Текст книги "Где апельсины зреют"
Автор книги: Николай Лейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Русскіе… улыбалась Глафира Семеновна. – Правда Капитонъ Васильичъ сказывалъ, что здѣсь въ Ниццѣ русскихъ много. И замѣчательно… прибавила она:– Какъ русскіе, такъ коньякъ пьютъ, а ни что либо другое.
– Да что-жъ православному-то человѣку на гуляньѣ попусту лимонадиться! Отъ лимонаду ни веселья, ничего… Такъ к будешь ходить муміей египетской, отвѣчалъ Конуринъ. – Я думаю даже ужъ и мнѣ съ вашимъ супругомъ садануть по парѣ коньяковыхъ собачекъ.
– Ну, вотъ… Дайте хоть садъ-то путемъ обойти и настоящимъ манеромъ публику осмотрѣть. Здѣсь на дамахъ наряды хорошіе есть. Ахъ, вотъ гдѣ играютъ-то… заглянула она въ боковую комнату. – И сколько публики!
Въ залитыхъ газомъ галлереяхъ, раздѣленныхъ на отдѣленія, и прилегающихъ къ саду, дѣйствительно шла жаркая игра. Около столовъ съ вертящимися поѣздами желѣзной дороги и лошадками толпилась масса публики и то и дѣло слышались возгласы крупье: “Faites votre jeu, messieurs” и “rien ne va plus”.
– Николай Иванычъ, ты ужъ тамъ какъ хочешь, а я рискну на маленькій золотой, сказала Глафира Семеновна. – Надо пользоваться своимъ счастьемъ. Утромъ выиграла, такъ вѣдь можно и вечеромъ выиграть.
– Да полно, брось…
– Нѣтъ, нѣтъ. И пожалуйста не отговаривай. Вѣдь въ сущности, ежели я маленькій золотой и проиграю, то это будетъ изъ утренняго выигрыша, стало быть особенно жалѣть нечего.
– Носится она съ утрешнимъ выигрышемъ, какъ курица съ яйцомъ! Вѣдь свой утрешній выигрышъ ты въ магазинахъ на разныя бирюльки просѣяла.
– Нѣтъ, нѣтъ, у меня еще остались выигрышныя деньги. Батюшки! Да сколько здѣсь игорныхъ столовъ-то! Здѣсь куда больше столовъ, чѣмъ тамъ на сваяхъ, гдѣ мы утромъ играли. Вотъ ужъ я больше пяти столовъ видѣла. Разъ, два, три… пять… шесть… Вы вотъ что… чтобы вамъ здѣсь не мотаться около меня, вы идите съ Иваномъ Кондратьичемъ и выпейте коньяку. Въ самомъ дѣлѣ, вамъ скучно, горло не промочивши. А я здѣсь останусь. Коньяку-то ужъ вы себѣ одни сумѣете спросить.
– Еще-бы… Хмельныя слова я отлично знаю по французски… похвастался Николай Ивановичъ. – Мнѣ трудно насчетъ чего-нибудь другого спросить, а что насчетъ выпивки я въ лучшемъ видѣ. Только ты, Глаша, смотри не зарвись… Не больше маленькаго золотого.
– Нѣтъ, нѣтъ. Какъ золотой проиграю – довольно.
– Ну, то-то. Пойдемъ, Иванъ Кондратьичъ, хватимъ по чапорушечкѣ.
Супруги разстались. Глафира Семеновна осталась у игорнаго стола, а Николай Ивановичъ и Конуринъ отправились спросить себѣ коньяку.
Спустя часъ Николай Ивановичъ пришелъ къ тому игорному столу, гдѣ оставилъ Глафиру Семеновну, и не нашелъ ее. Онъ сталъ ее искать у другихъ столовъ и увидалъ блѣдную, съ потнымъ лицомъ. Она азартно ставила ставки. Парижская причудливая громадная шляпка ея сбилась у ней на затылокъ и изъ подъ нея выбились на лобъ пряди смокшихъ отъ поту волосъ. Завидя мужа, она вздрогнула, обернулась къ нему лицомъ и, кусая запекшіяся губы, слезливо заморгала глазами.
– Вообрази, я больше двухсотъ франковъ проиграла… – выговорила она наконецъ.
– Да что ты!
– Проиграла. Нѣтъ, здѣсь мошенничество, положительно мошенничество! Я два раза выиграла на Лисабонъ, должна была получить деньги, а крупье заспорилъ и не отдалъ мнѣ денегъ. Потомъ опять выиграла на Лондонъ, но подсунулся какой-то плюгавый старичишка съ козлиной бородкой, сталъ увѣрять меня, что это онъ выигралъ, а не я, загребъ деньги и убѣжалъ. Вѣдь это-же свинство, Николай Иванычъ… Неужто на нихъ, подлецовъ, некому пожаловаться? Отнять три выигранные кона! Будь эти выигранныя деньги у меня, я никогда-бы теперь не была въ проигрышѣ двѣсти франковъ, я была-бы при своихъ.
– Но откуда-же ты взяла, душечка, двѣсти франковъ? Вѣдь у тебя и двадцати франковъ отъ утренняго выигрыша не осталось, – удивлялся Николай Ивановичъ.
