Текст книги "Меч князя Буй-тура (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

– Пусть буду беспринципной, – продолжая игру и игнорируя, словно не замечая, сарказм начальника криминальной милиции, пропела Санечка, встав со стула и колыхнув упругим бюстом. – А еще, как в песне, распущенной и страстной, майор. И знай, когда речь идет о собственной свободе, все принципы по барабану. Я, майор, готова прямо здесь, в твоем, плохо убранном кабинете, на не совсем чистом столе, отдаться тебе, чтобы как-то замять свое участие в этом глупом уголовном деле, возникшем, если разобраться, на пустом месте, но, как уже понимаю, способном переломать столько человеческих судеб. И мне плевать, что ты думаешь обо мне и моей принципиальности или беспринципности. Еще за сутки до попадания сюда я пришла к выводу, что надо найти к тебе подходы, в том числе и через секс, чтобы облегчить участь дуры Таньки. Но сейчас уже не до Таньки. Тут, как понимаю, о себе пора позаботиться. Так что, майор, пользуйся моментом и моим телом, поверь, не самым худшим из многих женских тел. Ублажу так, что век потом помнить будешь. Только помоги…

И пошла, огибая стол и расстегивая до конца свою блузку.

– Чтобы потом самому кусать локти, – усмехнулся Реутов на последние слова собеседницы. И отстранился от приближающейся к нему Санечки. – Только хочу предупредить вас, Александра Васильевна, что в моем кабинете во избежание всевозможных провокаций со стороны экзальтированных дамочек, подобных вам, особенно находящихся в статусе подозреваемых, миниатюрная видеокамера вмонтирована. – Он, полуобернувшись, большим пальцем левой руки указал на массивный портрет Феликса Дзержинского, висевший на стене в потускневшей от времени позолоченной рамке. – Там все фиксируется. Так что прекратим комедию, гражданка Луковицкая, и поговорим без всяких сексуальных домогательств.

– Мент – есть мент, – услышав слова начальника КМ, скисла Санечка, сразу став похожей на воздушный шар, из которого выпущен воздух. Поверила на слово блефовавшему оперу. Даже на портрет не взглянула, чтобы разглядеть там наличие признаков вмонтированной камеры. – Особенно, если мент порядочный… Для него, блаженного, не от мира сего, дело превыше всего. Ну, что ж, измывайся, майор, над бедной женщиной, твой верх…

Дрожащей рукой стала застегивать блузку. И тут слезы брызнули из, несмотря ни на что, все-таки прекрасных глаз подозреваемой, полностью морально сломленной и опустошенной.

– Зачем же измываться. Просто поговорим о житье-бытье. – Реутов налил в стакан воды из графина и протянул Санечке. – Выпей и успокойся, а там, быть может, что-то и найдем… смягчающее вину.

Начальник криминальной милиции еще до конца не очерствел на своей работе к людскому горю. И даже в лицах, преступивших черту закона, старался увидеть человека, если эти лица искренне раскаивались и осознавали свою вину. Санечка, с которой, наконец-то, слетела вся ее прежняя напускная шелуха «супербабы», стала вызывать у майора чувство жалости, вместо прежнего тщательно скрываемого мстительного злорадства: «Что, стерва, попалась, так получи за все свои прежние измывательства над ментами».

Где-то в глубине его ментовской души возникло желание оказать ей хоть какую-то помощь. К тому же мелькнула шальная мысль: «А не вербануть ли ее в агентессы? Если «срастется», то и информатор из журналистской и молодежной среды неплохой будет, да и доступ к красивому телу сам по себе откроется, если охота будет… Что ни говори, а фигурка у нее недурственна. Впрочем, с этим надо подождать: только-только начали налаживаться отношения с женой, так стоит ли омрачать их левой связью… Нет, не стоит», – решил майор.

