Текст книги "Меч князя Буй-тура (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

«Господи, не оставь милостью своей супруга и воинство его, – молилась княгиня, встав на колени пред киотом с образами темноликих православных святых, Богоматери и самого Иисуса Христа, перед тем, как отправить первый выкуп в Степь Половецкую. – Сбереги и сохрани их на чужбине, во плену вражьем, в неволе лютой! Не дай сгинуть и пропасть! Укрой под сенью величия и человеколюбия своего! Верни деткам малым родителей их бесталанных…»

Но молитвы молитвами, а дела делами. Вместе с напутственным словом сотнику Ярмиле, возвращающемуся вольным человеком к князю Всеволоду, передала она также и свиток пергаментный с письмецом кратким. Сказывала в нем о своей тоске-кручине и любви к нему, а еще обещалась навестить его в стане половецком.

«Вот выкуп соберу, с делами немного управлюсь и сизой голубицей прилечу к тебе, князь мой, чтобы пасть на грудь твою, чтобы в очи взглянуть твои, чтобы слово услышать твое ласковое. Трудно мне без тебя, ой, как трудно…»

Однако, как только послы отбыли, княгиня, оставив Курск на сына Святослава да верных их семейству посадника Яровита и воеводу Любомира, в сопровождении двух десятков ратных отроков отправилась в Трубчевск. Но не по дороге через Дмитриев Ольговский и Севск, какой шла павшая дружина ее мужа, а, придерживаясь полноводной Семи, через Рыльск и Путивль. Имела в мыслях посетить Агафью Ростиславовну с Анастасией да князя Игоря с его Ярославной. Путь пусть и кружный, но нужный: надо было условиться о сборе выкупа, о помощи друг другу в лихую годину. К тому же знала, что не всякий краткий путь близок, как не всякий дальний долог…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Выслушав вернувшегося в стан хана Романа Каича сотника Ярмила о всех перипетиях, случившихся в Посемье, прочтя послание супруги, Всеволод Святославич искренне порадовался за своего воеводу Любомира, оставшегося в живых и помогавшего княгине в защите Курска. Хоть и издали, из полона половецкого но благословил он и решение княгини оставить на курском столе сына Святослава.

«Что и говорить, разумно поступила княгинюшка. Сам бы так содеял».

И еще сильнее уверился в своем решении находиться в половецком плену до освобождения последнего русского дружинника, ушедшего с ним в Поле Половецкое.

«Я ввергнул их в беду, и мне должно их из этой беды выручить», – стало главной мыслью к действию курского и трубчевского князя.

Сотнику же, оставшись с ним наедине в шатре, молвил сдержанно, хоть и по-восточному витиевато – возможно, сказывалось долгое нахождение в половецком плену и общение с ханом Романом и его приближенными, а тут, как говорится, с кем поведешься, от того и наберешься:

– Быть тебе, Ярмил, ныне подобно челноку, снующему в ткацком кросне между основами. И тянуть тебе нить утка от стана половецкого до терема княжеского, чтобы полотно возврата наших ратников в землю Русскую было добротно и без прорех.

– А кем мыслишь себя, княже, при таком невиданном досель кросне? – осмелился спросить сотник Всеволода. – Думаю, все же не ткачом…

– Если не ткачом простым, то мастером этого дела, раз Бог не дал быть князем свободным, – отшутился с легкой самоиронией Всеволод Святославич, вполне обжившийся в стане Романа Каича, благосклонно относившегося к своему именитому пленнику. – Или ты, сотник, против?..

Вопрос был щекотлив ответом. Но Ярмил не сплоховал:

– А как тебе, княже, заблагорассудится… для меня же ты всегда и везде – светлый князь русский!

– Смотрю, сотник, – улыбнулся, разглаживая доброй улыбкой морщины на челе, курский князь, – ты уж поднаторел в делах посольских, настоящим дипломатом становишься, как говорят латиняне.