– Да Ивана Кондратьича деньги я проиграла. Чортъ меня сунулъ взять давеча у него его кошелекъ на сохраненіе!
– Конурина деньги проиграла?
– Въ томъ-то и дѣло. Вотъ всего только одинъ золотой да большой серебряный пятакъ отъ его денегъ у меня и остались. Надо будетъ отдать ему. Ты ужъ отдай, Коля.
– Ахъ, Глаша, Глаша! – покачалъ головой Николай Ивановичъ.
– Что Глаша! Пожалуйста не попрекай. Мнѣ и самой горько. Но нѣтъ, каково мошенничество! Отнять три выигранные кона! А еще Ницца! А еще аристократическій городъ! А гдѣ-же Конуринъ? спросила вдругъ Глафира Семеновна.
– Вообрази, играетъ. Въ покатый бильярдъ играетъ и никакъ его оттащить отъ стола не могу. Все ставитъ на тринадцатый номеръ, хочетъ добиться на чортову дюжину выигрышъ сорвать и ужъ тоже проигралъ больше двухсотъ франковъ.
– Но гдѣ-же онъ денегъ взялъ? Вѣдь его кошелекъ у меня.
– Билетъ въ пятьсотъ франковъ размѣнялъ. Кошелекъ-то онъ тебѣ свой отдалъ, а вѣдь бумажникъ-то съ банковыми билетами у него остался, отвѣчалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ:– Брось игру, наплюй на нее, и пойдемъ оттащимъ отъ стола Конурина, а то онъ ужасъ сколько проиграетъ. Онъ выпивши, поминутно требуетъ коньяку и все увеличиваетъ ставку.
– Но вѣдь должна-же я, Николай Иванычъ, хоть сколько-нибудь отыграться.
– Потомъ попробуешь отыграться. Мы еще придемъ сюда. А теперь нужно Конурина-то пьянаго отъ этого проклятаго покатаго билліарда оттащить. Конуринъ тебя какъ-то слушается, ты имѣешь на него вліяніе.
Глафира Семеновна послушалась и, поправивъ на головѣ шляпку, отошла отъ стола, за которымъ играла. Вмѣстѣ съ мужемъ она отправилась къ Конурину.
XVIII
Оттащить Конурина отъ игорнаго стола было, однако, не легко и съ помощію Глафиры Семеновны. Когда Ивановы подошли къ нему, онъ уже не стоялъ, а сидѣлъ около стола. Передъ нимъ лежали цѣлыя грудки намѣненнаго серебра. Сзади его, опершись одной рукой на его стулъ, а другой ухарски подбоченясь, стояла разряженная и сильно накрашенная барынька съ черненьнымъ пушкомъ на верхней губѣ и въ калабрійской шляпкѣ съ такимъ необычайно громаднымъ плюмажемъ, что плюмажъ этотъ змѣей свѣшивался ей на спину. Барынька эта распоряжалась деньгами Конурина, учила его дѣлать ставки и хотя она говорила по французски, онъ понималъ и слушался ее.
– Voyons, mon vieu russe… apresent № 3… говорила она гортаннымъ контральтовымъ голосомъ.
– Нумеръ труа? Ладно… Будь по вашему, отвѣчалъ Конуринъ. – Труа, такъ труа.
Шаръ покатаго бильярда летѣлъ въ гору по зеленому сукну и скатывался внизъ. Конуринъ проигралъ.
– C’est domage, ce que nous avons perdu… Mais ne pleurez pas… Mettez encore.
Она взяла у него двѣ серебряныя монеты и швырнула ихъ опять въ лунку номера третьяго. Снова проигрышъ.
– Тьфу ты пропасть! плюнулъ Конуринъ. – Не слѣдовало ставить на тотъ-же номеръ, мадамъ-мамзель. Вали тринадцать… Вали на чертову дюжину… Вѣдь на чертову дюжину давеча взяли два раза.
– Oh non, non… Laissez moi tranquille… ударила она его по плечу и снова бросила ставку на номеръ третій.
– Въ такомъ разѣ хоть выпьемъ, мадамъ-мамзель, грѣшнаго коньячишку еще по одной собачкѣ, для счастья… предлагалъ ей Конуринъ, умильно взглядывая на нее.
– Assez… сдѣлала она отрицательный жестъ рукой.
– Что такое ace? Ну, а я не хочу асе. Я выпью… Прислужающіи! Коньякъ… Давай коньяку… поманилъ онъ гарсона, стоящаго тутъ же съ графинчикомъ коньяку и рюмками на тарелкѣ.
Гарсонъ подскочилъ къ нему и налилъ рюмку. Конуринъ выпилъ.
– Perdu… произнесла барынька.
– Опять пердю! О, чтобъ тебѣ ни дна ни покрышки! воскликнулъ Конуринъ.
Въ это время къ нему подошла Глафира Семеновна и сказала:
– Иванъ Кондратьичъ… Бросьте играть… Вѣдь вы, говорятъ, ужасъ сколько проиграли.
– А! Наша питерская мадамъ теперь подъѣхала! проговорилъ Конуринъ, обращаясь къ ней пьянымъ заскраснѣвшимся лицомъ съ воспаленными узенькими глазами. – Постой, постой, матушка… Вотъ съ помощью этой барыньки я уже отыгрываться начинаю. Пятьдесятъ два франка давеча на чертову дюжину мы сорвали. Ну, мамзель-стриказель, теперь катръ… на номеръ катръ… Ставьте своей ручкой, ставьте… обратился онъ съ накрашенной барынькѣ.
