Текст книги "Северные сказки. Книга 1"

Автор книги: Николай Ончуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

54

Скороговорка

Алексей Фомин, сын вдовин, по морю ходил, катары кроил, тем свою буйну голову кормил; из нерпецей катарки, кроил две лямки, а из заецей катары, целые ремни. Бежал по морю тихонькё, увидел ошкуя Офонька, ко льдины пристали, обедать варить стали; Алексей Фомин пошол по льдины и нашол облемая; тому стал рад, оттыкал штаны и сел страть; в карбасе говорят: «Олексей, хотя ты и рад, облемай у тебя дыроват». – «Молчите рибята, небольшия эти дырки, отдам, зашьют и иньки». И принёс облемая на карбас, и весь свой кроёж перемерял и перешевелил, родилось кроежу на целую вожжу; Амглё самоедин, хотя и на носу, а я не мене его унесу; Исак, хотя и крут, в одной нашести тут, а Гришка да Микишка худы самоедишка, а боле некому и брать. Повезу я кроёж в шар. Сделалса кроёж и в шару не хорош, хозяин его не купит и работнику не дас. Шол Паша Громован и этот кроёж торговал, за каждую сажень по грошу давал, потому грош, што кроёж не хорош, от кожных от разных от зверей, от маток и от корчик, четыре сажени в чик.

15. Никитина Анна Семеновна

Живет в Сумском посаде, на берегу Онежского залива, Белого моря. 42 лет, грамотная, училась в местной школе, но не кончила курса. Рассказала мне три сказки, знает и песни. Семья ей мужа небогата; он, как и все поморы, на все лето, с ранней весны уезжает на Мурманский берег на ловлю трески.

55

Медведь и три сестры

У старика было три дочери. Запоежжал старик в лес, старша дочь сказала: «Батюшко, привези мне-ка прелицу пресь». Отец высек и оставил на пню. Приехал домой, дочь и спрашиват: «Привёз ли мне?» – «Нет, дочка, на пню оставил». Дочь говорит: «Я сама пойду, принесу». Пошла в лес, медведь схватил ее и унёс. На второй раз запоежжал старик, втора дочка скажет: «Паличу привези». Опять старик высек и забыл. Дочка опять пошла, медведь и ей утащил. Опять запоежжал старик, третья дочь скажет: «Мне, батюшко, пялы привези». Отец высек и забыл. Девушка сама пошла, медведь и ей утащил.

И живут три сестры у медведя, и надо как-небудь вытти – Не знают, как вытти. Старша сестра придумала посадить меныпу сестру в мешок, отправить к отчу. И говорит медведю: «Мишинька, свези-ко батюшку гостинеч, я перог испеку. Смотри не съешь перога». Потащил медведь в кисы, устал и ись захотел. «Сесь, скажет, съись перог жениного пострепенья, тёщиного подаренья». А девка из кисы и закричала:

– Такой, сякой!

Не садись на клочек,

Не ешь перожка,

Неси к батюшку,

Да неси к матушки.

Медведь закричал: «У, сука, бледь! Высоко сидит, далёко гледит». Не съел перога. Пришол к тестю, к дому, к воротам бросил, сам ушол. Старик кису розвезал, увидел дочь, обрадовалса.

Живут сестры, думают: как бы хоть среднюю домой снёс медведь. Старша опять говорит: «Мишинька, снеси-ко батюшку пирожок, гостинеч». Опять посадила сестру в кису, медведь потащыл. Нёс, нёс, устал, говорит:

– Сесь было на клочёк,

Съесь было пирожок '

Жениного пострепенья,

Тестиного подаренья.

Опять девка кричит:

– Такой, сякой!

Не садись на клочёк,

Не ешь пирожок,

Неси к батюшку,

Неси к матушки.

«Ох, сука-бледь! Высоко сидит, далёко гледит». Опять и потащил. Притащил, бросил, сам ушол. Старша дочь, жената и говорит, сколько-то времени прошло: «Мишинька, снеси к батюшку гостинец». Сама в мешок села, медведь и ей также к отчу унёс, так всех и переносил.

56

Вшивыя башмачки.