Сотник Ярмил по простоте своей душевной не знал, что такое дипломат, слишком мудрено высказался князь: то ли хула в этом слове, то ли хвала, а потому оказался в растерянности, не ведая, как отвечать. Однако Всеволод Святославич, заметив заминку, поспешил успокоить своего «челнока»:

– В слове «дипломат» нет ничего зазорного для слуха и духа русского. Так у латинян самых разумных посланцев королей да князей величают, так что, сотник, не журись. А думай, как ладнее свою службу исполнить, да как друзей в половцах завести…

– Да на кой ляд нам друзья среди язычников? – уставился недоуменно на князя Ярмил. – Без них жили и дальше проживем.

– А на тот, – построжал ликом на недогадливость подручного князь, – чтобы порученное тебе дело сладить ладнее да быстрее. Чтобы меньше было препон всяких да противностей, на которые половцы большие мастера. С волками, сотник, жить – по волчьи выть! Так-то!..

– Прости, княже, – повинился Ярмил, до которого, наконец, дошла суть сказанного. – Не уловил. Видать, далеко мне еще до настоящего посла…

– …Дипломата, – подсказал Всеволод, видя заминку не столь понаторевшего в знании чужих слов собеседника.

– …Да, до настоящего дипломата, – принял подсказку сотник.

– То-то же, – попенял беззлобно Всеволод Святославич. – Впрочем, слово не о том… а о том, что нам не только необходимо связи дружбы заводить тут, но и дела делать.

– Это как? – Стал весь само внимание сотник Ярмил, даже бородку свою вверх задрал.

– А так, – поспешил с пояснением князь, – что надобно тебе, сотник, из Руси святых отцов сюда привести. Ведь монашку нашему, невесть как сюда попавшему, одному трудненько и с язычеством степным бороться и полонянам нашим помогать… Требуются люди куда более крепкие в вере и, главное, в толковании ее догм, чем монашек наш. Верно мыслю?

– Верно, – тут же согласился Ярмил. – Только, княже, как помнишь, я хоть и свободный ныне русич, но все же не волен сам по себе туда-сюда по Степи хаживать. Так можно и вдругоряд в полон угодить… А такого «счастья» что-то не хочется. Тогда уж лучше смерть!

– Можешь не печалиться, – усмехнулся Всеволод значительно. – Я и о том уже подумал. Пока ты хаживал с ханскими послами к княгине моей, я у Романа Каича грамотку для тебя исхлопотал. – Он порылся в складках своей епанчицы – недавнего подарка хана – и вытащил свиток пергамента. – Держи.

Сотник инстинктивно протянул десницу встречь князю – и в его длани оказался листок, испещренный непонятными значками, чем-то отдаленно напоминавшими глаголицу. Под письменами красовался треугольник с крестом в центре.

– Это пропуск тебе по всей Степи Половецкой с надписью по-половецки и личным знаком – тамгой – хана Романа. А вот эта грамотка, – Всеволод Святославич еще раз порылся в складках своей одежды и извлек на свет божий другой свиток, – уже от меня, чтобы не были задержки в земле Русской. С такими грамотками, сотник, сам черт тебе не страшен! И все теперь будет зависеть от твоей расторопности.

– Спасибо, княже, – смутился Ярмил, видя заботу князя, да так смутился, что очи, как снег по весне, влагой помимо воли его набрякли. – Да я в пыль расшибусь, но исполню все, что ты мне повелишь. Ей-ей, в пыль расшибусь…

– В пыль расшибаться не стоит, – грустно улыбнулся Всеволод, и в глазах его колыхнулось море тоски, – но дело же надо исполнять как можно точнее и быстрее.

– Спасибо, княже, – еще раз повторил растроганный до глубины души сотник. – Вовек не забуду милости твоей! Знай же, что вернее меня у тебя никогда не будет слуги.

– Отрадно слышать, сотник. Однако вернемся к делам насущным…

А время меж тем со дня пленения курского и трубчевского князя вслед за солнышком катилось вперед и вперед.

Красное лето сменилось осенью, буйство красок степного простора – серостью. Даже ковыль, набегающий из степи на стан как бесконечное, покрытое легкой зыбью море, не волновал своим подвижно-волнистым серебром. А горечь полыни, казалось, пропитала не только весь воздух, но и все окружающие предметы, всю живность. Небо из светло-лазоревого и высокого постепенно становилось темно-сизым, низким, давящим на земную твердь. А вскоре зачастившие дожди сменились первыми, еще робкими, белыми мухами.

