Текст книги "Меч князя Буй-тура (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– Так ли хан? – усмехнувшись, тряхнул буйной головушкой Всеволод. – Что-то большой радости я, когда вели сюда, у степняков твоих не видел. Все какие-то понурые, обозленные; у каждого, почитай, печать печали на челе… словно тамгу получили от Мары и Жали – вестниц смерти, горя и печали. Так удачному походу не радуются… так победу не празднуют… Так бывает, когда возвращаются «несолоно хлебавши».

– Смотрю, глазастый ты, – смахнул елейную ухмылку с морщинистого лика хан Роман. – Не успел и десятка шагов ступить, как все рассмотрел. Только полон наш, приведенный из ваших земель, что-то не заметил… Впрочем, скрывать не стану – некоторым воям нашим пришлось раньше срока к Отцу Небесному, Тэнгри, отправиться… Но такова жизнь воина: вчера еще был жив и весел, а ныне душа твоя уж к Тэнгри спешит… ответ держать.

– Ты, хан Роман, вроде бы крещенный, христианин, вон имя христианское имеешь, но упоминаешь все Тэнгри да Тэнгри, а не Христа?.. – не удержался от замечания Всеволод. Впрочем, не для того, чтобы хана позлить, а ради интереса: как в одном и том же человеке уживаются две противоположности веры и духа.

– А, – махнул рукой хан, – Всевышний, как Его не назови – Христом или Тэнгри – все равно Всевышний, один и для всех. Хоть для вас, русских, хоть для нас, половцев… Только, как мне кажется, почитания ему высказываются людьми по-разному, да по-разному справляются обряды… С подачи священников и шаманов. Только, кинязь, я тебя не для того позвал, чтобы о верах наших народов судить да рядить, – наконец-то решил перейти к сути дела хан. – Позвал я тебя для того, чтобы решить, отдавать тебя на заклание – многие в орде твоей крови жаждут – или же оставить в живых.

Сказав это, хан Роман, отбросив улыбки и ухмылки, зорко взглянул в лицо курского князя, став похожим на степного коршуна, уже закогтившего добычу и теперь только выбиравшего место, откуда начать клевать.

– Что молвишь на это, мой прозорливый полонянин? Или в молчанку поиграешь?..

– На все Божья воля, хан, – рек Всеволод спокойно, – чему бывать, того не миновать. Это я в твоих руках, а не ты в моих… Впрочем, не захочет Господь – и волос с головы не падет, а захочет… – он сделал паузу, – не то что моя голова, и народы падут. На все воля Господа…

– Неплох, неплох ответ, – повеселел очами хан. – Этим-то ты мне и нравишься: храбростью да разумом. А потому я постараюсь спасти тебя, кинязь-батыр. Но есть условие… – хан помолчал, словно раздумывая да взвешивая на невидимых весах: стоит ли оглашать условие или не стоит. Потом, после долгой паузы, словно внутренне придя к выводу, что стоит, продолжил: – Ты должен дать мне слово, что не сбежишь до поступления выкупа за тебя, как сбежал твой брат Игорь от людей хана Челбука из Тарголовцев.

– Так Игорь сбежал? – сделал удивленное выражение лица, словно впервые об этом слышит, курский князь.

Впрочем, возможно, ни к какому искусственному удивлению прибегать ему не приходилось: одно дело – бабьи сплетни и совсем другое – слова хана. Всеволод ждал этого сообщения. Ждал и боялся, что услышит из уст хана совсем иное. Но хан произнес то, что так желалось слышать.

– Значит, бежал… Молодец, братец!

– Да, сбежал, – подтвердил с раздражением хан. – Только ты мне не ответил: даешь слово-клятву или нет?..

И по тому, как хан, только что пыжившийся и важничавший, вдруг, пусть и с раздражением, но заговорил о клятвенных обещаниях не делать попыток побега, Всеволод понял, что расправы над ним как сегодня, так и в ближайшее время не будет.

– Что не сбегу до выкупа? – спокойно переспросил он.

– Да. – Не стал и хан «тянуть вола за хвост».