Несмотря на колыхнувшееся чувство жалости к подозреваемой, в душе старого оперативника боролись два желания. Одно – до конца «опустить» самонадеянную журналистку, попавшую, как муха, в сети криминала: что ни говори, а способствовала, судя по перехваченным телефонным разговорам, укрывательству преступления. Так пусть познает на собственной шкуре все прелести предварительного следствия и судебного разбирательства. Реальный срок, конечно, не получит – статья мелковата – зато со спесью распрощается, быть может, навсегда. Забудет, как обливать грязью всех и вся.

Другое – более профессиональное: все-таки завербовать ее в качестве агента. «А на что тебе это? – спросил внутренний голос. – И без нее агенты имеются». – «А на то, – тут же ответило другое его эго, – что агентов, как и денег, никогда много не бывает. Тут, как говорится, тети всякие важны, тети всякие нужны». – «Так у нее статья 316 УК РФ – заранее не обещанное укрывательство». – «Ну, что до статьи, то это преступление небольшой тяжести, срок наказания – от штрафа до двух лет лишения свободы, которые ей ни один суд никогда не даст. Кроме того, данные-то добыты оперативным путем, а кто сказал, что они должны быть легализованы и реализованы. Никто. Захочу – легализуем и реализуем, захочу – этого никто и никогда не увидит и не услышит. Разве что дело оперативного учета, где эти секретные бумаги попылятся еще несколько лет, да и то в архиве… К тому же статья эта довольно скользкая и при наличии хорошего адвоката разлетится в пух и прах. А некоторые показания, где говорится о подсказке Луковицкой избавиться от вещдоков, и «поправить» можно. Путем дополнительных допросов… списав на оговорку. Такое тоже бывает…Так стоит ли в лице Санечки еще больше ожесточать профессиональную журналистку, ненавидящую ментов, а также делать из нее и личного врага?» – «Нет, не стоит». – «Вот видишь… Так почему же мне на этот раз не выступить в роли доброго дядюшки, которому она станет до скончания века своего благодарна?.. Вот и выступлю, убив сразу двух зайцев: проявив «милицейское благородство» и заимев еще одного агента. Причем из среды современной интеллигенции. Не одних же зэков да зэчек в своей агентурной сети иметь. Они хороши на своем поле, а Луковицкая будет прекрасна на своем».

Решение было принято.

– У тебя знакомые адвокаты имеются? – прервав размышления, поинтересовался участливо Реутов у все еще заплаканной Санечки. – Адвокаты ныне вес имеют… И в цене, хоть в прямом, хоть в переносном смысле, – тонко намекнул о дороговизне адвокатских услуг. – Правда, не все…

– Нет, – отпив глоток воды, простучала зубками по краю стакана та, потихоньку отходя от нервного срыва. – А зачем… адвокат?

– Чтобы из дерьма, в которое вляпалась, понадежнее вытащить. – В голосе само участие. – Раз нет, тогда поищем.

Он снял трубку телефонного аппарата и, включив канал громкой связи, набрал номер начальника следствия.

– Привет, – поздоровался с начследом. – Будь другом и скажи, у тебя есть на примете пара надежных адвокатов?

– Тебе что ли? – засмеялся незнакомый и невидимый Санечке начальник следствия.

– Нет, не мне, избави Бог, но одному хорошему человеку, по глупости своей, излишней самоуверенности и стечению обстоятельств попавшему в неприятную ситуацию, – перебил Реутов коллегу, на всякий случай, обезличивая этого «хорошего» человека. Ни к чему начальнику следствия из конкурирующего с криминальной милицией подразделения знать о Санечке.

– Найдутся, – тут же выдало громкоговорящее телефонное устройство. – Записывай или запоминай…

– Минутку, дай вооружиться, – потянулся Реутов за записной книжкой, вечным спутником любого опера, и ручкой. – Диктуй.

Из микродинамика телефонного аппарата донеслись фамилии и номера служебных телефонов известных в Курске адвокатов, когда-то работавших в следственных органах милиции, но затем вышедших на пенсию и подвизавшихся на поприще защиты оступившихся. Люди эти прошли, как говорится, огонь, воду и медные трубы, а потому знали все ходы и выходы в хитросплетениях юриспруденции.

