Текст книги "Где апельсины зреют"
Автор книги: Николай Лейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
– Зачѣмъ?
– Да кто ихъ знаетъ! Можетъ быть эти черти бандиты. Видишь, они не отстаютъ отъ насъ, а мы скоро въѣдемъ въ пустынныя мѣста. Вынь кинжалъ.
– Ну, вотъ… насъ съ кучеромъ и кондукторомъ одиннадцать человѣкъ.
– А ихъ больше. Право, я боюсь.
– Господа! Да скоро-ли-же привалъ будетъ! Ѣдемъ, ѣдемъ и ни у какого ресторана не остановились! воскликнулъ Граблинъ. – Я ѣсть хочу.
– Да ни одного хорошаго ресторана еще не попалось, отвѣчалъ Перехватовъ. – Говорятъ, хорошій ресторанъ у станціи канатной желѣзной дороги. Вонъ она чуть-чуть на горѣ виднѣется.
– И до тѣхъ поръ все ждать? Не желаю я ждать.
– Хотите въ шарабанѣ закусить? предложила Глафира Семеновна. – Съ нами и коньясъ, и красное вино, и бутерброды.
– Само собой, хочу. Эти англійскіе мореплаватели не дали мнѣ давеча выпить даже чашку кофею.
Глафира Семеновна достала корзинку съ провіантомъ и начался въ шарабанѣ легкій завтракъ, передъ которымъ, однако, мужчины въ одинъ моментъ до половины выпили бутылку коньяку и окончили-бы ее до дна, но Глафира Семеновна сказала:
– Господа, да предложите вы англичанамъ-то выпить. Неучтиво не предложить… Ѣдемъ вмѣстѣ…
– Мусью! Вулеву тринкенъ? протянулъ Конуринъ пожилому англичанину серебряный стаканчикъ и бутылку.
Англичане не отказались, выпили и въ свою очередь достали корзинку съ провизіей, гдѣ у нихъ былъ джинъ и портвейнъ, и предложили русской компаніи. Выпили и русскіе. Англичанка предлагала всѣмъ тартинки съ мясомъ, протянула тартинку и Граблину.
– Съ бараньимъ сѣдломъ, да пожалуй еще съ бабковой мазью. Нонъ… мерси… замахалъ руками Граблинъ, отшатнувшись отъ нея. – Вишь, съ чѣмъ подъѣхала! Тринкенъ – вуй, а баранье сѣдло – ахъ оставьте.
Завязался разговоръ между русской компаніей и англичанами. Хотя англичане говорили по англійски, а русскіе по русски, но съ прибавленіемъ пантомимъ кой-какъ понимали другъ друга. Пожилой англичанинъ съ любопытствомъ разсматривалъ серебряный стаканчикъ съ чернью и просилъ у Николая Ивановича продать ему этотъ стаканчикъ или промѣнять на дорожный карманный приборъ, состоящій изъ вилки, ножика, штопора и ложки. Англичанка подносила всѣмъ портвейнъ изъ хрустальной рюмки. Конуринъ взялъ отъ нея рюмку и, сбираясь проглотить ея содержимое, крикнулъ:
– Вивъ англичанъ!
– Зачѣмъ? Съ какой стати? Очень нужно! Ну, ихъ къ чорту! дернулъ его за рукавъ Граблинъ и пролилъ портвейнъ. – Англичане самое пронзительное сословіе, а вы за ихъ здоровье…
– Да вѣдь тутъ русское радушіе… началъ было Конуринъ, принимая отъ англичанки другую рюмку.
– Брось, плюнь… Вонъ она тебя еще чернымъ пудингомъ дошкуривать хочетъ. Что такое? Мнѣ предлагаетъ? Нѣтъ, мерси, мадамъ. Мнѣ этотъ черный пудингъ-то и въ гостинницѣ за три дня надоѣлъ! опять замахалъ руками Траблинъ и прибавилъ:– Ѣшь, мадамъ, сама, коли такъ вкусно.
Вино разгорячило путешественниковъ. Въ шарабанѣ дѣлалось все шумнѣе и шумнѣе. Пригородъ Неаполя съ фруктовыми садами и виноградниками остался внизу, экипажъ взобрался уже на большую крутизну, съ которой открывался великолѣпный видъ на Неаполь, на его окрестности, на море и на острова Неаполитанскаго залива.
– Соренто… Капри… Искія… указывалъ кондукторъ на очертанія ихъ въ морѣ.
Ѣхали въ это время по совершенно безплодной мѣстности, покрытой бурой застывшей лавой. Ни куста, ни травы, ни птицы, ни даже какого-либо летающаго насѣкомаго не было видно вокругъ. Воздухъ, пропитанный сѣрой, сдѣлался удушливъ. Толпа проводниковъ, сопровождавшихъ экипажъ, исчезла и только двое изъ нихъ, особенно назойливыхъ, шли около колесъ, поднимали съ дороги куски лавы и совали ихъ путешественникамъ.
LVII
Николай Ивановичъ взглянулъ на часы. Былъ двѣнадцатый часъ. Поднимались въ гору уже около трехъ часовъ, а все еще Везувій былъ далеко. Солнце такъ и пекло. Мули, запряженные въ экипажъ, взмылились, потъ съ нихъ такъ и стекалъ, капая съ животовъ, и кучеръ просилъ остановиться и сдѣлать муламъ отдыхъ. На одной изъ террасъ остановились. Англичане тотчасъ-же вынули свои бинокли и начали разсматривать виды на море и на Везувій. Конуринъ попросилъ у одного изъ англичанъ бинокля и тоже взглянулъ на Везувій.