– Да бросьте, вамъ говорятъ, Ивамъ Кондратьевичъ, – продолжала Глафира Семеновна. – Перемѣните хоть столъ-то… Можетъ быть другой счастливѣе будетъ… А то прилипли къ этому проклятому билліарду… Пойдемте къ столу съ поѣздами.
– Нѣтъ, постой… упрямился Конуринъ. – Вотъ съ этой черномазой мамзелью познакомился и ужъ у меня дѣло на поправку пошло. Выиграли на катръ? Да неужто выиграли? – воскликнулъ онъ вдругъ радостно, когда увидѣлъ, что крупье отсчитывалъ ему грудку серебряныхъ денегъ. – Мерси, мамзель, мерси. Вивъ ли Франсъ тебѣ – вотъ что… Ручку!
И онъ схватилъ француженку за руку и крѣпко потрясъ ее. Она улыбнулась.
– Вотъ что значитъ, что я коньяку-то выпилъ. Постой, погоди… Теперь дѣло на ладъ пойдетъ, бормоталъ онъ.
– А выигралъ на ставку, такъ и уходи… Перемѣни ты хоть столъ-то!.. приступилъ къ нему Николай Ивановичъ. – Самъ пьянъ… Не вѣдь съ какой крашеной бабенкой связался.
– Французинка… Сама подошла. “Рюссъ”? говоритъ. Я говорю: “рюссъ”… Ну, и обласкала. Хорошая барынька, только вотъ бассомъ какимъ-то говоритъ.
– А ты думаешь, что даромъ она тебя обласкала? Выудить хочетъ твои потроха. Да и выудитъ, ежели уже не выудила еще…
– Нѣтъ, шалишь! Я свою денежную требуху тонко соблюдаю… Труа! На номеръ труа!
– Пойдемте къ другому столу! воскликнула Глафира Семеновна, схватила Конурина за руку и силой начала поднимать его со стула.
– Стой, погоди… Не балуйтесь… упрямился тотъ. – Мамзель, ставь труа.
– Не надо труа. Забирайте ваши деньги и пойдемте къ другому столу.
Глафира Семеновна держала Конурина подъ руку и тащила его отъ стола. Николай Ивановичъ загребалъ его деньги. Француженка сверкнула глазами на Глафиру Семеновну и заговорила что-то по французски, чего Глафира Семеновна не понимала, но по тону рѣчи слышала, что это не были ласковыя слова.
Копуринъ упрямился и не шелъ.
– Долженъ-же я хоть за коньякъ прислужающему заплатить… говорилъ онъ.
– Заплачу… Не безпокойся… сказалъ Николай Ивановичъ! – Гарсонъ комбьенъ?
Гарсонъ объявилъ ужасающее количество рюмокъ выпитаго коньяку. Николай Ивановичъ началъ разсчитываться с;ь нимъ. Глафира Семеновна все еще держала Конурина подъ руку и уговаривала его отойти отъ стола.
– Ну, ладно, согласился, наконецъ, тотъ и прибавилъ:– Только пускай и мамзель-стриказель идетъ съ нааіи. – Мамзель! коммензи! – и онъ махнулъ ей рукой.
– Да вы никакъ съ ума сошли, Иванъ Кондратьевичъ! – возмутилась Глафира Семеновна. – Съ вами замужняя женщина идетъ подъ руку, а вы не вѣдь какую крашеную даму съ собой приглашаете! Это ужъ изъ рукъ вонъ! Пойдемте, пойдемте…
– Э-эхъ! Въ кои-то вѣки пріударилъ за столомъ за французской мадамой, а тутъ… Тьфу! Да она ничего… Она ласковая… Мадамъ! обернулся къ француженкѣ на ходу Конуринъ.
– Не подпущу я ее къ вамъ… Идемте…
Француженка шла сзади и говорила что-то язвительное по адресу Глафиры Семеновны. Наконецъ она подскочила къ Конурину и взяла его съ другой стороны подъ руку. Очевидно, ей очень не хотѣлось разстаться съ намѣченнымъ кавалеромъ.
– Прочь! закричала на нее Глафира Семеповна, грозно сверкнувъ глазами.
Француженка въ свою очередь крикнула на Глафиру Семеновну и, хотя отняла свою руку изъ подъ руки Конурина, но сильно жестикулируя, старалась объяснить что-то по французски.
– Вотъ видите, какая она ласковая-то. Она требуетъ у васъ половину выигрыша. Говоритъ, что пополамъ съ вами играла, перевела Конурину Глафира Семеновна рѣчь француженки.
– Какой съ чорту выигрышъ! Я продулся, какъ грецкая губка. Во весь вечеръ всего только три ставки взялъ. Нонъ, мадамъ, нонъ… Я проигрался, мамзель… Я въ проигрышѣ… Понимаешь ты, въ проигрышѣ… Я пердю… Совсѣмъ пердю… обратился Конуринъ къ француженкѣ. Та не отставала и бормотала по французски.