Вежа хана Романа Каича с наступлением холодов откочевала подальше от порубежья с Русью, – половцы, наученные горьким опытом, очень опасались зимних нападений русских дружин. Полму и направили копыта коней своих поближе к синему морю, в земли бывшего Тмутараканского княжества. Тут было и потеплее и побезопаснее.

Впрочем, и здесь хан Роман соблюдал осторожность: опять выбрал место с двух сторон омываемое водами каких-то рек, что являлось доброй преградой для любого недруга и супротивника. Третья же сторона вновь была перегорожена арбами да телегами.

«Вот я и попал в Тмутаракань – безрадостно, с какой-то внутренней издевкой и даже злостью подтрунивал над собой князь Всеволод, расхаживая взад-вперед по утепленному шкурами зверей и войлоком шатру. – Правда, совсем не так, как в мыслях желалось».

Да, желалось-то по-иному…

Еще при брате старшем Олеге Святославиче, вспоминая наказ родителя своего, Святослава Ольговича, не раз помышляли они достичь града Тмутаракани. Да все как-то было не с руки: то распри с двоюродными братьями Всеволодовичами, то походы по воле Андрея Боголюбского.

Потом не стало Олега, и иные дела вышли на первый ряд, вновь оттеснив думки о походе в Тмутаракань на задворки памяти. И только несколько побед русского воинства над степными разбойниками в 1183 и 1184 годах по рождеству Христову вернуло и Игоря, и его, Всеволода, к мысли о Тмутаракани. Посчитали, что враг обескровлен настолько, что сопротивления до самой Тмутаракани не окажет.

Надеялись, что в Тмутаракани должны были помнить русских князей и открыть врата града при их появлении с дружинами. Ведь открывали же жители Тмутаракани врата не только перед Святославом Воителем, не только перед Святославом Ярославичем и его сыновьями, но и перед таким изгоями земли Русской как Ростислав Владимирович и его сын Володарь Ростиславич, как Давыд Игоревич. Причем последние были с малыми дружинами. Так почему же тмутараканцам не распахнуть врата перед дружинами северских князей, внуков Олега Святославича. Правда, прошло столько лет… Но что годы считать трудиться, ведь не кукушки же.

За зиму перед новым, 1185 годом, в городах Северской земли шли наборы в младшие дружины, на княжеских конюшнях овсом и пшеницей откармливались кони – комони, в градских кузнях чинилось старое и ковалось новое оружие, правились доспехи. Работой были заняты не только кузнецы да оружейники, но и шорники, ладившие конскую сбрую, и кожевенники, шившие исподнее под кольчугу, и сапожники, точившие сапоги для новых дружинников. Хватало забот и воеводам с сотскими да десятскими – обучали молодых, еще не набравшихся ратного опыта воев.

Всеволод с племянниками Святославом Рыльским и Владимиром Путивльским чаще находились в Новгородке, чем в своих стольных градах: судили и рядили с Игорем Святославичем, какими силами в Степь Половецкую идти, какие пути-дороги торить, брать или не брать с собой обозы и запасных лошадей.

«Для быстрого маневра заводные лошадки еще как бы понадобились», – говорил он, Всеволод, братцу Игорю. «Верно», – поддерживали его курский воевода Любомир и супруга Игоря, Ярославна, очень часто принимавшая самое непосредственное участие в тех беседах. «Обойдемся и без заводных, – отмахивался Игорь. – С ними одна морока будет. Коноводы опять же…»

И хотя такое рассуждение Игоря было не по нраву Всеволоду, но приходилось соглашаться со старшим братом, который всем младшим «в место отца».

В итоге всех бесед-переговоров решили торить путь не прямо через степь, хорошо известный как русичам, так и половцам, а по правобережью Дона, где стопа русского человека давно, почитай, с времен Святослава Храброго, не ступала. Правда, с тех же самых времен в одной из излучин Дона стоял русский град Белая Вежа, бывшая столица Хазарии Саркел – царский город. Но половцы еще в начале этого века «выжили» всех русичей из данного града и его окрестностей, а беловежцам пришлось искать себе приют в Черниговской земле.