– Ничего нѣтъ страшнаго, сказалъ онъ.– Ѣхалъ я сюда, такъ сердце-то у меня дрожало, какъ овечій хвостъ, а теперь я вижу, что все это зря. Признаюсь, эту самую огнедышащую гору я себѣ совсѣмъ иначе воображалъ, думалъ, что тутъ и не вѣдь какое пламя и дымъ и головешки летятъ, а это такъ себѣ, на манеръ пожара въ каменномъ домѣ: дымъ валитъ, а огня не видно.
– Погоди храбриться-то, вѣдь еще не подъѣхали къ самому-то пункту, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
– И я совсѣмъ иначе воображалъ, прибавилъ Граблинъ. – Говорили, что теперь на Везувій проѣзжая дорога, на каждомъ шагу рестораны, а тутъ пустыня какая-то.
– А вонъ должно быть вдали ресторанъ стоитъ.
Дѣйствительно на буросѣромъ грунтѣ виднѣлось бѣлое каменное зданіе.
– Такъ что-жъ мы на пустынномъ-то мѣстѣ остановились! воскликнулъ Граблинъ. – Намъ-бы ужъ около него привалъ сдѣлать. Кучеръ! Коше! Ресторанъ… Вали въ ресторанъ… указывалъ онъ на зданіе. – Выпить смерть хочется, а мы и свои, и англійскіе запасы всѣ уничтожили.
– Вольно-же вамъ было съ одного на каменку поддавать, сказала Глафира Семеновна. – Сельтерской воды бутылочка, впрочемъ, есть. Хотите?
– Что-же мнѣ водой-то накачиваться! Я уже теперь на хмельную сырость перешелъ. Коше! Ресторанъ… Скорѣй ресторанъ. На чай получишь. Да переведи-же ему, Рафаэль, чтобъ онъ ѣхалъ!
– Видишь, животины измучились. Дай имъ вздохнуть. Хуже будетъ, какъ на дорогѣ упадутъ.
Сдѣлавъ отдыхъ, стали взбираться выше. Бѣлое зданіе становилось все ближе и ближе, вотъ уже экипажъ и около него.
– Стой, стой, кучеръ! кричалъ Граблинъ, хватая кучера за плечо. – Ребята! Выходите. Наконецъ-то пріѣхали къ живительному источнику.
– Погоди, постой радоваться. Это вовсе не ресторанъ, а обсерваторія, отвѣчалъ Перехватовъ.
– Какъ обсерваторія? Что ты врешь!
– Да вотъ надпись на домѣ. Читай.
– Какъ я могу читать, ежели не по нашему написано! Впрочемъ, obser…. Обсерваторія и есть. Да можетъ быть это такъ ресторанъ называется? Выйди изъ экипажа и спроси, нельзя-ли тутъ выпить коньячишку или хоть краснаго вина.
– Да нѣтъ-же, нѣтъ, это настоящая обсерваторія для наблюденія надъ небесными планетами и звѣздами.
– Тьфу ты пропасть! Подъѣзжалъ, радовался – и вотъ какое происшествіе! Да ты толкнись на обсерваторію-то… Можетъ быть и на обсерваторіи выпить дадутъ.
– Какая-же выпивка на обсерваторіи!
– Ничего не значитъ. Какая можетъ быть выпивка въ аптекѣ? Однако, помнишь, въ Парижѣ разъ ночью намъ настойку на спиртѣ въ лучшемъ видѣ приготовили въ аптекѣ, когда мы честь честью попросили и сказали, что для русь, для русскихъ.
– Въ аптекѣ спирты есть, а на обсерваторіи какіе же спирты! Господа! Можетъ быть хотите слѣзть здѣсь и посмотрѣть въ телескопъ на планеты, то тутъ даже приглашаютъ. Вотъ и надпись, что входъ свободный – предложилъ Перехватовъ.
– Чортъ съ ними съ планетами! Что намъ планеты! Намъ не планеты нужны, а стеклянный инструментъ съ хмельной сыростью.
Изъ дверей обсерваторіи выбѣжалъ сторожъ въ форменной кепи, подбѣжалъ къ экипажу и забормоталъ по-итальянски, приглашая жестами выйти путешественниковъ изъ экипажа.
– Одеви русь есть? Коньякъ есть? Венъ ружъ есть? – спрашивалъ его Граблинъ.
Сторожъ выпучилъ глаза и улыбнулся.
– Чего ты смѣешься, итальянская морда? Черти! Обсерваторію выстроили, а нѣтъ чтобы при ней ресторанчикъ завести. Это-же тогда на ваши планеты будетъ смотрѣть, ежели у васъ никакой выпивки получить нельзя, – продолжалъ Граблинъ.
– Алле, коше, алле! – кричала Глафира Семеновна кучеру. – Я не понимаю, господа, что тутъ зря останавливаться! Судите сами: какой можетъ быть коньякъ на обсерваторіи!
– Позвольте… Въ аптекѣ-же пили.
