Текст книги "Где апельсины зреют"
Автор книги: Николай Лейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
– Ага! Вотъ гдѣ любопытное-то и особенное! пробормоталъ Граблинъ и со всѣхъ ногъ бросился черезъ улицу съ проводнику. – Идите, господа, идите… На замкѣ что-то такое…
Всѣ перешли улицу. Сторожъ отворилъ уже дверь. Проводникъ повѣствовалъ о домѣ. Перехватовъ перевелъ:
– Древній увеселительный домъ… Сюда, впрочемъ, дамы не допускаются, и вамъ придется остаться одной на улицѣ, обратился онъ съ Глафирѣ Семеновнѣ.
– И останусь… вспыхнула та. – Очень мнѣ нужно на всякую гадость смотрѣть! Но только и мужа я туда не пущу.
– Позволь, Глаша… но отчего-же?.. попробовалъ возразить Николай Ивановичъ.
– Молчать! Оставайтесь здѣсь! Ни съ мѣста! Вспомните, что вы не мальчишка, а женатый, семейный человѣкъ.
– Послушай, душечка… Но при историческомъ ходѣ вещей… тогда какъ это помпейская древность…
– Молчать! Не могу-же я остаться одна на улицѣ. Видите, никого нѣтъ, все пустынно. А вдругъ на меня нападутъ и ограбятъ?
– Позволь… Кто-же можетъ напасть, ежели никого нѣтъ?
– Молчать!
И Николай Ивановичъ остался при Глафирѣ Семеновнѣ на улицѣ. Остальные мужчины вошли въ домъ за рѣшетку.
Черезъ десять минутъ они уже выходили изъ дома обратно. Граблинъ такъ и гоготалъ отъ восторга… Конуринъ тоже смѣялся, крутя головой и держась за животъ.
– Ну, штука! Вотъ это дѣйствительно!.. Только изъ-за одного этого стоитъ побывать въ Помпеѣ! кричалъ Граблинъ. – Ахъ мосье Ивановъ! Какъ жаль, что ваша супруга не пустила васъ съ нами! Только это-то и стоитъ здѣсь смотрѣть. А то, помилуйте, какіе-то кожевенные заводы, какія-то фабрики, мельницы, хлѣбопекарни… Да чихать на нихъ, на всѣ эти заводы!
Перехватовъ, смотря на Граблина и Конурина, пожималъ плечами и говорилъ:
– О, невѣжество, невѣжество!
LIII
Проводникъ повелъ дальше. Сдѣлали два три поворота по переулкамъ и открылась площадь съ каменными скамьями, расположенными амфитеатромъ.
– Театръ трагедій… перевелъ со словъ проводника Перехватовъ. – Видите, какая громадина. Мѣста въ первыхъ рядахъ изъ мрамора. Они занимались почетными лицами. Тутъ помѣщались городскія власти, жрецы…
– Постой, постой… Да развѣ жрецамъ подобало въ театръ?.. Вѣдь это ихніе попы, остановилъ его Конуринъ.
– Ихнимъ все подобаетъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ: – Вѣдь они идольскіе жрецы, даже богу пьянства Бахусу праздновали, такъ чего тебѣ еще!
– А развѣ у нихъ былъ богъ пьянства?
– Былъ. Въ томъ-то и штука. Вся и служба-то у жрецовъ заключалась въ томъ, что придутъ въ храмъ, накроютъ передъ статуей Бахуса закуску, выпьютъ, солененькимъ закусятъ, попоятъ этихъ самыхъ вакханокъ…
– Ахъ, вотъ какъ… ну, тогда дѣло десятое.
– Положимъ, что не совсѣмъ такъ… началъ было Перехватовъ. – Ну, да ужъ будь по вашему, махнулъ онъ рукой.
– А вакханки – тѣ-же самыя кокотки, только еще попронзительнѣе, потому-что завсегда пьяныя, пояснилъ въ свою очередь Граблинъ и сказалъ:– Ну, чтожъ, Рафаэль, веди дальше.
– Дай на величественное-то зданіе посмотрѣть. Вѣдь это театръ, а не домишко какой-нибудь.
– Какой тутъ театръ! Просто циркъ. На манеръ цирка и выстроенъ. Вотъ тутъ на площадкѣ должно-быть акробаты ломались.
– Тогда всѣ театры такъ строились.
– Поди ты! Ежели-бы былъ театръ, то была-бы и сцена.
– Да вотъ сцена… Вотъ гдѣ она была. Разумѣется, только этотъ театръ былъ безъ крыши.
– Ну, а безъ крыши, такъ это уже не театръ.
– Театръ, настоящій театръ, съ декораціями на сценѣ. Я-же вѣдь читалъ описаніе. Былъ и занавѣсъ передъ сценой, съ тою только разницей, что этотъ занавѣсъ не наверхъ поднимался, а опускался внизъ подъ сцену, гдѣ было подземелье.
– Ну, довольно, довольно. Мимо. Завелъ свою шарманку и ужъ радъ. Не желаемъ мы слушать, торопилъ Перехватова Граблинъ.
Двинулись дальше. Подошли ко второму театру.
