Текст книги "Где апельсины зреют"
Автор книги: Николай Лейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
– Глаша, Глаша, смотри. Та дама, что плакала, браслетъ свои ростовщику закладываетъ. Передала ему браслетъ и деньги получаетъ, указалъ Николай Ивановичъ женѣ.
– Ну, ужъ вы наскажете.
– Да смотри сама. Вотъ у колонны… Видишь… Сейчасъ передала ему браслетъ и деньги взяла. Вонъ онъ ей и росписку пишетъ.
Усатый господинъ дѣйствительно вынулъ записную книжку и писалъ въ ней что-то карандашемъ. Черезъ минуту онъ вырвалъ изъ книжки листикъ и подалъ его дамѣ. Дама быстро схватила листикъ и ускореннымъ шагомъ побѣжала къ дверямъ, ведущимъ въ игорныя залы и охраняемымъ швейцаромъ и контролеромъ.
– Ну, что, убѣдилась? – спрашивалъ жену Николай Ивановичъ и прибавилъ:– Вотъ гнѣздо-то игорное! Даже ростовщики водятся.
– Да мало-ли дуръ всякихъ есть, – отвѣчала Глафира Семеновна.
Конуринъ тоже видѣлъ операцію залога браслета и дивился.
– Ловко! Совсѣмъ по цивилизаціи! прищелкнулъ онъ языкомъ и покачалъ головой. – И вѣдь какъ все это въявь дѣлается, безъ всякаго стѣсненія! При игорномъ домѣ и касса ссудъ… Удивительно.
– Попали мы въ мѣстечко! – вздохнулъ Николай Ивановичъ и спросилъ: – а гдѣ-же играютъ-то? Гдѣ этотъ самый вертепъ? Гдѣ рулетка?
– А вотъ должно быть за тѣми дверями. Всѣ туда идутъ, – кивнула Глафира Семеновна на двери, за которыми скрылась заложившая свой браслетъ дама, и направилась къ этимъ дверямъ, ведя за собой мужа и Конурина.
Швейцаръ и контролеръ тотчасъ-же загородили имъ дорогу и спросили билеты. Контролеръ довольно внимательно просмотрѣлъ билеты, перевралъ въ слухъ фамилію Конурина и наконецъ, возвративъ билеты, произнесъ: “entrez, messieurs”. Швейцаръ распахнулъ двери.
– Ну, наконецъ-то въ рай впустили! произнесъ Конуринъ. Люди свои кровныя деньги имъ несутъ на съѣденіе, а они у каждой двери заставы понадѣлали.
Глазамъ Ивановыхъ и Конурина открылся рядъ большихъ и длинныхъ залъ, отдѣленныхъ одна отъ другой широкими арками. Посреди залъ стояли огромные столы и около нихъ густо толпилась публика. Дамы протискивались сквозь толпу мужчинъ, протягивали руки со ставками. Мужчины загораживали имъ дорогу и въ свою очередь лѣзли къ столу, стараясь поставить на номеръ деньги. Наступившіе кому нибудь на ногу или толкнувшіе другъ друга, даже не извинялись. Азартъ поборолъ все. Вездѣ раскраснѣвшіяся лица, вездѣ тяжелое прерывистое дыханіе, растрепанныя прически, на которыя владѣльцы ихъ, отдавшись всецѣло игрѣ, уже не обращали вниманія и не приводили въ порядокъ. Какъ въ гостиной залѣ, такъ и здѣсь несложный сдержанный разговоръ, состоящій изъ игорныхъ терминовъ или даже только полушопотъ, изрѣдка прерываемый извѣстными выкриками крупье: “Faites vos jeux” и “rien ne va plus”.
Ивановы и Конуринъ обошли всѣ залы, бродя между столами и наблюдая стоявшую и сидѣвшую около нихъ публику. У одного изъ столовъ они услышали и русскій полувозгласъ:
– Бьетъ игра, бьетъ и даже просвѣта не вижу!
– Слышалъ? Русопета нашего обчищаютъ, кивнулъ Конуринъ по направленію къ столу. – Попался, голубчикъ.
– Не лѣзь на рогатину. Самъ виноватъ, откликнулся Николай Ивановичъ.
– Однако, вѣдь есть-же такіе, что и выигрываютъ, – замѣтила Глафира Семеновна. – Я сама читала въ газетахъ, что какой-то кельнеръ изъ ресторана здѣсь цѣлое состояніе выигралъ.
– Ну, такихъ, я думаю, не завалило. Иначе, суди сама, на какіе имъ доходы было-бы такой дворецъ для игорнаго дома построить. Вѣдь дворецъ. Вонъ люстра-то виситъ съ потолка… Вѣдь она состояніе стоитъ.
Отъ одного изъ столовъ отошелъ уже не раскраснѣвшійся, а блѣдный мужчина съ черной бородой, взъерошилъ себѣ рукой прическу, опустился на круглый диванчикъ и упершись руками въ колѣнки, безсмысленно сталъ смотрѣть въ полъ.
– Этого тоже должно быть ловко умыли!.. – замѣтилъ Конуринъ.
– Вонъ и старушка бродитъ и отдувается, – указалъ Николай Ивановичъ. – Непремѣнно и ей бокъ нажми… Шляпка-то совсѣмъ съѣхала у ней набокъ, а она и не замѣчаетъ. Грѣхъ, бабушка, въ вертушку въ эти годы играть. Богу-бы молилась дома.