Экипажъ сталъ взбираться дальше. Показалась застава съ караулкой. Вышелъ опять сторожъ, остановилъ экипажъ и сталъ спрашивать билеты на право проѣзда на Везувій. Англичане, запасшіеся билетами еще въ гостинницѣ, предъявили свои билеты, у русскихъ не было билетовъ. Всѣ они недоумѣвали, какіе билеты. Перехватовъ вступилъ въ переговоры со сторожемъ. Пущена была въ ходъ смѣсь французскаго, нѣмецкаго и итальянскаго языковь съ примѣсью русскихъ словъ. Оказалось, что за шлагбаумъ, на откупленную англійской компаніей Кука вершину Везувія, можно пріѣхать только взявъ билетъ, стоющій двадцать франковъ съ персоны. Билетъ этотъ даетъ право на проѣздъ по желѣзной дорогѣ къ вершинѣ Везувія и обратно, а также и на право восхожденія отъ вершины съ самому кратеру въ сопровожденіи рекомендованнаго компаніей Кука проводника. Перехватовъ перевелъ все это своимъ русскимъ спутникамъ,
– Двадцать франковъ съ носа! Фю-фю-фю! просвисталъ Конуринъ. – А насъ пятеро, стало быть выкладывай сто франковъ? Однако… Да вѣдь на эти деньти можно двадцать бутылокъ итальянской шипучки асти выпитъ. Господа! Да ужъ стоитъ-ли намъ и ѣхать?
– Иванъ Кондратьичъ! Да вы никакъ съума сошли! воскликнула Глафира Семеновна. – нарочно мы для Везувія въ Неаполь стремились, взобрались до половины на гору, и когда Везувій у насъ уже подъ носомъ, вы хотите обратно?… Да вѣдь это срамъ! Что мы скажемъ въ Петербургѣ, ежели насъ спросятъ про Везувій наши знакомые!
– А то и скажемъ, что были, молъ, видѣли его во всемъ своемъ составѣ. Какъ про папу римскую будемъ говорить, что видѣли, такъ и про Везувій.
– Нѣтъ, нѣтъ! На это я не согласна. Вы можете оставаться здѣсь при караулкѣ у шлагбаума, а мы поѣдемъ, Николай Иванычъ! Плати сейчасъ деньги. Покупай билеты!
– Изволь, изволь… Непремѣнно впередъ ѣхать надо. И я не согласенъ ѣхать обратно. Я уже сказалъ тебѣ, что пока не закурю папироски отъ этого самаго Везувія, до тѣхъ поръ не буду спокоенъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ и вынулъ два золотыхъ. – Покупай, Иванъ Кондратьичъ, билетъ. Полно тебѣ сквалыжничать.
– Да вѣдь почти полтора пуда сахару это удовольствіе-то стоитъ, ежели по нашей петербургской торговлѣ сравнить, отвѣчалъ Конуринъ, почесывая затылокъ. – Эхъ, гдѣ наше не пропадало! Мусью! Бери золотой… Давай билетъ.
– А мнѣ стало быть два золотыхъ выкладывать, за себя и за Рафаэля? вздохнулъ Граблинъ. – Два золотыхъ… на наши деньги по курсу шестнадцать рублей… – Сколько это пуху-то изъ нашей лавки продать надо, ежели на товаръ перевести?.. Ежели полупуху, то… Ну, да чего тутъ! Букашкамъ-таракашкамъ изъ мамзельнаго сословія по капернаумамъ разнымъ и больше отдавали. Вотъ, Рафаэлишка, и за тебя золотой плачу, а ты этого, подлецъ, не чувствуешь и какъ что – сейчасъ про меня: “дикій да дикій”. А дикій-то за недикаго платитъ.
Билеты были взяты и экипажъ продолжалъ взбираться по террасамъ къ вершинѣ Везувія. Ясно уже обозначилось вверху бѣловатое зданіе станціи желѣзной дороги, виднѣлся самый желѣзнодорожный путь, ведущій почти отвѣсно на самую крутизну, можно было уже видѣть и маленькій вагончикъ, который воротомъ втягивали наверхъ. Всѣ смотрѣли въ бинокли:
– Неужто и насъ также потянутъ на канатѣ? спрашивалъ Конуринъ.
– А то какъ-же? отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
– А вдругъ канатъ сорвется и вагонъ полетитъ кверху тормашками?
– Ну, ужъ тогда пиши письмо къ родителямъ, что, молъ, аминь. И костей не соберешь.
– Фу, ты пропасть! И это за свои-то кровныя деньги! Оказія… Ужъ письмо къ женѣ передъ поднятіемъ не написать-ли, что, молъ, такъ и такъ… Вексель-бы ей переслать. Вексель при мнѣ Петра Мохова на полторы тысячи есть.
– Ахъ, Иванъ Кондратьичъ, какъ вамъ не стыдно такъ бояться! Я женщина, да не боюсь, сказала Глафира Семеновна.
– Погоди храбриться-то очень, вѣдь еще не сѣла бъ вагонъ, замѣтилъ ей мужъ.
– И сяду, и въ лучшемъ видѣ сяду и все-таки не буду бояться.
– Да вѣдь въ случаѣ чего, можно и на станціи остаться, вѣдь не принудять-же меня по этой проклятой желѣзной дорогѣ подниматься, ежели я не желаю? опять спросилъ Николая Ивановича Конуринъ.
– Само собой.