– Комическій театръ… Theatrum tectum… Въ 63 году онъ былъ разрушенъ землетрясеніемъ и ужъ изверженіе Везувія застало его въ развалинахъ. Въ этомъ комическомъ театрѣ замѣчателенъ оркестръ изъ цвѣтнаго мрамора… разсказывалъ Перехватовъ.
– Ну, и чудесно, ну, и пусть его замѣчателенъ, отвѣчалъ Граблинъ. – Ужъ замѣчательнѣе, братъ, того, что мы видѣли нарисованнымъ на стѣнахъ увеселительнаго дома, ничего не будетъ. Мимо.
– Вы говорите, комическій театръ… началъ Конуринъ. – Стало быть здѣсь въ старину оперетки эти самыя давались?
– Какія оперетки! Оперетокъ тогда не было.
– Ты, Рафаэль, вотъ что… Ты скажи проводнику, что ежели есть еще на просмотръ такое-же забавное, какъ мы давеча за замкомъ видѣли, то пусть показываетъ, а нѣтъ, такъ ну ее и Помпею эту самую…
– Уходить? Да что ты! Мы еще и половины не осмотрѣли. Вообразите, какое невѣжество! обратился Перехватовъ къ Глафирѣ Семеновнѣ, но та тоже зѣвала. – Вамъ скучно? спросилъ онъ ее.
– Не то чтобы скучно, а все одно, одно и одно.
– Здѣсь кладбище еще будетъ. Я знаю по описанію. Сохранились могилы съ надписями.
– Ну, его, это самое кладбище! Позавтракать надо. Я до смерти ѣсть хочу… Бродимъ, бродимъ… заговорилъ Конуринъ.
– Пріятныя рѣчи пріятно и слушать, подхватилъ Граблинъ. – Рафаэль! Что-же ты моей командѣ не внимаешь! Вели выводить насъ вонъ. Будетъ ужъ съ насъ, достаточно напомпеились.
– Domus Homerica! возглашалъ проводникъ, продолжая разсказывать безъ умолку.
– Домъ трагическаго поэта, но какого именно, неизвѣстно, переводилъ Перехватовъ. – У дома сохранилась надпись “Cave canem” – берегись собаки. Около этого мѣста были найдены металическій ошейникъ и скелетъ собаки.
– Ну, вотъ еще, очень намъ нужно про собаку! Мимо! слышался ропотъ.
– Господа! Тутъ сохранились замѣчательныя изображенія на стѣнахъ…
– По части клубнички? Такія же, какъ мы видѣли давеча въ увеселительномъ домѣ? спросилъ Граблинъ.
– Нѣтъ, но все-таки…
– Тогда ну ихъ къ чорту! Выводи-же насъ изъ твоей Помпеи.
– Да ужъ и то проводникъ выводитъ. Thermopolium – продажа горячихъ напитковъ, таверна…
– Гдѣ? Гдѣ?
– Да вотъ, вотъ… Сохранилась вывѣска.
– Тьфу ты пропасть! Только одна вывѣска сохранилась. Чего-жъ ты кричишь-то передъ нами съ такой радостью! Я думалъ, что настоящая таверна, гдѣ можно выпить и закусить, сказалъ Граблинъ.
– Общественныя бани!
– Ну, ихъ съ лѣшему!
– Ахъ, господа, господа! Неужели вы древнія бани-то не посмотрите? удивлялся Перехватовъ.
– Ну, бани-то, пожалуй, можно, а ужъ послѣ бань и довольно… сказалъ Николай Ивановичъ.
Вошли въ стѣны бань. Перехватовъ разсказывалъ назначеніе отдѣленій и названіе ихъ.
– Apodyterium – раздѣвальная комната, гдѣ оставляли свою одежду пришедшіе въ баню. Сохранились въ стѣнахъ даже отверстія для шкаповъ, куда клалась для сохраненія одежда.
– Съ буфетомъ бани были или безъ буфета? поинтересовался Конуринъ.
– Съ буфетомъ, съ буфетомъ. Древніе подолгу бывали въ банѣ и любили выпить и закусить.
– Молодцы древніе!
– Изъ раздѣвальной входъ въ холодную банб – frigidarium. Вотъ и бассейнъ для купанья.
– Скажи на милость, какой бассейнъ-то! Даже больше, чѣмъ у насъ въ Питерѣ въ Целибѣевскихъ баняхъ.
– Изъ этой холодной бани входъ въ горячую – tepidarium… Здѣсь натирались душистыми маслами, и вообще всякими благовоніями.
– Ну?! Вотъ еще какой обычай. А ежели, къ примѣру, это не благовоніями хотѣлъ натереться, а скипидаромъ, или дегтемъ, или бабковой мазью? – спрашивалъ Конуринъ.
– Не знаю, не знаю. Насчетъ дегтю и бабковой мази описанія не сохранилось.
– Позвольте, господа… Ну, а гдѣ-же каменка, на которую поддавали? Гдѣ полокъ, на которомъ вѣниками хлестались?
– Извѣстно, что древніе вѣниками не хлестались.
– Да что ты! Неужто и простой народъ не хлестался? Вздоръ.
– Четвертое отдѣленіе бани, для потѣнія – calidarium. Это ужъ самая жаркая баня.