Жил-был чарь и чарица, у них была единственна дочь. Как-то раз стали у царевны в головы искать и вошь нашли. Положили эту вошь на овцу, вошь сделалась противо овцы; с овцы положили вошь на борана, вошь сделалась противо борана. Царь приказал эту вошь убить и шкуру подделать. Из этой шкуры сшили Настасьи-царевны вшивы башмачки и дали по всем государсвам знать: «Хто отгонёт, из какой кожи башмачки, за того замуж отдам». Приежжали отовсюль, хто скажот Козловы, хто нерпичьи, нехто не можот отгонуть. Узнал чорт про это дело и пришол, и объявил, что у Настасьи-царевны вшивы башмачки. Надо царю слово сдержать, за чорта замуж отдать. Затым назначили и свадьбу. Чарь начел горевать, как бы от чорта скрыть дочерь. Придумал ю в козла посадить и прочь увезти. Столы поставили, за стол посадили в ейной одежды клюку. Чорт едет на свадьбу, а козелок настречу, поежжана чорта и спрашивают:

– Козелок, козелок,

Ты сенчо-венчо везёшь,

Подбородочком тресёшь,

Дома ли Настасья-царевна?

Козелок отвечат:

– Дома, дома, дома,

Три печи пекёт,

Три ширинки шьёт,

Вас, гостей, давно домой ждёт.

И друга лошадь ехала – спрашивали, и третья, и сам чорт спрашивал:

– Козелок, козелок,

Ты сенчо-венчо везешь... и пр.

Козелок всё одно отвечал:

– Дома, дома, дома... и пр.

Все проехали, козелок колько мог, столько вперёд и помчалса.

Чорт приехал к царскому двору. «Што ты, Настасья-царевна, меня не стрецяешь, не кланеися?» И в горницу зашол. Видит стоит Настасья-царевна за столом и не кланеитця; подошол ближе – всё ответу нету. Чорт ударил ей по уху, клюка пала, забренчала. Чорт говорит: «Ах, это всё омманили меня». И стал розыскивать ю. Не мог негде натти. Чорт догодался, што в козелки она и была, поехал в погоню за козелком вслед. Царевна говорит: «Козелок, козелок, припади ко матере-сырой-земли, не едет ли чёртишшо за намы». – «Едет, едет, едет, близко и есь». Царевна бросила гребешок и сказала: «Стань лес непроходимой, штобы не было не птицы пролёту, не зверю проходу, не цёртишшу проезду, впереди меня будь торна дорожка широкая». Чорт приехал, чорту застава. Навезли топоров да, пилья да; секли да, рубили да, дорогу просекали и опять погналса за Настасьей-царевной. Нагоняют царевну. Она и говорит: «Козелок, козелок, припади к матери сырой-земли, не едет ли цертишшо за намы?» – «Еде, еде, еде и близко есь». Царевна бросила кремень. «Стань гора непроходима до неба, штобы не было птицы пролёту, зверю проходу, цёрту проезду». Гора и стала. Чортишшо к горы приехал, стал сечь да рубить и просек дорожку, поехал за Настасьей-царевной. Опять Настасья-царевна говорит: «Козелок, козелок, припади ухом к матере-сырой-земли»... Козелок отвечат: «Еде, еде, еде и близко есь». Царевна бросила огнивчо: «Стань огненна река, штобы не было чортишшу проезда». Сама у реки стоит. Чорт приехал к реки, проезду нету, он и говорит: «Подай мне, Настасья-царевна, полотенцо, перетени меня за реку, я тебя не возьму замуж».

Она и подала ему точиво и поттенула до середины реки, потом и опустила; чорт в реку пал и утонул. Настасья-царевна вперёд поехала в друго царство и там вышла замуж.