– Ну, такъ можетъ быть я только до желѣзной дороги доѣду, а ужъ насчетъ вагона-то – Богъ съ нимъ. Право, при мнѣ денегъ много и, кромѣ того, вексель, даже два.
– Да ужъ сверзишься внизъ, такъ что тебѣ!
– Чудакъ-человѣкъ, у меня жена дома, дѣти. Ты съ женой внизъ полетишь, такъ васъ два сапога – пара, такъ тому и быть, а я вдову дома оставлю. Уфъ, страшно! Смотри, какая крутизна. Песъ съ нимъ и съ Везувіемъ-то!
– Трусъ.
– Мазилкинъ! Рафаэль! Дачто-жъ ты самаго главнаго-то не узналъ, началъ Граблинъ, обращаясь къ Перехватову. – Тамъ на станціи буфетъ есть?
– Есть, есть и даже можно завтракъ по картѣ получить.
– Ну, такъ теперь я ничего не боюсь. Дернуть по здоровѣе горькаго до слезъ, такъ я куда угодно. На всякую отчаянность готовъ.
– Ну, а я должно быть въ ресторанѣ и останусь. Нельзя мнѣ… Векселей при мнѣ на полторы тысячи рублей да еще деньги… Кабы векселей не было – туда сюда… порѣшилъ Конуринъ.
Наконецъ подъѣхали къ самой станціи. На дворѣ, ржали лошади, кричали ослы.
LVIII
Станція канатной желѣзной дороги стояла примкнутой у почти отвѣсной скалы, покрытой темнобурой остывшей лавой, мѣстами вывѣтрившейся въ мелкій песокъ. По скалѣ, чуть не стоймя, были проложены на пространствѣ приблизительно трехъ-четырехъ верстъ рельсы и по нимъ поднимался и спускался на проволочныхъ канатахъ, путемъ пара, открытый вагончикъ на десять-двѣнадцать мѣстъ. Путешественники тотчасъ-же бросились осматривать дорогу. Въ это время вагонъ спускался съ крутизны. Визжали блоки, кондукторъ трубилъ въ рожокъ. Глафира Семеновна закинула кверху голову и невольно вздрогнула.
– Фу, какъ страшно! проговорила она. – И не ѣдучи-то духъ захватываетъ.
Передернуло всего и Николая Ивановича.
– Не поѣдешь? спросилъ онъ.
– Да какъ-же не ѣхать-то? Вѣдь срамъ. Столько времени поднимались на лошадяхъ, взяли билеты, находимся уже на станціи и вдругъ не ѣхать! Вѣдь ѣздятъ-же люди. Вонъ спускаются.
– Оборвется канатъ, слетишь – бѣда. И костей не соберутъ, покачалъ головой Конуринъ.
– По моему, по такой дорогѣ только пьяному въ лоскъ и ѣхать. Пьяному море по колѣно, замѣтилъ Граблинъ.
– Только ужъ ты, Григорій Аверьянычъ, пожалуйста не очень нализывайся. Вывалишься изъ вагона пьяный, еще хуже будетъ, сказалъ Перехватовъ.
– А ты держи и не допускай меня вываливаться. На то ты и взятъ для компаніи.
– Нѣтъ, нѣтъ… Боже васъ избави. Ежели вы будете пьяны, я съ вами не поѣду, заговорила Глафира Семеновна.
– Позвольте… Нельзя-же для храбрости не хватить. Вѣдь это какая-то каторжная дорога.
Въ это время спустился вагонъ съ семью пассажирами. Среди пассажировъ находилась и какая-то дама-нѣмка. Она была блѣдна, какъ полотно, и сидѣла съ полузакрытыми глазами. Помѣщавшійся рядомъ съ ней довольно толстый нѣмецъ съ щетинистыми усами давалъ ей нюхать спиртъ изъ флакона. Изъ вагона ее вывели подъ руки.
– Вотъ ужъ охота-то пуще неволи! покачалъ головой Николай Ивановичъ. – Ужъ ѣхать-ли намъ, Глаша? спросилъ онъ жену. – Видишь дама-то какъ… чуть не въ безчувствіи чувствъ.
– Да конечно, не поѣдемте, подхватилъ Конуринъ. – Ну ее къ чорту, эту дорогу!
– Нѣтъ, нѣтъ, я поѣду!. Я зажмурюсь во время ѣзды, но все-таки поѣду, рѣшила Глафира Семеновна. – Помилуй, нахвастали всѣмъ въ Петербургѣ, что будемъ на Везувій и вдругъ не быть!
– Да въ Петербургѣ-то мы станемъ разсказывать, что были на самой вершинѣ, что я даже папироску отъ кратера закурилъ. Ты думаешь, они насъ выдадутъ? кивнулъ Николай Ивановичъ на товарищей. – Нисколько не выдадутъ. Вѣдь и они-же не будутъ подниматься, ежели мы не поднимемся.
– Я поднимусь, сказалъ Перехватовъ.
– И я, и я съ вами, а вы, господа, какъ хотите, твердо сказала Глафира Семеновна.