К середине апреля воинство было готово выступить в поход на поиск Тмутаракани. В Новограде Северском, в Путивле и в Рыльске комонные дружины только и ждали клича от Игоря, чтобы начать движение для встречи в условленном месте.

Всеволодово же воинство, также сплошь конное, уже стояло в Курске, готовое по первому же его слову начать поход. Однако решили обождать еще одну седмицу, чтобы Игорь смог отметить день своего ангела в родном граде. И вот 23 апреля, на Юрьев день, после молебна в соборе, под благовест колоколов и шелест знамен Игорь тронулся в поход. А через несколько суток и Всеволод покинул Курск со своей дружиной.

5 мая они встретились на берегу Оскола. И здесь стояли двое суток, отдыхая, деля войско на полки. На полк северцев с князем Игорем во главе, на полк рылян, в котором старшим был князь Святослав Ольгович, на полк путивлян со своим князем Владимиром Игоревичем, на полк курян и трубчевцев. Отряд черниговских ковуев во главе с воеводой Ольстином составлял пятый полк. А шестой полк состоял из лучников, собранных из всех княжеских дружин. Именно им предстояло первыми вступить в сражение, на расстоянии осыпая врагов сотнями стрел.

Пока десятские и сотские расставляли по местам воев, пока воеводы рядились, какому полку идти в челе, а какому прикрывать тыл, кому быть на левом крыле – ошуюю, а кому на правом – одесно, Игорь поведал о странном знамении, случившемся 1 мая.

– Знаешь, брате, – не сказывал, скорее печалился Игорь, с головы до ног закованный, как и сам Всеволод, в светлую бронь, – не успели мы перейти Малый Донец, как случилось знамение. Ясный солнечный день потихоньку скатывался к вечеру. Зной спал. На лазурном небе ни единого облачка. Солнышко катилось по небесному лону, как румяный колобок по столешнице, легко и весело, не обжигая жаром своих лучей. И вдруг какая-то тень, черная и непроглядная, невесть откуда взявшаяся, стала накатываться на солнечный диск…

Не поверишь, как на наших глазах стало темнеть, словно белый день, забыв черед, подчиняясь какому-то волшебству, начал превращаться в ночь. Притихли птахи, так весело щебетавшие еще минуту назад, затаились в траве даже кузнечики, прервав свое стрекотание. И вот уже в небе не солнце, а рогатый месяц, на конце рогов которого зловеще засветились огненно-красные угли. На небесной зыби появились бледные, словно перепуганные чем-то, звездочки.

От всего виданного в очах стало зелено. Такое сложилось впечатление, словно ожили древние сказы русичей о том, как в языческую пору злой крокодил солнце красное проглотил.

Страх напал на воинство наше. Все стали осенять себя крестным знаменем и молиться истово, как перед концом света. Что скрывать, оробел малость и я, но виду не подаю. Грех князю проявлять свою робость пред дружинниками. Однако тело робеет, а ум ищет ответа. И вспомнилась мне древняя притча, сказываемая слепым гусляром о том, как новгородский князь Бравлин, за полвека до Аскольда и Рюрика, водил словен с Волхова на Корсунь и Сурож грады в Тавриду. Как на Днепре, называемом тогда Непром-рекой, его дружину постигло сразу же два знамения: среди зимы вдруг началась весенняя оттепель да такая, что некоторые деревья пустили не только листочки, но и цветы. Вторым же было подобное нашему: солнце вдруг покрылось черной мглой…

До сего момента он, Всеволод, только внимательно вслушивался в слова Игоря, но тут перебил брата, ибо не доводилось ему, курскому и трубчевскому князю, ранее слышать подобное:

– И что?

– А то, что в дружине Бравлина находился ученый волхв по имени Златогор. Вот он и растолковал эти знамения в пользу словен. Князь Бравлин, доверившись толкованиям волхва Златогора, продолжил поход и одержал победы над ромеями, взяв Сурож и осадив Корсунь.

– Вон оно как! – восхитился Всеволод.

