Текст книги "Где апельсины зреют"
Автор книги: Николай Лейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
– И чего они лѣзутъ, подлецы! говорилъ онъ, обливаясь потомъ.
– Ѣсть хотятъ, на макароны заработать стараются, отвѣчалъ Перехватовъ и взялъ отъ одного изъ проводниковъ палку съ острымъ наконечникомъ и крючкомъ. – Отдайте имъ ваше пальто понести – вотъ они и отстанутъ. Вамъ жарко въ пальто.
– А и то, отдать.
Николай Ивановичъ отдалъ пальто, но вольные проводники не унимались.
Видя, что ему трудно взбираться, они протягивали ему концы своихъ веревокъ и показывали жестами, чтобы онъ взялся за конецъ веревки, а они потянутъ его на верхъ и будутъ такимъ манеромъ втаскивать и облегчать восхожденіе. Опыты втаскиванія они для примѣра показывали другъ на другѣ. Николай Ивановичъ согласился на такой способъ восхожденія. Проводникъ быстро обвязалъ его по поясу однимъ концомъ веревки, а за другой конецъ потащилъ его на верхъ. Идти стало легче.
– Эй, ты! Черномазый! Тащи и меня! крикнулъ Конуринъ другому проводнику.
Тотъ бросился къ нему со всѣхъ ногъ и тоже обвязалъ его веревкой.
– Смотри только, не затащи меня въ какую-нибудь пропасть!.. продолжалъ Конуринъ, взбираясь уже откинувшись корпусомъ назадъ, и прибавилъ: – Взрослые люди, даже съ сѣдиной въ бородахъ, а въ лошадки играемъ. Разсказать ежели объ этомъ въ Питерѣ роднѣ – плюнутъ и не повѣрятъ, какъ насъ поднимали на веревкахъ, ей-ей, не повѣрятъ. А зачѣмъ, спрашивается, мучаемъ себя и поднимаемся? На кой шутъ этотъ самый Везувій намъ понадобился?
– Духъ пытливости, Иванъ Кондратьичъ, духъ пытливосги, желаніе видѣть чудеса природы, кряхтѣлъ Перехватовъ.
– Да вѣдь это барину хорошо, тому, кто почище, а купеческому-то сословію на что?
– Ну, насчетъ этого ты молчи! перебилъ его Николай Ивановичъ. – По современнымъ временамъ, у кого деньги есть, тотъ и баринъ, тотъ и почище. Господинъ Перехватовъ! Спросите пожалуйста у этихъ эфіоповъ, скоро-ли наконецъ мы къ самой точкѣ-то подойдемъ. Когда-же. конецъ будетъ этому карабканью!
Перехватовъ сталъ спрашивать проводниковъ и отвѣчалъ:
– Черезъ десять минутъ. Черезъ десять минутъ мы будемъ у дѣйствующаго кратера. Теперь мы идемъ по старому, потухшему уже кратеру.
– Ай! Что это? Дымится! Господи, спаси насъ и помилуй! вдругъ воскликнулъ Конуринъ, останавливаясь въ испугѣ, и указалъ въ сторону отъ тропинки.
Шагахъ въ пяти отъ нихъ изъ расщелины земли выходилъ довольно большой струей удушливый сѣрный дымъ.
– А вотъ это потухшій-то кратеръ и есть, сказалъ Перехватовъ. – Проводникъ говоритъ, что еще въ началѣ пятидесятыхъ годовъ тутъ выбрасывался пепелъ и текла лава.
– Позвольте… Да какой-же онъ потухшій, ежели дымится! Николай Иванычъ, ужъ идти-ли намъ дальше-то? Право вѣдь, ни за грошъ пропадешь.
– Да какъ-же не идти-то, ежели тамъ Глаша! Дуракъ! раздраженно воскликнулъ Николай Ивановичъ, боязливо осматриваясь по сторонамъ. – Я теперь даже на вѣрную смерть готовъ идти.
– Да не бойтесь, господа, не бойтесь. Какъ-же другіе-то люди ходятъ и ничего съ ними не случается! ободрялъ ихъ Перехватовъ.
Трещины съ выходящимъ изъ нихъ сѣрнымъ дымомъ попадались все чаще и чаще. Приходилось ужъ выбирать мѣсто, гдѣ ступать. Грунтъ дѣлался горячимъ, что ощущалось даже сквозь сапоги.
– Господи! что-же это такое! Я чувствую даже, что горячо идти… Снизу подпаливаетъ… Словно по раскаленной плитѣ идемъ… – испуганно забормоталъ Конуринъ. – Вернемтесь, Бога ради, назадъ… Отпустите душу на покаяніе. За что-же христіанской душѣ безъ покаянія погибать! Ахъ, громъ! Вернемтесь, ради Христа!
Въ отдаленіи дѣйствительно слышались глухіе раскаты грома. Это давалъ себя знать дѣйствующій кратеръ. Проводники улыбнулись, забормотали что-то и стали одобрительно кивать по направленію, откуда слышались громовые раскаты.
– Ради самаго Господа, вернемтесь! – умолялъ Конуринъ, останавливаясь.
– Дубина! Дреколіе! Чертова кочерыжка! Какъ вернуться, ежели жена тамъ!
