Текст книги "Хватит убивать кошек!"

Автор книги: Николай Копосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

И все же не роль пионера социальной истории определила вклад Ю. Л. Бессмертного в развитие отечественной историографии. Идейная эволюция конца 1960-х гг. привела к существенным изменениям в проблематике его исследований.

Журнал «Коммунист» и рождение несоветской медиевистики

Интеллектуальные перемены в советской историографии, о которых шла речь, естественно, не остались без ответа со стороны блюстителей идеологических догм. Эпоха либерализации коммунистического режима заканчивалась, и сторонники умеренного сталинизма постепенно укреплялись у власти. Именно в этом контексте в 1969 г. один из ближайших учеников А. И. Неусыхина и лидеров нового исторического истеблишмента, А. И. Данилов, опубликовал в «Коммунисте» статью, где подверг суровой критике «структуралистские» тенденции, проявление которых он усмотрел в работах нескольких медиевистов (исключительно евреев), не принадлежавших к господствующему в медиевистике лобби. Наряду с А. Я. Гуревичем, М. А. Баргом, Е. М. Штаерман в эту группу, естественно, попал и Ю. Л. Бессмертный. Попытка заступничества со стороны А. И. Неусыхина, убеждавшего А. И. Данилова пощадить тогда еще не защитившего докторскую Ю. Л. Бессмертного, не имела успеха. По преданию, А. И. Данилов на просьбу учителя ответил: «Вы знаете, как я уважаю Вас, но истина мне дороже».

Статья А. И. Данилова имела, впрочем, сравнительно легкие последствия для критикуемой группы (по слухам, за структуралистов вступился либеральный вице-президент Академии Наук Румянцев). Но она стала рубежом в истории советской медиевистики. После периода, когда в условиях хрущевской либерализации внутренние демаркационные линии в среде историков были не слишком заметны, теперь под влиянием обстоятельств и внешнего давления сложилась группа маргинальных и даже оппозиционных медиевистов. Одновременно все те, кто хотя бы пассивно (как это сделало подавляющее большинство) поддержал А. И. Данилова, оказались на стороне господствующего лобби. Этот раскол (достаточно точно воспроизведший разделение, наметившееся уже в период борьбы с космополитами) означал фактическое возникновение в рамках советской историографии двух течений. Эти две историографии впоследствии стали называть официальной и неофициальной или традиционной и нетрадиционной.

В этом не было ничего удивительного: именно на грани 1960–1970-х гг. советская интеллигенция перед лицом ужесточения режима отчетливо распалась на группы различной политической и интеллектуальной ориентации. Большинство заняло позицию молчаливого компромисса с властью, компромисса, оплаченного перверзивными психологическими реакциями, тогда как меньшинство предпочло ту или иную форму оппозиции. Конечно, даже меньшинство редко доходило до открытого диссидентства, но современники хорошо умели различать большинство и меньшинство.

В историографии сложилось несколько в той или иной степени оппозиционных по отношению к официальной идеологии групп. Наряду с «несоветскими» медиевистами следует указать группу историков России начала XX в., которые попытались ревизовать официальную концепцию революции 1917 г. Методологом этого течения являлся М. Я. Гефтер (Ю. Л. Бессмертный был другом М. Я. Гефтера и обычным участником его методологических семинаров). Другие историки, как А. И. Некрич, исследовали причины поражений Красной Армии в 1941 г., объясняя их пороками созданного Сталиным режима. Группа «структуралистов» была менее заметной, поскольку сюжеты, над которыми они работали, не были прямо связаны с политическими дебатами. Но в том, что касается долговременной интеллектуальной эволюции, «неофициальная медиевистика» имела капитальное значение, став частью того движения, которое, начиная с 1960-х гг., захватило все социальные науки в России. Речь идет о широком спектре весьма разнообразных исследований культуры. Символом и наиболее последовательным выражением этого направления мысли стала Московско-Тартуская школа семиотики.