– Тут и я на возглас самых робких: «Князь наш! Не сулит нам добра сие знамение», ответствовал: «Братия и дружина! Тайны божественной никто не ведает, а знамение творит Бог, как и весь мир свой! А что нам сим знамением дарует Бог – на благо или на горе – увидим».

– Красно сказано, брате, – был восхищен Всеволод. – Красно! Так даже Бояну Вещему вряд ли удалось бы сказать! А он, как говорят переимщики его дела, был скор и находчив на красное словцо.

– Может, оно и красно сказано, – куда сдержанней рек Игорь, – только на душе, брате, остался осадок. Неприятный осадок… смущающий разум, холодящий сердце.

– И чем же знамение закончилось? – поспешил возвратить брата к сути дела Всеволод, которому уже не терпелось узнать концовку происшествия, а также в какой-то мере сгладить неприятные воспоминания Игоря о том вечере.

– Закончилось же все, Всеволод, тем, что мгла сползла с солнышка, вновь засиял свет небесный, защебетали радостно птахи, еще пронзительней застрекотали кузнечики в травах. А потом наступил настоящий вечер, заставивший дружины стать на бивуак.

– И все?

– И все, – подтвердил Игорь и продолжил далее: – Утро следующего дня наступило как обычно, и ничто уже не говорило о вчерашнем знамении. Словно его не было на самом деле, а оно нам привиделось. Но осадок… осадок-то…

– Не кручинься, брате, – приобнял Всеволод Игоря за косую сажень рамен. – Я хоть и не волхв Златогор либо Всеслав Полоцкий, признанный чародеем и кудесником, в одну ночь доскакивавший от Киева до Тмутаракани и вертавшийся назад, однако скажу: как бы ни сложилось хмуро в начале нашего похода, конец-то будет куда как светлее. К тому же ни я, ни мои вои, будучи в пути, такого знамения не видели. Так что оснований для кручины, как мне, брате, кажется, нет.

– А тут хоть кручинься, хоть не кручинься, а поход продолжать надо, – осторожно, чтобы не обидеть резкостью движений, освобождаясь от объятий, изрек Игорь. – Не возвращаться же нам с пути, не повидав врага. Не то, что люди, куры на смех поднимут…

Затем было неторопкое движение северских ратей, построенных в боевой порядок по безлюдной весенней степи, только что начинающей покрываться буйством красок. Восьмого мая, в четверг, высланные Игорем вперед легкие конные разъезды, возвратившись под вечер, когда пора было становиться на ночной отдых, донесли, что у реки Комариной, называемой половцами Сюурлий, стоят несметные орды половцев, приготовившихся к битве.

– Все мужи, от мала до велика, ездят в поле при оружии, а вежи свои, опаски ради, отослали далеко назад, – доложили разведчики князьям и воеводам, собравшимся на совет по слову Игоря. – Либо, князья наши, поезжайте без промедления, оставив сон и отдых для другого раза, либо возвращайтесь домой – неудачное для нас время…

– Откуда ж они сведали про нас? – то ли задал вопрос, то ли спросил сам себя вслух рыльский князь Святослав, услышав слова разведчиков.

Святослав Ольгович в свои восемнадцать лет порывист, словно вешний ветер, горяч, как костер. Его безусое лицо, в котором и следа от бабки-половчанки Аеповны не осталось, полно юношеской отваги, желания сеч и битв. Рвется в бой – удержу нет. Под стать ему и Владимир Игоревич, но присутствие отца заставляет его быть более сдержанным в речах и поступках.

– А в Степи глаза и уши повсюду, – заметил хмуро воевода ковуев Ольстин Олексич. – Коршун парит – видит, лиса бежит – слышит, мышка шуршит – чувствует. А раз коршун, мышь и лиса все видят и слышат, то и половцы тоже. И в первую очередь их шаманы, которым ведом язык птиц и зверей…

«Кому как не тебе, воевода, знать про то, – усмехнулся про себя Всеволод, заметив по поведению Ольстина, что тот не прочь и повернуть коней вспять. – Ведь вы, ковуи, с половцами одного корня-рода ягода – степняки». Но вслух молвил примерно то же, что совсем недавно ему рек Игорь:

– Если нам вернуться без битвы – то это хуже смерти будет!