Посмотрѣвъ дорогу, всѣ отправились въ ресторанъ при станціи. Жутко было всѣмъ, но каждый храбрился. Компанія англичанъ – спутниковъ сидѣла уже въ ресторанѣ за столомъ и завтракала. Кромѣ ихъ завтракали и еще англичане, пріѣхавшіе въ другой компаніи, также причудливо одѣтые. Одинъ былъ въ шотландской шапкѣ, съ зелеными и красными клѣтками по бѣлому фону и въ такомъ-же пиджакѣ, застегнутомъ на всѣ пуговицы и увѣшанномъ черезъ плечо на ремняхъ фляжкой, кожаннымъ портсигаромъ, зрительной трубой, круглымъ барометромъ. Завтракъ былъ по картѣ. Англичанамъ подавали что-то мясное. Граблинъ подошелъ къ столу, заглянулъ въ блюдо и воскликнулъ:
– Ну, такъ я и зналъ! Баранье сѣдло съ бабковой мазью изъ помидоровъ. Фу, ты пропасть! Это вѣдь для нихъ, это вѣдь для англичанъ. Въ Неаполѣ только англичанамъ и потрафляютъ.
– Да вѣдь это оттого, что ихъ много путешествуетъ по Италіи, отвѣчалъ Перехватовъ. – А русскихъ-то сколько? Самые пустяки. Вѣдь вотъ сколько времени ѣздимъ, а только на одну русскую компанію и наткнулись.
– Плевать мнѣ на это!
Завтракъ прошелъ невесело и кончился скандаломъ. Всѣ остерегались пить, кромѣ Граблина, который, какъ говорится, такъ и поддавалъ на каменку, въ концѣ концовъ окончательно напился пьянъ и сталъ придираться къ англичанамъ. Перехватовъ останавливалъ, его, но тщетно. Граблинъ передразнивалъ ихъ говоръ, показывалъ имъ кулаки, ронялъ ихъ стаканы, проливая вино, англичантк въ шляпкѣ грибомъ, свою спутницу по шарабану, называлъ “мамзель-стриказель на курьихъ ножкахъ”. Англичане возмутились, загоготали на своемъ языкѣ и повскакали изъ-за стола, сбираясь пересаживаться за другой столъ. Глафира Семеновна бросилась къ Граблину, стала его уговаривать не скандалить и съ помощью Перехватова увела въ другую комнату. Граблинъ еле стоялъ на ногахъ. Его усадили въ кресло. Ворча всякій вздоръ и увѣряя Глафиру Семеновну, что только для нея онъ не подрался съ сѣдымъ англичаниномъ, онъ спросилъ себѣ бутылку асти, выпилъ залпомъ стаканъ и сталъ дремать и клевать носомъ. Черезъ нѣсколько минутъ онъ спалъ.
– Пусть спитъ, а мы поѣдемъ на вершину Везувія одни, сказалъ Перехватовъ. – Къ нашему возвращенію онъ проспится. Нельзя его брать съ собой въ такомъ видѣ. Онъ изъ вагона вывалится. Да вѣдь и отъ вагона до кратера надо изрядно еще пѣшкомъ идти. Здѣсь ему отлично… Въ комнатѣ онъ одинъ. Слугѣ дадимъ хорошенько на чай, чтобы онъ его покараулилъ – вотъ и будетъ все по хорошему.
– Ужасный скандалистъ! покачала головой Глафира Семеновна.
– Совсѣмъ саврасъ безъ узды. Видите-ли, сколько я отъ него натерпѣлся въ дорогѣ! вздохнулъ Перехватовъ. – Вѣдь въ каждомъ городѣ у него скандалъ да не одинъ. Вѣдь только желаніе образовать себя путешествіемъ, поглядѣть въ Италіи на образцы искусства и заставило меня поѣхать съ нимъ, а то, кажется, ни за что-бы не согласился съ нимъ ѣздить.
Вошли Конуринъ и Николай Ивановичъ.
– Успокоился рабъ Божій Григорій? спросилъ Конуринъ.
– Спитъ. Да оно и лучше. Съ нимъ просто несносно было-бы въ вагонѣ. Ѣдемте скорѣй на вершину Везувія, торопилъ Перехватовъ.
Онъ вынулъ у спящаго Граблина часы, кошелекъ и бумажникъ, поручилъ наблюдать за нимъ слугѣ и всѣ отправились садиться въ вагонъ.
– Глаша, Глаша, я захватилъ для тебя бутылку содовой воды. Въ случаѣ чего, такъ чтобъ отпоитъ тебя, сказалъ Николай Ивановичъ.
– Смотри, не пришлось-бы тебя самого отпаивать водой, былъ отвѣтъ.
– Святители!. Пронесите благополучно по этой каторжной дорогѣ! шепталъ Конуринъ. – И чего, спрашивается, мы лѣземъ? За свои деньги и прямо на рогатину лѣземъ.
– Такъ вернись и оставайся вмѣстѣ съ Граблинымъ, оказалъ Николай Ивановичъ.
Конуринъ колебался.
– Да ужъ и то лучше не остаться-ли? Вѣдь на тысячу восемьсотъ рублей у меня векселей въ карманѣ. Свержусь, такъ кто получитъ? сказалъ онъ, но тутъ-же махнулъ рукой и рѣшительно прибавилъ:– Впрочемъ, на людяхъ и смерть красна. Поѣду. Погибну, такъ ужъ въ компаніи.
– Да полноте вамъ тоску-то на всѣхъ наводить! замѣтила ему Глафира Семеновна. – Что это все – погибну, да погибну! – гдѣ-бы бодриться, а вы эдакія слова… Отчего-же другіе-то не погибаютъ?