– Увѣряетъ, что пополамъ съ вами играла… переводила Глафира Семеновна. – Вотъ неотвязчивая-то нахалка! Дайте ей что-нибудь, чтобы она отвязалась.
– На чай за ласковость можно что-нибудь дать, а въ половинную долю я ни съ кѣмъ не игралъ.
Онъ остановился и сталъ шарить у себя въ карманахъ, ища денегъ.
– У Николая Иваныча ваши деньги, а не у васъ. Онъ ихъ сгребъ со стола, говорила Конурину Глафира Семеновна.
– Были и у меня въ карманѣ большіе серебряные пятаки.
Онъ нашелъ наконецъ завалившуюся на днѣ кармана пятифранковую монету и сунулъ ее француженкѣ.
– На вотъ… Возьми на чай… Только это на чай… За ласковость на чай… А въ половинную долю я ни съ кѣмъ не игралъ. Переведите ей, матушка, Глафира Семеновна, что это ей на чаи…
– А ну ее! Стану я со всякой крашеной дрянью разговаривать!
Француженка, между тѣмъ, получивъ пятифранковую монету, подбросила ее на рукѣ, ядовито улыбнулась и опять заговорила что-то, обращаясь къ Конурину. Взоръ ея на этотъ разъ былъ уже далеко не ласковъ.
– Вотъ нахалка-то! Мало ей… Еще требуетъ… опять перевела Глафира Семеновна Конурину.
– Достаточно, мамзель… Будетъ. Не проси… Сами семерыхъ сбирать послали! махнулъ Конуринъ француженкѣ рукой и пошелъ отъ нея прочь подъ руку съ Глафирой Семеновной.
Онъ шатался на ногахъ. Глафирѣ Семеновнѣ стоило большихъ трудовъ вести его. Вскорѣ ихъ нагналъ. Николай Ивановичъ и взялъ Конурина подъ другую руку. Они направились къ выходу изъ зимняго сада. На шествіе это удивленно смотрѣла публика. Въ слѣдъ компаніи нѣсколько разъ раздавалось слово: “les russes”.
ХІХ
Съ сильной головной болью проснулся Конуринъ на другой день у себя въ номерѣ, припомнилъ обстоятельства вчерашняго вечера и пробормоталъ:
– А и здорово-же я вчера хватилъ этого проклятаго коньячищу! А все Ницца, чтобы ей ни дна, ни покрышки! Такой ужъ должно-быть пьяный городъ. Пьяный и игорный… Сколько я вчера просѣялъ истиннику-то въ эти поганыя вертушки! Въ сущности вѣдь дѣтскія игрушки, дѣтская забава, а подижъ-ты сколько денегъ выгребаютъ! Взрослому-то человѣку на нихъ по настоящему и смотрѣть не интересно, а не только что играть, а играютъ. А все корысть. Тьфу!
Онъ плюнулъ, всталъ съ постели и принялся считать переданныя ему вчера Николай Ивановичемъ деньги, оставшіяся отъ размѣненнаго вчера пятисотфранковаго билета. Денегъ было триста пятьдесятъ два франка съ мѣдной мелочью.
– Сто сорокъ восемь франковъ посѣялъ въ апельсинной землѣ, продолжалъ онъ. – Да утромъ на сваяхъ такую-же препорцію икры выпустилъ. Ой-ой-ой, вѣдь это триста франковъ почти на апельсинную землю приходится. Триста франковъ, а на наши деньги по курсу сто двадцать рублей. Вотъ она Ницца-то! Въ одинъ день триста французскихъ четвертаковъ увела… А что будетъ дальше-то? Нѣтъ, надо забастовать… Довольно.
Онъ умылся, вылилъ себѣ на голову цѣлый кувшинъ воды, одѣлся, причесалъ голову и бороду и пошелъ стучаться въ номеръ Ивановыхъ, чтобы узнать спятъ они или встали.
– Идите, идите. Мы уже чай пьемъ… послышалось изъ-за двери.
– Чай? Да какъ-же это васъ угораздило? удивленно спросилъ Конуринъ, входя въ номеръ. – Вѣдь самовара здѣсь нѣтъ.
– А вотъ ухитрились, отвѣчала Глафира Семеновна, сидѣвшая за чайнымъ столомъ. – Видите, намъ подали мельхіоровый чайникъ и спиртовую лампу. Въ чайникѣ на лампѣ мы вскипятили воду, а самый чай я заварила въ стаканѣ и блюдечкомъ прикрыла вмѣсто крышки. Изъ него и разливаю. Сколько ни говорила я лакею, чтобы онъ подалъ мнѣ два чайника – не подалъ. Чай заварила свой, что мы изъ Петербурга веземъ.
– Отлично, отлично. Такъ давайте-же мнѣ скорѣй стаканчикъ, да покрѣпче. Страсть какъ башка трещитъ со вчерашняго, заговорилъ Конуринъ, присаживаясь къ столу.
– Да, хороши вы были вчера…
– Охъ, ужъ и не говорите! вздохнулъ Конуринъ. – Трепку мнѣ нужно, старому дураку.
– И даму компаньонку себѣ поддѣли. Какъ это вы ее поддѣли?
– Вовсе не поддѣвалъ. Сама поддѣлась, сконфуженно улыбнулся Коцуринъ.
Начались разговоры о вчерашнемъ проигрышѣ.