К тому же, что немаловажно, они умели не только ладить с судьями, но и оставаться добрыми товарищами с действующими работниками милиции, особенно следователями, время от времени «подбрасывавшими» им клиентов, ибо бывших ментов, как известно, не бывает. Мент – он и в адвокатуре мент, правда, незаметный для глаз обывателя из-за своей вальяжности и солидности. А менты друг друга всегда поймут и сделают так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Именно данные этих-то адвокатов, адреса их контор и номера служебных телефонов тут же были записаны начальником криминальной милиции на листок блокнота.

– Вот видишь, а ты – в слезы, – вполне дружелюбно улыбнулся Реутов, кладя трубку на аппарат. – Все будет в порядке. Только… только и от тебя, Александра Васильевна, кое-что потребуется…

– Все, что угодно, – хлюпнула носиком Санечка. – Все, что угодно, – понимая, куда клонит начальник КМ, повторила она. – Только помоги. Я в долгу не останусь…

Процесс вербовки нового агента криминальной милиции при обоюдном согласии сторон прошел довольно успешно – благо, что необходимые для этого щекотливого дела бланки документов у предусмотрительного майора были припасены заранее. Не исключено, что майор не только предвидел такой поворот событий, но и тщательно готовился к нему, хотя, возможно, и не Санечку-журналистку имел в виду. На милицейской оперативной кухне всякое бывает: и жук – мычит, и бык – летает…

– Гражданин майор… – повеселев и немного приведя себя в порядок, обратилась Санечка к Реутову.

– Товарищ майор, – перебив ее, аккуратно поправил Реутов. – Теперь для тебя, мой друг и секретный агент Барби, – взглянул он на нее, обдав холодом глаз, – не возражаешь против такого псевдонима?

– Не возражаю, – промямлила тихо Санечка, которой после сказанного ею только что «да» по факту самой вербовки, деваться уже было некуда. Тут, как говорится, «назвался груздем, так полезай в кузов», или «взялся за гуж – не говори, что не дюж». Так какая теперь разница в том, какой ей будет присвоен псевдоним для секретной работы: «Барби» или, например «Ляля».

– Хотелось бы дать тебе псевдоним по отчеству – Василек или Василиса, тоже звучные, да подумалось, что тебе они (например, Василиса Александрова) пригодятся для дальнейшей журналисткой деятельности. Верно?

– Верно, – вновь подавленно и подобострастно согласилась Санечка, уяснившая для себя, что лучше плыть по течению, чем, выбиваясь впустую их сил, барахтаться против: результат-то будет таким, если не хуже.

– Так вот, агент Барби, – словно не замечая подавленность нового агента, продолжил Реутов, – я для тебя с этого дня – «товарищ майор» или Семен Валентинович. Можно и по фамилии. Это, как тебе угодно. Но не гражданин…

– Товарищ майор, Семен Валентинович, – подняла на майора Санечка глаза уже не обольстителя, а просителя, дождавшись, когда тот окончит свои наставления, – нельзя ли хоть как-то помочь Танечке, то есть Татьяне Штучкиной? – тут же поправилась она. – Ведь сами видите: не со зла сделала, по глупости… как и все мы.

– Это сложно, – последовал довольно жесткий ответ майора. – Влипла она, Александра Васильевна, как муха в клей. Не отодрать… Целый букет преступлений: и причинение тяжкого вреда здоровью… пусть даже по неосторожности, и оставление лица в опасности, и групповое хищение предметов, представляющих особую историческую и культурную ценность. Нет, не вытащить…

– Ну, хоть чуточки…

– Если только «чуточки», то попытаюсь кое-что сделать, но в рамках закона и без гарантий, – предупредил он. – И то ради начала нашего сотрудничества. – Майор, сверкнув сталью глаз, призадумался. – Во-первых, одного из названных адвокатов наймешь для нее, – после паузы произнес доверительным тоном, в котором едва улавливалась хоть какая-то тень надежды. – Во-вторых, предоставим ей возможность написать явку с повинной – это судом всегда учитывается, как, кстати, и деятельное раскаяние, – подмигнул он заговорчески Санечке-агентессе.