– А выкуп каков? – по-деловому, а не как пленник своему хозяину и господину, вольному распоряжаться жизнью и смертью, задал курский князь следующий вопрос. – Выкуп-то каков?

– Тысячу гривен серебра за тебя да по двести гривен за бояр твоих, – как о деле, давно взвешенном и решенном, выпалил хан.

– Немалый выкуп… – по-мужицки почесал затылок князь, что должно было обозначать крайнюю озадаченность. – Даже не знаю, сдюжит ли княгиня и народец мой курский да трубчевский такой выкуп собрать… Княжество-то мое не велико – не то, что в пригоршне, в жмене уместится. И как там выкуп такой большой собрать, ума не приложу…

– Так выкуп-то за батыра, который много наших воинов положил в поле ратном, – не поняв подначки, как мог, подсластил горечь огромного выкупа Роман Каич. – Выкуп за батыра, – развел он руками, как бы показывая этим жестом, что ничего не поделаешь, иного не дано.

– А за простых дружинников и кметей, попавших вместе со мной в полон, каков выкуп? – поинтересовался Всеволод, чтобы знать хотя бы примерную сумму выкупа.

– За дружинников по сто гривен, а за кметей и того меньше – по пятьдесят, – оскалил хан в хищно-ехидной улыбке два ряда зубов, местами тронутых гнильцой. – Совсем божеская, как говорите вы, русы, цена.

Выкуп был столь велик, что его и за два года было не собрать ни в Курске, ни в Трубчевске. Такой дани и Новгород Великий Киеву со времен Владимира Святославича, Крестителя земли Русской, не платил, ограничиваясь только двумя тысячами гривен да еще некоторой толикой серебра в пользу монастыря Печерского. Видимо, поэтому хан так ехидно улыбался.

«Собьем наполовину, а то и еще больше, – решил Всеволод, – если голова будет на плечах. А не будет головы, то и сбивать цену будет некому». Вслух же молвил:

– Даю слово. Только с условием…

– Каким таким условием? – бросил недовольно хан, поморщившись, возможно подозревая в словах курского князя услышать какой-нибудь подвох. Он судил о князе по своим соплеменникам, которые были большими мастерами по части всевозможных хитростей и подвохов.

– Что сначала будут выкуплены дружинники и кмети, а затем уже – бояре и я, – пояснил Всеволод Святославич.

– Хорошо, – расплылся хан в довольной улыбке, ибо никакого подвоха в словах русского князя не было. Наоборот, русский князь, по мнению хана, был настолько бесхитростен, что заведомо ставил себя в невыгодное положение, оставаясь в плену до выкупа последнего дружинника. – Хорошо, хорошо, – поспешно повторил хан и игриво, словно уличая русского князя в некой хитрости, а пуще того, разгадав эту хитрость, погрозил перстом: – Слово, мудрый кинязь, – хорошо, но клятва, кинязь-батыр, еще лучше. Поэтому лучше поклянись… А то у вас, я знаю, говорят: «Слово не воробей, вылетит – не поймаешь». Нам не надо улетающих невесть куда слов. Нам клятва нужна.

Хан явно не понимал смысл русской поговорки, имеющей как раз прямой и единственный смысл крепости слова. Или же просто, как все степняки, вместе с молоком матери впитавшие в себя недоверие к ближним своим, не очень-то верил в силу слова русского князя.

«Слышал звон, да не знает, где он», – отметил это обстоятельство Всеволод Святославич, но вслух произнес:

– Если такому сильному хану мало слова русского князя, то дам клятву. Только вот на чем клясться-то…

– А на чем русские князья могут поклясться, чтобы потом не нарушить клятву? Только не на кресте. Слышно, что такую…

– Крестную…

– Да-да, – подхватил хан подсказку Всеволода Святославича, – крестную клятву они часто нарушают.

– Ну, не то чтобы часто, однако бывает… – не совсем соглашаясь с ханом, уточнил Всеволод. – А где того не бывает?

– У нас, – кичливо изрек Роман Каич.