– Неужто четыре отдѣленія? – удивлялся Конуринъ. – Ну, ужъ это, значитъ, были охотники до бани, царство имъ небесное, господамъ помпейцамъ!
– Даже пять отдѣленій, а не четыре. Вотъ оно пятое… Laconicum… Тутъ былъ умѣренный жаръ и господа посѣтители окачивались вотъ подъ этимъ фонтаномъ. Вотъ остатки фонтана сохранились.
– Тсъ… Скажи на милость… Пять отдѣленій. Молодцы, молодцы помпейцы! Вотъ за это хвалю. Это ужъ значитъ до бани не охотники, а одно слово – ядъ были. Пріѣду домой, непремѣнно женѣ надо будетъ про помпейскія бани разсказать. Она у меня до бани ой-ой-ой какъ лиха! Ни одной субботы не преминуетъ. Батюшки! Да сегодня у насъ никакъ суббота? Суббота и есть. Ну, такъ она навѣрное теперь въ банѣ и ужъ навѣрное ей икается, что мужъ ее вспоминаетъ. Каждую субботу объ эту пору передъ обѣдомъ въ баню ходитъ. Икни, матушка, икни. Пожалѣй своего мужа. Вишь его нелегкая куда занесла: въ помпейскія бани!
– Полноте, Иванъ Кондратьичъ… Что это вы за возгласы такіе дѣлаете! съ неудовольствіемъ сказала Глафира Семеновна.
– А что-же такое? Ужъ будто про жену и вспомнить нельзя? Жена вѣдь, а не полудѣвица изъ французской націи. Ну, вотъ она и икнула, потому что и мнѣ икнулось… Сердце сердцу вѣсть подаетъ. Ну, бани посмотрѣли, такъ и, въ самомъ дѣлѣ, можно на уходъ изъ этой Помцеи.
– Да вѣдь ужъ и уходимъ. Вотъ музей, мимо котораго мы проходили, вотъ и выходъ, сказалъ Перехватовъ. – На кладбище не пойдете?
– Нѣтъ, нѣтъ! Куда тутъ! Ну, его! Кладбищъ у насъ и своихъ въ Питерѣ довольно! послышались голоса.
– Древніе могилы и памятники…
– Древнихъ памятниковъ у насъ тоже много. Походи-ка въ Питерѣ по Волковскому кладбищу – столько древнихъ памятниковъ, что страсть.
Перехватовъ поговорилъ съ проводникомъ и всѣ направились къ музею, находящемуся при выходѣ.
– Въ музей-то помпейскій ужъ все надо зайти, говорилъ Перехватовъ.
– Въ музей? Коврижками меня въ музей не заманишь! замахалъ руками Граблинъ.
– Ну, зайдемте, зайдемте… Только не надолго… На-скору руку. Только для того, чтобы потомъ сказать, что были въ Помпейскомъ музеѣ, сказала Глафира Семеновна и повела позѣвывающихъ мужчинъ за собой въ музей.
Граблинъ остался у входа.
LIV
Въ музеѣ помпейскихъ древностей, однако, компанія не долго пробыла. Осмотръ испортила Глафира Семеновна. Въ первой комнатѣ, гдѣ находилась отрытая изъ подъ лавы домашняя утварь – вазы, горшки, лампы, замки, компанія еще осматривала съ нѣкоторымъ вниманіемъ выставленные предметы, хотя Конуринъ увѣрялъ, что весь этотъ хламъ и въ Петербургѣ, въ рынкѣ, на развалѣ можно видѣть, но когда вошли въ залъ, гдѣ въ витринахъ хранились человѣческіе скелеты и окаменѣлые трупы людей и животныхъ, Глафира Семеновна вздрогнула отъ испуга и, закрывъ лицо руками, ни за что не хотѣла смотрѣть.
– Нѣтъ, нѣтъ… этого я не могу… Назадъ… Ни на какіе скелеты я не могу смотрѣть… заговорила онаи повернула обратно. – Николай Иванычъ! Пойдемъ… звала она мужа.
– Позволь, матушка… Тутъ вотъ указываютъ на окаменѣлую мать съ ребенкомъ на груди, упирался было тотъ.
– Назадъ, назадъ… знаешь, вѣдь, что все это можетъ мнѣ по ночамъ сниться, стояла на своемъ Глафира Семеновна. – Скелеты… Бр… засохшіе люди съ оскаленными зубами…
– Да вѣдь, въ большинствѣ, это уже гипсовые снимки, подскочилъ къ ней Перехватовъ. – Вотъ, напримѣръ, трупъ женщины, на которой сохранились даже драгоцѣнныя украшенія: серьги, браслеты, ожерелье, кольцо обручальное.
– Да что вы ко мнѣ пристали! Не желаю я на мертвечину смотрѣть. Николай Иванычъ! Что-жъ ты?
– Да что я? Я ничего… Ты иди, а я немножко останусь. Подождешь меня у входа.
Глафира Семеновна схватила мужа за руку и потащила вонъ изъ музея.
– Глаша! Какъ тебѣ не стыдно! Словно дикая… Ты хоть сторожей-то постыдись, говорилъ тотъ, упираясь.
– Самъ ты дикій, а не я! Скажите на милость, образованную женщину и вдругъ смѣетъ въ дикости упрекать!