Сила культуры

Эта школа, вдохновителем и лидером которой был Ю. М. Лотман, состояла в основном из лингвистов, историков литературы и отчасти философов, нередко последователей М. М. Бахтина. Группа неофициальных московских медиевистов примкнула к этой школе несколько позднее и никогда не интегрировалась в нее до конца. Однако идейная и человеческая близость неофициальных медиевистов и московско-тартуских семиотиков была несомненной. Подобное собирание сил не было случайным, причем по двум причинам. Во-первых, по мере внутренней дифференциации интеллигенции и усиления идеологического контроля в академической среде Москвы и Ленинграда относительно более «либеральный» провинциальный Тарту стал естественным центром притяжения для различных маргинальных интеллектуальных групп. В 1960-е гг., чтобы иметь возможность относительно свободно выразить свою мысль, порой стоило уехать подальше от Москвы. Но имелась и более веская причина, по которой группа нетрадиционных медиевистов сблизилась с тартуской школой: их объединял глубокий интерес к культуре.

Формирование неофициальной медиевистики было, конечно, связано далеко не только с академическими стратегиями и политическим давлением. Ведь немало исследователей не были приняты академическим истеблишментом и остались маргиналами, в том числе и по политическим причинам, но это далеко не всегда приводило к формированию альтернативных школ. Наряду с незаурядными личными качествами нетрадиционных медиевистов сила идеи культуры сделала возможным формирование «новой истории» в России.

Эволюция, о которой идет речь, отнюдь не была специфически российской. Одновременно аналогичные идеологические перемены происходили и в других странах, в том числе во Франции. Московские нетрадиционные медиевисты, начинавшие карьеру в качестве специалистов по аграрной истории, приблизительно повторили научное развитие таких историков, как Ж. Дюби (с которым Ю. Л. Бессмертного связывали узы тесной дружбы), Э. Леруа Лядюри, Ж. Ле Гофф, Ф. Фюре. Все они в 1960-е гг. также обратились от социальной истории к истории ментальностей. В отличие от социальной истории, которая начала развиваться в России с некоторым отставанием по сравнению с Францией, история ментальностей в двух странах была делом одного и того же поколения. В России ее создателями были именно нетрадиционные медиевисты, и прежде всего А. Я. Гуревич.

Чтобы объяснить это совпадение во времени, следует, видимо, принять во внимание феномены глобального порядка, и прежде всего закат коммунизма как культурного проекта, делавшего акцент на идее классовой борьбы и соответствующем идеале личности. Более гуманистическая культура интеллигенции, господство которой с 1960-х гг. установилось в западном мире и которая оказалась достаточно влиятельной в СССР, заменила этот сталинистский идеал личности концепцией человека как субъекта культуры. В советском контексте именно идея культуры с этого времени стала общим знаменателем для всех оппозиционных течений мысли (тогда как склонное к компромиссу с властью большинство обычно не шло дальше идеала аполитичного эксперта). Именно сила культуры привела к размыванию идеологических основ коммунистического режима и тем самым способствовала его падению.

Московские нетрадиционные медиевисты были в тот период одной из наиболее важных групп оппозиционных интеллектуалов. Их влияние распространялось далеко за пределами медиевистики – и даже исторической профессии в целом. Наряду с А. Я. Гуревичем и Ю. Л. Бессмертным здесь следует назвать Л. М. Баткина, историка итальянского Возрождения и убежденного бахтинца, переехавшего в 1960-е гг. из Харькова в Москву и быстро ставшего одним из наиболее активных участников научных дебатов.

Лидером группы, безусловно, был А. Я. Гуревич. В 1970 г. он опубликовал монографию «Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе» [289]289
  Гуревич А. Я.Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе М… 1970.