– Вот именно, – подхватил Игорь. – Без сечи с ворогом повернуть домой – это позор на наши головы. А позор, как известно, для русского человека, тем пуще князя – хуже смерти, как уже заметил мой брат. Будем двигаться всю ночь, а там что Бог даст».

Стало понятно, что их поход к Тмутаракани давно уже не является тайной для половцев. Однако решение было принято, и северские рати, поддерживая боевой порядок, выслав вперед и по обеим крыльям боевые охранения, шестью полками двинулись далее, погружаясь в ночной мрак.

Невесомо-зыбкую ткань ночного неба усеяли веселые звездочки; смеясь и подмигивая то ли друг другу, то ли обитателям земли, закружили в небесной выси свой извечный хоровод под присмотром рогатого месяца – то ли их владыки, то ли всего лишь пастуха. Серебристо-голубоватый свет, истекаемый от месяца и звезд, бодрил и придавал сил ратникам двигаться вперед без видимой усталости. Этому же способствовала и ночная прохлада, забиравшаяся под доспехи и своей невидимой дланью отгонявшая дрему. Впрочем, бывалые дружинники, привычные к походной жизни, могли дремать и под легкую рысь, покачиваясь в седлах в такт конской поступи. А вот кони шли без передыху.

И в который раз Всеволод пожалел, что не смог вместе с курским воеводой Любомиром убедить Игоря в необходимости заводных коней. «Эх, жук тя забодай, божья коровка лягни, как любит повторять мой воевода, – сетовал сам себе он, – будь у нас заводные лошадки, совсем иной расклад был бы… А так выдохнутся наши комони раньше сроку, не дай Бог… Тогда беда».

Девятого мая к полудню на противоположном берегу реки Сюурлий увидели половцев, изготовившихся к битве. Не останавливая движение полков, Игорь распорядился продолжать движение.

– Только поддерживайте порядок и строй, – приказал строго он, вздыбив своего вороного коня, чтобы быть видным всему русскому воинству.

Стрельцы из луков и северцы, шедшие в челе Игоревой рати, прибавив шаг комоней, с ходу влетели в реку, взбурлив копытами коней ее тихие струи, подняв ввысь мириады радужных брызг, радужно засверкавших в лучах солнца, и покрывая илистое дно реки мутью.

Один из половецких отрядов на рысях бросился навстречу. Однако половецкие всадники, не доскакав, выпустили по стреле из луков и тут же повернули назад к основным силам.

– Вперед! – не останавливаясь, приказал, разрывая горло в неистовом крике, Игорь. – Вперед!

– Путивль! Путивль! – отзываясь на призыв князя Игоря, прокричали дружинники Владимира Игоревича, находившиеся вместе с черниговскими ковуями Ольстина Олексича и сводным отрядом стрельцов в первой линии наступающих русских дружин.

– Севера! Севера! – бросили тысячеголосый боевой клич северцы, выбравшись из вод на твердь пологого берега.

– Курск! Курск! – также тысячеголосо подхватили курские вои одесно от них, растягивая свое, блистающее светлыми бронями всадников, крыло, чтобы охватить находившиеся напротив них половецкие орды.

– Рыльск! Рыльск! – раскатисто доносилось ошуюю.

Святослав Ольгович повторял тот же маневр, что и курская дружина. Только слева растягивая крыло и заводя его живым неводом, чтобы охватить половцев со своей стороны.

В водных брызгах и каплях, скатывающихся по светлым доспехам, блистая всеми красками радуги под лучами солнца, северские рати, по-видимому, для половцев казавшиеся сплошь состоящими из былинных витязей, оказали такое страшное влияние, что те, позабыв о сражении, панически бежали, проскочив без остановки собственные вежи, доставшиеся русским воинам со всем скарбом.