– Нѣтъ, вообразите, я-то, я-то больше двухсотъ франковъ проиграла! говорила Глафира Семеновна. Взяла у васъ вашъ кошелекъ съ деньгами на храненіе, чтобъ уберечь васъ отъ проигрыша и сама-же ваши деньги проиграла изъ кошелька. Николай Иванычъ сейчасъ вамъ отдастъ за меня деньги.
– Да что говорить, здѣсь игорный вертепъ, отвѣчалъ Конуринъ.
– И какой еще вертепъ! Игорный и грабительскій вертепъ. Мошенники и грабители.
И Глафира Семеновна разсказала, какъ какой-то старичишка присвоилъ себѣ выигрышъ, какъ крупье два раза заспорилъ и не отдалъ ей выигранное.
– Вотъ видите, а вы говорите, что Ницца аристократическое мѣсто, сказалъ Конуринъ. – А только ужъ сегодня на эти игральныя вертушки я и не взгляну. Довольно. Что изъ себя дурака строить! Взрослый, мужчина во всемъ своемъ степенствѣ и вдругъ въ дѣтскія игрушки играть! Даже срамъ.
– Нѣтъ, нѣтъ… Сегодня мы ждемъ на праздникъ цвѣтовъ. Развѣ вы забыли, что мы взяли билеты, чтобы смотрѣть, какъ на бульварѣ будутъ цвѣтами швыряться?
– Тоже вѣдь въ сущности дѣтская игра, замѣтилъ Николай Ивановичъ.
– Ну, что-жъ, ежели здѣсь такая мода. Съ волками жить, по волчьи выть, отвѣчала Глафира Семеновна. – Эта игра по крайности хоть не раззорительная.
Послышался легкій стукъ въ дверь.
– Антре… крикнулъ Николай Ивановичъ и самодовольно улыбнулся женѣ, что выучилъ это французское слово.
Вошелъ завѣдующій гостинницей французъ съ наполеоновской бородкой и карандашомъ за ухомъ, поклонился и заговорилъ что-то по французски. Говорилъ онъ долго, Конуринъ и Николай Ивановичъ, ничего не понимая, слушали и смотрѣли ему прямо въ ротъ. Слушала и Глафира Семеновна и тоже понимала плохо.
– Глаша! О чемъ онъ? спросилъ жену Николай Ивановичъ, кивая на безъ умолка говорящаго француза.
– Да опять что-то насчетъ завтрака и обѣда въ гостинницѣ. Говоритъ, что табльдотъ у нихъ.
– Дался ему этотъ завтракъ и обѣдъ! Вуй, вуй, мусье. Знаемъ… И какъ понадобится, то придемъ.
– Жалуется, что мы вчера не завтракали и не обѣдали въ гостинницѣ.
– Странно. Пріѣхали въ новый городъ, такъ должны-же мы прежде всего трактиры обозрѣть.
– Вотъ, вотъ… Я теперь поняла въ чемъ дѣло. Вообрази, онъ говоритъ, что ежели мы и сегодня не позавтракаемъ или не пообѣдаемъ у нихъ въ гостинницѣ, то онъ долженъ прибавить цѣну за номеръ.
– Это еще что! Въ кабалу хочетъ насъ взять? Нонъ, нонъ, мусье… мы этого не желаемъ. Скажи ему, Глаша, что мы не желаемъ въ кабалу идти. Вотъ еще что выдумалъ! Такъ и скажи!
– Да какъ я скажу про кабалу, если я не знаю, какъ кабала по французски! Этому слову насъ въ пансіонѣ не учили.
– Ну, скажи какъ-нибудь иначе. Готелевъ, мусью, здѣсь много и ежели прибавка цѣнъ, то мы переѣдемъ въ другое заведеніе. Волензи, такъ волензи, а не волензи, такъ какъ хотите. Компрене?
– Чего ты бормочешь, вѣдь онъ все-равно не понимаетъ.
– Да вѣдь я по иностранному. Пене анкоръ – нонъ. Дежене и дине – тоже нонъ, сказалъ Николай Ивановичъ французу, сдѣлавъ отрицательный жестъ рукой и прибавилъ:– Пойметъ, коли захочетъ. Ну, а теперь ты ему по настоящему объясни.
– Да, ну его! Потѣшимъ ужъ его, позавтракаемъ у него сегодня за табельдотомъ. Къ тому-же это будетъ дешевле, чѣмъ въ ресторанѣ. Завтракъ здѣсь, онъ говоритъ, три франка.
– Тѣшить-то, подлецовъ, не хочется. Много-ли они насъ тѣшутъ! Мы имъ и “вивъ ля Франсъ” и все эдакое, а они вонъ не хотѣли даже второй чайникъ къ чаю подать. Срамъ. Въ стаканѣ чай завариваемъ. Это что, мусье? Не можете даже для русскихъ по два чайника подавать, кивнулъ Николай Ивановичъ на заваренный въ стаканѣ чай и прибавилъ: – А еще французско-русское объединеніе! Нѣтъ, уже ежели объединеніе, то обязаны и русскіе самовары для русскихъ заводить и корниловскіе фарфоровые чайники для заварки чая.
– Ну, такъ что-жъ ему сказать? – спрашивала Глафира Семеновна.