Пришлось удалиться изъ музея. Вышли вслѣдъ за Ивановыми и Конуринъ съ Перехватовымъ.
– Ну, что! встрѣтилъ ихъ у входа Граблинъ. – Не говорилъ я вамъ, что всѣ эти музеи одна канитель?
– Да оно ничего-бы, но я не знаю, зачѣмъ эти мертвые скелеты выставлять! отвѣчала Глафира Семеновна. – У меня и такъ нервы разстроены.
Перехватовъ разводилъ руками, пожималъ плечами и говорилъ:
– Ну, господа! Развитому человѣку съ вами путешествовать рѣшительно невозможно!
Граблинъ вспыхнулъ.
– Однако, путешествуешь-же, на чужой счетъ въ вагонахъ перваго класса ѣздишь, пьешь и ѣшь до отвалу и нигдѣ самъ за себя не платишь! крикнулъ онъ. – Скажите, какой развитой человѣкъ выискался! Подай сюда сейчасъ двадцать франковъ, которые я за тебя канканеркѣ вчера въ вертепѣ отдалъ. Развитой человѣкъ…
– Послушай… Это ужъ слишкомъ…
– Вовсе не слишкомъ. Даже еще мало по твоему зубоскальству дерзкому.
– Дикій, совсѣмъ дикій человѣкъ!
– Дикій, да вотъ не дикаго по всей Европѣ на свой счетъ вожу.
– Да вѣдь ты безъ меня погибъ-бы… Десять разъ въ полицейской префектурѣ насидѣлся-бы, если-бы я тебя не останавливалъ отъ твоихъ саврасистыхъ безобразій. Я за тобой какъ нянька…
– Какъ ты смѣешь меня саврасомъ называть! Ты кто такой? Мазилка, маляръ. А я представитель торговой фирмы.
– Господа! Господа! Полноте вамъ переругиваться! Ну, охота вамъ спорить! вступилась Глафира Семеновна и, взявъ Граблина подъ руку, отвела его отъ Перехватова. – Пойдемте въ ресторанъ завтракать.
– Авекъ плезиръ, мадамъ. Этого ужъ мы даннымъ давно дожидаемся, отвѣчалъ Граблинъ.
Разсчитавшись съ проводникомъ, компанія вышла изъ воротъ помпейскихъ раскопокъ и направилась въ находящійся рядомъ ресторанъ. На подъѣздѣ ихъ встрѣтилъ тотъ-же гарсонъ, который еще передъ отправленіемъ ихъ на раскопки вручилъ имъ меню завтрака. Онъ засуетился, забормоталъ по итальянски съ примѣсью французскихъ, нѣмецкихъ и англійскихъ словъ и усадилъ ихъ за столъ.
– Frutti di mare. Ostriche? предлагалъ онъ.
– Спрашиваетъ, устрицы будете-ли кушать, перевелъ Перехватовъ.
– Устрицы? А вотъ ему за устрицы! – и Граблинъ показалъ кулакъ. – Водка есть? Рюсъ водка?
Водки не оказалось.
– Черти итальянскіе, дьяволы! Мы небось ихъ итальянскій мараскинъ получаемъ, а они не могутъ водки изъ Россіи выписать для русскихъ путешественниковъ! выругался Граблинъ и потребовалъ коньяку.
Поданный завтракъ былъ обиленъ и очень недуренъ, хотя въ составъ его и вошли три сорта макаронъ. Компанія потребовала нѣсколько бутылокъ асти и стала “покрывать лакомъ” коньякъ.
Когда всѣ разгорячились и заговорили вдругъ, гарсонъ принесъ книгу въ толстомъ шагренскомъ переплетѣ, перо и чернильницу и, кланяясь, забормоталъ что-то по итальянски. – Это еще что? воскликнули мужчины.
– Проситъ господъ путешественниковъ написать что-нибудь въ альбомъ ресторана о своихъ впечатлѣніяхъ на помпейскихъ раскопкахъ, перевелъ Перехватовъ.
– Вотъ это штука! проговорилъ Конуринъ. – Да вѣдь мы по итальянски, какъ и по свинячьи, ни въ зубъ…
– Можно и по русски… Въ крайнемъ случаѣ онъ проситъ просто хоть росписаться. Онъ говоритъ, что въ этомъ самомъ альбомѣ есть много автографовъ знаменитыхъ людей.
– Фу, ты пропасть! Стало быть и мы въ знаменитости попадемъ! Валяй! сказалъ Граблинъ и взялся за перо. – Только что писать? Рафаэль, сочини для меня.
– Да зачѣмъ-же сочинять? Пиши, что хочешь! Пиши, что тебѣ всего больше понравилось на раскопкахъ.
– Что? Само собой, увеселительный домъ.
– Ну, вотъ и пиши.
Граблинъ началъ писать и говорилъ:
– “1892 г., марта 8-го, я нижеподписавшійся осматривалъ оный помпейскій увеселительный домъ и нашелъ, что оная цивилизація куда чище теперешней, потому что были даже вывѣски у кокотокъ, а оное очень хорошо, потому что не ошибешься, стало быть и не залѣзешь…” Постой… Какъ кокотку-то звали, что на вывѣскѣ обозначена? обратился онъ къ Перехватову.