– Да брось ты, хан, – с откровенным недоверием к словам Романа Каича усмехнулся курский и трубчевский князь. – У вас, как и у нас, не все и не всегда держат клятвы. Впрочем, если крестное целование тебя не устраивает, то, может быть, подойдет тогда клятва на мече, – подсказал Всеволод, полушутя, полусерьезно; при этом лик его по-прежнему был строг, хоть икону пиши. – Эта клятва древняя, – пояснил он, устраняя последние сомнения у хана и «забывая» при этом сказать, что со времен крещения Руси таким способом соблюдения верности слову уже никто не пользовался. – На мечах клялись русские князья еще со времен Олега Вещего и Святослава Великого, когда ходили походами на Царьград. Меч – символ воинской чести. А честь – она везде честь.

– Да-да, давай, на мече, – ухватился за подсказку хан, не чувствуя тут никакой хитрой уловки русского князя, для которого такая клятва по большому счету силы не имела, но могла дать в его руки сам меч, следовательно, некую уже силу. – Конечно, на мече! Клянись на мече, батыр.

– Можно… только меча-то у меня и нет, – развел руками курский и трубчевский князь, лицедействуя.

– Найдем, – засмеялся с язвинкой превосходства хан. – Мои воины после той сечи много русских мечей подобрали. Любой дадим!

– Но нужен не просто любой меч, а мой, княжеский, меч, – продолжил игру Всеволод. – Только на нем клятва силу имеет.

– И твой найдем… уже нашли, – поправил себя хан с нескрываемым самодовольством.

– Надо посмотреть, – голосом и мимикой лица проявил недоверие Всеволод, – тот ли… Или, быть может, иной какой… похожий. Мой меч был приметный. К тому же – подарок брата Святослава Всеволодовича, князя черниговского.

– А мы вот и посмотрим.

Хан, довольный собой, громко хлопнул в ладони, и на его зов в шатер немедленно вбежали двое нукеров, застыв позади Всеволода в ожидании приказа.

– Принесите меч князя, – приказал нукерам Роман Казич и, подманив движением пальца одного из них поближе к себе, что-то тихо сказал ему – по-видимому, сообщил место, где находился меч.

После этого оба нукера, поклонившись в знак повиновения и исполнения, покинули шатер, а через некоторое время вернулись уже с мечом.

– Твой? – вскинув голову, усмешливо спросил хан, явно знавший, что принесенный меч принадлежит князю.

– Мой, – приглядевшись к мечу, молвил с явным удивлением Всеволод, ибо принесенный воинами меч был действительно его. – Удивительно даже, что сохранился… Правда, весь иззубренный… то о шеломы ваши харалужные, от готов, авар да хазар доставшиеся.

– Раз твой, то бери и клянись.

Всеволод взял из рук половецкого воина свой меч. Длань десницы, почувствовав такую привычную, почти родную, шероховатость и ребристость рукояти, невесомую тяжесть разящего клинка, напряглась… Оживая, задрожали невидимой дрожью, забугрились под рукавами рубахи мышцы. Понятный только вою потек по раменам зуд, заставляя их автоматически идти на разворот, для замаха…

– Кинязь, не балуй, – чутьем опытного воина определил хан состояние пленника. – Не балуй, – повторил он. – Лучше произнеси клятву.

– Фу! – выдохнул, остывая и обмякая, курский князь. – Право, наваждение какое-то…

– Это не наваждение, – изрек хан значительно. – Это дух настоящего воина в тебе говорит. Не у всех есть этот дух, а у тебя, кинязь, имеется.

– Тебе, хан, виднее, – отозвался, остывая, Всеволод.

Перехватив меч за лезвие, он произнес клятву, обязуясь до уплаты выкупа за последнего своего дружинника, а также и за себя не пытаться совершить побег.

– Вот и хорошо, – сверкнул очами хан. – Вот и хорошо. Теперь верни меч моему вою.

Один из нукеров, повинуясь взгляду хана, протянул руку за мечом, но Всеволод отдернул меч к себе:

– Как же, хан, я отдам его, если на нем клятва свершена. Отдавая меч, я отдам с ним и клятву свою, – нашелся он в мгновение ока. – Так, мудрый хан, я с себя клятву сниму и передам ее тому, у кого будет мой меч, а сам стану волен делать… что угодно.