– Да ужъ чортъ съ нимъ! Позавтракаемъ сегодня у него. Покрайности здѣсь въ гостинницѣ ни на какую игорную вертушку не нарвешься. А то начнешь ресторанъ отыскивать и опять въ новый игорный вертепъ съ вертушками попадешь, – рѣшилъ Конуринъ.
Николай Ивановичъ не возражалъ.
– Вуй, вуй… Ну, деженонъ ожурдюи ше ву, – кивнула французу Глафира Семеновна.
Французъ поклонился и вышелъ.
XX
Позавтракавъ за табльдотомъ въ своей гостиннщѣ, супруги Ивановы и Конуринъ вышли на берегъ моря, чтобы отправиться на “Весенній праздникъ цвѣтовъ”. На бульварѣ Jetté Promenade, залитомъ ослѣпительнымъ солнцемъ, были толпы публики. Пестрѣли разноцвѣтные раскрытые зонтики. Толпы стремились по направленію къ Promenade des Anglais, гдѣ былъ назначенъ праздникъ и гдѣ были выстроены мѣста для публики. Почти каждый изъ публики имѣлъ у себя на груди по бутоньеркѣ съ розой, многіе несли съ собой громадные букеты изъ розъ. Всѣ были съ цвѣтами. Даже колясочки, въ которыхъ няньки везли дѣтей, и тѣ были убраны цвѣтами. Цвѣты были на сбруѣ лошадей у проѣзжавшихъ экипажей, на шляпахъ извощиковъ, даже на ошейникахъ комнатныхъ собаченокъ, сопровождавшихъ своихъ хозяевъ. Балконы домовъ, выходящихъ на берегъ моря, убранные гирляндами зелени, были переполнены публикой, пестрѣющей цвѣтными зонтиками и цвѣтами. Всѣ окна были открыты и въ нихъ виднѣлись головы публики и цвѣты. Продавцы и продавщицы цвѣтовъ встрѣчались на каждомъ шагу и предлагали свой товаръ.
– Надо и намъ купить себѣ по розочкѣ въ петличку, а то мы словно обсѣвки въ полѣ, сказалъ Конуринъ и тотчасъ пріобрѣлъ за полфранка три бутоньерки съ розами, одну изъ коихъ поднесъ Глафирѣ Семеновнѣ.
Но вотъ и Promenade des Anglais, вотъ и мѣста для зрителей, убранныя гирляндами зелени. Конуринъ и Ивановы предъявили свои билеты, сѣли на стулья и стали смотрѣть на дорогу, приготовленную для катающихся въ экипажахъ и декорированную выстроившимися въ рядъ солдатами національной гвардіи съ старыми пистонными ружьями у ноги, въ мѣдныхъ каскахъ съ конскими гривами, ниспадающими на спину. По дорогѣ сновали взадъ и впередъ съ корзинами цвѣтовъ сотни смуглыхъ оборванцевъ – мужчинъ, женщинъ и дѣтей, – выкрикивали свои товары и совали ихъ въ мѣста для публики.
– Un franc la corbeille! Cent bouquets pour un franc! – раздавались ихъ гортанные возгласы съ сильнымъ итальянскимъ акцентомъ.
– Господи! Сколько цвѣтовъ-то! покачалъ головой Конуринъ. – Не будетъ-ли ужъ и здѣсь какой-нибудь игры въ цвѣты, въ родѣ лошадокъ или поѣздовъ желѣзной дороги? Напередъ говорю – единаго франка не поставлю.
– Что вы, Иванъ Кондратьичъ… Какая-же можетъ быть тутъ игра! откликнулась Глафира Семеновна.
– И, матушка, здѣсь придумаютъ! Здѣсь специвалисты. Скажи мнѣ въ Петербургѣ, что можно проиграть триста французскихъ четвертаковъ въ дѣтскую вертушку съ лошадками и поѣздами – ни въ жизнь не повѣрилъ-бы, а вотъ они проиграны у меня.
Но вотъ раздался пушечный выстрѣлъ и послышалась музыка. На дорогѣ началась процессія праздника. Впереди шелъ оркестръ музыки горныхъ стрѣлковъ въ синихъ мундирныхъ пиджакахъ, въ синихъ фуражкахъ съ широкими днами безъ околышковъ и козырьковъ; далѣе несли разноцвѣтныя знамена, развѣвающіяся хоругви, проѣхала колесница, нагруженная и убранная цвѣтами отъ сбруи лошадей до колесъ, и, наконецъ, показались экипажи съ катающимися и также нагруженные корзинами цвѣтовъ. Нѣкоторые изъ катающихся были въ бѣлыхъ костюмахъ Пьеро, нѣкоторые – одѣтые маркизами начала прошлаго столѣтія, въ напудренныхъ парикахъ. Попадались ѣдущія женщины въ бѣлыхъ, красныхъ и черныхъ домино и въ полумаскахъ. Лишь только показались экипажи, какъ изъ мѣстовъ посыпался въ нихъ цѣлый градъ цвѣтовъ. Изъ экипажей отвѣчали цвѣтами-же. Цвѣты носились въ воздухѣ, падали въ экипажи, на мѣдныя каски стоявшихъ для парада солдатъ, на дорогу. Солдаты подхватывали ихъ и въ свою очередь швыряли въ публику, сидѣвшую въ мѣстахъ и въ катающихся. Цвѣты, упавшіе на дорогу, мальчишки собирали въ корзины и тутъ-же снова продавали ихъ желающимъ. Все оживилось, все закопошилось, все перекидывалось цвѣтами. Происходила битва цвѣтами.