[Закрыть], где сформулировал точку зрения, согласно которой социальные и экономические отношения невозможно понять без учета ментальных установок. Тем самым культурная история была не просто реабилитирована, но поставлена в центр глобальной истории. Книга послужила поводом для ожесточенных споров, центральным событием которых должна была стать дискуссия на кафедре истории Средних веков Московского университета. Но странным образом дискуссия прошла за закрытыми дверями, в отсутствие автора и его сторонников: даже оппонентам А. Я. Гуревича было понятно, что открытый спор с нетрадиционными медиевистами мог стать сокрушительным поражением консерваторов. Поэтому они и предпочли, в соответствии с принятым в эпоху стилем поведения, ограничиться обсуждением монографии на закрытом заседании кафедры, о котором могли направить вполне бравурный отчет идеологическому руководству. (Весьма похожая история тогда же произошла, кстати, и с книгой Л. М. Баткина о социальных предпосылках Ренессанса, где он ставил под вопрос традиционную марксистскую концепцию, согласно которой гуманизм был порождением раннего капитализма).

Благодаря этим дебатам авторитет нетрадиционных медиевистов значительно вырос. Они превращались в интеллектуальную силу, которую консерваторы не могли ни изгнать с профессионального поля, ни игнорировать, ни тем более победить в открытой полемике. Поэтому стратегия, избранная доминирующей группой, состояла в том, чтобы отрезать нетрадиционных медиевистов от преподавания и руководства аспирантами (и, конечно, от международных связей) и по возможности скомпрометировать их, внедрив в общественное мнение их образ как «интеллектуалов», «самовыражающихся» (характерное словцо эпохи) в своих сочинениях вместо того, чтобы скромно служить истине, как подобает «профессионалу». Отметим, что подобная стратегия в данном конкретном случае оказалась не слишком эффективной.

«Жизнь и смерть в Средние века» (1991)

Для Ю. Л. Бессмертного присоединиться к группе неофициальных медиевистов было нелегким решением несмотря на то, что развитие его собственной личности и взглядов делало такой шаг единственно возможным. Как верный и восторженный ученик А. И. Неусыхина он тяжело переживал то, что учитель не принял «поворота к ментальностям» и в конфликте доминирующей группы с А. Я. Гуревичем поддерживал консерваторов. Ю. Л. Бессмертный пытался добиться примирения А. Я. Гуревича с А. И. Неусыхиным, считая, что научные разногласия не обязательно должны сказываться наличных отношениях, но в итоге потерпел фиаско и принял сторону первого. В 1970-е гг. Ю. Л. Бессмертный, вслед за А. Я. Гуревичем, обращается к изучению истории средневековой культуры. В этот период его профессиональная репутация, уже весьма высокая после выхода первой книги, заметно укрепляется, и он превращается, по общему признанию академической среды, в одну из ключевых фигур нетрадиционной историографии.

В 1970–1980-е гг. маленькая команда медиевистов с А. Я. Гуревичем и Ю. Л. Бессмертным во главе была весьма активна, практикуя и распространяя «новую историю», равно как и знакомя советского читателя с произведениями историков школы «Анналов». Вместе с А. Я. Гуревичем Ю. Л. Бессмертный издал серию реферативных сборников, сделавших известными в России такие работы, как «Бувинское воскресенье» и «Тройственная модель мира» Ж. Дюби, «Сыр и черви» и «Бенэнданти» К. Гинсбурга, «Монтайю» Э. Леруа Лядюри, «Переосмысливая Средневековье» Ж. Ле Гоффа и т. д. [290]290
  Проблемы феодализма: Реферативный сборник. М.: ИНИОН АН СССР, 1975; Европейский город в системе феодализма: Реферативный сборник. М.: ИНИОН АН СССР, 1979; Идеология феодального общества в Западной Европе: Проблемы культуры и социально-культурных представлений Средневековья в современной зарубежной историографии: Реферативный сборник. М.: ИНИОН АН СССР, 1980; Культура и общество в Средние века: методология и методика зарубежных исследований: Реферативный сборник. М.: ИНИОН АН СССР, 1982; Демография западноевропейского Средневековья в современной зарубежной историографии: Реферативный сборник. М.: ИНИОН АН СССР, 1984. Характерна изменяющаяся тематика сборников, отражающая одновременно и «культурологический» крен в советской медиевистике, и собственные интересы Бессмертного к демографии.