Глафира Семеновна сердилась.
– Ахъ, какъ вы мнѣ оба надоѣли своими прибаутками! – проговорила она, обращаясь къ мужу и Конурину. – Я сбираюсь попробовать счастія, а вы съ двухъ сторонъ: одинъ – нажгли, а другой – умыли. Вѣдь такъ нельзя… Ни въ какой игрѣ не слѣдуетъ такихъ словъ подъ руку говорить. Надо бодрить человѣка, а не околачивать его разными жалкими словами.
– Какъ ты будешь играть, ежели ты не знаешь, какъ здѣсь и играется, – замѣтилъ ей мужъ.
– Ну, вотъ! Не боги горшки-то обжигаютъ. Подойдемъ съ столу, присмотримся и поймемъ въ чемъ дѣло. – Вотъ столъ, около котораго немножко попросторнѣе, къ нему и подойдемъ.
Она двинулась къ столу. Мужъ и Конуринъ послѣдовали за ней.
XXVI
Быстро бросились имъ въ глаза одутловатая фигура крупье съ краснымъ широкимъ лицомъ, обрамленнымь жиденькими бакенами и усами, его лысина, черепаховое пенснэ на носу и грудки золота и пятифранковыхъ монетъ. Банковые билеты лежали отдѣльной стопкой. Другой крупье, молодой, съ кислосладкой физіономіей опереточнаго тенора, украшенный капулемъ, приводилъ въ движеніе рулетку. Игроковъ пять, шесть, въ томъ числѣ одна пожилая дама, вся въ черномъ, сидѣли около стола, остальные стояли. Сидѣвшіе около стола были игроки на большую ставку. Передъ ними также лежали стопки серебра и золота. Одинъ былъ пожилой блондинъ съ безстрастными оловянными, какъ бы рыбьими глазами, но не взирая на ихъ безстрастность, онъ особенно горячился, игралъ на золото и ставилъ по нѣскольку ставокъ сразу, другой, также сильно горячившійся, былъ очень еще молодой человѣкъ, причесанный, прилизанный, какъ-бы соскочившій съ модной картинки, въ широчайшихъ брюкахъ крупными полосами, засученныхъ у щиколки, съ брилліантовой булавкой въ галстухѣ и въ запонкахъ у рукавчиковъ сорочки чуть не въ блюдечко величины. Онъ также игралъ на золото, сидѣлъ у стола какъ-то бокомъ, выставивъ въ сторону ногу, послѣ каждаго проигрыша ударялъ себя но бедру и шепталъ что-то себѣ подъ носъ. Дама играла на золото и на серебро, систематически ставя золотой на номеръ и пятифранковую монету на черную или красную, поминутно кусая свои блѣдныя губы. Ей нѣсколько разъ были даны небольшіе куши, она приподнималась со стула и, недожидаясь, пока крупье подвинетъ съ ней деньги лопаточкой, съ середины стола пригребала ихъ къ себѣ руками и тотчасъ-же удваивала ставку.
– Удивительное дѣло: и здѣсь дамамъ счастье… проговорила Глафира Семеновна, наблюдая игру.
Конуринъ и Николай Ивановичъ молчали и внимательно слѣдили за игрой.
– Теперь я вспоминаю. Точь въ точь такую-же рулетку я видѣла у Комловыхъ, но та, разумѣется, была маленькая, продолжала Глафира Семеновна. Самое выгодное здѣсь на номеръ ставить, но я все не могу сообразить, сколько выдаютъ здѣсь за номеръ при выигрышѣ. – Николай Иванычъ, я поставлю на красную… шепнула она мужу.
– Погоди… не горячись, былъ отвѣтъ.
– Игра большая. Съ маленькой-то ставкой тутъ и не подступайся… прошепталъ Конуринъ.
– Ну, вотъ… Чего тутъ стѣсняться! И маленькую ставку въ лучшемъ видѣ отберутъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
– Ружъ… проговорила вдругъ Глафира Семеновна и бросила двухфранковую монету на красное.
Играющіе обернулись къ ней лицомъ и улыбнулись. Одутловатый крупье-кассиръ придвинулъ съ ней двухфранковую монету обратно и заговорилъ что-то по французски.
– Команъ? удивилась Глафира Семеновна. – Николай Иванычъ, смотри, отъ меня даже не принимаютъ ставку, обратилась она къ мужу недоумѣвающе.
Крупье-кассиръ, заслыша ея русскую рѣчь, издали показалъ ей пятифранковикъ.
– Да, да… Видишь, онъ показываетъ тебѣ, что меньше пяти франковъ ставить нельзя, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
– Но ежели я поставлю пять франковъ, то у меня ассигнованнаго на проигрышъ золотаго хватитъ только на четыре ставки.
– Такъ что-жъ изъ этого? По одежкѣ и протягивай ножки.
– Помилуй, какая-же это игра на четыре ставки! Дай мнѣ еще золотой.
– Да ты прежде четыре-то ставки проставь.