– Да вѣдь твоя жена, а не моя, такъ мнѣ-то что-же! Нѣтъ, какъ хотите, а я дальше не пойду. У меня двѣ тысячи денегъ въ карманѣ и векселей на тысячу восемьсотъ рублей,
Перехватовъ сталъ уговаривать его.
– Господи! Чего вы боитесь, Иванъ Кондратьичъ. По сотнѣ человѣкъ въ день на Везувій поднимается и ни съ кѣмъ ничего не случается, а съ вами вдругъ случится что-то. Вѣдь ужъ дорога проторенная, говорилъ онъ, подхватилъ Конурина подъ руку и пошелъ рядомъ съ нимъ.
А раскаты грома дѣлались все сильнѣе и сильнѣе. Везувій дѣйствовалъ. Въ воздухѣ носились облака пыли, выбрасываемой имъ. Шли дальше. Крутизна прекратилась и разстилалась обширная чернобурая площадь, съ черными какъ уголь или съ желтыми чистой сѣры прогалинами. Дымящіяся трещины были уже буквально на каждомъ шагу. Вся почва подъ ногами дымилась, выпускала изъ себя сѣрныя испаренія. Николай Ивановичъ блѣдный, облитый потомъ, шелъ и скрежаталъ зубами.
– О, Глашка, Глашка! О, мерзкая тварь! И куда тебя, чертовку, нелегкая запропаститься угораздила! восклицалъ онъ.
Англичанинъ въ шотландскомъ костюмѣ, шедшій впереди, остановился и дѣлалъ наблюденія надъ барометромъ, щупалъ свой пульсъ, наконецъ вынулъ изъ кармана коробочку и выбросилъ оттуда живую красную бабочку, стараясь, чтобъ она летѣла, но бабочка сѣла на землю и сжала крылья. Николай Ивановичъ опередилъ его и съ раздраженіемъ плюнулъ въ его сторону.
– Вотъ, рыжій дуракъ, нашелъ мѣсто, гдѣ глупостями заниматься! пробормоталъ онъ.
– Уне монета… Уне монета… приставалъ къ Николаю Ивановичу проводникъ, показывая кусокъ лавы, въ которомъ была вдавлена мѣдная, покрывшаяся зеленой окисью монета.
– Чего тебѣ, дьяволъ? Что ты къ моей душѣ пристаешь?
– Дайте ему мѣдную монету и онъ сейчасъ-же запечетъ ее при васъ въ горячей лавѣ. Это на память о Везувіѣ. Вотъ мой проводникъ сдѣлалъ ужъ мнѣ такую запеканку. Смотрите, какъ горячо. Еле въ рукѣ держать можно, – говорилъ Перехватовъ.
– А ну его къ чорту и ко всѣмъ дьяволамъ съ этой запеканкой! У меня жена пропала, а онъ съ запеканкой лѣзетъ! О, Глафирушка, Глафирушка! Ну, погоди-жъ ты у меня!
А раскаты грома дѣлались все сильнѣе и сильнѣе. Гулъ отъ грома стоялъ уже безостановочно.
– Прощай, жена! Прощай, матушка! Конецъ твоему Ивану Кондратьевичу наступаетъ! – шепталъ Конуринъ, еле передвигая ноги.
– И чего это ты все про свою жену ноешь! Хуже горькой рѣдьки надоѣлъ! – накинулся на него Николай Ивановичъ.
– А ты чего про свою жену ноешь?
– Я дѣло другое… У меня жена невѣдь гдѣ, на огнедышащей горѣ пропала, а твоя дома за чаемъ пузырится.
– Вонъ ваша супруга! Вонъ Глафира Семеновна! – указалъ Перехватовъ, протягивая руку впередъ.
– Гдѣ? Гдѣ? – воскликнулъ Николай Ивановичъ, оживляясь.
– А вонъ она на камнѣ сидитъ и около нея стоятъ англичане. Вонъ молодой англичанинъ поитъ ее чѣмъ-то.
Николай Ивановичъ со всѣхъ ногъ ринулся было къ женѣ, но проводникъ въ калабрійской шляпѣ удержалъ его на веревкѣ, а проводникъ въ форменной фуражкѣ схватилъ подъ руку и, крѣпко держа его, грозилъ ему пальцемъ. Началась борьба. Николай Ивановичъ вырывался. Къ нему подскочилъ Перехватовъ и заговорилъ:
– Что вы задумали! Здѣсь нельзя не по проложенной тропинкѣ ходить… Того и гляди, провалитесь. Мой проводникъ говоритъ, что еще недавно одинъ какой-то богатый бразильскій купецъ провалился въ преисподнюю, вмѣстѣ съ проводникомъ провалился.
Николай Ивановичъ укротился.
– Да вѣдь я къ женѣ… Ma фамъ, на фамъ… – указывалъ онъ на виднѣющуюся вдали группу англичанъ.
Проводникъ въ форменной фуражкѣ взялъ его подъ руку и повелъ по проложенной тропинкѣ. Конуринъ и Перехватовъ шли сзади. Конуринъ шепталъ:
– Святители! Пронесите! Спущусь внизъ благополучно – пудовую свѣчку дома поставлю.