[Закрыть]В тот период не могло быть и речи о том, чтобы перевести эти книги (с огромным трудом А. Я. Гуревич добился издания «Апологии истории» Марка Блока), так что именно реферативные сборники играли тогда ту роль, которую сегодня в научной жизни России играют переводы.

Не меньшее значение имели и собственные исследования нетрадиционных медиевистов. Книгой эпохи была, конечно, работа А. Я. Гуревича «Категории средневековой культуры» [291]291
  Гуревич А. Я.Категории средневековой культуры. М.: Искусство, 1972.


[Закрыть]. Со своей стороны Ю. Л. Бессмертный опубликовал ряд статей в подобном стиле [292]292
  Наиболее заметной работой этого цикла стала статья: Бессмертный Ю. Л.Мир глазами знатной женщины IX века (К изучению мировосприятия каролингской знати) // Художественный язык Средневековья. М., 1982.


[Закрыть]. Однако даже в 1970–1980-е гг., когда интеллектуальное влияние А. Я. Гуревича достигло апогея, научные интересы Ю. Л. Бессмертного отличались некоторым своеобразием. Его привлекали прежде всего феномены, находившиеся на границе между историей культуры и социальной историей. Огромные усилия он отдавал работе над коллективным трудом по истории крестьянства [293]293
  История крестьянства в Европе. М.: Наука, 1985–1986. Т. 1–3. Ю. Л. Бессмертный был членом редколлегии и автором ряда глав в этом издании, а также заместителем главного редактора первого тома.


[Закрыть], пытаясь по мере сил даже в рамках этого официального издания отразить социокультурную проблематику. Но главной темой его исследований к 1980-м гг. стала историческая демография. Это был период, когда во французской историографии обозначился переход от глобальной истории к микроистории – переход, к которому Ю. Л. Бессмертный отнесся с чрезвычайным вниманием. В особенности на его исторических взглядах сказалась стремительно развивавшаяся в 80-е гг. историческая антропология. Книга «Жизнь и смерть в Средние века» [294]294
  Бессмертный Ю. Л.Жизнь и смерть в Средние века: Очерки демографической истории Франции. М.: Наука, 1991.


[Закрыть]характеризуется сочетанием количественного анализа, мастером которого всегда был Ю. Л. Бессмертный, с реконструкцией ментальных установок, доминировавших в семейной жизни средневековой Франции. При этом анализ ментальных установок выступал в работе не только как самостоятельная исследовательская задача, но и как способ реконструкции социальной истории (на основании изучения демографических представлений Ю. Л. Бессмертный считал возможным восстанавливать недостающие сведения о демографическом поведении). Но вместе с тем для подхода Ю. Л. Бессмертного к исторической демографии характерно внимание к индивидуальным и даже исключительным случаям, которые источники иногда позволяли обнаружить [295]295
  Теоретическое обоснование подобного подхода к исторической демографии дано Ю. Л. Бессмертным в докладе на коллоквиуме в Сантьяго-де-Компостела: Bessmertny Yu.L’Histcire démographique anthropologiquement orientée et son devenir en Russie // Historia a debate. Santiago de Compostela, 1995. Vol. 3. P. 121–126.


[Закрыть]. По-видимому, демографический материал привлекал Ю. Л. Бессмертного прежде всего потому, что позволял – естественно, при историко-антропологическом подходе – непосредственно почувствовать тот пласт истории, который касался глубоко личной, эмоциональной жизни людей прошлого, и тем самым в наибольшей степени «гуманизировать» историю. Поэтому не случайно, что путь Ю. Л. Бессмертного от «макросоциальной» истории к «истории индивидов» пролегал именно через занятия исторической демографией.