Конуринъ стоялъ и бормоталъ:
– Вишь, какъ заигравшись здѣсь, черти! Отъ двухъ франковъ отказываются. Какъ будто два франка и не деньги. Два франка – вѣдь это восемь гривенъ, по нашему. У меня въ Питерѣ въ магазинѣ на эти деньги можно купить четверку чаю хорошаго и два фунта сахару.
– Николай Иванычъ, я поставлю пять франковъ на красное… Ужъ куда ни шло… проговорила Глафира Семеновна.
– Да ставь. Мнѣ-то что! Я вотъ все соображаю, что это значитъ, когда не на номеръ ставятъ, а на полоску между номерами. Вонъ фертикъ съ капулемъ на четыре полоски вокругъ номера сейчасъ поставилъ. Команъ, мосье, вотъ это на полоску?.. Комбьенъ можно получить? обратился Николай Ивановичъ съ стоявшему рядомъ съ нимъ бородачу въ очкахъ, но тотъ не понялъ и, отрицательно покачавъ головой, полѣзъ съ пятифранковикомъ къ номеру.
– Bien ne va plus! воскликнулъ крупье, отстраняя ставку.
– Глаша! Спроси хоть у дамы по французски: что это значитъ на полоску и вокругъ номера, сказалъ Николай Ивановичъ женѣ, но Глафира Семеновна схватила его за руку повыше локтя и радостно шептала:
– Выиграла на красную, пять франковъ выиграла. Я на номеръ поставлю теперь.
– Да вѣдь ты еще не знаешь, сколько здѣсь за угаданный номеръ даютъ.
– И не надо знать. По крайности сюрпризъ будетъ. Неужели-же здѣсь при всей публикѣ надуютъ? Ну, я на семь поставлю. Седьмаго ноября была наша свадьба.
– Понялъ, понялъ, что значитъ на полоску ставить, шепталъ Конуринъ, ударивъ себя по лбу ладонью. – Это значитъ, что ставка на два номера, на номеръ, который на право и на номеръ, который налѣво. Пятакъ серебряный стало быть пополамъ. Поставлю я имъ пятакъ? обратился онъ къ Николаю Ивановичу. – Пятакъ – два рубля, стало быть фунтъ чаю… Ну, да ужъ пусть ихъ сожрутъ фунтъ чаю, гвоздь имъ въ глотку!
Онъ положилъ “пятакъ” между двумя номерами и, дивное дѣло: ему придвинули грудку серебра.
– Каково! Вѣдь выигралъ! воскликнулъ Конуринъ среди тишины, такъ что обратилъ на себя всеобщее вниманіе. – Ну, теперь погоди. Теперь можно ужъ изъ выигрыша ставить. Сколько-же мнѣ это дали?
Онъ хотѣлъ считать.
– Брось… Не считай… Не хорошо… Оставь такъ для счастья – остановилъ его Николай Ивановичъ и самъ полѣзъ со ставкой, ставя ее на полоску.
Играли ужъ всѣ трое.
– Николай Иванычъ, у меня изъ золотаго послѣдній пятакъ поставленъ, дергала мужа за рукавъ Глафира Семеновна. – Дай мнѣ еще золотой… Нельзя здѣсь на грошъ играть. Видишь, большая игра. Лучше ужъ я въ Италіи буду экономить и не куплю себѣ соломенныхъ шляпокъ, о которыхъ говорила. – Ты вотъ что… Ты дай мнѣ два золотыхъ. Даю тебѣ слово, что въ Италіи…
– Да на, на… Не мѣшай только… Видишь, я самъ играю.
Николай Ивановичъ сунулъ женѣ два золотыхъ.
– Смотри, смотри, ты выигралъ, указывала она мужу.
– Да неужели?!
Крупье и съ нему придвигалъ стопку серебра. Николай Ивановичъ просіялъ.
– Скажи на милость, какъ мы съ Конуринымъ удачно… говорилъ онъ. – Конуринъ съ первой-же ставки получилъ, а я со второй… Какъ это хорошо на полоску-то ставить. Глаша! Ставь на полоску. Что тебѣ за охота на цвѣтное ставить, шепнулъ онъ женѣ. – Нѣтъ, здѣсь какъ возможно… Здѣсь игра куда лучше, чѣмъ въ Ниццѣ.
– И благороднѣе… прибавилъ Конуринъ. – Здѣсь и харь такихъ богопротивныхъ нѣтъ, какъ въ Ниццѣ. Вонъ на іудиномъ мѣстѣ, около денегъ господинъ крупье сидитъ… Пріятное лицо… Основательный мужчина… Сейчасъ видно, что не ярыга.
– Ты въ выигрышѣ?
– Франковъ тридцать въ выигрышѣ. Теперь обложить надо номеръ. Вокругъ обложить…На четыре полоски по монеткѣ… Вонъ давеча этотъ съ помутившимися-то глазами обкладывалъ – и ему уйму денегъ подвинули.
– Такъ обложи.
– Конечно-же обложу. При выигрышѣ можно. Ну, пропадай моя телѣга! Вотъ четыре колеса.
И Конуринъ, бросивъ на столъ четыре “пятака”, сталъ ими обкладывать номеръ.
– Николай Иванычъ… Я выиграла… слышался голосъ Глафиры Семеновны. – Второй золотой оказался счастливѣе. Пятакъ на красную выиграла.