57

Данило-царевич и Настасья-царевна

Жило семь братьев, шесь – царило, а семой был у них в прислугах, у кажнова брата по три годы служил. Ему братья за житьё ничего не давали. Дослужил он у остальнёго брата три года и запоходил, и говорит брату: «У всех я вас переслужил, ницего не выслужил, не хлеба мяккого, не слова гладкого, не копья воинного, не ружья стрелинного». Брат ему и подарил сем соболей мятых, подделыванных (обделанных) и сем соболей немятых, не подделыванных, пуговицы-петли готовы. «Сшей шубу к велику-дни, Христову-дни, не сошьёшь, дак голова с плеч». До Христова-дни было всего три дни. Пошол Данило швечам шубу давать шить; к какому-ни швечу придёт и говорит: «Швеч-молодеч, сошей мне шубу к велику-дни, Христову-дни». – «Кака у тебя шуба?» – «Сем соболей мятых, поделыванных и сем соболей не мятых, не поделыванных, пуговицы-петли готовы». – «О, мне не сошить о три недели, не то, што в три дни». Проходил день до вечера, нехто не принелса шить, два дня оставается до Пасхи. И все достальны дни проходил, субота к вечеру приклонитця. У царя была девушка в кухарках. Идёт Данило, закручинилса и запечалилса, плачет, спрашиват его девица: «Чего, Данилушко, печалисся?» – «Как не печалицця: дал мне брат сем соболей... (и пр.), а Христов-день наступат». Девица говорит: «Не печалься, Данила, я горю твоему помогу, Богу молись, да спать ложись, к заутрени всё дело будет исправно, тебя разбужу». Девича вышла на крыльчо, брякнула в кольчо: «Няньки-мамки, верны служанки, как батюшку служили, как матушке служили, так послужите мне красной девице Настасье-царевне». Набежали няньки-мамки, всё дело исправили, как лучче нельзя, сошили шубу. Будит девица Данилу к заутрене – шуба готова. Стал Данила, сам себе не верит, пошол к заутрены. Девича дала ему три ёичка. «По-христосойся, одно – с попом, друго – с царём, третье – с кем век вековать». Пришол Данила к заутрены, стал с царём в ряд, харкнул, плюнул, чуть царю не в бороду, погледит: царь бороду обтират. После заутрены похристосовался с попом, с царём, а третье оставил. «Похристосаюсь с девичей, котора шубу сошила, я тую замуж возьму». Пошол к царю на обед, царь спрашиват: «Кто тебе шубу сошил?» – «А вот кака-то девича нашлась». А эта девича кушанья носит на стол, он ее и не узнал. Девича говорит: «Данило, Христос Воскресе!» А он скаже: «Воистину Воскресе, да без еичка». Отобедал и пошол в тот дом, где девича шубу шила. Пришол с девичей христосовачча, а она и говорит: «А, Данило-царевич, позно. Я сколько раз с тобой христосовалась, ты мне всё еичка не дал. Ну ладно я тебя в этой вины прощу». После Пасхи он стал ю замуж сватать, а она скаже: «Поди, спросись у царя, бласловит-ле он тебя?» Пришол к царю, а царь говорит: «Да, Данило, я бы те благословил женитча, да сослужи мне-ка три службы». – «А каку тебе службу?» – «Сроботай в севоднешню ночь хрустальнёй мое от моего дворча до черковного крыльча; не сроботашь, женитча не позволю». Данило пошол и плачет, девича стречает его на крыльче. «Чего, Данилуш-ко, плачешь?» Он и росказал. «Я топором роботать не умею, а он велит хрустальнёй мос сроботать». – «Не плачь, Данилушко, это не служба, а службишко, служба вся впереди. Богу молись, да спать ложись, всё дело исправится». Данило спать повалилса, девича вышла на крыльчо, брякнула в кольчо. «Няньки, мамки, верны служанки, как батюшку служили, как матушке служили, так и мне послужите». Мост был готовой к утру. Утром Данило стаёт, постукиват, да похлапыват на мосту, бутто и он сроботал. Чарь пробудилса, в окошко погледит, а мост готовой, и дивитця, што Данила научилса мудростей. Через несколько время Данило опять приходит к царю, просит благословенья женитця. Чарь говорит: «Сослужи мне втору службу, сострой караб, штобы ходит не по воды, не по земле, а штобы скрозь игольны уши проходил». Данило идёт к девиче, запечалилса, девича опять его и стречает. «Чего, Данилушко, не весел?» – «Какой я мастер, я лодки не умею сроботать, а царь приказал караб сделать, штобы ходил не по воды, не по земли, а скрозь игольни уши проходил». – «Не печалься, Данилушко, это ищэ не служба, служба впереди; Богу молись, да спать ложись, к утру все будет готово». Он спать повалилса, а она вышла на крыльчо, брякнула в кольчо. «Няньки-мамки, верны служанки...» и пр. Няньки да мамки ей всё сроботали. Утром Данилу и будит: «Поди на караб, постукивай, да похлапывай, бутто ты сроботал». Данило пошол, постукиват, да похлапыват, а чарь из окна и увидел. Пошол Данило опять царю благословленьё просить. Царь говорит: «Сослужи, Данило, остальню службу, тогда дам благословленьё женитця: съезди за тридеветь морей, в тридевято царево, к Вассы-девиче, еретиче, достань турку-шапку, чарьску корону тож-то, и позволю тебе женитча, а не достанешь – голова с плеч». Пошол Данила к девиче, к невесты не печалитця. «Везде мне-ка пособила и тут пособит». Стречат его Настасья-царевна. «Што тебе чарь сказал?» – «Пособи мне остальню службу сослужить – съездить за тридеветь земель к Вассы-девиче, еретиче, привезти турку-шапку и царску-корону». А она и говорит: «О, брат, это не службишко, а служба. Я тебе три службы сослужила, а четвёрту не могу». Данило тут и запечалилса. «Ну, хоть помереть, а туды надо поехать, всё ровно царь сулит смерть». Говорит девича: «Поедешь туда, возьми шесь боцёк пороху». Судно снаредили, порох положили, матросов нанели, и поехал в море искать того чарьева.