LXI
Наконецъ Николай Ивановичъ, Конуринъ и Перехватовъ достигли группы англичанъ. Николай Ивановичъ рванулся отъ проводниковъ, растолкалъ англичанъ и чуть не съ кулаками ринулся на Глафиру Семеновну.
– Глашка! Тварь! Вѣдь это-же наконецъ подло, вѣдь это безсовѣстно! Какое ты имѣла право, спрашивается?.. – воскликнулъ онъ, но тутъ голосъ его осѣкся.
Глафира Семеновна сидѣла на камнѣ, блѣдная, съ полузакрытыми глазами, безъ шляпки, съ разстегнутымъ корсажемъ. Молодой англичанинъ поддерживалъ ее за плечи, около нея суетилась англичанка и давала ей нюхать спиртъ изъ флакона, пожилой англичанинъ совалъ ей въ ротъ какую-то лепешечку, третій англичанинъ держалъ ея шляпку. Съ Глафирой Семеновной было дурно.
– Глаша! Голубушка! что съ тобой? испуганно пробормоталъ Николай Ивановичъ, перемѣняя тонъ.
Глафира Семеновна не отвѣчала. Англичанинъ, державшій въ рукѣ шляпку Глафиры Семеновны, обернулся къ Николаю Ивановичу и, жестикулируя, заговорилъ что-то по англійски.
– Прочь! Ничего не понимаю, что ты бормочешь на своемъ обезьяньемъ языкѣ. Глафира Семеновна, матушка, да что съ тобой приключилось?
– Охъ, домой, домой! Скорѣй домой… Внизъ… – прошептала она наконецъ.
– Была ты на кратерѣ, что-ли? Опалило тебя, что-ли? допытывался Николай Ивановичъ.
– Была, была… Ужасъ что такое! Скорѣй внизъ…
– Да приди ты сначала въ себя… Какъ-же внизъ-то въ такомъ видѣ!.. Вѣдь до низу-то далеко…
– Я теперь ничего… Я теперь могу… отвѣчала Глафира Семеновна, отстраняя отъ себя флаконъ англичанки и пробуя застегнуть корсажъ.
– Все-таки нужно посидѣть еще немного и отдохнуть. Но ты мнѣ все-таки скажи: опалило тебя?
– Нѣтъ, нѣтъ. Огонь до меня не хваталъ.
– Но что-же съ тобой случилось?
– И сама не знаю… Взглянула, увидала полымя и вдругъ все помутилось… Страшно…
– Ахъ, даже полымя? произнесъ Конуринъ и почесалъ затылокъ. – Господа, ужъ идти-ли намъ дальше?
– Да вѣдь ужъ пришли, такъ чего-жъ тутъ?.. Вонъ кратеръ, вонъ гдѣ клѣтчатый англичанинъ съ проводникомъ стоитъ. Въ двадцати шагахъ отъ насъ, указывалъ Перехватовъ.
– А какъ-же жена-то? спросилъ Николай Ивановичъ.
– Боже мой, да вѣдь это минутное дѣло. Заглянуть и назадъ. А около супруги вашей господа англичане побудутъ. А то подошли къ самому кратеру и вдругъ назадъ.
– Глаша! Тебѣ ничего теперь? Можно мнѣ на минутку до кратера добѣжать?
– Иди, но только Бога ради скорѣй назадъ.
– Въ моментъ. Вотъ тебѣ бутылка зельтерской воды. Отпейся. Видишь, мужъ-то у тебя какой заботливый, воды тебѣ захватилъ, а ты отъ него убѣжала.
– Да никуда я не убѣгала. Я вскочила въ вагонъ, а кондукторъ меня силой увезъ.
Пожилой англичанинъ, принявъ отъ Николая Ивановича бутылку зельтерской воды, принялся откупоривать ее карманнымъ штопоромъ.
– Такъ я сейчасъ… еще разъ сказалъ женѣ Николай Ивановичъ и крикнулъ Конурину:– Иванъ Кондратьичъ! Бѣжимъ…
– Нѣтъ, нѣтъ. Мнѣ, братъ жизнь-то еще не надоѣла! махнулъ рукой Конуринъ. – Люди въ обмороки падаютъ отъ этого удовольствія, а я вдругъ пойду? Ни за что. Храни Богъ, помутится и у меня въ глазахъ. Помутится, полечу въ огонь, а при мнѣ векселей и денегъ почти на четыре тысячи. Я при твоей женѣ останусь.
– Идете вы наконецъ или не идете? кричалъ Перехватовъ, тронувшійся уже въ путь.
– Иду, иду. Нельзя не идти. Я ужъ далъ себѣ слово во что-бы то ни стало папироску отъ здѣшняго огня закурить, отвѣчалъ Николай Ивановичъ и ринулся за Перехватовымъ, но проводникъ потянулъ къ себѣ веревку, которой Николай Ивановичъ былъ обвязанъ по животу и, удержавъ его порывъ, погрозилъ ему пальцемъ и заговорилъ что-то по-итальянски.
– О, чертъ тебя возьми! Чего ты меня держишь на привязи-то, итальянская морда!
Но проводникъ подхватилъ его уже подъ руку.