Эта книга, опубликованная в 1991 г., отражает круг занятий Ю. Л. Бессмертного в 1980-е гг., но вместе с тем предвосхищает проблематику, которая оказалась в центре его внимания в 1990-е гг.

Перестройка и «Одиссей»

Перестройка для Ю. Л. Бессмертного, как и для большинства советской интеллигенции, была неожиданным событием, о котором невозможно было даже мечтать. Однако он оказался гораздо лучше подготовлен к переменам, чем большинство его коллег, для которых в результате крушения социализма утратила смысл вся многолетняя работа по адаптации к советскому режиму. Именно в этот период старые водоразделы в профессиональной среде приобрели новую актуальность, а конфликты, ранее заглушенные бюрократическим благолепием, бурно выплеснулись на поверхность. Различное поведение в годы горбачевской перестройки разделило традиционных и нетрадиционных медиевистов. В эти годы впервые публично заговорили о наличии двух историографий в рамках советской историографии, всегда стремившейся демонстрировать единство.

Известно, что важнейшие политические споры горбачевской эпохи касались национальной истории. Но наиболее активными участниками этих споров были не столько историки, сколько писатели и журналисты. Впрочем, среди историков тоже сложилось демократическое движение, которое стремилось пересмотреть сталинскую концепцию истории, с небольшими изменениями господствовавшую в преподавании. Это движение попыталось также привлечь общественное внимание к вопросу о состоянии научных исследований, т. е. начать внутреннюю реформу исторической профессии. Лидером демократически настроенных историков стал Ю. Н. Афанасьев, но большая часть коллег оказалась весьма скептически, если не прямо враждебно настроена по отношению к возглавленному им движению. В Институте всеобщей истории АН СССР Ю. Н. Афанасьев находил поддержку против консерваторов главным образом в группе А. Я. Гуревича, Ю. Л. Бессмертного, Л. М. Баткина и их немногочисленных сторонников. Однако перестройка была очевидным примером роли активных меньшинств. Находясь в меньшинстве, но пользуясь высокой профессиональной репутацией и имея возможность найти опору в политике нового руководства страны, нетрадиционные историки на какой-то момент оказались едва ли не лидерами профессионального сообщества.

Эпоха перестройки увидела появление многочисленных новых журналов, в том числе и альманаха «Одиссей», который стал органом группы А. Я. Гуревича. Ю. Л. Бессмертный был соучредителем альманаха и руководил им в начале 1990-х гг. «Одиссей», первый номер которого увидел свет в 1989 г., стал своего рода русскими «Анналами». В его работе принимали участие видные отечественные и зарубежные историки, философы, лингвисты и социологи. Успех «Одиссея», даже в тяжелых материальных условиях начала 1990-х гг., не в последнюю очередь связан с энергией Ю. Л. Бессмертного.

Одним из важнейших факторов конца 1980-х гг. стало резкое расширение международных контактов. Нет смысла подчеркивать, что до этого нетрадиционные медиевисты не имели возможности выезжать из страны. Тем не менее они были гораздо лучше известны за рубежом, нежели консерваторы. Начиная с перестройки именно новые историки стали представлять российскую историографию на международной арене. Так, Ю. Л. Бессмертный организовал большой – и очень важный для советской историографии – международный коллоквиум в Москве по случаю шестидесятилетия «Анналов» в 1989 г. [296]296
  Результатом коллоквиума стала книга: Споры о главном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов» / Под ред. Ю. Л. Бессмертного. М., 1993.


[Закрыть]Российские участники коллоквиума были поражены почти карнавальной переменой символической вселенной, чувством, что они попали в «мир наоборот»: А. Я. Гуревич и Ю. Л. Бессмертный сидели в президиуме, а Е. В. Гутнова и другие лидеры традиционного истеблишмента – в зале.