– Аттика… Аттика… Мамзель Аттика… подхватилъ Конуринъ, смѣясь. – Неужто забылъ? Ахъ, ты! А еще специвалистомъ по мамзельному сословію считаешься.
Граблинъ продолжалъ:
– “Стало быть и не залѣзешь взамѣсто оной Аттики въ квартиру какой-нибудь вдовы надворнаго совѣтника и не попадетъ тебѣ по шеѣ. Григорій Аверьяновъ Граблинъ изъ С.-Петербурга”. Хорошо?
– Чего еще лучше! Ну, давай теперь я напишу, сказалъ Конуринъ, взялъ перо и началъ:– “Самый антикъ лучшій бани и ежели одну мою знакомую супругу въ нихъ приспустить, то она не токма что по субботамъ туда ходила, а даже по средамъ и по понедѣльникамъ, а то и во всѣ дни живота своего”. Довольно?
– Конечно-же довольно, отвѣчалъ Перехватовъ. – Теперь фамилію свою подпишите.
– Можно. “Санктпетербургскій купецъ Иванъ Кондратьевь Конуринъ руку приложилъ”, – прочелъ онъ, написавъ, сдѣлалъ кляксу и воскликнулъ:– Ай! Печать по нечаянности приложилъ. Ну, да такъ вѣрнѣе будетъ.
Взяла перо Глафира Семеновна и написала: “Очень хорошія вещи эти помпейскія раскопки для образованныхъ личностей, но я объ нихъ иначе воображала. Глафира Иванова, изъ Петербурга”.
– А какъ-же ты воображала? – спросилъ Николай Ивановичъ, прочитавъ написанное.
– Молчи. Не твое дѣло…былъ отвѣтъ. – Посмотрю я вотъ, что ты напишешь!
– Да ужъ не знаю, что и написать. Просто роспишусь.
– Нѣтъ, нѣтъ, ты долженъ написать, что тебѣ понравилось.
– Да что понравилось? Храмы понравились. Николай Ивановичъ написалъ:
Храмы хотя теперь и не въ своемъ видѣ, но цивилизація доказываетъ, что помпейскіе люди были хоть и языческаго вида, но леригіозный народъ. Николай Ивановъ.
– Глупо, сказала Глафира Семеновна, прочитавъ…
– Ты умнѣе, что-ли? огрызнулся Николай Ивановичъ.
Перо взялъ Перехватовъ и сталъ писать. Написавъ, оій, прочелъ:
“При посѣщеніи Помпеи умилялся на памятники древняго искусства на каждомъ шагу, преклонялся передъ зодчествомъ, ваяніемъ и живописью древнихъ художниковъ, но… Василій Перехватовъ”.
– Все… сказалъ онъ, вздохнувъ. – А что “но” обозначаетъ, пусть ужъ останется въ глубинѣ моей души.
– Знаю, знаю я, что это “но” значитъ! воскликнулъ Граблинъ. – Насъ хотѣлъ дикими обругать.
– А знаешь, такъ тебѣ и книги въ руки… отвѣчалъ Перехватовъ и залпомъ выпилъ стаканъ вина.
Компанія еще долго бражничала въ ресторанѣ и только подъ вечеръ поѣхала домой, порѣшивъ на, завтра утромъ отправиться на Везувій.
LV
Былъ восьмой часъ утра, супруги Ивановы еще только поднялись съ постели, остальная ихъ компанія спала еще у себя въ номерахъ крѣпкимъ сномъ, а ужъ у подъѣзда гостинницы стоялъ большой шарабанъ, на десять мѣстъ, запряженный цугомъ шестеркой муловъ и предназначенный везти гостей на Везувій. Кромѣ русской компаніи на Везувій въ томъ же шарабанѣ отправлялась и компанія англичанъ, состоявшая изъ трехъ мужчинъ и одной дамы. Шарабанъ принадлежалъ гостинницѣ и за проѣздъ въ немъ на Везувій и обратно гостинница взяла по пяти франковъ съ персоны. Отъѣздъ былъ назначенъ въ восемь часовъ утра. Англичане въ бѣлыхъ шляпахъ съ двойными козырьками, съ зелеными вуалями на шляпахъ, въ синихъ шерстяныхъ чулкахъ до колѣнъ, въ полусапожкахъ съ необычайно толстыми подошвами, съ альпійскими палками съ острыми наконечниками въ рукахъ бродили уже около шарабана, перекидывались другъ съ другомъ фразами изъ двухъ-трехъ словъ и нетерпѣливо посматривали на часы. По недовольнымъ минамъ ихъ было замѣтно, что они разговаривали о неакуратности русскихъ спутниковъ, про которыхъ кельнеръ имъ доложилъ, что они еще не вставали съ постели. Но вотъ пробило и восемь часовъ. Англичане къ своимъ немногосложнымъ фразамъ прибавили уже пожиманія плечами и покачиванія головами и послали торопить русскихъ. Первыми вышли супруги Ивановы. Англичане приподняли шляпы и кивкомъ отдали поклоны. Поклонились имъ и супруги Ивановы, а Николай Ивановичъ даже отрекомендовался:
– Коммерсантъ Ивановъ де Петербургъ.