– Будьте осторожнѣе, господинъ Ивановъ! Проводникъ разсказываетъ, что въ тридцати шагахъ отъ этого мѣста какой-то американецъ въ прошломъ году оборвался и вмѣстѣ съ землей въ кратеръ провалился! крикнулъ Перехватовъ.
Николай Ивановичъ поблѣднѣлъ.
– Святъ, святъ, святъ… Наше мѣсто свято… прошепталъ онъ и покорился проводнику.
Проводникъ подвелъ Николая Ивановича къ обрыву, указалъ пальцемъ внизъ въ пропасть, опять забормоталъ что-то по итальянски, отскочилъ отъ него на нѣсколько шаговъ и натянулъ веревку, которой былъ обвязанъ Николай Ивановичъ. Николай Ивановичъ заглянулъ въ пропасть и остолбенѣлъ. На днѣ пропасти съ глухими раскатами грома вылеталъ громадный снопъ огня съ дымомъ и съ чѣмъ-то раскаленнымъ до красна. Удушливый сѣрный запахъ билъ въ носъ и затруднялъ дыханіе. У Николая Ивановича закружилась голова и онъ еле могъ закричать проводнику:
– Веди назадъ! Веди назадъ!
Тотъ потянулъ веревку и, схвативъ его подъ руку, снова забормоталъ что– то.
– Фу-у-у! протянулъ Николай Ивановичъ, не слушая проводника. – Вотъ такъ штука!
Передъ нимъ стоялъ Перехватовъ, блѣдный и не менѣе его пораженный.
– Величественное зрѣлище… шепталъ онъ и, улыбнувшись, спросилъ:– Что-жъ вы папироску-то отъ кратера не закурили? Хвалились вѣдь.
– Куда тутъ! Я воображалъ совсѣмъ иначе…
И Николай Ивановичъ махнулъ рукой.
– Да… Тутъ и мужчина не робкаго десятка можетъ обробѣть, а не только что женщина, продолжалъ онъ. – Ничего нѣтъ удивительнаго, что съ женой сдѣлалось дурно!
– Однако-же съ англичанкой ничего не сдѣлалось, замѣтилъ Перехватовъ.
– Что англичанка! Англичанки какія-то двухжильныя.
Минуты черезъ двѣ они были около Глафиры Семеновны. Она уже оправилась. Конуринъ накидывалъ ей на плечи ватерпруфъ. Пришелъ въ себя отъ потрясающаго зрѣлища и Николай Ивановичъ.
– Трусъ! проговорилъ онъ, хлопнувъ по плечу Конурина. – Былъ на Везувіи и побоялся къ кратеру подойти. Вѣдь это-же срамъ.
– Ну, трусъ, такъ трусъ. Ну, срамъ, такъ срамъ. Подальше отъ него, такъ лучше. Что мнѣ этотъ кратеръ? Чихать я на него хочу. Да вовсе этотъ кратеръ и не для нашего брата-купца, отвѣчалъ Конуринъ.
– Видѣлъ? обратилась къ мужу Глафира Семеновна. – Вѣдь это ужасъ что такое! Я какъ взглянула, такъ у меня подъ колѣнками всѣ поджилки и задрожали.
– Катастрофа обширная! отвѣчалъ тотъ. – Не то взрывъ гигантскаго кораблекрушенія, не то…
– Ну, довольно, довольно… Давай спускаться теперь внизъ. – Гдѣ мой проводникъ?
– Какъ внизъ? А на теченіе лавы не пойдете развѣ смотрѣть? удивился Перехватовъ. – Наши проводники обязаны насъ сводить еще на ручей лавы, вытекающій изъ кратера Везувія. Это съ другой стороны кратера.
– Нѣтъ, нѣтъ, довольно! Благодарю покорно! Будетъ съ меня и этого! воскликнула Глафира Семеновна.
– Да вѣдь это, проводникъ говорятъ, всего въ получасѣ ходьбы отсюда.
– Да что вы, мосье Перехватовъ! Я и отъ кратера-то еле пришла въ себя, а вы еще на лаву какую-то зовете! Не умирать-же мнѣ здѣсь. Внизъ, внизъ, Николай Иванычъ.
– Да, да, матушка. Достаточно намъ и этого происшествія. И про здѣшнее-то мѣсто будемъ разсказывать въ Питерѣ, такъ намъ никто не повѣритъ, что мы были.
– Да, ужъ и я скажу, что занесла насъ нелегкая къ чорту на кулички! подхватилъ Конуринъ. – Вотъ гдѣ настоящія-то чортовы кулички. Бѣжимъ, Николай Ивановъ, изъ поднебесья.
– Ну, а я на лаву. Долженъ-же я ручей изъ лавы видѣть, отвѣчалъ Перехватовъ. – Англичане туда отправляются и я съ ними.
– Скатертью дорога.
– Вамъ все равно придется ждать англичанъ внизу на станціи, потому шарабанъ у насъ общій, а ужъ меня извините, что я отстаю отъ вашей компаніи. Я пріѣхалъ сюда для самообразованія. Что я въ дорогѣ отъ моего савраса безъ узды черезъ это нравственныхъ страданій вынесъ!