Роль Ю. Л. Бессмертного как организатора международных контактов трудно переоценить. Во многом благодаря ему сегодня российская историография гораздо лучше, чем раньше, интегрирована в международную профессиональную среду.

1990-е гг.: вторая молодость

Все, кто знал Ю. Л. Бессмертного, поражались его динамизму, который только возрастал в 1980–1990-е гг. Ю. Л. Бессмертный был в числе тех немногих представителей своего блестящего поколения, кто в 1990-е гг. попытался выйти за пределы новых перспектив, ими же самими открытых в 1970–1980-е гг. Постоянные контакты, установившиеся у него с западными историками, равно как и редкая интеллектуальная любознательность, составлявшая одну из его характерных черт, позволили Ю. Л. Бессмертному оценить интерес ряда новых подходов к истории, и прежде всего микроистории и истории повседневности. Этими сюжетами он занимался в последние годы жизни. Именно такой поворот он намеревался придать своему opus magnum,над которым работал около тридцати лет, но который остался незавершенным, – труду о средневековом рыцарстве. Подход Ю. Л. Бессмертного к этой теме развивал то сочетание макро– и микроисторического анализа, которое было характерно уже для книги по средневековой демографии. В его статьях [297]297
  См., например: Бессмертный Ю. Л.Казус Бертрана де Борна, или «Хотят ли рыцари войны»? // Казус 1999. Индивидуальное и уникальное в истории / Под ред. Ю. Л. Бессмертного и М. А. Бойцова М., 1999. С. 131–147.


[Закрыть]рыцарство представлено как серия индивидуальных портретов, которые он анализирует на фоне представлений и форм поведения, типичных для этой среды, – и по возможности в столкновении с этими представлениями и формами поведения. Именно в подобном столкновении, считал Ю. Л. Бессмертный, иногда возможно обнаружить следы личных особенностей исторических персонажей, их человеческих индивидуальностей. Следуя намеченному в книге 1991 г. принципу, Ю. Л. Бессмертный делал акцент прежде всего на проблемах частной и семейной жизни. Поиск индивида в истории красной нитью проходит сквозь его исследования и размышления 1990-х гг.

Естественно вытекающий из предыдущих работ Ю. Л. Бессмертного, такой подход стал выражением его личного отношения к истории. Сам Ю. Л. Бессмертный ретроспективно оценивал свой путь в науке как уход от изучения «чеканной поступи исторических закономерностей» к исследованию субъективного в истории, и эта оценка не лишена оснований. Уже в книге 1969 г. речь шла о таком «целостном видении феодальной формации», которое включало в себя и внутригрупповые личностные связи. Самый его интерес к этому аспекту менялся в направлении все большей «субъективации»: от изучения массовых или групповых представлений в русле истории ментальностей он шел к изучению воздействия этих представлений на объективные демографические процессы, а в итоге к поискам пределов человеческой свободы внутри общества, к выявлению меры индивидуального в истории.

Именно с этим связана особая роль Ю. Л. Бессмертного в российской историографии 1990-х гг. Он был, вероятно, единственным лидером исторической профессии, вокруг которого в этот период сложилась новая динамичная группа молодых историков. Из семинара Ю. Л. Бессмертного вышел ряд публикаций, явившихся событием в интеллектуальной жизни, начиная с альманаха «Казус» (три выпуска которого увидели свет при жизни автора) и кончая двумя томами «Частной жизни» [298]298
  Казус. Индивидуальное и уникальное в истории / Под ред. ЮЛ. Бессмертного и М. А. Бойцова. М., 1998–2000. Т. 1–3. Человек в кругу семьи: Очерки по истории частной жизни в Европе до начала Нового времени / Под ред. Ю. Л. Бессмертного. М., 1996. Человек в мире чувств: Очерки по истории частной жизни в Европе и некоторых странах Азии до начала Нового времени / Под ред. Ю. Л. Бессмертного. М., 2000.