Увлеклись общимъ оживленіемъ Ивановы и Конуринъ и стали отбрасываться попадающими къ нимъ цвѣтами. Но вотъ въ Конурина кто-то попалъ довольно объемистымъ букетомъ и сшибъ съ него шляпу.
– Ахъ, гвоздь вамъ въ глотку! Шляпу сшибать начали! Стой-же, погоди! воскликнулъ онъ, поднимая шляпу и нахлобучивая ее. – Погоди! Самъ удружу! Надо купить цвѣтовъ корзиночку, да какихъ-нибудь поздоровѣе, въ родѣ метелъ. – Эй, гарсонъ! Или тебя? Цвѣточникъ! Сюда! Или вотъ ты чумазая гарсонша! суетился онъ, подзывая къ себѣ продавцовъ цвѣтовъ. – Сколько за всю корзинку? На полъ-франка… Сыпь на полъ-франка… Давай и ты, мадамъ гарсонша, на полъ-четвертака. Твои цвѣты поокамелистѣе будутъ.
И купивъ себѣ цвѣтовъ, Конуринъ съ остервененіемъ началъ швырять ими въ катающихся, стараясь попасть въ самое лицо. Ивановы не отставали отъ него.
– Запаливай, Николай Ивановъ! Запаливай! Запаливай, да прямо въ морду! кричалъ Конуринъ. – Вонъ англичанинъ съ зеленымъ вуалемъ ѣдетъ. Катай ему въ нюхало. Это онъ, подлецъ, давеча шляпу съ меня сшибъ. Стой-же… Я тебѣ теперь, англійская образина, невѣсткѣ на отместку!..
И выбравъ увѣсистый букетъ изъ зимнихъ левкоевъ съ твердыми стеблями, Конуринъ швырнулъ имъ прямо въ лицо англичанина съ такой силой, что тотъ тотчасъ-же схватился руками за носъ.
– Ага! Почувствовалъ! А вотъ тебѣ и еще на закуску! Дошкуривай его, Николай Ивановъ, дошкуривай хорошенько! – продолжалъ кричать Конуринъ.
– Смотрите, Иванъ Кондратьичъ, вѣдь у англичанина-то кровь на лицѣ. Вѣдь вы ему въ кровь носъ расшибли, – замѣтила Глафира Семеновна.
– Ништо ему! Такъ и слѣдуетъ. Поѣдетъ еще разъ мимо, такъ я ему букетецъ въ родѣ вѣника приготовилъ. Такъ окамелкомъ въ дыхало и залѣплю, чтобъ зубаревыхъ дѣтей во рту не досчитался. Батюшки! Смотрите! Моя вчерашняя мамзель въ коляскѣ! Ахъ шкура! – воскликнулъ вдругъ Конуринъ и швырнулъ. въ нее увѣсистымъ букетомъ полевыхъ цвѣтовъ, прибавивъ:– Получай сайки съ квасомъ! Вчера пять франковъ на чай вымаклачила, а сегодня, вотъ тебѣ куричью слѣпоту въ ноздрю! Глафира Семеновна! Видите? Кажется, она?
– Вижу, вижу… Дѣйствительно, это ваша вчерашняя дама, которая васъ въ покатый билліардъ ставки ставить учила.
Француженка, получивъ отъ Конурина ударъ букетомъ въ грудь, улыбнулась и въ свою очередь пустила въ него цѣлую горсть маленькихъ букетиковъ. Конуринъ опять отвѣчалъ букетомъ.
– Англичанинъ! крикнулъ Николай Ивановичъ. – Англичанинъ обратно ѣдетъ. Иванъ Кондратьичъ, не зѣвай!
– Гдѣ? Гдѣ? – откликнулся Конуринъ. – Надо ему теперь физіономію-то съ другой стороны подправить. Ахъ, вотъ онъ гдѣ. Швыряй въ него, Николай Ивановъ, швыряй! Вотъ тебѣ букетецъ. Не букетъ, а, одно слово, метла… Да и я такимъ-же пущу.
– Господа! Господа! Развѣ можно такъ швыряться? Надо учтивость соблюдать, а то вы въ кровь… – останавливала мужа и Конурина Глафира Семеновна.
– Сапогомъ-бы въ него еще пустилъ, а не токмо что букетомъ, да боюсь, что сниму сапогъ, швырну, а мальчишки поднимутъ и утащутъ. Эхъ, не захватили мы съ собой пустопорожней бутылки изъ гостинницы. Вотъ бы чѣмъ швырнуть-то.
– Да какъ вамъ не стыдно и говорить-то это. Вѣдь швыряться бутылками это ужъ цѣлое сѣрое невѣжество. Люди устраиваютъ праздникъ, чтобы тихо и деликатно цвѣтами швыряться, а вы о бутылкѣ мечтаете.
– Хороша деликатность, коли давеча съ меня шляпу сшибли! Вотъ тебѣ, зубастый чортъ!