– Не извиняйтесь, не извиняйтесь. Съ Богомъ… Мы васъ подождемъ внизу. Намъ еще съ вашимъ саврасомъ придется повозиться: разбудить его, отпоить и вытрезвить, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
Перехватовъ примкнулъ къ англичанамъ. Николай Ивановичъ, Глафира Семеновна и Конуринъ, сопровождаемые проводниками, отправились въ обратный путь.
– А какъ мы теперь по желѣзной-то дорогѣ спускаться будемъ? Спускаться-то страшнѣе, чѣмъ подниматься. Бр… говорила Глафира Семеновна и, вздрогнувъ, нервно пожала плечами. – Даже и подумать-то, такъ морозъ по кожѣ…
– Пронесите святители до нижней станціи! прошепталъ Конуринъ.
Они чуть не бѣжали. Проводники шли впередъ и поминутно сдерживали ихъ, простирая передъ ними свои палки.
LXII
Внизъ по канатной желѣзной дорогѣ Ивановы и Конуринъ спустились безъ особенныхъ приключеній, хотя спускъ вообще хуже дѣйствуетъ на нервы, чѣмъ подъемъ. Въ вагонѣ Глафира Семеновна сидѣла зажмурившись и шептала молитвы. Николай Ивановичъ сидѣлъ напротивъ ея и бормоталъ:
– Закрѣпи духъ, закрѣпи духъ, душечка, и вообрази, что ты на Крестовскомъ съ горъ катаешься. Вѣдь точь въ точь, какъ съ ледяной горы…
Онъ нѣсколько разъ порывался взять ее за руку, но она всякій разъ вырывала свою руку и ударяла его по рукамъ.
Когда вагонъ спустился и всѣ вышли на платформу, Конуринъ даже подпрыгнулъ отъ радости и воскликнулъ:
– Живъ, живъ, курилка! Теперь ужъ въ полной безопасности! Ура!
– Чего вы орете-то! набросилась на него Глафира Семеновна. – Словно полоумный.
– Да какъ же, матушка, не радоваться-то! Изъ хорошей жизни, отъ своихъ собственныхъ капиталовъ дуракъ-купецъ взбирался въ поднебесье къ огненному жупелу и живъ остался, ни одного сустава не поломалъ. Эхъ, кабы теперь хорошенько супругѣ моей икнулось! Мадамъ Конурина! Чувствуешь-ли ты тамъ въ городѣ Санктъ-Петербургѣ, что твой Иванъ Кондратьичъ Забалканское пространство благополучно миновалъ!
– Апенинскія тутъ горы, а не Забалканскія. Какой еще такой Забалканъ въ Италіи выдумали!
– Ну, Опьянинскія, такъ Опьянинскія, мнѣ все равно.
Отъ радости онъ бормоталъ безъ умолка.
– Въ память онаго происшествія при благополучномъ спусканіи съ этихъ самыхъ Опьянинскихъ горъ, надо будетъ непремѣнно женѣ какой-нибудь подарокъ купить. Чѣмъ здѣшнее мѣсто славится? обратился онъ къ Глафирѣ Семеновнѣ.
– Коралами, черепаховыми издѣліями, камеями. Всего этого и мнѣ себѣ надо купить.
– Все это дрянь. Ну, что такое черепаховая чесалка! У меня по случаю спасенія отъ Везувія на подарокъ женѣ ото франковъ ассигновка съ текущаго счета изъ-за голенища.
Конуринъ хлопнулъ себя по сапогу.
– Хорошую камею даже и за сто франковъ въ золотой оправѣ не купите, отвѣчала Глафира Семеновна.
– А что это за камея такая?
– Медальонъ съ головкой, вырѣзанный изъ перламутра. Ихъ въ брошкахъ и въ браслетахъ носятъ. Марья Дементьевна Палубова… знаете, хлѣбники такіе на Калашниковской пристани есть? Такъ вотъ эта самая Марья Дементьевна была въ прошломъ году съ мужемъ въ Италіи и роскошнѣйшую брошку съ камеей за полтораста франковъ себѣ купила. Преизящная вещица.
– Полтораста франковъ съ текущаго счета жертвую!
И Конуринъ опять поднялъ ногу и хлопнулъ рукой по голенищу.
– Да развѣ ты деньги-то за голенищу перепряталъ? спросилъ Николай Ивановичъ.
– Перепряталъ! подмигнулъ Конуринъ. – Пока ты около жены наверху возился, я сейчасъ присѣлъ на камушекъ, сапогъ долой и деньги и векселя туда. Думаю, случится родимчикъ отъ сѣрнаго духа, такъ все-таки эти самые наши черномазые архаровцы не такъ скоро доберутся до голенища. Вѣдь какой духъ-то тамъ на верху былъ! Страсть! Словно кто тысячу коробокъ сѣрныхъ спичекъ спалилъ! У меня ужъ и то отъ этого духу мальчики въ глазахъ начали показываться. То мальчики, то травки, то вавилоны. Долго-ли до грѣха! Ну, а ужъ теперь аминь, теперь спасены! Ура, Глафира Семеновна!
И Конуринъ въ восторгѣ даже схватилъ ее за талію.