После этих слов снял трубку телефона и распорядился дать возможность Штучкиной и другим фигурантом по данному делу написать «явку с повинной», если, конечно, пожелают. Ибо «явка с повинной» не только смягчает наказание, но и является одним из доказательств виновности ее написавшего. Не зря же опытные зэки о явке с повинной и чистосердечном раскаянии шутливо говорят, что они смягчают наказание, но увеличивают срок. Тут, как говорится, палка о двух концах. Впрочем, в данной ситуации, «явка с повинной» должна была «играть» все же на стороне подозреваемых. И без нее, если следовать милицейскому жаргону, доказательств было «выше крыши».

– А теперь, агент Барби, тебе первое задание, – окончив хлопоты по предоставлению возможности для написания «явок с повинной» подозреваемыми и пододвигая Санечке стопочку чистых листов, сказал Реутов вполне обыденным голосом, по-деловому, без скрытой иронии и шутовства. – Напиши вкратце о том, чем криминальным или просто противозаконным занимаются твои коллеги по работе, например, главный редактор или… журналист Любимов. Знаешь такого?

– Знаю. – Слегка смутилась Санечка, которой, честно сказать, не очень-то хотелось писать пасквиль на «душку» Любимова, по большому счету не сделавшего ей ничего плохого.

– Вот и хорошо. Пиши сжато, но понятно, саму суть. – Послышался металл в последних словах майора, преподавшего своему агенту первые азы негласного сотрудничества и конспирации. – Только дат не ставь. Потом поставим. А еще кратенькое сообщеньице по хищению из музея.

– Так…

– Вот именно, – предвосхитил он ненужные пояснения и разглагольствования Санечки о ее глупом участии в деле. – Нужно все преподнести и преподать так, что информация о лицах, совершивших данное преступление, как бы исходила первоначально от тебя. Так мне будет проще вывести тебя из этого дела, сделав лишь свидетелем. Пиши. Если же какие затруднения, то не стесняйся, спрашивай. Подскажу.

Майор, конечно, мог этого и не требовать в день вербовки, но, будучи опытным оперативником, хотел, чтоб новый агент как можно быстрее и глубже увяз своим «коготком» в деле негласного сотрудничества, отрезая себе пути к отступлению. Не исключено, что майором в эти минуты двигало вновь проснувшееся в нем чувство мести журналистке, поливавшей помоями работу милиции и самих сотрудников: «Окунись, мол, милая, и сама в эту грязь!»

– Пиши, пиши, – подойдя к Санечке, по-отечески погладил ее по рыжей копне волос. – Сестре своей ты этим никак не навредишь, а себе поможешь. Еще и денежное вознаграждение получишь… Правда, немного, но на бутылку коньяка и закуску хватит.

– Тридцать серебряников… – усмехнулась с горечью новоиспеченная агентесса.

– Ну, зачем же так, – прервал Реутов, хорошо знавший библейскую притчу о тридцати Иудиных серебряниках. – Не хочешь – не надо. Кто-нибудь другой, не столь щепетильный, получит. Еще и спасибо скажет.

Санечка взяла ручку, положила поладнее перед собой листки бумаги и аккуратным почерком вывела: «Агент «Барби» сообщает: …»

Пока Реутов вел беседу с журналисткой и ее вербовку, пока оформлял рапорт с ходатайством перед вышестоящим руководством о поощрении сотрудников милиции, в том числе и Косьминина Романа, а также некоторых чинов из городского УВД (без них-то ну, никак нельзя!) за раскрытие общественно-значимого, резонансного преступления, опера также не дремали. Были доставлены в отдел и похищенные из музея предметы – меч, фибулы, височные спирали-подвески, пояс из белого металла.

Их без производства обыска, смягчая свою участь, после первого же вопроса Ветрова, добровольно выдал Павел Расторгуев. Он уже подготовил их по совету Танечки для выброса в Сейм, не пожалев для такого дела и старой хозяйской сумки, в которой меч едва поместился. Но выбросить и тем самым избавиться от улик так и не успел – помешали нагрянувшие, как снег на голову, оперативники. Теперь выдача вещдоков была процессуально задокументирована. Требовалось лишь их опознание.