– Погоди… не мѣшай… Играй сама по себѣ, а я буду самъ по себѣ… отвѣчалъ Николай Ивановичъ, видимо заинтересованный игрой. – Что, Иванъ Кондратьичъ, обкладка-то не выдрала?
– Сожрали, гвоздь имъ, въ затылокъ! – Ну, да авось поправимся. Еще разъ обложу.
– И я обложу. Вѣдь я въ выигрышѣ.
Сказано-сдѣлано. Рулетка завертѣлась. Конуринъ и Ивановы жадными глазами слѣдили за ней.
– Ура! закричалъ вдругъ Конуринъ.
– Тише! Что ты! Никакъ съ ума сошелъ! дернулъ его за рукавъ Николай Ивановичъ. – Вѣдь на тебя вся публика смотритъ.
– Чихать мнѣ на публику!
Крупье пододвигалъ къ Конурину большую стопку серебра. Въ серебрѣ виднѣлся и золотой.
– Николай Иванычъ! Вообрази, я опять выиграла! наклонилась къ мужу Глафира Семеновна.
Глаза ея радостно блистали.
XXVII
Игра кончалась. Утомленные крупье зѣвали. Игроки около столовъ начали рѣдѣть. Какъ-то медленно, шагъ за шагомъ, отходили они съ опорожненными карманами отъ столовъ. Нѣкоторые, послѣ небольшаго размышленія и сосчитавъ оставшіяся деньги, вновь приближались съ столамъ, ставили послѣднюю ставку, проигрывали и опять отходили. Какой-то элегантный бородачъ, съ длинными волосами почти до плечъ, выгрузилъ изъ кошелька всю мелочь, набралъ ставку въ пять франковъ, гдѣ попадались даже полуфранковыя монеты, и бросилъ ее на столъ. Очевидно, это были послѣднія деньги, но и онѣ не помогли ему отыграться. Онъ проигралъ. Покусавъ губы и тихо повернувшись на каблукахъ, онъ направился къ выходной двери.
Ивановы и Конуринъ все еще играли. Конуринъ игралъ уже молча, безъ прибаутокъ. Николай Ивановичъ раскраснѣлся и тоже молчалъ. Только Глафира Семеновна дѣлала иногда кое-какія замѣчанія шепотомъ. Наконецъ, Николай Ивановичъ поставивъ ставку и, проигравъ ее, произнесъ:
– Баста. На яму не напасешься хламу. Тутъ можно душу свою проиграть.
Онъ отдулся и отошелъ отъ стола.
– Да ужъ давно никто не выигрываетъ, а только эти проклятые черти себѣ деньги загребаютъ, откликнулась Глафира Семеновна, кивая на крупье.
– Отходи, Глаша… сказалъ ей мужъ.
– А вотъ только еще ставочку… Я въ выигрышѣ немножко.
– Какъ ты можешь говорить о выигрышѣ, если мужъ твой болѣе четырехсотъ франковъ проигралъ! Вѣдь деньги-то у насъ изъ одного кармана. Бросай, Иванъ Кондратьичъ, тронулъ онъ за плечо Конурина.
– Да и то надо бросить, иначе безъ сапогъ домой поѣдешь, отвѣчалъ тотъ и отошелъ отъ стола, считая остатки денегъ.
Глафира Семеновна продолжала еще играть.
– Глаша! крикнулъ ей еще разъ мужъ.
– Сейчасъ, сейчасъ… Только одну послѣднюю ставочку…
– Да ужъ прибереги деньги-то хоть на желѣзную дорогу и на извощика отъ станціи. У меня въ карманѣ только переводъ на банкъ – и больше ни гроша.
– На желѣзную дорогу у меня хватитъ.
Глафира Семеновна звякнула стопочкой пятифранковиковъ на ладони. Мужъ схватилъ ее за руку и силой оттащилъ отъ стола, строго сказавъ:
– Запрещаю играть. Довольно.
– Какъ это хорошо турецкія звѣрства надъ женой при цивилизованной публикѣ показывать! – огрызнулась она на него, но отъ стола все-таки отошла. – Я въ выигрышѣ, все-таки двадцать пять франковъ въ выигрышѣ.
– Не смѣй мнѣ объ этомъ выигрышѣ и говорить.
Они молча шли по игорнымъ комнатамъ, направляясь къ выходу.
– Поспѣемъ-ли еще на поѣздъ-то? Не опоздали-ли? говорилъ Николай Ивановичъ.
– Тебѣ вѣдь сказано, что послѣдній поѣздъ послѣ окончанія всей игры идетъ. Я спрашивала… дала отвѣтъ Глафира Семеновна и прибавила:– Ахъ, какая я дура была, что давеча не прикончила играть! Вѣдь я была сто семьдесятъ франковъ въ выигрышѣ.
– Да ужъ что тутъ разбирать, кто дура, кто дуракъ! махнулъ рукой Конуринъ. – Всѣ дураки. Умные къ этимъ столамъ не подходятъ.