– Хитришь, хитришь, кинязь, – усмехнулся хан Роман, возможно, частично разгадав замысел Всеволода оставить меч при себе, а, возможно, и по присущей всем степнякам недоверчивости. – Да бог с тобой, оставляй меч, мне твоего слова клятвы достаточно, а еще и ножны к нему возьми. Принеси ножны, – повелел ближайшему нукеру. – А то клинок без ножен, что камень без огранки либо женка без мужа – и драгоценен, да не совсем… с некоторым изъяном. А нам изъян ни к чему. Верно говорю?

– Верно.

– Хитрый ты, кинязь-батыр, – проявил показное добродушие хан. – Ой, хитрый. Меч выморочил. Теперь, может, и шелом свой золотой попросишь.

– Шелом пока ни к чему. Попозже выкуплю…

Решив, что дело улажено так, как желалось, хан Роман, разом подобревший и повеселевший – даже взгляд его прищуренных очей помаслянел – приказал своим слугам учинить достархан – пир, на который были созваны ближайшие родственники и лучшие воины. Потом, подобрев окончательно, поведал то немногое, что знал о побеге Игоря, которому помог половец Овлур, крестник Игорев.

– А что ж стража? – спросил Всеволод хана Романа по ходу рассказа. – Как допустила? Или тоже в сговоре была?

– Стража была опоена кумысом. Уснула. Проспала!

– Вот как!

– Больше не проспит… Казнена. Бескровно. Придушена. Другим в назидание, чтобы повадно не было спать тогда, когда надо было бодрствовать. Согласен?

– Согласен.

Сбылось то, о чем лишь думалось: из разговора с ханом было узнано достаточно.

Во время пира принародно было объявлено о клятве, данной Всеволодом не бежать из плена, и о том, что отныне Всеволод Святославич не просто пленник, а и личный и почетный гость хана. Поэтому обида князю – это обида хану. В знак того, что ханское слово понятно, пирующие цокали языками, кивали кудластыми головами, гладили бороды жирными руками.

После пира урядились о том, что в Курскую землю за выкупом для первых княжеских кметей и дружинников идет вместе с ханскими посланцами Всеволодов сотник Ярмил Лыко.

– Увидишь княгиню Ольгу Глебовну, поклонись ей поясно от меня, – наставлял курский и трубчевский князь Ярмила, – скажи, что жив и здрав. Обо мне пусть не тужит – могло быть и хуже, да Бог милостив… Пусть озаботится полонным сбором – для выкупа несчастного воинства русского. За тебя пусть сразу же выкуп отдаст – от тебя свободного проку куда более будет. Потом вместе пошукайте еще по градам и вотчинам, особенно боярским – бояре народ прижимистый, запасливый, у них завсегда много чего есть… – А еще надо как можно больше пленных половцев отыскать, чтобы не гривнами да кунами, а ими обмен производить. Я с ханом о том договорюсь… – После небольшой паузы добавил: – Передай княгине, чтобы из охочих людей хоть малую дружину да собрала бы – княжество надо оберегать… и от друзей и от недругов. Алкающих поживиться за чужой счет всегда хватает, а сейчас, когда нет князя, тем паче – пояснил тихо, заглянув сотнику в очи, чтобы убедиться, понял ли тот всю остроту наказа. Не удержавшись, переспросил: – Ты все понял, сотник?

– Все понял! Все исполню, как велишь, батюшка-князь, – в предчувствии скорой свободы со слезами на глазах пообещал сотник Ярмил.

Еще час назад он и думать не мог об освобождении, а теперь приодетый мало-мальски для дальней дороги – хан Роман повелел выдать ему старенькую одежонку – готовился к отправлению в край родной.

– Все исполню.

– Тогда с Богом! – Князь осенил сотника крестным знаменем.