– А ужъ катастрофа одинъ разъ была, сказалъ Перехватовъ. – Вагонъ сорвался съ каната и всѣ, разумѣется, въ дребезги… Я читалъ въ газетахъ.
– Не говорите, не говорите пожалуйста… замахала руками Глафира Семеновна, блѣднѣя. – Развѣ можно передъ самымъ отправленіемъ такія рѣчи?.. Какъ вамъ не стыдно!
Они уже стояли около вагона. Въ вагонѣ сидѣли ихъ спутники – три англичанина и англичанка и какой-то пожилой, худой и длинный человѣкъ неизвѣстной національности, облеченный въ свѣтлое клѣтчатое пальто-халатъ.
– Ежели, Глаша, хочешь, то вѣдь еще не поздно остаться. Чортъ съ ними и съ билетами! сказалъ женѣ Николай Ивановичъ.
– Нѣтъ, нѣтъ, я поѣду.
И Глафира Семеновна вскочила въ вагонъ. Николай Ивановичъ ринулся было за ней, но кондукторъ, находившіися въ вагонѣ, отстранилъ его, захлопнулъ перекладину и затрубилъ въ рогъ. Заскрипѣли блоки и вагонъ началъ подниматься.
– Стой! Стой, мерзавецъ! закричалъ Николай Ивановичъ кондуктору. – Это моя супруга! Се ма фамъ! и я долженъ съ ней!..
Но вагонъ, разумѣется, не остановился.
– Что-же это такое! вопіялъ Николай Ивановичъ. – Отчего онъ насъ не пустилъ? Вѣдь и мѣста въ вагонѣ свободныя были. Неужели ихъ скоты-англичане откупили? Господи, да какъ-же такъ одна Глаша-то тамъ будетъ! Ахъ, подлецы, подлецы! Пуркуа? Какое вы имѣете право не пускать мужа, ежели взяли его жену! кинулся онъ чуть не съ кулаками на желѣзнодорожнаго сторожа, оставшагося на платформѣ.
Тотъ забормоталъ что-то на ломаномъ французскомъ языкѣ.
– Что онъ говоритъ? Что онъ бормочетъ, анафема? – спрашивалъ Николай Ивановичъ Перехватова.
– А онъ говоритъ, что хоть въ вагонѣ и есть мѣста, но въ настоящее время дозволено поднимать въ вагонѣ только по шести пассажировъ и никакъ не больше. Прежде поднимали по десяти, но канатъ не выдержалъ и произошло крушеніе, – отвѣчалъ Перехватовъ.
– Боже милостивый, что-же это такое! Жена тамъ, а мужъ здѣсь! Тьфу ты пропасть!
– Мы поѣдемъ съ слѣдующимъ поѣздомъ, а она насъ тамъ наверху подождетъ.
Но Николай Ивановичъ былъ просто въ отчаяніи. Съ замираніемъ сердца смотрѣлъ онъ вверхъ, махалъ женѣ платкомъ и палкой и кричалъ:
– Глаша! осторожнѣе! Бога ради осторожнѣе! Зажмурься! зажмурься! Не гляди внизъ! А пріѣдешь наверхъ, такъ стой и ни съ мѣста!.. Насъ дожидайся! Съ англичанами не смѣть никуда ходить! Понимаешь, не смѣть!
Но съ верху ни отвѣта не было слышно, ни отвѣтнаго знака не было видно.
LIX
Ждать слѣдующаго поѣзда пришлось около получаса. Николай Ивановичъ нетерпѣливо кусалъ губы, пожималъ плечами и былъ вообще въ сильномъ безпокойствѣ. Онъ вперивалъ взоръ наверхъ, старался разглядѣть жену и шепталъ:
– Ахъ, дура-баба! Ахъ, полосатая дура! Не подождать мужа, уѣхать одной… Ну, храни Богъ, что случится? Какъ тамъ она тогда одна?..
– Да ужъ ежели чему случиться, то что одна, что вмѣстѣ – никому не миновать смерти изъ находящихся въ вагонѣ, отвѣчалъ Перехватовъ.
– Позвольте… что вы говорите! При ней даже паспорта нѣтъ! горячился Николай Ивановичъ… – Паспортъ у насъ общій и находится при мнѣ.
– А зачѣмъ ей паспортъ?
– Ну, а какъ я тогда докажу, что она моя жена, ежели она будетъ убита? Нѣтъ, какъ хотите, это дерзость, это своевольство уѣхать одной. Вы не видите, поднялись они на вершину или еще не поднялись?
– Кажется, что еще не поднялись! Вагонъ двигается.
– Ни бинокля, ни трубы… Вѣдь у насъ есть бинокль, но дура-баба возитъ его только для театра, а вотъ здѣсь, когда его надо, она его оставила въ гостинницѣ. Бите… Пермете… – обратился Николай Ивановичъ къ англичанину въ шотландскомъ костюмѣ, тоже ожидающему поѣзда и смотрящему наверхъ въ большой морской бинокль, и чуть не силой вырвалъ у него бинокль.
– Кескесе? – пробормоталъ оторопѣвши англичанинъ, выпучивая удивленно глаза.