Приглашенный для этой цели в отдел милиции Склярик то радостно потирал ладони, то принимался гладить холодную поверхность меча и фибул, приговаривая: «Вот они, мои милые… Целы и невредимы. Целы и невредимы… А я верил. Я верил в нашу милицию. Верил… Знал, что найдет. Несмотря ни на что, верил».

И все порывался пожать руку «лично товарищу майору Реутову». Отечественные интеллигенты без такого знака внимания не могут. Не могут – и все тут…

Видя «достояние республики» целым и невредимым, вечно сутулящийся научный работник областного краеведческого музея даже выпрямился, постройнел, помолодел. Пусть и не держал грудь колесом, как гвардеец, но плечи подрасправил. Ведь краснеть перед коллегами из Трубчевска больше не приходилось. Ценные предметы археологической деятельности трубчевцев после проведения выставки будут возвращены законному владельцу в полном порядке.

Допрос же фигурантов, проведенный по отдельному поручению вечно занятого следователя прокуратуры Жукова, доставшего тк и не успевшее запылиться и вылежаться дело из вместительного нутра сейфа, показал, что никакого умысла у Татьяны Штучкиной и ее друзей на разбойное нападение в отношении охранника музея Петрова не было и не могло быть. Татьяна давно уже состояла в интимной близости с Петровым и не раз приходила к нему во время ночных дежурств в музей поразвлечься и время скоротать. Приводила туда с собой она и своих знакомых: пивка попить в спокойной обстановке, поболтать о том о сем.

И в ту злополучную ночь с пятницы на субботу пришла по договоренности с Петровым не одна, а с друзьями, Павлом и Снежаной. Принесли с собой дюжину бутылок пива. Петров, выпендриваясь перед Татьяной и друзьями, стал открывать бутылки с пивом при помощи своего табельного оружия, вынув обойму и отведя затвор в крайнее заднее состояние, когда между стволом и затворной рамкой образовывался выступ, которым легко снимались металлические пробки с бутылок. Такое не то что в ментовской жизни время от времени практикуется, но и в фильмах про ментов не раз показывалось.

Манипулируя так с оружием, Петров, по-видимому, случайно однажды дослал патрон в патронник да и забыл удостовериться в его отсутствии там, прежде чем использовать ПМ в качестве открывалки. А тут, на беду, попросила пистолет и Татьяна, дай, мол, и мне попробовать. Дал. Попробовала. Один раз – ничего. Второй – ничего. На третий – неприцельный выстрел прямо в голову Петрова. Тот и – кувырк с дивана да на пол.

С испуга да шока кувыркнула и Татьяна. Обалдели, потеряли на время дар речи от произошедшего и Павел со Снежаной.

Когда же немного пришли в себя, то стали не «скорую» и милицию вызывать, как следовало бы, а «следы заметать» – убирать бутылки, стирать отпечатки. Правда, Снежана все-таки пыталась набрать телефон милиции, но в последнюю секунду струсила.

И чтобы еще сильнее запутать следствие, Павел предложил имитировать хищение предметов, причем нисколько не думая об их исторической и культурной ценности, чтобы списать все на неизвестных грабителей. Татьяна, едва ли что толком соображавшая, и Снежана, находящаяся в прострации, согласились. Под руку попались предметы с выставки – они-то и стали «предметами умысла хищения».

Разбой и покушение на убийство сотрудника милиции при исполнении им служебных обязанностей, по признакам которых было возбуждено уголовное дело, отпадали. Зато вырисовывались иные: халатность и ненадлежащее исполнение должностных обязанностей со стороны сотрудника вневедомственной охраны Петрова, который из категории потерпевших автоматически переходил в категорию подозреваемых; причинение тяжкого вреда здоровью по неосторожности, оставление в опасности, кража чужого имущества организованной группой лиц, хищение предметов, имеющих особую историческую ценность – опять же группой лиц.

– А разбой-то того… тю-тю, – с сожалением констатировал Ветров, забежав к шефу на «стопарик» по поводу раскрытия дела. – Утеряна «палочка» из особо тяжких. О как бы процент раскрываемости данной категории повысился!..