Конуринъ швырнулъ и опять попалъ окомелкомъ букета въ лицо англичанина. Николай Ивановичъ размахнулся и то же залѣпилъ англичанину букетомъ въ шляпу. Шляпа слетѣла съ головы англичанина и упала на шоссе у колесъ экипажа.
– Отмщенъ Санктъ-Петербургскій купецъ Иванъ Кондратьевъ сынъ Конуринъ! Вотъ оно когда невѣстка-то получила на отместку! воскликнулъ Николай Ивановичъ.
– А вотъ тебѣ, мусью англичанинъ, и въ рыло на прибавку! Это ужъ процентами на капиталъ сочти! прибавилъ Конуринъ, безостановочно запаливая въ англичанина букетиками.
Англичанинъ стоялъ въ коляскѣ во весь ростъ, стараясь улыбнуться. Носъ его былъ въ крови. По пробритому подбородку также текла кровь; мальчишка подавалъ ему поднятую съ земли шляпу.
XXI
Экипажи, тянувшіеся вереницей мимо мѣстовъ съ зрителями, мало по малу начали рѣдѣть. Катающаяся публика стала разъѣзжаться. У продолжавшихъ еще сновать экипажей уже изсякъ цвѣточный матеріалъ для киданья. Цвѣточный дождь затихалъ. Битва цвѣтами кончалась. Только изрѣдка еще кое кто швырялъ остатками букетиковъ, но ужъ не безъ разбора направо и налѣво, а только въ знакомыхъ, избранныхъ лицъ. Такъ было въ экипажахъ, такъ было и въ мѣстахъ среди зрителей. Публика, видимо, устала дурачиться. Шоссе было усѣяно цвѣтами, но мальчишки уже не поднимали эти цвѣты, ибо никто не покупалъ ихъ. Публика начала зѣвать и уходила. Окровавленный англичанинъ больше не показывался. Конуринъ, прикопившій съ пятокъ букетиковъ, чтобы швырнуть въ него на послѣдяхъ, долго ждалъ его и наконецъ тоже началъ зѣвать. Зѣвалъ и Николай Ивановичъ.
– Канитель. Чѣмъ зря здѣсь сидѣть, пойдемте-ка лучше въ буфетъ, – сказалъ онъ. – Пить что-то хочется. Глаша можетъ выпить лимонаду, а мы саданемъ бутылочку красненькаго ординерцу.
– Пріятныя рѣчи пріятно и слушать, откликнулся Конуринъ, вставая и отряхиваясь отъ цвѣточныхъ. лепестковъ, и спросилъ:– А гдѣ тутъ буфетъ?
– Какой буфетъ? Здѣсь нѣтъ буфета, – проговорила Глафира Семеновна.
– Ну, вотъ… Гулянье, эдакое представленіе, да чтобы буфета не было! Не можетъ этого быть. Навѣрное есть. Гдѣ-же публика горло-то промачиваетъ? Нельзя безъ промочки. Вѣдь у всѣхъ першитъ послѣ такого азарта.
– А вы забываете, что мы на улицѣ, а не въ театрѣ!
– Ничего не обозначаетъ. Обязаны и на улицѣ послѣ такого происшествія…
– Да вотъ сейчасъ спросимъ, сказалъ Николай Ивановичъ. – Мусье! Гдѣ здѣсь буфетъ пуръ буаръ? обратился онъ къ завѣдующему мѣстами старичку съ кокардой изъ цвѣтныхъ ленточекъ на груди пиджака.
– Тринкенъ… пояснилъ Конуринъ и хлопнулъ себя по галстуху.
Старичекъ съ кокардой улыбнулся и заговорилъ что-то по французски.
– Глаша! Что онъ говоритъ? спросилъ Николай Ивановичъ жену.
– Да говоритъ тоже, что и я говорила. Нѣтъ здѣсь буфета.
– Да ты можетъ быть врешь. Можетъ быть онъ что-нибудь другое говоритъ?
– Фу, какой недовѣрчивый! Тогда иди и ищи буфетъ.
– Однако, ужъ это совсѣмъ глупо, что гулянье устраиваютъ, а o буфетѣ не хотятъ позаботиться. Это ужъ даже и на заграницу не похоже.
– Да вотъ пойдемъ мимо дома на сваяхъ, такъ тамъ буфетъ есть, – сказала Глафира Семеновна.
– На сваи? воскликнулъ Конуринъ. – Нѣтъ-съ, слуга покорный! Это чтобы опять полтораста четвертаковъ въ лошадки просадить? – вяземскими пряниками меня туда не заманишь. И такъ ужъ я въ этихъ вертепахъ, почитай, бочку кенигскаго рафинаду проухалъ.
– То есть какъ это рафинаду?
– Да такъ. Акуратъ такую сумму оставилъ, что бочка сахару-рафинаду въ покупкѣ себѣ въ лавку стоитъ.
– Ахъ, вотъ что, проговорила Глафира Семеновна. – Ну, что-жъ изъ этого? Въ одинъ день проигрываешь, въ другой день выигрываешь. Вчера несчастье, а сегодня счастье. Этакъ ежели бастовать при первой неудачѣ, такъ всегда въ проигрышѣ будешь. Не знаю, какъ вы, а мнѣ такъ очень хочется попробовать отыграться.