– Ma фамъ, ма фамъ… Дура ма фамъ, – наскоро отвѣчалъ Николай Ивановичъ, направляя бинокль на поѣздъ, и воскликнулъ:– Ну, слава Богу, поднялись благополучно. Вагонъ стоитъ уже у станціи.
Отъ полноты чувствъ онъ даже перекрестился и передалъ англичанину обратно бинокль.
Не менѣе Николая Ивановича тревожился и Конуринъ, тревожился за себя и молчалъ, но наконецъ не вытерпѣлъ и проговорилъ:
– Не написать-ли мнѣ сейчасъ хоть карандашомъ женѣ письмо, что, молъ, такъ и такъ… прощай, родная, поднимаютъ? Почтовая карточка съ адресомъ есть и карандашъ есть.
– Да какая польза? – спросилъ Перехватовъ.
– Ну, все-таки найдутъ на трупѣ письмо и перешлютъ.
– Будетъ тебѣ говорить о трупахъ! крикнулъ на него Николай Ивановичъ. – Чего пугаешь зря. Видишь, люди благополучно поднялись.
Вагонъ, между тѣмъ, спустился внизъ съ пассажирами и долженъ былъ принять новыхъ пассажировъ, чтобъ поднять ихъ наверхъ. Изъ него выходилъ тщедушный человѣкъ въ шляпѣ котелкомъ, блѣдный, державшій около губъ носовой платокъ и покачивающійся на ногахъ. У него, очевидно, закружилась голова при спускѣ съ высоты и съ нимъ происходило нѣчто въ родѣ морской болѣзни. Присутствующіе посторонились. Конуринъ участливо взглянулъ на него и воскликнулъ.
– Господи Боже мой! За свои-то деньги и столько мученій!
Кондукторъ трубилъ въ рогъ и приглашалъ садиться въ вагонъ. Перехватовъ, Конуринъ и Николай Ивановичъ влѣзли первые. Съ. ними влѣзъ и англичанинъ въ шотландскомь костюмѣ. Больше пассажировъ не оказалось. Кондукторъ протрубилъ второй разъ въ рожокъ, затѣмъ въ третій, и вагонъ началъ подниматься. Русскіе крестились. Англичанинъ тотчасъ-же положилъ себѣ въ ротъ какую-то лепешку, которую вынулъ изъ крошечной бомбоньерки, затѣмъ посмотрѣлъ на висѣвшій черезъ плечо круглый барометръ, на часы и, записавъ что-то въ записную книжку, началъ смотрѣть по сторонамъ въ бинокль. Поднимались на страшную крутизну. Видъ на Неаполь и на море постепенно скрывался въ туманѣ, заволакивался облаками. Николай Ивановичъ сидѣлъ прищурившись.
– Ничего не чувствуете? спрашивалъ его тихо Перехватовъ.
– Что-то чувствую, но и самъ не знаю что…
Конуринъ былъ ни живъ, ни мертвъ.
– Не запихать-ли мнѣ векселя-то въ сапогъ, за голенищу? Да и деньги тоже… – спрашивалъ онъ, ни къ кому особенно не обращаясь.
Отвѣта не послѣдовало… Англичанинъ досталъ маленькій флакончикъ, поднесъ его ко рту, сдѣлалъ хлебокъ, опять посмотрѣлъ на барометръ и опять записалъ что-то въ записную книжку.
– Прощай, жена… Прощай, супруга любезная… Поминай раба божьяго Ивана въ случаѣ чего… – бормоталъ Конуринъ. – Ахъ, голубушка, голубушка!.. Ты теперь сидишь, умница, у себя въ гнѣздышкѣ и чаекъ попиваешь, а я-то, дуракъ, гдѣ! По поднебесью болтаюсь. И не диво бы отъ долговъ на такую вышь лолѣзъ, а то изъ хорошей жизни, отъ своихъ собственныхъ капиталовъ. Тьфу ты!
Вдругъ Николай Ивановичъ вскрикнулъ и отшатнулся отъ англичанина.
– Погибаемъ? – заоралъ Конуринъ, хватаясь за перекладину вагона. – Господи! Что-же это такое!
Оказалось, что англичанинъ вынулъ изъ кармана ящичекъ и выпустилъ оттуда на скамейку большую лягушку, которая и прыгнула по направленію къ Николаю Ивановичу, но тотчасъ остановилась и стала пыжиться.
– Мусью! Такъ невозможно. Съ лягушками нешто шутить можно?.. Съ животной тварью въ вагоны не допущаютъ! закричалъ на англичанина пришедшій въ себя Николай Ивановичъ.
– Выбрось ее вонъ! Выбрось изъ вагона! поддержалъ его Конуринъ, тоже уже нѣсколько оправившійся. – Это еще что за музыка! Съ лягушками вздумалъ ѣздить.
– Господа, оставьте… Это должно быть естествоиспытатель. Онъ съ научною цѣлью… Онъ опыты дѣлаетъ, останавливалъ товарищей Перехватовъ.
– Испытатель! А хоть-бы распроиспытатель! Плевать мнѣ на него!
И Николай Ивановичъ сбросилъ лягушку со скамейки вагона палкой. Лягушка вылетѣла изъ вагона на желѣзнодорожное полотно. Англичанинъ возмутился и заговорилъ что-то по англійски, сверкая глазами и размахивая руками передъ Николаемъ Ивановичемъ.