Англичане поспѣшили протянуть ему руку и тоже назвали свои фамиліи. Англичанинъ постарше что-то заговорилъ, обращаясь къ Николаю Ивановичу.
– Пардонъ… Не понимаю, отвѣчалъ-тотъ. – Глаша, переведи.
– Да и я не понимаю. Онъ, кажется, по англійски говоритъ. Парле ву франсе, монсье? спросила Глафира Семеновна англичанина.
Англичанинъ утвердительно кивнулъ головой и опять заговорилъ.
– Рѣшительно ничего не понимаю! пожала плечами Глафира Семеновна.
Два другихъ англичанина показали Николаю Ивановичу свои часы.
– Должно быть про остальную нашу компанію спрашиваютъ, что-ли! пробормоталъ Николай Ивановичъ и прибавилъ:– Вуй, вуй… Опоздали, но они сейчасъ явятся. – Тринкенъ… Кафе тринкенъ… пояснилъ онъ и хлопнулъ себя по галстуху. – Глаша! Да говори-же что-нибудь!
– Что-жъ я буду говорить, коли ни они меня не понимаютъ, ни я ихъ не понимаю.
Дама-англичанка въ это время сидѣла уже въ шарабанѣ. Одѣта она была въ соломенной шляпѣ грибомъ съ необычайно широкими полями, съ соломеннымъ жгутомъ вмѣсто лентъ и тоже держала въ рукѣ альпійскую палку съ острымъ наконечникомъ съ одного конца и съ крючкомъ съ другаго. Пожилой англичанинъ протянулъ Глафирѣ Семеновнѣ руку и предложилъ сѣсть въ шарабанъ.
– Ахъ, нѣтъ… Я сама… – уклонилась она и взобралась въ шарабанъ.
Англичанинъ поднялся на подножку и отрекомендовалъ даму-англичанку Глафирѣ Семеновнѣ. Англичанка протянула ей руку и что-то заговорила.
– Уй, уй… – кивнула ей въ отвѣтъ Глафира Семеновна и, обратясь къ мужу, сказала:– Говоритъ какъ будто-бы и по французски, но рѣшительно не понимаю, что говоритъ.
Англичане все чаще и чаще смотрѣли на часы и покачивали головами. Наконецъ молодой, бѣлокурый англичанинъ въ синемъ полосатомъ бѣльѣ возвысилъ голосъ и послалъ швейцара торопить остальныхъ путниковъ. Вскорѣ на подъѣздѣ послышался шумъ и возгласъ:
– Плевать мнѣ на англичанъ! Я за свои деньги ѣду! Захочу, такъ куплю, перекуплю и выкуплю всѣхъ этихъ англичанъ! Кофею даже, черти этакіе, не дали выпить.
Показался Граблинъ и на ходу застегивалъ жилетъ. Его тащилъ подъ руку Перехватовъ. Сзади шелъ Конуринъ. Онъ позѣвывалъ и бормоталъ:
– А что-то теперь моя супруга чувствуетъ! Чувствуетъ-ли она, что ея мужъ Иванъ Кондратьевъ сынъ Конуринъ на огненную гору ѣдетъ!
Три англичанина опять всѣ въ разъ приподняли свои шляпы и сдѣлали по кивку. Въ отвѣтъ поклонился одинъ только Перехватовъ и сказалъ Граблину:
– Кланяются тебѣ. Чего-же ты шапки не ломаешь!
– А, ну ихъ! И не понимаю я, это это выдумалъ, чтобъ вмѣстѣ съ англичанами ѣхать, – отвѣчалъ Граблинъ. – Не поѣду я съ ними. Бери отдѣльнаго извощика.
– Да не довезетъ тебя извощикъ на Везувій. Развѣ туда къ легкомъ экипажѣ можно? Влѣзай въ шарабанъ.
– Влѣзть влѣзу, но только вмѣстѣ съ кучеромъ сяду, чтобы не видѣть мнѣ этихъ англичанъ и сидѣть къ нимъ задомъ. Бутылку зельтерской для меня захватилъ?
– Да вѣдь ты сейчасъ пилъ зельтерскую.
– Не могу-же я одной бутылкой отъ вчерашняго угара отпиться! Кельнеръ! Бутылку зельсъ!
– Взяли, взяли мы съ собой зельтерской воды, отвѣчала изъ шарабана Глафира Семеновна. – Съ нами цѣлая корзина провіанту ѣдетъ: зельтерская вода, бутылка краснаго вина и бутерброды. Влѣзайте только скорѣй.
– Коньяку взяли?
– Взяли, взяли.
– Требьенъ… Только изъ-за этого и ѣду, а то, ей-ей, съ этими англійскими чертями не поѣхалъ-бы… Вѣдь это я знаю, чѣмъ пахнетъ. Какъ по дорогѣ въ какой-нибудь ресторанъ съ ними вмѣстѣ зайдешь – сейчасъ хозяева начнутъ насъ кормить бараньимъ сѣдломъ и бабковой мазью изъ помидоровъ.
Всѣ влѣзли въ шарабанъ. Мулы тронулись. Граблинъ помѣстился рядомъ съ кучеромъ. Конуринъ сѣлъ около пожилого англичанина, сдѣлалъ привѣтственный жестъ рукой и сказалъ:
– Бонжуръ.