Когда они выходили изъ подъѣзда, въ саду около скамеекъ, поставленныхъ противъ подъѣзда, была толпа. Кто-то кричалъ и плакалъ навзрыдъ. Нѣкоторые изъ публики суетились. Изъ находящагося черезъ дорогу кафе, иллюминованнаго лампіонами, бѣжалъ гарсонъ въ бѣломъ передникѣ, со стаканомъ воды въ рукѣ, безъ подноса. Ивановы и Конуринъ подошли къ толпѣ. Тамъ лежала на пескѣ, въ истерикѣ, молодая, нарядно одѣтая дамочка. Она плакала, кричала и смѣялась. Ее приводили въ чувство. Это была та самая дамочка, которую Ивановы и Конуринъ видѣли въ гостиной залѣ, закладывающей свой браслетъ ростовщику.
– Доигралась, матушка! Вотъ до чего доигралась! Ну, и лежи… Ништо тебѣ… сказалъ Конуринъ.
Пріѣхавъ въ Монте-Карло на лошадяхъ, они не знали куда идти на станцію желѣзной дороги и Глафира Семеновна спрашивала у встрѣчныхъ:
– Ли гаръ? У е ля гаръ? Ля стаціонъ?
Имъ указывали направленіе.
Нѣкоторые изъ публики уже бѣжали, очевидно, торопясь попасть на поѣздъ. Побѣжали и они вслѣдъ за публикой. Вотъ входъ куда-то… Но передъ ними захлопнулась дверь и они остановились.
– Николай Иванычъ… Да что-же это такое?! Не пускаютъ… Вѣдь мы опоздаемъ же послѣдній поѣздъ… говорила испуганная Глафира Семеновна.
– А опоздаемъ, то такъ намъ и надо, барынька. – Ночуемъ вонъ тамъ, на травкѣ, за всѣ наши глупости, отвѣчалъ Конуринъ со вздохомъ. – Дураковъ учить надо, охъ, какъ учить!
– Зачѣмъ-же на травкѣ? Здѣсь есть гостинницы. Давеча мы видѣли вывѣски “готель”, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
– Нѣтъ, ужъ вы тамъ какъ хотите, а я на травкѣ… Не намѣренъ я за два номера платить – я здѣсь, и въ Ниццѣ. Что это въ самомъ дѣлѣ, и семь шкуръ съ тебя сняли, да и за двѣ квартиры плати! Я на травкѣ или вонъ на скамейкѣ. Сама себя раба бьетъ за то, что худо жнетъ.
У захлопнувшейся двери стояли не одни они, тутъ была и другая публика. Глафира Семеновна суетилась и ко всѣмъ обращалась съ безсвязными вопросами въ родѣ:
– Me команъ донъ?.. Ну, вулонъ сюръ ля гаръ… Ле дерніе тренъ… Ну, вулонъ партиръ а Нисъ, и вдругъ захлопываютъ двери! У е ли гаръ?
Ее успокоивали. Какой-то молодой человѣкъ, въ сѣрой шляпѣ, красномъ шарфѣ и красныхъ перчаткахъ, старался ей втолковать по-французски, что они успѣютъ, что это захлопнули передъ ними двери подъемной машины, машина сейчасъ поднимется на верхъ и ихъ впустятъ въ дверь, но впопыхахъ она его не понимала.
Двери подъемной машины наконецъ распахнулись. Глафира Семеновна схватила мужа за руку и со словами: “скорѣй, скорѣй” втащила его въ подъемный вагонъ. Вскочилъ за ними и Конуринъ. Вагонъ быстро наполнился и сталъ опускаться.
– Боже мой! Это асансеръ! Это подъемная машина! – воскликнула Глафира Семеновна. – Мы не туда попали.
– Стой! Стой! – кричалъ Николай Ивановичъ служащему при машинѣ въ фуражкѣ съ галуномъ, схвативъ его за руку. – Намъ на поѣздъ. Гаръ… Гаръ… Трень…
Но машина не останавливалась.
– Фу, ты пропасть! Куда-же это насъ опускаютъ! Не надо намъ… Никуда не надо. Мы въ Нисъ, въ Ниццу… Глаша! Да переведи-же ты этому лѣшему, что намъ въ Ниццу надо.
– Что ужъ тутъ переводить, коли въ преисподнюю куда-то спустились! Изволь потомъ выбираться оттуда.
– А все ты!.. упрекнула мужа Глафира Семеновна.
– Ну, вотъ еще! Чѣмъ-же я-то?..
– Да вѣдь ты меня за руку втащила. Не разспросивши хорошенько – куда, и вдругъ тащишь! Иванъ Кондратьичъ, что тутъ дѣлать? Намъ въ Ниццу, на поѣздъ, а насъ въ преисподнюю спускаютъ.
Конуринъ сидѣлъ потупившись.
– Мало еще по грѣхамъ нашимъ, мало! – отвѣчалъ онъ со вздохомъ.
Служащій при подъемной машинѣ между тѣмъ совалъ имъ билеты и требовалъ по полуфранку за проѣздъ.
– Какъ? Еще за проѣздъ? Силой не вѣдь куда спускаете, да еще за проѣздъ вамъ подай? – воскликнулъ раздраженно Николай Ивановичъ. – Ни копѣйки не получишь.
– Mais, monsieur… началъ было служащій при машинѣ.
– Прочь, прочь! Не распространяй руки, а то вѣдь я по свойски! Намъ въ Ниццу, а вы насъ къ чорту на рога тащите. Мерси… ни гроша…
Машина остановилась. Двери распахнулись. Глафира Семеновна выглянула и заговорила.