– Чего вы хватаетесь-то? отмахнулась та.
– Отъ радости, родная, отъ радости. Своей жены нѣтъ, такъ ужъ я за чужую. Пардонъ. Сейчасъ въ буфетѣ бутылочку асти спросимъ, чтобы за общее наше здоровье выпить.
Съ станціонномъ буфетѣ Ивановы и Конуринъ застали цѣлый переполохъ. Пьяный Граблинъ проснулся, хватился своего бумажника и кошелька, которые отъ него взялъ на храненіе Перехватовъ, и кричалъ, что его обокрали. Онъ сидѣлъ безъ сапогъ съ вывороченными карманами брюкъ и пиджака, окруженный слугами ресторана, и неистовствовалъ, требуя полицію и составленія протокола. Слуга, которому Граблинъ былъ порученъ Перехватовымъ, разъ десять старался объяснить на ломаномъ французскомъ языкѣ съ примѣсью итальянскихъ словъ, что деньги Граблина цѣлы и находятся у русскихъ, но Граблинъ не понималъ и, потрясая передъ нимъ сапогами, оралъ:
– Полисъ! Зови сюда квартальнаго или пристава, арабская образина! Съ мѣста не тронусь, пока протокола не будетъ составлено! Грабители! Разбойники! Бандиты проклятые! Вишь, какое воровское гнѣздо у себя въ буфетѣ устроили!
Очевидно, Граблинъ давно уже неистовствовалъ. Два стекла въ окнѣ были вышиблены, на полу около стола и дивана валялись разбитыя бутылки и посуда. Самъ онъ былъ съ всклокоченной прической, съ перекосившимся лицомъ.
– Что вы, что? съ вами? подскочилъ къ нему въ испугѣ Николай Ивановичъ.
– Ограбили… До нитки ограбили… Ни часовъ, ни бумажника, ни кошелька – все слимонили, отвѣчалъ Граблинъ. – Да и вы, черти, дьяволы, оставляете своего компаньона одного на жертву бандитовъ. Хороши товарищи, хороши земляки, туристы проклятые! Гдѣ Рафаэлька? Я изъ него дровъ и лучинъ нащеплю, изъ физіономіи перечницу и уксусницу сдѣлаю!
– Успокойтесь, Григорій Аверьянычъ. Что это вы какой скандалъ затѣяли! Ваши деньги у мосье Перехватова. Все цѣло, все въ сохранности, кричала Граблину Глафира Семеновна.
– У Перехватова? – понизилъ голосъ Граблинъ. – Ахъ, онъ мерзавецъ! Отчего-же онъ записку не оставилъ у меня въ карманѣ, что взялъ мои деньги и вещи?
– Да вѣдь мы поручили васъ здѣшнему слугѣ и велѣли вамъ передать, чтобы вы о вещахъ не безпокоились, когда проснетесь, что вещи и деньги у вашего товарища. Вотъ слуга увѣряетъ, что онъ нѣсколько разъ заявлялъ вамъ объ этомъ, что вещи ваши у товарища.
– Можетъ быть и заявлялъ, но какъ я могу понимать, ежели я по ихнему ни въ зубъ! Онъ мнѣ показывалъ что-то на свой карманъ, хлопалъ себя по брюху, но развѣ разберешь!
– Ахъ, ты скандалистъ, скандалистъ! – покачалъ головой Конуринъ.
– Скандалистъ… – Сами вы скандалисты! Бросить человѣка въ разбойничьемъ вертепѣ!
– Да какой-же тутъ вертепъ, позвольте васъ спросить? И какъ васъ можно было вести на Везувій, ежели вы былина манеръ разварнаго судака, – пробовала вразумить Граблина Глафира Семеновна.
– Ахъ, оставьте пожалуйста, мадамъ… Я и отъ дамъ дерзостей не терплю. Какой я судакъ?
– Конечно-же былъ на манеръ судака, соусъ провансаль. Въ безчувствіи чувствъ находился, – прибавилъ Николай Ивановичъ.
– Довольно! Молчать!
– Пожалуйста, и вы не кричите! Что это за скандалистъ такой!
– Гдѣ Рафаэлька?
Граблину объяснили.
– Ну, пусть вернется, чортова кукла! Я съ нимъ расправлюсь, – проговорилъ онъ и началъ надѣвать сапоги, бормоча:– По карманамъ шарю – нѣтъ денегъ, сапоги снялъ – нѣтъ денегъ.
– Ахъ, ты, скандалистъ, скандалистъ! Смотрите, сколько онъ набуйствовалъ, – сказалъ Конуринъ, оглядывая комнату. – Посуду перебилъ, стулъ сломалъ, окно высадилъ.
– Плевать… Заплатимъ… И не такія кораблекрушенія дѣлали, да платили.
– Да ты-бы ужъ хоть насъ-то подождалъ, чтобы справиться о деньгахъ, саврасъ ты эдакій.
– Не смѣть меня называть саврасомъ! Самъ ты сѣрое невѣжество изъ купеческаго быта.
Перебранка еще долго-бы продолжалась, но Конуринъ, чтобы утишить ее, потребовалъ бутылку асти и, поднеся стаканъ вина Граблину, сказалъ:
– На-ка вотъ, понравься лучше съ похмелья. Иногда, когда клинъ клиномъ вышибаютъ, то хорошо дѣйствуетъ.