Ехал близко ли, далёко ли, скоро ли, долго ли, того неизвесно, доехал до того чарьева, где живёт Васса-девича, еретича. Остановилса за несколько вёрс судном, а сам один себе выехал на гору. Васса-девича, еретича его увидала и хотела его змеям скормить, а он ей обешал служить вечно. Вот он живёт год у ей и другой живёт, а она в это время всё улетит бороцця со змеямы, улетит на двои сутки, а пролетат одны, всё за Данилой надзирала. На третей год Данила с Вассой прижили дитя, он оставалса ей дитя в зыбке качать, а она улетала со змеямы бороцця. Данила узнал, где у ей берегецця турка-шапка, царска-корона. Она стала летать на неделю в поле. В тоё время он стал роботать плот сибе; она опять новой раз улетела, надолго. Тем времём он унёс турку-шапку и чарску корону, сел на плот и уехал. В то время прилетела из поля Васса-девича, увидала, что Данило едет на плоту, схватила из зыпки робёнка, розорвала пополам, сказала: «Твоя половина!» – и бросила на плот; плот стал под воду тонуть, Данило стал робёнка спехивать с плота, насилу проць спехал, плот выстал из-под воды. Данило к судну приплыл, велел паруса роспускать, домой скоре отправлятча. В то времё Васса-девича прибежала в поле и кричит: «Все змеи, змеёныши, летите в море, садитесь на снасти, под воду кораб топите, Данилу-царевича живком ко мне принесите». Змеи полетели, Данило со судна видит: стават больша туча; матросам приказыват. «Вызыните одну бочку пороху». Туча надошла над их, все змеи сели на снасти. Стал караб топить (так!), оне зажгли бочку с порохом, змеи прочь улетели. Прилетели к Вассы-девице. «Не можом, Васса-девица, порохом жгёт». Она опять в поле бежит. «Летите все змеи-змеишша, топите караб, Данилу-царевича живком ко мне принесите». Змеи полетели, Данила видит, туча застават. «Выздыните, робята, две боцьки пороху». Опять змеи стали садитця на караб, оне зажгли порох, змеи не могли и быть, опять проць полетели. Опять к Вассы-девице пришли. «Не можом, жгёт порох». Опять Васса розоргинилась еще больше, в поле побежала. «Все змеи-змеишша, летите, кораб топите, Данилу живком принесите».

Данило видит, стават туча ищэ больше, достали ищэ три боцьки достальних пороху, змеи налетели, оне зажгли порох, змеи не могли нецё сделать, проць улетели. Васса опять рьянитця: «Все стары и малы, все летите, и сама полечу». А Данило видит, что туча больша стават, а пороху больше нету, выехал на волок, взял с собой турку-шапку, чарьску корону. Змеи на караб сели, караб под воду утопили, Данила негде не нашли, улетели, а Данило пошол пешком.

Шол-шол-шол, стоит изба, в избе сидит старик кривой. Стал его старик спрашивать, Данило говорит: «Я есь несчасной Данило-царевич». – «О, знаю, ты у моей сестры жил, мою сестру омманил; ты теперь у меня будешь жить, а век мне служить, ты меня не омманёшь». Живут долго ли, мало ли, розговорились. «Вот ты везде ходишь, всё знашь, не знашь-ле, как у меня глаза вылечить?» – «Знаю, хорошо знаю, нет ли у тебя гужов воловьих?» Старик притащил с подволоки, он его везал, везал гужами к лавки. «Дедушко, понотенись-ко». Тот понотенулся – гужи сорвались. «Нет ли по-лучче, новых?» – «Есь». Старик новых притащыл; привезал старика крепче, согрел камень горецей и нажог, в смолу спустил. «Дедушко, здоровой глаз отворь, а нездоровой запри». Данило спустил горяцей камень со смолой в здоровой глаз, а сам бегом из избы. А старик в то времё рванулся, гужи сорвал и скрычал: «Все ворота накрепко-крепко запритесь». Ворота скрепились, Данило остался во дворе и сел под воза. Старик пошол искать; искал везде по углам, не мог натти. Ворота отворил, стал по одному возу выпускать, а Данило в средних возах выбежал под ногамы у возов и давай Бог ноги куды бежать. Долго ли, коротко ли шол, дошол до своего чарьсва, пришол в чарьсво, брат помер, и женилса он на той девице, на Настасье-царевне, и стал чарём на чарьсви, на братьнево место.