– Отдай, Николай Иванычъ, отдай… Мы правильно попали… Насъ къ самой желѣзной дорогѣ спустили… Вотъ рельсы… Вотъ станція, вотъ и касса билетная. Отдай!
– Чѣмъ я отдамъ, ежели я до послѣдняго четвертака проигрался? Отдавай ужъ ты.
Глафира Семеновна сунула служащему при подъемной машинѣ двухфранковую монету и побѣжала къ кассѣ за билетами на поѣздъ. Поѣздъ уже свистѣлъ и подходилъ къ станціи. Какъ огненные глаза виднѣлись его два буферные фонаря.
– Кто-жъ ихъ зналъ, что здѣсь, чтобъ попасть на поѣздъ, нужно еще на подъемной машинѣ спуститься! ворчалъ Николай Ивановичъ.
Черезъ двѣ-три минуты они сидѣли въ поѣздѣ.
ХXVIІІ
Поѣздъ шелъ медленно, поминутно останавливаясь на всевозможныхъ маленькихъ станціяхъ и полустанкахъ. Въ купэ вагона, гдѣ сидѣли Ивановы и Конуринъ, помѣщался и тотъ молодой человѣкъ съ запонками въ блюдечко и необычайно широкихъ брюкахъ, котораго они видѣли у игорнаго стола. Онъ сидѣлъ въ уголкѣ и дремалъ, снявъ съ головы шляпу. Визитка его была распахнута и на жилетѣ его виднѣлась золотая цѣпь съ кучей дорогихъ брелоковъ. Тотъ конецъ цѣпи, гдѣ прикрѣпляются на карабинѣ часы, выбился изъ жилетнаго кармана и болтался безъ часовъ. Это обстоятельство не уклонилось отъ наблюденія Глафиры Семеновны и она тотчасъ-же шепнула сидѣвшему рядомъ съ ней насупившемуся мужу:
– Посмотри, молодой-то человѣкъ даже часы проигралъ – и то не злится, и не дуется, а ты рвешь и мечешь. Видишь, цѣпь безъ часовъ болтается.
– Мало-ли дураковъ есть! отвѣчалъ тотъ. – Неужто ты хотѣла-бы, чтобъ и мы перезаложили всѣ свои вещи въ игорномъ вертепѣ?
– Я не къ этому говорю, а къ тому, что вѣдь игра перемѣнчива. Сегодня проигралъ, а завтра выигралъ. Нельзя-же съ перваго раза выигрыша ждать.
– Такъ ты хочешь, чтобы я отыгрывался завтра? Нѣтъ, матушка, не дождешься. Былъ дуракомъ, соблазнила ты меня, а ужъ больше не соблазнишь, довольно. Вѣдь мы съ тобой въ два-то дня шестьсотъ франковъ проухали. Достаточно. Плюю я на эту Ниццу и завтра-же ѣдемъ изъ нея вонъ.
– Голубчики, ангельчики мои, увезите меня поскорѣй куда-нибудь изъ этого проклятаго мѣста! упрашивалъ Конуринъ. – Вы вдвоемъ шестьсотъ франковъ проухали, а вѣдь я одинъ ухитрился болѣе восьмисотъ франковъ въ вертушки и собачки проиграть.
– Въ какія собачки? – спросила Гдафира Семеновна.
– Ну, все равно: въ лошадки, въ поѣзда, въ вертушки. Увезите, братцы, Христа ради. Вѣдь я семейный человѣкъ, у меня дома жена, дѣти.
– Да вѣдь дома въ стуколку играете-же и по многу проигрываете, замѣтила Глафира Семеновна.
– То дома, матушка Глафира Семеновна, а вѣдь здѣсь на чужбинѣ, здѣсь можно до того профершпилиться, что не съ чѣмъ будетъ и выѣхать.
– Насчетъ этого пожалуйста не безпокойтесь. Вмѣстѣ пріѣхали, вмѣстѣ и уѣдемъ. Въ крайнемъ случаѣ я свой большой брилліантовый браслетъ продамъ, а на мой браслетъ можно всѣмъ намъ до Китая доѣхать, а не только что до Петербурга.
– Завтра ѣдемъ, Иванъ Кондратьичъ, завтра… Успокойся… торжественно сказалъ Николай Ивановичъ.
– А шестьсотъ франковъ такъ ужъ и бросишь безъ отыгрыша? спросила мужа Глафира Семеновна.
– Пропади они пропадомъ! Что съ воза упало, то ужъ пропало! И не жалѣю…Только-бы выбраться изъ игорнаго гнѣзда.
– Вѣрно, вѣрно, Николай Иванычъ, и я не жалѣю. Проигралъ – впередъ наука, поддакнулъ Кожуринъ.
– Какъ вы богаты, посмотрю я на васъ! Гдѣ такъ на обухѣ рожь молотите, а гдѣ такъ вамъ и большихъ денегъ же жаль. Вѣдь восемьсотъ франковъ и шестьсотъ – тысяча четыреста… сказала Глафира Семеновна.
– Плевать! Только-бы вынесъ Богъ самихъ-то цѣлыми и невредимыми! махнулъ рукой Конуринъ и прибавилъ:– Голубчикъ, Николай Иванычъ, не поддавайся соблазну бабы. Ѣдемъ.