Вскоре небольшая кавалькада всадников, среди которых был и сотник-полонянин Ярмил, неспешной рысью тронулась из вежи Романа Каича, держа путь на полуночную сторону. Всеволод Святославич, взойдя на холмик, долго провожал эту кавалькаду взором, до тех пор, пока дрожащее марево окоема не скрыло ее.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Курская и трубчевская княгиня Ольга Глебовна, как проводила любимого супруга в солнечные апрельские дни из Трубчевска в Курск и далее, в Поле, на встречу с братом и племянниками, идущими другим путем-дорогой, так сама вскоре и засобиралась в этот град. Чтобы, находясь в Курске, быть поближе к милому князю. Чтобы с малыми детьми да молитвами ожидать его возвращения из похода.

«Оставайся, голубушка, в Трубчевске, – не раз советовал Всеволод Святославич заботливо, перед тем как уйти с дружиною в Степь. – Мне за тебя, радость моя, и сынов малых так спокойнее будет. Курск-то окраинный град, на порубежье со Степью стоит. И тут всякое случиться может…»

«Нет, любимый мой, – мягко отказывала она супругу, – здесь не останусь, буду в Курске дожидаться твоего возвращения. Из Курска на сотню верст, а то и более, ближе к тебе буду. А чтобы думы обо мне тебе душу не тревожили, не бередили, как дожди землю в непогоду, обещаю оберегаться. Не только курский детинец с запертыми вратами держать, но и весь град. За стражей лично следить буду – не забалует. К тому же Курск – крепкий град: ты же его укреплял! А до тебя – батюшка твой и братец Олег покойный. Царство небесное им, – перекрестилась мелким крестом. – А еще твои куряне, как сам говорил, народ верный, бывалый, с рождения к ратному делу привычен. Не пропаду».

Держа слово, после проводов князя с дружиной, а провожать вышел и стар и млад, перебралась в Курск. И град сей, как обещала князю, был переведен, почитай, на осадное положение: пешая городская стража, состоящая из посадского вольного люда, владеющего оружием – копьем да луками, топорами да палицами, а некоторые и мечами – несла службу денно и нощно.

Посменно на всех вратах, ведущих в град как со стороны Ольгова и Рыльска, так и со стороны града Ратска стояли куряне-ратники. И само собой – в детинце.

Наиболее высокой постройкой в Курске был, конечно, княжеский терем, срубленный из толстых дубовых плах, для пущей крепости долгое время мореных в воде, укрытый со всех сторон крепостной стеной детинца, также построенной из дубовых плах. Даже курские церкви, а их только на территории детинца было две, причем одна каменная, а на посаде – так целый пяток – были маковками своими ниже княжеского терема. Его шпиль, увенчанный для красоты выкованным из медного листа изображением петуха, с незапамятных времен у северян любимой богами птицы, хранителя домашнего очага, благополучия и оберегателя от всякой нечисти, задевал за облака. Любая нечисть, какой бы она ни была темной и страшной, с третьим пением петухов, оглашавших наступление рассвета, немедленно улетучивалась, уносясь из мира яви в мир нави.

Под шпилем, на третьем ярусе терема, имелась крохотная комнатушка с малыми окошками-бойницами на двух-трех человек, которые могли разместиться разве что стоя. Вот через эти окошки дворцовые служивые люди, в основном отроки, поочередно как днем, так и ночью постоянно вели наблюдение за долиной Тускура, откуда мог появиться степной ворог. О приближении степняков днем могли сообщить дымовые сигналы сторожевых вышек, вынесенных на многие версты вперед, а в ночную пору костры на этих вышках.

Кроме этого, ежедневно за Тускур и Семь, а также на дороги, ведущие к граду, отправлялись конные сторожи. Часто с заводными лошадьми. С одной из сторож постоянно отправлялся сын Святослав – княжичу было время привыкать к походной воинской жизни. Так почему же не воспользоваться случаем, приставив к нему опытного пестуна-наставника?!