16. Чалков Степан Кузьмич

Старый, больной старик 74 лет, живет в селе Ковде, на берегу Кандалакского залива Белого моря. С. К. с трудом согласился рассказывать сказки, так как вследствие болезненности серьезно настроен и сказки называл забавой, «пустым делом», которое ему, думающему о смерти старику, не к лицу. Рассказывал сказки сбивчиво, путаясь и потому сказки записаны не с точным соблюдением дословности передачи.

58

Иван Репников

Был крестьянин, три сына имел. «Дети, дров надо рубить, каки вам надо топоры?» Один сказал: «Мне надо два фунта»; другой – три фунта, третей – в десеть фунтов. Все трое пошли дров сеччи. Первой день ходили, два брата по две сажени насекли, а меньшой всё в лесу ищет, ходит. Приходят домой, Иван и говорит: «Я лесу не мог прибрать, мелкой лес». На другой день братья по три сажени насекли, а Иван опять топора не наложил, ходил всё, лесу искал. На третей день пошли, они сеччи стали, слышат и Иван секёт, только шум шумит, деревина на деревину ломит, подсекой валит. В день Иван лесу много нарубил, а дров не россекал. Весной Иван обжог, репу посеел. Осень пришла, репы полон бор поднелось, весь бор колыблетця. Надо репу караулить, штобы воры не росхитили. Роскинули ночи: старшему перва ночь караулить, среднему друга, Ивану третья. Старшой пришол, репы много розворовано, с избу места; поутру стал, репы унесено больше того. То же и другой брат.

Пошол Иван. Спичья настрогал, натыкал, огоничка росклал, задремал и пал на спичъё, и пробудилса. Сон ободрало, видит: мужик репу в мешки складыват. Иван топор схватил, десятифунтовик, и побежал. «Пошто репу воруешь? Я у тебя голову отсеку». – «Не машись топором, я тибе огнивчо даю; это огнивчо росшивно, о нём плотка, да кремешок; ты шорни плотку о кремешок, выскочат два молодча, скажут: "Што, Иван хресьянской сын, прикажош делать нам?"» Иван шорнул, выскочило два молодча, Иван и приказал им отрубить у вора-чорта озерского воденика голову. Иван пришол домой и говорит: «Больше вор не придёт, потьте, братья, бросите в озеро вора». Братья пошли, гледят: бугор сильней лежит, испугались – назад. «Как ты с им поправился». – «А поправится у своего добра не хитро». – «А как мы его с реки-то уберём?» – «Ладно, уберётця, вы трое не могли, я один уберу». Пошол, вызвал из огнивча молоццов, велел им чорта в озеро бросить. Оборвали потом всю репу. «Вы репой торгуйте». А сам он пошол на репишшо, вызвал троих молоццов, велел им лес обрать и город испостроить. Утром зовёт отца и братьев репишшо посмотреть. Идут, было репищо, а стоит город пречудесной, больщащой. Иван говорит: «Што в деревне жить, надо в город перебратця».

Иван вызвал из огнивча слуг своих, велел им подать пару вороных да карету золоту, да одежду прынцом средитця. Сейчас пара лошадей, карета золота, прынцом снарядилса, на карету засел, погонили^[14]. Приежжают, царь прынца стречат, на стул посадил. «Окуль? Как?» – «А вот, неподалёку, женитця хочу, выдавай за меня замуж». Царь спросил у жоны, у дочери, до утра так оставили. На другой день приежжают, дочь пожелала итти. Завелась свадьба. У Ивана не пиво варить, не вина курить, слуги из огнивца всё приготовят. Поехали к царю на свадьбу, сыграли свадьбу, зовёт тестя в город. «Места моего смотреть». Все поехали, царь дивуется. «Итти – дико место было, а теперь город стоит. Хитрой ты человек!»