– Ѣдемъ, ѣдемъ.
Разговаривая такимъ манеромъ, они пріѣхали въ Ниццу. Вмѣстѣ съ ними ѣхала въ поѣздѣ и та дамочка, которая въ саду около игорнаго дома лежала въ истерикѣ. Они увидали ее на станціи. Ее выводили изъ вагона подъ руки двое мужчинъ: молодой въ шляпѣ котелкомъ и пожилой въ плюшевомъ цилиндрѣ. Глафира Семеновна осмотрѣла ее съ ногъ до головы и сказала:
– Ни браслета, ни часовъ на груди, ни серегъ въ ушахъ, однако-же вотъ не унываетъ.
– Какъ не унываетъ, ежели дѣло даже до истерики дошло! Какого еще унынія надо? воскликнулъ Николай Ивановичъ.
– Истерика можетъ и отъ другихъ причинъ сдѣлаться.
– Ну, Глафира! Ну, баба! Въ ступѣ бабу не утолчешь! И откуда у тебя могла такая ярость къ игрѣ взяться – вотъ чего я понять не могу! Есть у тебя деньги на извощика? Я пропгралъ все свое золото, серебро и банковые билеты. Переводъ на банкъ въ карманѣ и больше ничего.
– Есть, есть, не плачь. Четырнадцать франковъ еще осталось.
У станціи они сѣли въ коляску и поѣхали въ гостинницу. Ночь была восхитительная, тихая, луна свѣтила во всю, пахло бальзамическимъ запахомъ померанцевъ и лимоновъ, посаженныхъ въ скверѣ близь станціи. Молодые побѣги лавровыхъ деревьевъ обдавали своимъ ароматомъ.
– Ночь-то какая, ночь! восхищалась Глафира Семеновна. – Эдакое здѣсь благоуханіе, эдакой климатъ чудесный и вдругъ уѣзжать отсюда, не пробывъ и недѣли! Вѣдь мартъ въ началѣ, у насъ въ Петербургѣ еще лютые морозы, на саняхъ черезъ Неву ѣздятъ, а здѣсь мы безъ пальто, я вонъ въ одной шелковой накидкѣ…
– Не соблазняй, Ева, не соблазняй, откликнулся; мужъ.
– Завтра ѣдемъ? еще разъ спросилъ Конуринъ.
– Завтра, завтра… Черта-ли намъ въ благоуханіи, ежели это благоуханіе на шильничествѣ и ярыжничествѣ основано, чтобы заманить человѣка въ вертепъ и обобрать.
– Ну, вотъ и ладно, ну, вотъ и спасибо. Ахъ, что-то теперь моя жена, голубушка, дома дѣлаетъ! вздохнулъ Конуринъ.
– Чай пьетъ, улыбнулась Глафира Семеновна.
– Нѣтъ, спитъ, поди, ужъ третій сонъ спитъ. Вотъ смирныя-то жены, которыя ежели не бодающіяся, хуже. Дура она была, совсѣмъ полосатая дура, что не удержала меня дома, а позволила по заграницамъ мотаться. Встань она на дыбы, бодни меня хорошенько и сидѣлъ-бы я теперь въ Петербургѣ, не посѣялъ-бы денегъ на дорогу, не разбросалъ-бы ихъ по столамъ съ вертушками и собачками. А то вдругъ, дура, говоритъ: “поѣзжай, посмотри, какъ въ заграничныхъ земляхъ люди живутъ, а потомъ мнѣ разскажешь”. Восемьсотъ франковъ проиграть въ вертушки! Вѣдь это люди говорятъ, триста двадцать рублей. Сколько на эти деньги можно было купить судачины, буженины и солонины для семьи и для артели прикащиковъ!
– Ахъ, Иванъ Кондратьичъ! Ну, чего вы стонете! Все удовольствіе своимъ стономъ отравляете! воскликнула Глафира Семеновна, – Надоѣли… Ужасъ какъ надоѣли! Скулите, какъ собака.
– Ругай меня, матушка, ругай, Христа ради! Ругай хорошенько. Стою я всякой руготни за мое безобразіе. Не собака я, а еще хуже. Ругай… А то некому меня и поругать здѣсь.
Конуринъ опять вздохнулъ.
– Эхъ, хоть-бы по телеграфу жена моя обругала меня хорошенько, такъ все мнѣ легче-бы было! проговорилъ онъ.
Извощикъ подвезъ ихъ къ гостинницѣ.
Николай Ивановичъ сдержалъ свое слово. Утромъ Глафира Семеновна еще спала, а онъ уже съѣздилъ въ банкирскую контору, получилъ деньги по переводу, а вернувшись домой, за кофе потребовалъ счетъ изъ гостинницы, чтобы разсчитаться и ѣхать изъ Ниццы въ Италію.
XXIX
За утреннимъ кофе Глафира Семеновна опять сильно запротестовала, что они уѣзжаютъ изъ Ниццы, отъ Монте-Карло, не попробовавъ даже отыграться, но Николай Ивановичъ былъ неумолимъ. Его поддерживалъ и Конуринъ, пришедшій изъ своего номера пить кофе вмѣстѣ съ ними.
– Надо, милая барынька, ѣхать, непремѣнно надо, а то въ конецъ свихнуться можно, говорилъ онъ.