«К чему такая строгость, матушка-княгиня? – сетовал курский посадник Яровит, убеленный годами и щедро украшенный шрамами, сменивший по решению Всеволода прежнего, ставленного еще князем Олегом, но попросившегося на покой Власа Мошну. – Степь спокойна, ни одного сторожевого дымка не видать. Пусть бы гридни да кмети наши передохнули малость – чего зря дни и ночи у врат столбами торчать, народ честной пугать. Да и сынов бы своих, княжичей Святослава Всеволодовича да Андрея Всеволодовича, поберегла. Почитай, отроки еще, одному и десяти нет, а другому и того меньше…»

«Пусть, посадник, лучше кмети у врат, неся дозор, торчат, чем наши головы на вражеских копьях из-за нашего же небреженья, – отвечала строго и назидательно, словно перед ней был не сивогривый вой, а младень-несмышленыш. – А княжичам сие дело полезно – пусть измальства привыкают к ратной стезе, им дружины водить и за землю нашу ратоборствовать. Княгиня киевская Ольга Святая, мстя за убиенного Игоря, четырехлетнего Святослава на древлян водила, и тот, метнув копье, началу сражения сигнал дал. Наши же со Всеволодом постарше будут, так чего же им за бабьи подолы держаться. А так и сами при серьезном деле, и нерадивым стражам укор».

Первенцу, княжичу Святославу, действительно шел только десятый годок. Родился он под осень на шестой год после свадьбы. До этого как-то Бог детей все не давал да не давал. Но после рождения Святослава все обладилось: через два года появился на свет божий Андрей, а через три – и Игорь. Подумывали с князем и о четвертом сыне, и о дочерях. Впрочем, известно: человек полагает, а Бог располагает…

Сватовство же и свадьба ее с Всеволодом Святославичем Курским и Трубчевским, славным представителей Ольговичей, постоянно соперничавших с Мономашичами, к которому принадлежала она, состоялась еще при жизни батюшки Глеба Юрьевича, великого князя киевского, в 1171 году по рождеству Христову или в лето 6679 от сотворения мира. Ей тогда шел семнадцатый годок, а ее суженому – восемнадцатый. Она, уже изрядно засидевшаяся «в девках», как перешептывались между собой досужие девки-служанки да челядинки, с пшеничными косами до пят, с огромными, словно плошки, голубыми глазами, была стеснительна и тиха. А князь Всеволод – высок, строен, широкоплеч, с пышной копной вьющихся русых волос, остроглаз и горделив собой – настоящий витязь из сказов гусляров.

Как увидела, так и обомлела: вот она, судьба моя! И уже не помнила ни свадьбы – говорили, что была необычно веселой и шумной, ни батюшки с мачехой Манефой Изяславной (родная матушка умерла во время ее родов), ни милых братцев Владимира и Изяслава, ни пира – столы ломились от яств и пития, ни происходящего потом. Сердце девичье билось в груди пойманной птахой и горело так, что языки его пламени явно проступали не только на ланитах, но и на челе, и на всем теле. А до трепещущих персей и дотронуться было опасно – так полыхали жаром, что, того и гляди, парчовые наряды набухшими сосцами прожгут.

В тот же год страстно обожаемый ею батюшка, Глеб Юрьевич, много повидавший и много претерпевший от недругов, умер в Киеве. Поговаривали, что к его смерти приложили руку киевские бояре, особенно Григорий Хотович, часто посещавший Царьград и познавший там тайны зелья, сводящего честных христиан в могилу. Но слухи – они и есть слухи…

Впрочем, из-за этих слухов, спустя два года, произошла распря между новым великим киевским князем Романом Ростиславичем, зятем северских князей, и Андреем Юрьевичем Боголюбским. Боголюбский требовал выдачи ему во Владимир для суда и казни Хотовича с десятком прочих бояр, а князь Роман их не выдавал, считая слухи оговором.

Покладистый, не желавший лишних ссор и распрей, больше радеющий об устроении промыслов разных да школ с учеными людьми, да церквей и храмов, Роман Ростиславич вынужден был покинуть киевский престол. Сделал он это к огорчению своих родных братьев Рюрика, Давыда и Мстислава, а также северских князей Олега, Игоря и ее супруга Всеволода, давно перероднившихся с Ростиславичами. В Киеве стал княжить брат Андрея, Михаил Юрьевич, доводившийся Глебовичам, как и Юрьевичам, дядей.