Погодя приходит прежной жоних царевны, пригонят войска. «Оддай, выдана, дак битця будем». Царь к зятю посла послал, зять приежжат. «Вот, зятюшко, помоги ты мне своей хитросью войска прибавлеть». – «Могу, тесть, не печа-луйся. Выгоняй силу в поле, вывози сорокови с вином». Царской приказ исполнили, сам Иван приехал в поле, ему чесь воздали. «Пейте вина, веселитесь, кричите ура». Они начели вино пить, ура кричать. Иван из огнивча слуг вызвал, велел на неприятельское войско туман напустить, штобы само себя било. Оно само себя все и перекололо. Царь обрадовался, што войско неверно всё перекололи, а своё цело-невредимо.

Жена видит, што у него хитрости больши, стала его вином поить, узнать хочет. Повалились спать, она и просит обсказать свою хитрось. Иван с пьяна и проговорился. Обсказал хитрось и огнивчо показал. После того она у него огнивчо взела, из кормана вынела, пошла в город, велела приготовить точно такое же огнивчо, и в корман положила фальшиво, а его к сибе прибрала. И написала старому жениху записку, отправила со слугами из огнивча, штобы приходил с войском небольшим ее брать. Прынц сейчас войска наредил и посла послал. «Доцерь выдавай или на поединку иди». Царь за зятем записку послал. Иван по-старому приказал, не знат, што огнивчо сменено. Огнивчо вынел, шорнул раз, другой, третей – нет ничего, не действует. Войско его напилось допьяна, войско его всё перекололи. А жона велела слугам из огнивча себя вместе с кроватью к старому жониху перенести. Иван приходит, жоны нет и говорит: «Я хитрой, жона хитре меня». Пошол к царю и говорит: «Дочь твоя, жона моя нас перехитрила и розорила». Царь и Иван ушли из города проць в темны леса. «Ну тесь, а я зеть, делать нам теперь нечего, царево твоё прожжено. Я паду перед тобой о зень, а ты скажи: «был зеть-молодеч, будь жеребеч»; буду я жеребчом, на мне кажна шерстина по-серебрины, повод шолков, узда серебренна. Ты на меня садись, повод в руки бери, я побегу дорогу искать, жону искать». Скакал, скакал, в уши воет, прискочил к царскому парадному крыльцу и сгорготал. Царь пробудился, на ноги ступни надел, выходит на парадно крыльцо и видит: стоит лошедь брава, а на ней старик седой сидит. «Пошто ты мне в ночное време спокою не даёшь?» – «Помилуйте, ваше превосходительство, овладела меня лошедь, принесла к твоему крыльцу. Купи у меня лошедь, я продам за петьсот рублей, она и дороже стоит». Царь ему деньги отдават, старик слез с лошеди и обзабылса, что надо узду снять, как наказывал ему зять. Царь приказал лошедь увести, а старик вышол из дворца, вспомнил, што забыл узду снять, пошол в рощу и стал плакать, што уходил зятя и сам себя.

Царь приходит к царице и говорит: «Душечка моя, посмотри, какую я лошедь купил». А жена пробудилась и говорит: «Это ты беду купил, это мой старой муж, Иван; прикажи удавить ее». Послушники в кольцо лошедь подёрнули, ноги до полу недотыкают. Нянька пошла сена давать, видит лошадь хороша давитця и пожалела. А лошадь и говорит: «Когда ты меня пожалела, то сделай, как я прошу: сейчас меня будут колоть, ты подвернись, и крови в ступень начиди и прочь отойди; против царскаго окошка ямочку вырой, кровь вылей и землёй зарой; через ночь выростёт дерево с окнами наровень, большое; на древе яблоки будут, ты само верхно яблоко сорви, в платок свежи, там перстень, ты будешь моя невеста. Чарьска жона прикажот древо секчи, ты перву щепу подбери и прочь уйди». Так всё и сделалось, как говорила лошедь. Стали древо рубить, горнишна щепу перву взела, в платок свезала. Древо сожгли, а щепу горнишна в пруд бросила, где гуси и лебеди купарандаютця. Щепина гусем обернулась и ну всех гусей-лебедей гонять. Царь с рёву пробудилса, пошол смотреть, видит: гусь златопёрой плават, всех птиц гонят. Царь стал раздеватця. «Не могу-ле гуся поймать». Царь портки соймёт, на бережок кладёт и спуститца в пруд; гусь его отманиват дальше, да дальше, да дальше и к другому берегу отманил, на другой бережок; а сам крылья роспустил, да к царскому платью, в лапы портки забрал и полетел, а в портках царских огнивчо было. А гусь через тын перелетел, о пол пал, обернулся молодцом, огнивчо из портков вынел, шорнул, и вышли два молодца. Иван велел отыскать старика-тестя. Пошли к царю-противнику, велели царю свою бывшую жону привезать к хвосту неученого жеребця и нажарили его. Царя того простил, а на куфарке женилса и пошол жить на своё репишшо.