– Но мы вѣдь и Ниццы еще хорошенько мы видали, возражала она.
– Богъ съ ней, съ Ниццей. Довольно. Хорошенькаго тоже надо понемножку… Море синее видѣли какъ шумитъ, какъ апельсины ростутъ видали, какъ взрослые дураки въ дѣтскія игрушки играютъ и деньги проигрываютъ видали, такъ чего-жъ намъ еще? Какого шатуна?
– А не видали еще, какъ дамы купаются въ морѣ при всей публикѣ, попробовала Глафира Семеновна ударить на чувственную сторону мужчинъ. – Останемся хоть для дамъ-то еще денекъ.
– Ну, вотъ… Стоитъ-ли изъ-за купающихся дамъ! откликнулся Николай Ивановичъ. – Это можно и у насъ подъ Петербургомъ видѣть. Поѣзжай лѣтомъ на Охту и за Охтой въ лучшемъ видѣ увидишь, какъ бабы-копорки, полольщицы съ огородовъ въ рѣчкѣ купаются.
– Да развѣ тутъ есть какое-нибудь сравненіе! Тамъ бабы-копорки, а здѣсь аристократки въ костюмахъ.
– Безъ костюмовъ-то, ангелъ мой, еще интереснѣе. Прямо онатюрель.
– Однако-же вѣдь это сѣрое невѣжество, чтобъ уѣзжать изъ города, ничего путемъ не видавши. Сегодня, напримѣръ, маскарадъ особенный будетъ, гдѣ всѣ должны быть во всемъ бѣломъ: въ бѣлыхъ балахонахъ, въ бѣлыхъ дурацкихъ колпакахъ. Это называется Корсо блянъ. Неужели-же и это не посмотрѣть?
– Мы и такъ ужъ, сударыня-барыня, въ дурацкихъ колпакахъ, проигравши въ дѣтскія бирюльки завѣдомымъ обираламъ полторы тысячи франковъ, отвѣчалъ Конуринъ.
– Ужъ и полторы тысячи! Цѣлыхъ ста франковъ до полторы-то тысячи не хватаетъ. А у меня сегодня ночью, какъ нарочно, даже и предзнаменованіе… Всю ночь мнѣ снилась цифра двадцать два, продолжала Глафира Семеновна. – То будто этотъ номеръ въ видѣ бѣлыхъ утокъ по морю плыветъ, то будто-бы двадцать два огненными цифрами у Николая Иваныча на лбу… Вотъ-бы на эту цифру и попробовать.
– Не путай, матушка, меня, не путай, сама какіе хочешь сны видь, а меня не путай, откликнулся Николай Ивановичъ. – На-ко вотъ, разсмотри лучше счетъ изъ гостинницы, коли ты французская грамотѣйка. Что-то ужъ очень много они съ насъ содрали, подалъ онъ ей счетъ.
– А я увѣрена, что послѣ такого предзнаменованія на двадцать два и выиграла-бы, навѣрное выиграла-бы. Да и ты выигралъ-бы, потому вѣдь и у тебя на лбу. Иванъ Кондратьичъ тоже выигралъ-бы, потому и у него, только не двадцать два, а тридцать три…
– Да неужто тридцать три? Тридцать три – это женина цифра. Ей тридцать три года, сказалъ Конуринъ.
– Ну, вотъ видите. А на счастье жены вы ни разу, кажется, не ставили.
– Ставить-то ставилъ, но такъ, зря… Что-же и у меня эта цифра огненными буквами?..
– Нѣтъ, такъ… Стоите будто-бы вы въ бѣломъ балахонѣ – вотъ въ такомъ, что мы видѣли въ окнахъ магазиновъ для бѣлаго маскарада-то приготовленные… Стоите вы будто въ бѣломъ балахонѣ, придумывала Глафира Семеновна:– а у васъ на груди тридцать три. А отъ головы какъ-бы сіяніе…
– Фу, ты пропасть! Николай Иванычъ, слышишь?
– Слушай ее! Она тебѣ наскажетъ! Ей только-бы остаться, да поиграть.
– Какъ это глупо, что вы не вѣрите! Вѣдь это-же сонъ… Во снѣ можетъ все присниться.
– Дѣйствительно, во снѣ можетъ всякая чушь присниться, согласился Конуринъ:– но я замѣчалъ, что эта чушь иногда бываетъ въ руку и сбывается. Да вотъ я видѣлъ во снѣ, что меня собака бодала – и тотчасъ же получилъ въ Парижѣ отъ жены письмо. Со” бака – письмо.
– Конечно-же. Ну, а тутъ ужъ не собака, а прямо цифра тридцать три… По моему, даже грѣхъ не попробовать, если есть предзнаменованіе.
– Такъ-то оно такъ, да ужъ много очень проиграно. Нѣтъ, ѣдемте въ Италію! – махнулъ рукой Конуринъ. – Объѣздить скорѣе эти итальянскія палестины, да и къ себѣ по дворамъ, на постные щи и кашу. Вѣдь, люди говорятъ, у насъ теперь великій постъ, а мы въ здѣшнихъ заграничныхъ земляхъ и забыли совсѣмъ о немъ, грѣшники великіе. Пріѣхать домой, да и покаяться хорошенько.