– Ну, ну, ну! Будешь кричать, такъ и самого вышвырнемъ такъ-же, какъ лягушку! Молчи ужъ лучше. Насъ трое, а ты одинъ.
Началась перебранка. Англичанинъ ругался по англійски, Конуринъ и Николай Ивановичъ высыпали на него словарь русскихъ ругательныхъ словъ.
– А вотъ протоколъ составить, когда пріѣдемъ на верхъ, что, молъ, такая и такая рыжая англійская дубина ѣздитъ съ мелкопитающейся насѣкомой тварью и дѣлаетъ нарушеніе общественнаго безпокойствія, проговорилъ наконецъ Конуринъ.
– Господа! Довольно, довольно. Оставьте… Видите, мы уже пріѣхали, останавливалъ своихъ компаньоновъ Перехватовъ.
– Чего довольно! Счастливъ его Богъ, что Глаша впередъ уѣхала, а будь это при ней, такъ я ему-бы ужъ прописалъ ижицу, всѣ бока обломалъ-бы, потому Глаша змѣи и лягушекъ видѣть не можетъ и съ ней навѣрное случились-бы нервы, истерика… не унимался Николай Ивановичъ.
Вагонъ остановился у станціи.
– Ну, слава Богу, пронесли святители! проговорилъ Конуринъ, крестясь. – Каково только потомъ обратно будетъ спускаться.
Николай Ивановичъ искалъ глазами на станціи Глафиру Семеновну, но ея не было.
– Ma фамъ? У ма фамъ? испуганно обращался онъ къ желѣзнодорожной прислугѣ. – Глаша! Глафира Семеновна! Гдѣ ты? Что-же это, въ самомъ дѣлѣ!.. Неужто она на самую верхушку Везувія одна удрала? Ахъ, глупая баба! Ахъ, мерзкая! Это ее англичане, которые съ нами въ шарабанѣ ѣхали, увели! Ну, погодите-жъ вы, длиннозубые англійскіе черти!
Его окружили проводники въ форменныхъ фуражкахъ съ номерами на груди и проводники въ шляпахъ и безъ номеровъ и предлагали свои услуги. Всѣ они были съ альпійскими палками въ рукахъ. Проводники не въ форменныхъ фуражкахъ имѣли по двѣ и по три альпійскія палки и, кромѣ того, имѣли при себѣ грязные пледы, перекинутые черезъ плечо, и связки толстыхъ веревокъ у пояса.
– А ну васъ къ чорту! Прочь! У меня жена пропала! кричалъ на нихъ Николай Ивановичъ.
– Не пропала, а ушла должно быть съ рекомендованнымъ проводникомъ, отвѣчалъ Перехватовъ. – Мы имѣемъ право на рекомендованнаго горной компаніей Кука проводника по нашему билету. У насъ это въ правилахъ восхожденія на Везувій на билетахъ напечатано. Съ номерными бляхами и въ форменныхъ фуражкахъ – это рекомендованные проводники и есть.
Одинъ изъ такихъ проводниковъ манилъ уже Перехватова и Николая Ивановича за собой и что-то бормоталъ на ломанномъ французскомъ языкѣ.
– Да провались ты, окаянный! Мнѣ жену надо. Ma фамъ… У меня жена куда-то здѣсь задѣвалась! Отыщи мнѣ ее и получишь два франка на чай… сердился Николай Ивановичъ. – Щерше ма фамъ и будетъ де больше франкъ пуръ буаръ.
– Послушайте, Ивановъ, ваша супруга навѣрное отправилась на кратеръ съ проводникомъ и англичанами. Пойдемте скорѣе впередъ и мы нагонимъ ее или найдемъ на верху у кратера. Видите, здѣсь ужъ никого нѣтъ изъ публики.
– Ну, попадетъ ей отъ меня на орѣхи! Ой-ой, какъ попадетъ!
Всѣ пошли за проводникомъ въ форменной фуражкѣ. Три проводника безъ форменныхъ фуражекъ слѣдовали сзади и предлагали альпійскія палки.
– Брысь! – крикнулъ на нихъ Конуринъ, но они не отставали.
LX
Путь отъ желѣзнодорожной станціи лежалъ прямо къ кратеру. Взбираться пришлось по узенькой неутрамбованной, а только слегка протоптанной тропинкѣ, ведущей зигъ-загами на страшную крутизну. Ноги утопали въ разсыпавшейся въ песокъ лавѣ. Пропитанный сѣрными испареніями воздухъ былъ удушливъ. Шли гуськомъ. Вели проводники, рекомендованные компаніей Кука. Впереди шелъ англичанинъ въ шотландскомъ костюмѣ сзади своего проводника, затѣмъ опять проводникъ и за нимъ Николай Ивановичъ, опирающійся на свою палку съ скрытымъ внутри кинжаломъ, а за нимъ Перехватовъ и Конуринъ. Около нихъ, не по проложенной тропинкѣ, а карабкаясь по твердымъ, въ безпорядкѣ нагроможденнымъ глыбамъ лавы, бѣжали три вольные проводника въ калабрійскихъ рваныхъ шляпахъ и, размахивая веревками, подскакивали къ путешественникамъ при трудныхъ переходахъ, подхватывали ихъ подъ руку, предлагали имъ свои альпійскія палки. Николай Ивановичъ все отмахивался отъ нихъ и отбивался.