Граблинъ улыбнулся и пересталъ неистовствовать. Въ ожиданіи своихъ спутниковъ по шарабану – Перехватова и англичанъ, мужчины стали пить вино, но Глафира Семеновна не сидѣла съ ними. Она въ другой комнатѣ разсматривала книгу съ фамиліями путешественниковъ, побывавшихъ на Везувіи и собственноручно расписавшихся въ ней.
LXIII
Просмотрѣвъ книгу посѣтителей, побывавшихъ на Везувіи, и найдя въ ней всего только одну русскую фамилію, какого-то Петрова съ супрутой “de Moscou”, Глафира Семеновна взяла перо и сама росписалась въ книгѣ: “Г. С. Иванова съ мужемъ изъ Петербурга”.
Въ это самое время къ ней подошелъ слуга изъ ресторана и сталъ предлагать почтовыя карточки для написанія открытыхъ писемъ съ Везувія. На карточкѣ, съ той стороны, гдѣ пишется адресъ, была на уголкѣ виньетка съ изображеніемъ дымящагося Везувія и надпись по французски и итальянски “станція Везувій”. Это ей понравилось.
– Николай Иванычъ, Иванъ Кондратьичъ! Полно вамъ виномъ-то накачиваться! Идите сюда, позвала она мужа и Конурина. – Вотъ тутъ есть почтовыя карточки съ Везувіемъ и можно прямо отсюда написать письма знакомымъ.
– Да, да… Я давно воображалъ написать женѣ чувствительное письмо… вскочилъ Конуринъ.
– Николай Иванычъ! Напиши и ты кому-нибудь. Надо-же похвастаться въ Петербургѣ, что мы были на самой верхушкѣ Везувія. Это такъ эффектно. Помнишь, какой переполохъ произвели мы въ Петербургѣ во время Парижской выставки, когда написали нашимъ знакомымъ письма съ Эйфелевой башни. Многія наши купеческія дамы даже въ кровь расцарапались отъ зависти, что вотъ мы были въ Парижѣ и взбирались на верхушку Эйфелевой башни, а онѣ въ это время сидѣли у себя дома съ курами въ коробу. Гликерія Васильевна даже полгода не разговаривала со мной и не кланялась.
– А ну ихъ, эти карточки! Что за бахвальство такое! отвѣчалъ Граблинъ, который, выпивъ вина, въ самомъ дѣлѣ какъ-то поправился и пришелъ въ себя.
– Ахъ, оставьте, пожалуйста… Вы не были на Везувіи, такъ вамъ и не интересно. А мы поднимались къ самому кратеру, рисковали жизнью, стало быть какъ хотите, тутъ храбрость. Со мной вонъ два раза дурно дѣлалось, отвѣчала Глафира Семеновна.
– Надо, надо написать письмо; Непремѣнно надо, подхватилъ Николай Ивановичъ. – Гдѣ карточки? Давай сюда.
Началось писаніе писемъ. Конуринъ и Николай Ивановичъ заглядывали въ карточку Глафиры Семеновны. Та не показывала имъ и отодвигалась отъ нихъ.
– Я только хочу узнать, Глаша, кому ты пишешь, сказалъ Николай Ивановичъ.
– Да той-же Гликеріи Васильевнѣ. Пусть еще полгода не кланяется.
– Ну, а я перво на перво напишу нашему старшему прикащику Панкрату Давыдову.
– Ну, что Панкратъ Давыдовъ! Какой это имѣетъ смыслъ Панкрату Давыдову! Получитъ письмо и повѣситъ въ конторѣ на шпильку. Надо такимъ людямъ писать, чтобъ бѣгали по Петербургу и знакомымъ показывали и чтобъ разговоръ былъ.
– Я въ особомъ тонѣ напишу, въ такомъ тонѣ, чтобъ всѣхъ пронзить.
Николай Ивановичъ долго грызъ перо, соображая, что писать, и наконецъ началъ. Написалъ онъ слѣдующее:
“Панкратъ Давыдовичъ! По полученіи сего письма, прочти оное всѣмъ моимъ служащимъ въ конторѣ, складахъ и домахъ моихъ, что я вкупѣ съ супругой моей Глафирой Семеновной сего 4-16 марта съ опасностью жизни поднимался на огнедышащую гору Везувій, былъ въ самомъ пеклѣ, среди пламя и дыма на высотѣ семисотъ тысячъ футовъ отъ земли и благополучно спустился внизъ здравъ и невредимъ. Можете отслужить благодарственный молебенъ о благоденствіи. Николай Ивановъ”.
Прочтя въ слухъ это письмо, Николай Ивановичъ торжественно взглянулъ на жену и спросилъ:
– Ну, что? Хорошо? Прочтетъ онъ въ складахъ и такого говора надѣлаетъ, что страсть!
– Хорошо-то, хорошо, но я-бы совѣтовала тебѣ кому-нибудь изъ знакомыхъ шпильку подставить, что вотъ, молъ, вы у себя на Разъѣзжей улицѣ въ Петербургѣ коптитесь, а мы въ поднебесьи около изверженія вулкана стояли, отвѣчала Глафира Семеновна.