– Да бог с ними, с процентами… – скользнув взглядом по шустрому подчиненному, словно проверяя, серьезно тот говорит или с подковыркой, с намеком – такое тоже в «дружной милицейской семье» могло быть – заметил Реутов. – Главное, что преступление раскрыто, вещи найдены, честное имя нашего музея сохранено, наш мундир не испачкан. А палочек и галочек на наш век еще хватит…

– Что, верно, то верно… – Не полез в бутылку Ветров.

– Тогда еще «по капельке»?..

– По такому случаю можно и «по капельке».

Реутов, как хозяин кабинета, плеснул в граненые стаканы (бокалов в этом кабинете отродясь не бывало) по пятьдесят граммов коньяка из фигуристой бутылки, вынутой из распахнутого зева металлического шкафа-сейфа.

Чокнулись. Выпили. Закусили половинкой шоколадной конфетки, хотя в вазе, по-прежнему стоявшей на столе, конфет было предостаточно. Но это же опера. А опера привыкли обходиться в жизни малым, да и этим малым делиться по-братски. Вот и поделились…

– А ведь мы в своей первой версии в «точку» попали. Как не уставал повторять Козьма Прутков, «зрили в корень», – проводя в который раз, возможно, анализ вновь открывшихся обстоятельств дела, с удовлетворением по поводу оперской интуиции, сыпанул словами чуть захмелевший, не столько от шефского коньяка, как от удачи, начальник уголовного розыска. – Что значит интуиция!..

– Помнится, что кто-то, пальцем показывать не станем, – усмехнулся Реутов сдержанно, – несколько иную версию, связанную, кажется, с несколько экстремальным сексом, излагал. Или уже забылось?

– С сексом – это побочное явление, так сказать отходы, издержки производства, – не терял оперского задора, а то и нахрапа Ветров. – Ведь, по сути – точно зрили в корень. В цвет попали!

– За что уважаю оперов, – вновь усмехнулся Реутов, но уже снисходительно – так это за их упертость. Если однажды сказал «люминий», то этого будет держаться до конца. А потому их, слегка переиначив стихи одного советского поэта, «никто в жизни не сможет вышибить их из седла». Даже такой министр МВД как Рашид Нургалиев…

Президент страны и министр МВД Нургалиев приняли решение о смене вывески внутренних органов, которые, начиная с марта 2011 года должны именоваться не милицией, а полицией. Хотя, если верить правилам арифметики из начальных классов, «от перемены мест слагаемых сумма не меняется». Многим действующим ментам (да и ветеранам МВД) такая «модернизация», памятуя о том, что в годы Великой Отечественной войны у немцев служили полицаи из русских предателей, не нравилась. Не нравилась она, по большому счету, и Реутову с Ветровым, но плетью обуха, как известно, не перешибить…

– Кстати, о модернизации и полиции, – тут же ухватился за слова шефа Ветров. – Появились новые анекдоты.

– Это что ли из серии, когда участковый стучится в дверь квартиры самогонщицы Нюрки и кричит: «Открывай, милиция!», а та в ответ: «Отвали, мент поганый, сейчас вызову полицию»?

– Нет, из другой, – ухмыльнулся, сверкнув фиксой и хитрющими глазенками начальник угро.

– Какой же?

– Да приемлемой для нашей курской действительности – с той же хитринкой заметил Ветров.

– Что-то не слышал…

– Отстал ты, шеф, сидя в своем кабинете, от жизни, – продолжил Сан Саныч с некоторым превосходством и прежней бравадой. – Так вот, у нас сейчас кратко как называются территориальные органы, например Поныровский?

– Поныровский отдел милиции или сокращенно ПОМ, – ответил Реутов заученно. – И что?

– А то, что при переименовании милиции в полицию наши коллеги из того же Поныровского и Железногорского отделов будут служить в…

– В ПОПе и в ЖОПе, – кисло усмехнулся Реутов, понявший весь «соус» нового анекдота.