[Закрыть]. Характерно, что группа Ю. Л. Бессмертного, состоявшая в основном из медиевистов-западников, включала также ряд историков, работавших над другими областями и периодами, в том числе и специалистов по российской истории. Влияние этой группы, как это ранее было с группой А. Я. Гуревича, коснулось отечественной историографии далеко за пределами медиевистики.

Конечно, успех и влияние этого направления не могут быть объяснены только личными качествами самого Ю. Л. Бессмертного, который обладал редкой способностью привлекать к себе людей и целиком отдавать себя коллективной работе (он был к тому же чрезвычайно внимательным научным руководителем) [299]299
  Впечатляющим свидетельством этого являются опубликованные В. А. Блониным и П. Ш. Габдрахмановым письма Ю. Л. Бессмертного: Из переписки Ю. Л. Бессмертного с учениками в конце 1970-х – начале 1980-х гг. // Одиссей 1993. М., 1994. С. 218–231.


[Закрыть]. По-видимому, интерес к индивидуальности в истории, к частной жизни и к семейным отношениям, а именно на этих сюжетах сосредоточила основное внимание группа Ю. Л. Бессмертного, характеризует состояние умов части молодых российских интеллектуалов 1990-х гг. Для них идея культуры в стиле 1970–1980-х гг. с ее несколько устаревшими сегодня политическими импликациями, кажется, утратила значительную долю притягательности. Конечно, в подобном умонастроении можно (не без оснований) усмотреть проявление кризиса истории, но у него, по-видимому, есть и позитивные аспекты. В частности, этот социальный опыт «конденсировался» в один из немногих действительно новых подходов к истории, которые появились в постсоветской исторической науке и обогатили ее методологический инструментарий. Именно это, на мой взгляд, объясняет особое место группы Ю. Л. Бессмертного в российской историографии 1990-х гг.

Подобное изменение в тематике исследований, сосредоточение внимания на индивидуальном в истории повлекло за собой и поиск новых эпистемологических моделей, которые позволили бы легитимизировать новые подходы [300]300
  Бессмертный Ю. Л.Что за «Казус»? // Казус 1996. Индивидуальное и уникальное в истории / Под ред. Ю. Л. Бессмертного и М. А. Бойцова. М., 1997. С. 7–24.


[Закрыть]. Можно выделить два направления такого поиска, оставшегося, впрочем, незавершенным: с одной стороны, это акцент на множественности возможных интерпретаций прошлого (в том числе и на взаимодополняющем характере микро– и макроисторического подходов), с другой – отказ от эволюционистского понимания истории, признание за прошлым такой формы инаковости, которая не поддается описанию в рамках привычной нам логики [301]301
  Ср. размышления П. Фридмана и Г. Спигель о «новом медиевализме» в американской историографии (см. главу 10). См.: Бессмертный Ю. Л. Иная история (Вместо послесловия к статье П. Фридмана и Г. Спигель) // Казус 2000. Индивидуальное и уникальное в истории / Под ред. Ю. Л. Бессмертного и М. А. Бойцова. М., 2000. С. 165–177.


[Закрыть]. Увы, Ю. Л. Бессмертному не было отпущено достаточно времени для того, чтобы сформулировать в систематическом виде новизну своих эпистемологических размышлений по сравнению с теорией диалога культур, но, пожалуй, здесь, во всяком случае, налицо попытка выйти за те логические рамки, которые подлежали «парадигме культуры». Можно, по-видимому, говорить о том, что для Ю. Л. Бессмертного в 1990-е гг. ключевым понятием становится уже не понятие культуры, но понятие индивида.

Скрупулезный исследователь, всегда открытый интеллектуальным новациям, человек принципов, чуждый всякому догматизму (его личная скромность не позволяла ему превратить в догму свои собственные убеждения), Ю. Л. Бессмертный внес, по-видимому, наиболее заметный вклад в развитие постсоветской историографии.