– Это само собой. Я знаю, на кого ты намекаешь, про Разъѣзжую-то поминая. На Петра Гаврилыча? Тому я еще больше чорта въ стулѣ нагорожу сейчасъ.
– Позволь… остановилъ его Конуринъ. – Да неужто мы были на высотѣ семисотъ тысячъ футовъ?.. Вѣдь это значитъ сто тысячъ сажень и ежели въ версты перевести…
– Плевать. Пускай тамъ провѣряютъ.
И Николай Ивановичъ снова принялся писать, а минутъ черезъ пять воскликнулъ:
– Готово! Вотъ что я Петру Гаврилычу написалъ: “Многоуважаемый” и тамъ прочее… “Шлю тебѣ поклонъ съ высоты страшнаго огнедышащаго вулкана Везувія. Вокругъ насъ смрадъ, сѣрный дымъ и огнь палящій. Происходитъ изверженіе, но насъ Богъ милуетъ. Закурилъ прямо отъ Везувія папироску и пишу это письмо на горячемъ камнѣ, который только что вылетѣлъ изъ кратера. Головешки вылетаютъ больше чѣмъ въ три сажени величины, гремитъ такой страшный громъ, что даже ничего не слышно. До того палитъ жаромъ, что жарче чѣмъ въ четвергъ въ банѣ на полкѣ, когда татары парятся. Здѣсь на вершинѣ никакая живность не живетъ и даже блоха погибаетъ, ежели на комъ-нибудь сюда попадетъ. Кончаю письмо. Жена тоже не выдерживаетъ жару и просится внизъ, ибо съ ней дурно. Самъ я опалилъ бороду. Сейчасъ спускаемся внизъ на проволочныхъ канатахъ. Поклонъ супругѣ твоей Маврѣ Алексѣевнѣ отъ меня и отъ жены”.
– Однако, господа, это ужъ слишкомъ! Развѣ можно такъ врать! воскликнулъ Граблинъ, перенесшій сюда бутылку вина и сидѣвшій тутъ-же.
– Какъ вы можете говорить, что мы времъ! Вѣдь вы не были у кратера и пока мы подвергали себя опасности жизни – вы спали на станціи. Тамъ на верху ужасъ что было, съ Глафирой Семеновной нѣсколько разъ дурно дѣлалось, она въ безчувствіи чувствъ была.
– Однако, зачѣмъ-же говорить, что письмо пишете на камнѣ изъ-Везувія, тогда какъ вы его пишете на станціи, за столомъ? И наконецъ, про опаленную бороду…
– А ужъ это наше дѣло.
– А ежели я Петру Гавриловичу Бутереву, по пріѣздѣ въ Петербургъ, скажу, что все это вздоръ, что письмо было писано не на камнѣ? Я Петра Гавриловича тоже очень чудесно знаю.
– Зачѣмъ-же это дѣлать? Глупо, неприлично и не по товарищески. Вѣдь все, что я пишу Бутереву, дѣйствительно было, но нельзя-же письмо писать безъ прикрасъ!
– Было, было, подтвердила Глафира Семеновна.
– Я про камень…
– Дался вамъ этотъ камень! Ну, что такое камень? Это для красоты слога. Садитесь сами къ столу и пишите кому-нибудь изъ вашихъ знакомыхъ письмо, что вы тоже были у кратера и сидѣли на горячемъ камнѣ.
– Ну, хорошо. Въ томъ-то и дѣло, что мнѣ тоже хочется написать письмечишко съ Везувія одному пріятелю, сказалъ Граблинъ и спросилъ:– А не выдадите меня, что я не былъ на Везувіи?
– Очень нужно! Мы даже и вашихъ пріятелей-то не знаемъ.
Граблинъ взялъ перо и попробовалъ писать на карточкѣ, но тотчасъ-же бросилъ перо и сказалъ:
– Нѣтъ, пьянъ… Не могу писать. И ля мянъ дроже и мальчики въ глазахъ.
– Такъ возьмите съ собой карточку домой и завтра въ Неаполѣ напишете, проговорила Глафира Семеновна.
– Вотъ это такъ. Я даже три возьму. Только, господа, не выдавать!
– Очень нужно!
– Вотъ что я женѣ написалъ! воскликнулъ Конуринъ. – “Милая супруга наша, Татьяна Григорьевна” и такъ далѣе. “Ахъ, если-бы ты знала, супруга любезная, на какую огнедышащую гору меня по глупости моей занесло! Называется она Везувій и земля около нея такая, что снизу внутри топится, изъ-подъ ногъ дымъ идетъ и ступать горячо, а изъ самаго пекла огонь пышетъ и головешки летятъ. Но что удивительно, поднялся я на эту гору трезвый, а не пьяный, а зачѣмъ – и самъ не знаю, хотя и ругалъ себя, что семейный и обстоятельный человѣкъ на такое дѣло пошелъ. главная статья, что таварищи затащили. Во время опасности изверженія вспоминалъ о тебѣ поминутно, но теперь благополучно съ оной горы спустился, чего и тебѣ желаю”.