59

Вор-Барма Деревенской и Шиш Московской

Было два брата, у одного брата было три сына. Дядя хотел испытать племянников, взял старшого в лес – што из него будет. Поехали по лесам, племянник говорит: «Дедюш-ка, этта леса хороши, их можно на постройку брать». – «Это, племянник, дельнё говоришь, из тебя будет путь хороша». На другой день другого племянника взял, опять поехали, тот и примечает: «Этта сушнику много, можно смолья и уголья много наделать». – «Замышляной будешь, это дело». Поехал на третей день – третьего, Ивана. Поехали, день ездили – молчал. Доехали до речки, сосна наклепилась. «Дядя?» – говорит Иван. «Чего, племянник?» – «Этта бы тебя да отця хребтамы в куцю свезать, да вниз головой и повесить, я хоть бы посмеялса». – «Ах ты, племянник, дурак! Ты отцю не сын, а мне-ка не племянник». Вздумали Ивана продать, посадили на быка-семисажонника, отец сел ко хвосту, сын к рогам, и поехали. Едут, сын видит сопог на дороги лежит. «Отец, сопог лежит». – «Ну, к чорту, не надо сапога». Вперёд погнали. Иван сопог с ноги спихнул и говорит: «Отец, другой ведь лежит, вот кабы тот взял, пара-бы была». – «Эка, парень, держи быка, я сбегаю». Отец ушол, а Иван на быке утонил, да в лес, и начал быка бить, а сам кричит: «Не я быка украл, отец быка украл!» Отец как надбежал, испугалса и назад. Иван быка убил, шкуру содрал, и направилса по дороге вперёд итти. Встречу ему человек. «Здраствуй, молодеч!» – «Здраствуй, ты какой?» – «Я Шиш Московской». – «А я Барма деревеньской. Ты куды пошол?» – «А я дурачить, где укрась, где убить». – «Ты дурачить и я дурачить, пойдём вместе». Покрестовались, пошли вместе. Вздумали испытать друг друга. «Укради из-под птицы еицы, поверю, што воровать умеешь», – говорит Иван Шишу. Шиш начел лезть по дереву за еицами, а той поры Барма у Шиша подошвы спорол, а Шиш птичу испужал. «Ну, испужал, спускайся назад». – «А чо у меня ноги мокры?» – «А я у тебя подошвы украл, а ты не слыхал». Опять пошли вместе.

Пошли в Москву. «У меня край Москвы мать живёт на фатеры». Пришли, мать обрадовалась сыну, угостила их. Отдохнули, ночью пошли воровать. Зашли к богатому в дом и много украли, грабёж большой сделали. Поутру воров искали, не могли натти. На другу ночь другой дом обокрали. Поутру опеть сделалась тревога. Искали, искали, натти не могли. На третью ночь опеть пошли воровать. А на Москве дом строили, струмент оставили, брёвна наладили фальшивы, под ним обрезы со смолой. Как ступят, брёвна повернутця, воры в боцьки упадут. Идут воры, увидели – поло. «Давай приворотим». Приворотили. Шиш Московской пошол сперва, ступил на брёвна да в обрез, в смолу упал. «Тени, крестовой, меня, мне не выстать». Барма спустилса, вытащить не мог, одна голова видна, взял голову отрезал, штобы неприметно было. Пришол к старухи, старуха и заревела, што сына не стало. «Не реви, бабка, хорони хоть голову, а завтре тело повезут, по телу узнавать вора». Нехто не выискиватця. Надо стало Ивану тело укрась. «Хочетця тебе, старуха, сына посмотреть, налей крынку молока, иди, а как везут, выпехайся, выпусти крынку из рук и реви: «Не жалко молочка, жалко крыночку», тут тебя нехто не приметит». Старуха так и сделала, наревелась досыта. «Надо тело укрась», – говорит Барма. Наклал воз уголья в кульё, повёз продавать, отправилса. Тело везут, и он за им с угольем. Ездили, пристали на фатеру, тело на двор завезли, и он туда жо. Поужинали, спать повалились, а он на рундучёк повалилса. Как они заспали, он выйдет на двор, да огня достанет, коней запряк, тело и вывез, а двор запер, отправилса к старухе. «На, бабка, тело, хорони край Москвы, нехто теперь не знат».