Англичанинъ подалъ ему руку и назвалъ свою фамилію.
– Не понимаю, мусью, не понимаю, покачалъ головой Конуринъ. – По русски не парле?
– Ни на какомъ языкѣ даже не говорятъ, кромѣ своего собственнаго, сказалъ Николай Ивановичъ.
– Ну, и отлично. Коли что нужно, будемъ руками, по балетному разговаривать. Чего это они акробатами-то вырядились?
– Это не акробатами. Это велосипедный костюмъ.
– А дреколіе-то зачѣмъ захватили?
– Да кто-же ихъ знаетъ! Должно-быть опасаются, что по дорогѣ бандиты эти самые будутъ.
– Ну?! А мы-то какъ-же безъ палокъ?
– Револьверъ захватилъ съ собой, Николай Ивановичъ? спрашивала Глафира Семеновна.
– Забылъ.
– Ахъ, Боже мой! Зачѣмъ-же мы послѣ этого съ собой револьверъ возимъ? Ѣдемъ въ горы, въ самое бандитское гнѣздо, а ты безъ револьвера! Вернись назадъ, вернись… Мы подождемъ.
– Не надо. У него все равно курокъ сломанъ. Видишь, англичане только съ палками ѣдутъ. Палка и у меня есть и даже съ кинжаломъ внутри.
– Да вѣдь ты говорилъ, что свернулъ рукоятку и кинжалъ не вынимается ужъ изъ палки.
– Забухъ онъ. Ну да понадобится, такъ мы какъ-нибудь камнемъ отобьемъ.
Конуринъ сидѣлъ и покачивалъ головой.
– Тсъ… Вотъ уха-то! Что-же ты мнѣ раньше не сказалъ про бандитовъ? говорилъ онъ Николаю Ивановичу. – Тогда-бы я хоть деньги свои изъ кармана въ сапогъ переложилъ. Теперь разуваться и перекладывать неловко.
– Конечно-же неловко. Ну, да вѣдь теперь день и насъ ѣдетъ большая компанія. Кромѣ того, кучеръ, кондукторъ.
– Ничего не значитъ, замѣтила Глафира Семеновна. – Я читала въ романахъ, что бандиты-то иногда кучерами и кондукторами переряживаются.
– Вы боитесь разбойниковъ по дорогѣ? вмѣшался въ разговоръ Перехватовъ. – Что вы помилуйте… Теперь на Везувій такая-же проѣзжая людная дорога, какъ и у насъ на водопадъ Иматру, напримѣръ. Разбойники вѣдь это въ старину были. Везувій теперь откупленъ англійской компаніей Кука. Кукъ провелъ туда шосейную дорогу, въ концѣ шосейной дороги имѣется рельсовая дорога, по которой на проволочныхъ канатахъ и втаскиваютъ на вершину горы путешественниковъ.
– Какъ втаскиваютъ путешественниковъ на канатахъ? За шиворотъ втаскиваютъ? испуганно спросилъ Конуринъ.
– Да нѣтъ-же, нѣтъ. Какъ можно за шиворотъ! Такіе маленькіе вагончики есть. Въ нихъ и втаскиваютъ путешественниковъ.
Экипажъ спускался къ морю. Тысячи парусныхъ судовъ и пароходовъ стояли у берега. Одни суда разгружались, другіе нагружались. На берегу былъ цѣлый съѣстной рынокъ, обдающій запахомъ копченой рыбы, пригорѣлаго масла, дыма жаровень. Бродили толпы загорѣлыхъ, грязныхъ матросовъ. Не менѣе грязные торговки и торговцы кричали нараспѣвъ, предлагая съѣстной товаръ и зазывая покупателей.
LVI
Какъ только шарабанъ съ путешественниками показался на съѣстномъ рынкѣ, отъ лавокъ, отъ котловъ съ варящимися макаронами и бобами отдѣлились десятки нищихъ, выпрашивавшихъ себѣ подаяніе, и побѣжали за шарабаномъ. Тутъ были и взрослые, и дѣти, были здоровые и увѣчные, старики и полные силъ юноши, женщины съ трудными ребятами на рукахъ. Лохмотья такъ и пестрѣли своимъ разнообразіемъ, на всѣ лады повторялось слово “монета”. Они цѣплялись и буквально лѣзли въ шарабанъ. Нѣкоторые стояли уже на подножкахъ шарабана. Кучеръ разгонялъ ихъ бичемъ, кондукторъ спихивалъ съ подножекъ, но тщетно: согнанные съ одной стороны догоняли экипажъ и влѣзали съ другой стороны. Нѣкоторые мальчишки, дабы обратить на себя особенное вниманіе, катались колесомъ, забѣгали впередъ и становились на голову и на руки и выкрикивали слово “монета”. Пожилой англичанинъ кинулъ на дорогу нѣсколько мѣдяковъ. Нищіе бросились поднимать ихъ и началась свалка. Толпа на нѣкоторое время отстала отъ шарабана, но поднявъ монеты, догнала путешественниковъ вновь. Нѣкоторые были уже съ поцарапанными лицами. Это показалось путешественникамъ забавнымъ и монеты стали кидать всѣ. Кидалъ и Конуринъ, кидалъ и Граблинъ. Граблинъ забавлялся тѣмъ, что норовилъ попасть какому-нибудь мальчишкѣ монетой прямо въ лицо, что ему и удавалось. Свалки происходили уже поминутно. Въ нихъ участвовали и женщины съ грудными ребятами. Онѣ клали ребятъ на мостовую и бросались поднимать монеты. Два мальчика съ разбитыми въ кровь носами уже ревѣли, но все-таки кидались въ толпу бороться изъ-за мѣдяка. Такъ длилось версты двѣ, пока не кончился громадный съѣстной рынокъ, служащій столовой матросамъ, судорабочимъ и носильщикамъ, шнырявшимъ по берегу моря около судовъ. Наконецъ, нищіе стали отставать.