Половцев в орде хана Карачума, как выяснилось позже, это случилась именно его орда, кочевавшая в долине Северского Донца, было ни чуть не меньше, если не на тысячу, а то и полторы поболее, чем русских воев. К тому же не изнурены долгим переходом и бессонной ночью, а свежи и полны сил. Да еще и на выносливых, застоявшихся конях. Но вот духом оказались куда слабее и уступили поле сечи почти без сражения, видя свое спасение только в бегстве. Бросили даже на произвол судьбы своих жен, детей и стариков.

Тут бы северским дружинам и остановиться, довольствуясь почти бескровной для них победой, большим полоном, богатой добычей, доставшимися отарами овец и стадами коров. Отдохнуть чуток, да и повернуть назад, к родному Посемью. Ведь до Тмутаракани было уже не добраться, раз их поход стал известен в Степи. Но молодые князья Святослав и Владимир так увлеклись погоней за остатками Карачумового воинства, что вернулись в русский стан только глубокой ночью на усталых, едва двигавшихся комонях.

Если люди еще смогли выдержать почти двухдневный бессонный поход, то не отдохнувшие, наспех кормленные из походных торб лошади уже нет.

– Что будем делать? – собрав на воинский совет всех князей и воевод, спросил Игорь.

В отблесках костра лик северского князя был багрян, словно сплошь измазан кровью. Борода зло взъерошена, очи сверкали гневом.

– По-хорошему, нам бы сейчас думать не о Тмутаракани, а о том, как вернуться домой… – продолжил он. – Чтобы из охотника не стать дичью. Разведчики доносят, что Степь полна половецких орд, спешащих на помощь к разбитому нами Карачуму. А поэтому следовало бы воспользоваться ночным мраком и как можно дальше уйти от этого места…

– Но наши кони выдохлись, – повинился рыльский князь, опустив долу очи. Он, как и Владимир Путивльский, только в эту минуту осознал всю пагубность своего безрассудного поведения в долгой погоне за разгромленным противником. – Им требуется отдых. Иначе падут…

– Надо взять тех коней, которые посвежей… да еще заводных, и на них со старшей дружиной и добычей уходить, – предложил Ольстин, прекрасно понимающий опасность сложившегося положения. – Тогда, быть может, нам удастся оторваться…

– А как же быть с младшей дружиной? – молвил Владимир при мрачном сопении воевод, которым не очень-то нравилось предложение Ольстина, да только, как понимали опытные ратоборцы, что спасение было именно в нем.

– А воям что Бог даст, – последовал жесткий ответ Ольстина. – На то они и вои…

– Ну, уж нет, – вмешался тут он, Всеволод, которому претили подобные доводы, – это не по-русски. У вас, ковуев, такое, возможно, и деется, только не у русичей… У нас – сам погибай, а товарища выручай!

– Князь Всеволод верно глаголет, – поддержал курский воевода. – Тут, жук тя забодай, божья коровка лягни, либо всем уходить, либо всем оставаться – и что Бог даст…

– Тогда, как знаете… – буркнул Ольстин, явно недовольный тем, что его совет был отклонен. – Мое дело предложить, а ваше принять или отклонить.

– Ладно, – отчаянно блеснул очами Святослав Ольгович (а может в них отразились языки пламени костра), – вы все уходите, а я с дружиной своей останусь. И сколько смогу, столько буду сдерживать ворога тут…

– Я – с тобой! – Не смея глядеть родителю в лицо, шагнул к рыльскому князю юный Владимир Путивльский. – Оба виноваты, обоим и ответ держать…

– Да уймитесь вы, Аники-воины, – махнул на них рукой Игорь. – Вы свое дело уже сделали, а потому все остаемся здесь до утра. А утром, если Господь позволит, вместе и пойдем назад. Ибо путь на Тмутаракань нам закрыт. Воеводы, – обратился он затем к первым помощникам в делах ратных, – прикажите сотским выставить дозоры… хотя бы пешие, чтобы нас сонных половцы не передушили как кутят слепых. Остальным отдыхать. Но оружие держать наготове.

И в жесте, которым Игорь сопроводил свое обращение к сыну и племяннику, Всеволод рассмотрел и гнев, и боль, и какую-то обреченность.