– Вот то-то же, – развеселился Ветров. – В попе и жопе…

– Зря веселишься, – предостерег Реутов коллегу. – Как бы нам всем не оказаться в одной большой заднице со всеми этими нововведениями и послаблениями криминалу.

Чего-чего, а послаблений криминалу в последнее время было предостаточно. Президент во всю старался, взяв на вооружение Интернет и телевидение и там предавая гласности новые Указы и Законы либо их проекты. Забота государства о лицах оступившихся была налицо. И это, возможно, с точки зрения гуманиста, неплохо. Плохо то, что такой повышенной заботы не было о законопослушных гражданах: цены росли ежемесячно, галопировали услуги ЖКХ, стояли заводы и фабрики, а те производства, что еще работали, часто «лихорадило», почти не уменьшалась безработица.

Правда, премьер-министр в последнем телемарафоне сообщал народу, что жить стало лучше. Это, мол, на Западе, в связи с экономическим кризисом, социальные программы сокращаются, а пособие пенсионеров – так уже трижды, а у нас оно, пенсионное обеспечение, только растет. Жаль, что при этом он забыл уточнить, что даже сокращенное западное пенсионное обеспечение в десятки раз больше «увеличившегося» отечественного. Что цены за товары и услуги стали западными, а то и обогнавшими их, а зарплаты и пенсии «любимых россиян» остались все-таки по-советски малыми.

Любимов, так и не успевший накануне предупредить коллегу о повышенном к ней интересе со стороны органов, одним из последних узнал о задержании Луковицкой, ибо некоторые семейные обстоятельства принудили его какое-то время находиться дома, а не на работе. А когда узнал, то был этим известием весьма расстроен: коллега все же…

«Санечка хоть и стервозина, но нахождения в милиции, а тем более, тюрьмы не заслуживает», – решил он и стал звонить Реутову, чтобы тот «как следует разобрался в деле».

«Не расстраивайся, старик, разберемся, – не без некоторого зубоскальства и едва заметного покровительственного тона заверил начальник криминальной милиции. – Воздадим каждой сестре по серьге, как по поговорке. Сам же говорил, что хотела познакомиться, вот и познакомилась… Многого сообщать не могу, сам понимаешь – тайна следствия – одно скажу: она лишь свидетель по делу о хищении из музея, в котором замешена ее двоюродная сестра…» – «Танечка, что ли?..» – «Да, Татьяна Штучкина». – «Я так и думал…» – «Подозревал разве?..» – «Ну, не то, чтобы подозревал, – замялся Любимов, – но кое-какие сомнения одолевали». – А что же со мной не поделился»? – упрекнул иронично телефонный Реутов. – Мы все же друзья».

«Таких друзей… самих бы в музей», – про себя чертыхнулся Любимов, но вслух сказал иное: «Сомнения – еще не подозрения, так зачем забивать голову и без того занятому человеку». – «Возможно, ты и прав, старик, – согласился Реутов. – Возможно, прав… Впрочем, до свидания. Извини, дела ждут».

Когда под конец рабочего дня Луковицкая возвратилась в редакцию, то Любимов отметил, что это была уже не прежняя Санечка – самонадеянная зубоскалка и стервозина. Это был поблекший, утерявший жизненный сок цветок.

К ней кинулись с расспросами и соболезнованиями, но она, сославшись на недомогание, отпросилась с работы домой и – ушла, не сказав ничего существенного. А через пару недель вообще перевелась на работу в газету «Друг для друга» по родственному профилю. Газета эта финансировалась бывшим курским олигархом Грешилиным Никитой. Последний был вынужден (из-за конфликта с правоохранительными органами Курской области и ее губернатором) перевести свой головной офис корпорации «ГреН» в Орел. Под крепкое «крыло» бывшего сенатора и действующего губернатора Егора Струева. А Курская область лишилась налоговых поступлений.

Печататься же в этой газете Луковицкая начала под псевдонимом Василисы Александровой. Ее статьи бичевали не только «милицейский беспредел», но и социальные пороки всего общества, коррупцию в верхних эшелонах местной власти, бездуховность молодого поколения, раковую опухоль – ЖКХ. При этом предаваемые гласности факты были не «общего плана», а с указанием имен конкретных «героев».

