом случае их отмолили молебном, во втором – колдунья с Лексы отколдовала; парня Тихона леший унес к себе в дом, и его выручила жена лешего (293); старик в Тамице украл с девицами овцу, за это леший совсем увел его сына 19 лет, сын объявился в лесу уже женатый – через 15 лет (292); Савву Коротких леший водил по лесу (299); у Сынчикова леший сивую лошадь затащил ночью в ясли (303).
Вот встречи с чертями и водяными: жена Ивана-охотника с Корельского острова посулила черта своим девчонкам, и черт потащил их в лес, но отпустил, когда они сотворили молитву (198 ж); мужик из Нёноксы видел чертовку – сидит на мосту и прикококивает (266 а); Водяного видел С. П. Корельский, когда в полночь хотел перебрести речку (273). Рассказывают и про неизвестных духов: Устьцылём жил в работниках у Пустозера и пошел в баню, а из под полка вылез какой-то страшный старик и мылся с ним (29). Имеют дело жители Севера, конечно, и с мертвецами: Степанида Максимовна, прощаясь с мужем в гробу, призывала мужа ходить к ней, и мертвый муж стал ходить (180 а и б).
Как видно из приведенных рассказов в происшествиях этих нет ничего особенного, необычайного, и все происшествия и встречи с лешими, чертями, водяными, мертвецами случались или с самими рассказчиками, или с хорошо известными, или совсем близкими им людьми. Несколько уже другого рода рассказы про тех же чертей, леших, водяных, мертвецов, оборотней и разбойников, которые тоже выдаются за быль и даже называются в отличие от сказок «бывальщинами» (6), «бывальщинками», но в которых рассказчики уже обыкновенно не могут указать места, где событие происходило, и имена действующих лиц; кроме того, или не могут указать, когда событие происходило, или прямо указывают, что дело было давно, очень давно, «досюль» (120, 121 и др.), на «веках» (234) и т. д., поэтому рассказы эти, кроме бывалыцин, называются еще «досюлыцинами». В них, в отличие от происшествий местного характера, больше элементов чудесного, необыкновенного.
Вот содержание «бывалыцин» или «досюлыцин». Про чертей: когда-то в селе Меграх черт пришел к богатому мужику за бочкой золота, которую мужик накопил за свою жизнь. Мужик отдал золото. Черт опустил бочку на цепи в реку. Вскоре мужика нашли на берегу мертвого, обмотанного цепью, с пустой бочкой на шее (229); в Меграх же из одного озера некогда выходили пастись на остров 4 чертовы коровы: один мужик поймал двух и разбогател на молоке от них (231); мужик ловил рыбу на Амборских озерах и увидел на заязке черта: сидит черт, качается и жалуется на свою судьбу – мужик убил черта веслом (266).
Особенно много рассказов про леших. Мужик нанялся в работники к лешему, принимал участие в драке своего хозяина с чертями и пособил лешему молитвенником. Леший отпустил его домой на сивом мерине, а мерин оказался стариком из деревни (226); мужик выручил лешего, который утонул было в болоте с медведем и лосем; за это мужика леший угостил и подарил рукав своего кафтана, из которого мужик сшил себе кафтан да пять колпаков (227); старуха из Нёноксы на веках заблудилась в лесу, попала в дом к лешему и прожила у него в няньках три года (234); у лешего жонка с Руси была – родила, и леший притащил старуху-бабку принимать женина ребенка; бабка приняла, и леший заплатил бабке серебряными рублями (290); отставной солдат с Тельмозера съездил с лешим, в виде станового пристава Смирнова, в Петербург и присутствовал там на крещенском параде (301).