Уставшие ратники спали как убитые, но сон Всеволода был тревожен. Еще не поднялся первый жаворонок в небо, чтобы своим пеньем приветствовать рождение нового дня, как курский и трубчевский князь был уже на ногах. Не только восток, где должно было вот-вот появиться солнце, был в багряной заре, но и, как показалось Всеволоду, весь небосвод кровав.

«Видать, окропим мы ныне кровушкой нашей травы степные», – разминая усталые члены тела, решил он.

Еще до первых лучей солнца весь русский стан пришел в движение. Но обычного в таких случаях гомона не было. Только в настороженно-тревожной тишине иногда слышалось приглушенное ржание лошади да торопливое позвякивание обнаженного оружия о брони и щиты. А когда рассеялся ночной мрак, все увидели, что стан северских дружин со всех сторон окружен несметными полчищами половцев, пока что державшихся на приличном расстоянии.

Не дожидаясь команды, десятские и сотские привычно расставляли воинов, уже успевших оседлать своих скакунов, по заранее определенным местам в полках.

«Молодцы сотские, – мысленно отметил это Всеволод, направляясь, как и все князья и воеводы к Игорю, трубач которого «пропел» «сбор на думу», – знают свое дело».

Окинув со своего вороного Позвизда, тревожно прядшего ушами в предчувствии скорой сечи, воспаленными от бессонных ночей очами прибывших на совет, Игорь, сделав широкий жест десницей в боевой рукавице, молвил:

– Видите?

– Видим, – хмуро отозвались все вопрошаемые.

– Думаю, что собрали мы на себя все Поле Половецкое: и Кончака, и Кзака, и Козу Бурновича, и Токсобича, и Колобича, и Етебича, и Тертробича, и Романа Каича – это чьи бунчуки я успел разглядеть, – продолжил между тем он. – А еще к ним не менее десятка прочих ханов половецких с их ордами. Даже на первый взгляд – тысяч тридцать-тридцать пять против наших шести…

– Вот тебе, дитятко, и Тмутаракань! – полушепотом хмуро пошутил Любомир, чтобы слышал только один курский князь. – Такая рань – и такая дрянь, жук тя забодай. – Перехватил он поладнее копье, словно уже готовясь к бою. – Будет нам здесь, княже, и купель, и Иордань…

– Ища Тмутаракань, не забывай и про брань, – в тон ему отозвался Всеволод, поправляя ошуюю свой позолоченный шелом, в спешке неловко надетый.

А Игорь уже подводил итог:

– Если поскачем, то спасемся сами, а простых людей из дружин Владимира и Святослава на их усталых конях оставим… Но это будет нам перед Богом грех: предав их, уйти. А потому: либо все умрем, либо все живу останемся. Спешимся же, братия и дружина, и, прикрывшись щитами, пойдем, держа строй, до реки Донца – а там и до Руси уже рукой подать.

Так и поступили.

И было три дня и три ночи безостановочного похода на полуночь. Похода к Донцу, к русскому порубежью. Похода через реки и топи, мостимые половецкими паволоками и оксамитами, золотыми покрывалами да епанчицами с кожухами, взятыми в стане хана Карачума. Похода по степной равнине, без куста и деревца, опаляемой солнцем и обжигаемой ветрами. Похода по голой, как колено сочной бабы, степи, на которой если и росла трава-мурава, то и она была враждебна к русичам, опутывая стеблями их ноги, не давая свободы. Похода по степи, над которой если и были тучи, то тучи из половецких стрел, несших на жалах своих не прохладу, так желаемую русскими ратниками, измученными зноем и жаждой, а смерть и боль.

Три дня и три ночи длился поход русских дружин под нескончаемым дождем половецких стрел, ибо половцы, понеся в первых стычках страшные потери в копейном и мечном бою, предпочитали дальше стрелять из луков издали, не жалея стрел. В них, как и в воях у них недостатка, в отличие от русских воев, не было. Из-за чего русские червленые щиты, сплошь изъязвленные и испещренные воткнувшимися в них стрелами, стали более походить на диковинных ежей. И если храбрые русичи перегораживали Поле щитами, защищаясь от стрел и копий, то половцы, окружавшие их со всех сторон, – своими криками, как волчья стая воем в ночной погоне за отбившимся от табуна конем.