Михаил Юрьевич, в ту пору княживший в Торческе на Роси, в Киев по какой-то причине не торопился, вручив его младшему брату Всеволоду и племяннику Ярополку Мстиславичу. Ростиславичи, поддержанные в своих требованиях Олегом Святославичем Северским, Игорем Путивльским и Всеволодом Святославичем, взывали к справедливости, направляя Андрею Боголюбскому грамотки, но тот оставлял их жалобы без внимания и ответа.

Черниговские князья, Святослав и Ярослав Всеволодовичи (тихий и набожный Владимир, брат их, слышен не был) держали руку владимирского князя и тоже плели козни против Ростиславичей. Как всегда, искали только им понятную выгоду…

Обиженные грубостью и несправедливостью великого князя Андрея Юрьевича Боголюбского, Ростиславичи – Рюрик, Давыд и Мстислав, собрав тайно дружины, заручившись поддержкой Олега Северского, давшего им своих воинов, душной июльской ночью внезапно подойдя, напали на Киев и захватили не только сам град, но и князя Всеволода Юрьевича с его племянником Ярополком. Этим же днем, 26 числа, Рюрик Ростиславич, как самый отважный и энергичный, был возведен братьями на престол. А Михаил Юрьевич оказался в осажденном Ростиславичами Торческе.

Всеволод Святославич, супруг ее обожаемый, в этой княжеской распре участия не принимал. «Не люблю я вражды между князьями русскими, – говорил ей, ласково прижимая к могучей груди своей, и в этот раз. – Душа кровью обливается, когда брат на брата войной идет, когда они, как злые вороги, порой хуже половцев, города и веси друг у друга рушат да жгут, народ русский бьют да в полон ведут. А еще и бахвалятся, что языки народов многих знают, что книги древних греческих мудрецов читают… Не по мне сие. Нет, не по мне»!

Слыша его басовито рокочущий, как воды Десны в половодье, голос, всецело отдаваясь его крепким объятьям, она знала, что это не бравада, не похвальба собой и уж, конечно, не трусость. Буквально за год до этой розни, в июле месяце, Всеволод и Игорь, собрав небольшие дружины – времени для сбора больших просто не было – вышли к реке Ворскле, чтобы преградить путь ордам ханов Кобяка и Кончака, разоривших земли Черниговского княжества и двинувшихся к Переяславлю.

Как ни сильны и многочисленны были половецкие орды, но победу Бог даровал Святославичам. Они не только разбили наголову воинство Кончака и Кобяка, успевших к этому времени опустошить волости вокруг Обруча и Серебряного, но и освободили свой полон. А также захватили половецкие обозы с рухлядью, тканями, золотыми и серебряными чашами и блюдами, прочей посудой. Был немалым и полон.

Кроме же победы над Кончаком и Кобяком, Всеволод и Игорь только слухом о ней расстроили орды других половецких ханов, шедших на помощь Кобяку от Дона. Этим, в конечном счете, Игорь и Всеволод спасли многие русские земли, в том числе и Переяславское княжество, где правили ее братья Владимир да Изяслав, от новых половецких нашествий и разорений.

«Славное дело – разить извечного нашего ворога, – говорил по возвращении из того похода Всеволод, от полноты распиравших его чувств подхватив ее на руки, словно перышко, и кружа над полом светелки, да так, что голова шла кругом, замирало бедное сердечко и дух перехватывало. – Жаль, что не все русские князья, погрязши в усобицах, это понимают, а потому дают половцам лишний повод совершать набеги на наши земли. Очень жаль».

А вои из его дружины под большим секретом сказывали, что Всеволод в том походе впереди всех старался быть, первым на врага меч свой разящий обрушивал, последним поле сечи покинул. Вот таким был Всеволод Святославич! Настоящий русский чудо-богатырь.

Распри в стане Мономашичей между Ростиславичами и Андреем Боголюбским привели к тому, что Переяславль, в котором княжили ее братья, перешел под руку Михаила Юрьевича, примирившегося с Ростиславичами. Получалось, что и Владимир, и Изяслав, еще совсем юные и неокрепшие (Владимиру было семнадцать, а Изяславу и того меньше – пятнадцать лет) становились чуть ли не изгоями в родной земле. Это печалило. Случалось, что слезы вдруг сами по себе туманили ее очи. Всеволод, как мог, успокаивал. Целуя в очи, шептал ласково: «Не печалься, голубка моя, все образуется. Поверь, князь Михалко Юрьевич скоро покинет Переяславль – не его сей град. А братья твои снова будут там княжить».