«С чего бы это? – подумал Любимов, увидев псевдоним Луковицкой под очередной статьей. И откуда такая осведомленность?..» Но вскоре не только об этом позабыл, закружившись в водовороте журналистской работы, но и о существовании самой Санечки.

Следствие по делу хищения из музея было закончено следователем Жуковым в рекордно короткие сроки. Выписавшийся из больницы Петров по данному делу одновременно проходил и потерпевшим – в связи с полученной травмой головы – и обвиняемым в халатности.

Фигурантами уголовного дела остались также Штучкина, обвиняемая по четырем статьям уголовного кодекса, а еще Павел и Снежана, обвиняемые по трем, из которых адвокаты обещали во время суда «убрать» самую тяжелую – хищение предметов, имеющих особую ценность «в связи с отсутствием умысла» на данное деяние.

«А за кражу, причинение тяжкого вреда по неосторожности и оставление в опасности у нас в стране давно никого не сажают по первому разу», – заверяли защитники своих подопечных, находящихся до суда под «подпиской о невыезде» в качестве меры пресечения.

Осмотренные, опознанные и сфотографированные вещдоки в виде исключения еще до суда были возвращены под расписку о сохранении в музей, где и заняли соответствующие места во вновь восстановленной экспозиции. А их снимки были приобщены к материалам дела, чтобы таким образом фигурировать на суде. Впрочем, суд, при необходимости мог и востребовать сами оригиналы для обозрения. Но вряд ли такая необходимость могла возникнуть.

Обозреватель криминальных новостей «Курского курьера» Любимов не ограничился статьей на полполосы газеты о происшествии в музее. У него родилась мысль написать детективную повесть, для которой он стал собирать материалы, зачастив на «объект происшествия» – в музей. Статья статьей, а повесть повестью.

Во время одного подобного посещения он застал там Склярика, выполнявшего роль экскурсовода. Научный сотрудник, находясь с группой экскурсантов в зале с экспозицией Трубчевского музея, как раз рассказывал о неудачном походе Игоря Святославича и его брата, курского князя Всеволода Буй-тура, на половцев в 1185 году.

– Три года провел курский князь Всеволод, меч которого вы, уважаемые друзья, видите перед собой, в половецком плену, – глуховатым тенорком излагал суть дела Склярик, – и три года Курское княжество блюла и охраняла супруга его, Ольга Глебовна, со старшим их сыном Святославом…

– И что же делал князь Всеволод в плену? – послышался вопрос кого-то из экскурсантов.

– Как мог, помогал освобождению соплеменников, – тут же последовал ответ Склярика. – За это и был любим северским людом, как сообщают нам летописи.

– И когда же князь Всеволод возвратился из плена? – поинтересовался еще кто-то.

– Если исходить из текстов русских летописей, то в лето 6696 от сотворения мира или в 1188 году по рождеству Христову, – дал исчерпывающую справку Склярик. Впрочем, не довольствуясь сказанным, дополнил: – В этот год сначала на свадьбу к своему брату Святославу Игоревичу ханом Кончаком был отпущен князь путивльский Владимир Игоревич с супругой своей Кончаковной, дочерью хана Кончака, названной на Руси Свободой. Свободой! – повторил он, подняв указательный палец правой руки для большего внимания и значения. – Как умели русские люди метко давать имена! Непостижимо! Тут и характеристика события и глубинный смысл… – И после небольшой паузы при полнейшей тишине пояснил: – По-видимому, свадьба Святослава Игоревича состоялась в конце весны или в начале лета, летописи тут не уточняют. А вот возвращение князя Всеволода произошло ближе к осени, а то и к зиме. Ибо в летописях, а также у знаменитого российского историка Василия Никитича Татищева, между событиями возвращения из половецкого плена Владимира Игоревича Путивльского и Всеволода Святославича Курского отмечен целый ряд иных исторических фактов, произошедших в тот год на Руси. Но примечательно, в конце концов, не это…