Дело дошло до царя. «Какой-такой вор, нехто натти не может?» Ночью пошол царь по Москвы, надел платье не приметно, встретилса с вором. «Куда пошол?» – спрашиват царь. «А я Барма деревеньской». – «А я вор, пойдём воровать вместе». – «А куда пойдём? Пойдём к купечеству, у их пожива лёкка», – говорит Барма. «А пойдём хоть к царю, у царя денег много». Барма хватил царя по щеке. «Ах ты, такой-сякой! Можно-ле на Бога, да на царя руку подымать? Мне тебя не надь, поди прочь». Царь пошол домой, а Барма опять для себя, сам собой украл.

Царь приказал обед сделать и велел всем съежжатця; приказал на дорогу денег насыпать, вор пойдёт, не утерпит, наклонится – того и хватать, и имать. Барма надел лапти, подошвы насмолил, и денег к нему много нальнуло. Царю доносят: «Нехто не наклонилса, а денег не стало». Царь велел полату отвести, обыскать хоцёт всех. Спят, вор проспалса, видит, што запертой в полаты царской, а он при деньгах (а у него, царь приходил, полголовы, полбороды сбрел, видел, што у него деньги, и ножницы клал за зеркало). Увидел вор ножничи и начел у всех полголовы, полбороды стричь, а клюшку свою и лапти другому перенёс и сам перешол. Поутру царь берёт генералов, хочут взять вора, приходят в полату, у всех полголовы, полбороды обрето. Царь усмехнулса: «Ну, думно министерство, я хоть и хитрой царь, а вор хитрее меня». Теперь пришлось вора простить. «Ну, вор, прощаю тебя во всей вины, только покажись, какой ты есь». Вор вышол. «Я вор есь, прости меня грешного.

Пошли на обед снова, где вор стал обсказывать все свои воровства. Пригодилса на обеди архирей, он и говорит: «Вот если бы ты у меня мог клюшку укрась, был бы настоящой вор». – «Я у тебя украду, если-то без отрыску. Уговорились. Архирей пошол в комнаты, а вор начел крылья подделывать и железны когти сковал. И подошол к архирейскому дому, спорхнул к окошкам, а когтямы в стену и влипил, и говорит: «Господи Исусе Христе, дома ли святая владыка?» – «А ты хто есть?» – «А я есь ангел господень, взять тебя святую владыку на небеса, сподобился ты». – «А я еще не приготовилса, пусть завтре». – «Ну завтре, дак завтре, приготовлейся на завтрешню ночь». Архирею не спитця. Задумал: «Моя молитва до Бога дошла». Опеть на ночь лёг, спать повалилса. Вор опять к окну поднялса. «Святая владыка, готов ли? Не велено оставить». – «Да ты куда меня кладёшь?» – «Да в мешок, у меня и мешок с собой есь». Архирей в мешок засел, клюшку взял, а вор его из окошка на зень и бросил. «Жив ли, святая владыка?» – «Жив, да досадилса». Вор понёс архирея на колокольню. Выставал по леснице, да и спустил. Архирей полетел. «Это тибе друго мытарство, небесно царство. Жив ли?» Опять его понёс на колокольню, и опять по листовке спустил; опять архирей покатилса. «Это тебе третье мытарство, в небесно царство, скоро тебя со звоном стретят». Вызнял его на колокольню, привезал к самому большому колоколу и зазвонил. Сторож прибежал на колокольню, привязан к езыку мешок. «Хто в мешке?» – «Я есь, святая владыка, архирей, меня ангел Божий на небеса поднимал». Сторож отвезал архирея, чуть жив. А вор клюшку унёс.

17. Дементьева Наталья Михайловна

Женщина лет 35—37, живет в селе Вирме, на берегу Онежского залива, расположенного между двумя крупными Поморскими селениями Сумой и Сорокой. Н. М. едва ли не самая лучшая из моих сказочниц. К сожалению, я не вполне исчерпал ее репертуар. В селе Вирме я был проездом из Сумы в Сороку и ехал на лодке земского ямщика. В Вирме нет земской станции, а по кондициям земская лодка может ждать пассажира во время остановки между двумя станциями только два часа. Благодаря стоявшему на море крепкому ветру, мои возницы согласились переночевать в Вирме, и я записал у Н. М. сколько мог. Отказаться от земской лодки в надежде на частную – рискованно: можно просидеть на одном месте неделю и больше.