Заполучив вновь Киев и примирившись с Михаилом Юрьевичем, Ростиславичи отпустили Всеволода Юрьевича и Ярополка Мстиславича в Суздаль. Но мир не наступил. Андрей Боголюбский собрал рать из двадцати князей против Ростиславичей. На этот раз с воинством Боголюбского, ведомым не им самим, а его воеводами, были и черниговские, и северские князья. Причем Святослав Всеволодович Черниговский был поставлен Андреем Юрьевичем главным во князьях в этом походе.

Не удалось на сей раз и Всеволоду избежать участия в распри – ходил с трубчевцами под Вышгород против Мстислава Ростиславича. Да как было избежать, если за великим владимирским князем силища – потопчут княжество и не заметят… Тут даже Роману Ростиславичу, чтобы не навлечь беды и не допустить разорение Смоленска и всего Смоленского княжества, пришлось с дружиной против родных братьев выступать. Хотя, по слухам, на душе у него кошки скребли и слезы от бессилия наворачивали…

Впрочем, до сражений за Киев дело не дошло. Видя превосходящие силы, Рюрик и Давыд ушли с дружинами из града, не вступая в бой. И только Мстислав Ростиславич, закрывшись в Вышгороде, держал осаду. Да так удачно держал, что в один из дней, выведя своих воев из ворот, напал на стан суздальцев и ростовцев с владимирцами да новгородцами, приведенными князем Святославом Юрьевичем, братом Андрея, что те, несмотря на свою численность, поддались панике и бежали позорно.

Северские князья, понимая, что «каша, заваренная Андреем Боголюбским, не их каша», воев своих берегли и без нужды в сечу не вступали. Не спешил в сечу и их зять Роман Ростиславич Смоленский – тому вообще грех было проливать братскую кровь. И он ее не проливал. Так что из похода двадцати князей против Ростиславичей, если что и получилось, так это, по большому счету – большой пшик. Или как обмолвился однажды Всеволод, «сотрясение воздусей».

На великий стол тогда был посажен Ярослав Изяславич Луцкий, внук Мстислава Великого. Но Святослав Всеволодович Черниговский, возглавлявший этот поход, был недоволен таким поворотом событий: он уже сам мечтал о великом киевском столе. Вопреки увещеваниям Олега Святославича, не желавшего ссоры ни с родственными ему Ростиславичами, ни с деверем его сестры Марии Ольговны, Ярославом Луцким, он ночью тайно напал на Киев. Да так удачно подгадал со временем, что беспечный Ярослав Изяславич, не организовав оборону, едва успел бежать в Луцк, оставив во власти черниговского князя супругу свою и младшего сына. Их-то черниговский князь и увез, спустя двенадцать дней после ночного нападения, вместе с набранной из кладовых великого князя богатой поживой в Чернигов.

«Святославу Всеволодовичу, видать, собственной супруги не хватает, – злословили многие трубчевцы, недолюбливавшие, как и их князь, Всеволодовичей, – раз он на подержанный товар с подтоварком – луцкую княгиню с княжичем – позарился».

Супруг Всеволод, находившийся в эти дни в Трубчевске, не злословил, но ходил хмурый, с серым ликом, словно низкое осеннее небо, набрякшее и отяжелевшее от дождей и влаги, раз коснувшись лика Всеволода, на нем и осталось. Причиной тому стала открытая вражда Олега Святославича со Святославом Всеволодовичем. То ли старые обиды, то ли просьбы луцкого князя о помощи, то ли еще что-то (сама она о том не ведала, а Всеволод Святославич своими мыслями на сей счет не делился) заставили северского князя напасть на владения черниговских князей и разорить там несколько весей, уведя людей и скот в Новгородок Северский.

«Теперь жди беды, – все же, несмотря на свою замкнутость и понурость, время от времени повторял Всеволод, – жди беды…» – и качал удрученно и досадливо кудластой головой, но брата Олега вслух не осуждал.