За рынкомъ начались макаронныя фабрики. Сырыя, только-что сдѣланныя макароны тутъ-же и просушивались на улицѣ, повѣшенныя на деревянныхъ жердяхъ. Около нихъ бродили и наблюдали за сушкой рабочіе, темные отъ загара, съ головами повязанными тряпицами, босые, съ засученными выше колѣнъ штанами, съ разстегнутыми воротами грязныхъ рубахъ, съ голыми до плечъ руками. Двое-трое изъ нихъ тоже подбѣжали къ шарабану и предлагали сдѣланныя изъ макароннаго тѣста буквы. Англичане купили у нихъ себѣ свои иниціалы, купила и Глафира Семеновна себѣ буквы G. и I. Дорога пошла въ гору. Начался пригородъ Неаполя. Показались виноградники, фруктовые сады. Цвѣлъ миндаль, цвѣли вишни, цвѣли лупины и конскіе бобы, посаженные между деревьями. Везувій сдѣлался уже яснѣе и темнѣлъ на голубомъ небѣ темнобурымъ пятномъ покрывающей его застывшей лавы. Дымъ, выходящій изъ его кратера и казавшійся въ Неаполѣ легкой струйкой, теперь уже превратился въ изрядное облако. Пахло сѣрой. На смѣну оборванныхъ нищихъ появились по правую и по лѣвую сторону дороги не менѣе оборванные музыканты съ гитарами и мандолинами. Они встрѣчали экипажъ съ музыкой и пѣніемъ и провожали его, идя около колесъ. Они пѣли неаполитанскія народныя пѣсни и пѣли очень согласно.
– Все вѣдь это Мазини и Николини разные, замѣтилъ Граблинъ. – Вонъ глазища-то какіе! По ложкѣ. Дурачье, что не ѣдутъ къ намъ въ Питеръ. Сейчасъ-бы наши наитальянившіяся психопатки и туфли бисеромъ шитыя имъ поднесли и полотенны съ шитыми концами. Эво, у бородача голосище-то какой! Патти! Патти! закричалъ онъ, указывая пальцемъ.
Изъ-за угла каменнаго забора выскочила смуглая растрепанная красивая дѣвушка и, пощипывая гитару, запѣла и заплясала, кружась около колесъ.
– Какая же это Патти! улыбнулась Глафира Семеновна. – Скорѣй Бріанца. Танцовщица она, а не пѣвица.
– Однако-же поетъ. Поетъ и пляшетъ. Эй, Травіата! Катай Травіату!
Дѣвушка кивнула, перестала плясать и запѣла изъ “Травіаты”.
– Фу ты пропасть! Чумазая, совсѣмъ чумазая, а Травіату знаетъ, удивился Николай Ивановичъ.
– Чумазая… Это-то и хорошо. Пріѣзжай она къ намъ въ Питеръ, какой-нибудь хлѣбникъ съ Калашниковской пристани, не жалѣя, тысячу кулей муки въ нее просадитъ, нужды нѣтъ, что у насъ неурожай, замѣтилъ Кожуринъ. – Вѣдь въ ихней-то сестрѣ чумазость и цѣнится.
На подножки экипажа стали вскакивать и оборванцы безъ мандолинъ и гитаръ и предлагали свои услуги, какъ чичероне.
– Этимъ еще что надо? спросилъ Николай Ивановичъ.
– Предлагаютъ свои услуги какъ проводники на Везувіи, отвѣчалъ Перехватовъ.
– Проводники? Не надо! Не надо! Ну, ихъ!
Проводникамъ махали руками, чтобы они отстали, но они же отставали и шли за экипажемъ. Чѣмъ дальше, толпа ихъ все увеличивалась и увеличивалась. Экипажъ взбирался по крутымъ террасамъ жа гору почти шагомъ. Проводники рвали попадающіеся по дорогѣ цвѣты лупинъ, вѣтки цвѣтущихъ миндальныхъ деревьевъ, колокольчики, растущіе около каменныхъ заборовъ, дѣлали изъ нихъ букеты и, скаля бѣлые зубы, подавали и совали букеты дамамъ. Кучеръ и кондукторъ пробовали ихъ отгонять, по они затѣяли съ ними перебранку.
– Николай Иванычъ, ты все-таки постарайся отвернуть свой кинжалъ и вынуть изъ палки, замѣтила мужу Глафира Семеновна.
