Текст книги "Где апельсины зреют"

Автор книги: Николай Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Смотри, Глаша, счетъ-то скорѣй. Ужасъ что въ немъ наворочено… указывалъ Николай Ивановичъ женѣ на счетъ.

– На комнаты по три франка въ день прибавлено, отвѣчала та. – Потомъ сервизъ… За прислугу по два франка въ день на персону…

– Да какъ-же они смѣли, подлецы, супротивъ уговора! Эй, кельнеръ! Или какъ тамъ у васъ!

Николай Ивановичъ разгорячился и началъ тыкать въ электрическій звонокъ.

– За кипятокъ въ чайникѣ и спиртовую лампу, на которой мы чайникъ для нашего собственнаго чаю кипятили, взяли четыре франка, продолжала Глафира Семеновна.

– Рубль шесть гривенъ? – воскликнулъ Конуринъ. – Да вѣдь это разбой на большой дорогѣ!

– Просила я кувшинъ теплой воды, чтобы шею себѣ послѣ желѣзной дороги вымыть – и за кувшинъ воды франкъ поставленъ.

– Не отдамъ, же за что не отдамъ, что по уговору не было назначено, продолжалъ горячиться Николай Ивановичъ и когда слуга явился, воскликнулъ, тыкая пальцемъ въ счетъ: – Команъ это? Кескесе? Пуръ шамбръ было двѣнадцать франковъ объявлено, дузъ франкъ, а тутъ кензъ. Вѣдь это мошенничество, мусье. И пурх ло, и пуръ самоваръ… Да какой тутъ съ чорту самоваръ! Просто чайникъ съ грѣлкой… Это разбой… Глаша! Какъ разбой по французски? Да переведи-же ему скорѣй по французски.

– Я не знаю, какъ разбой по французски, – отвѣчала Глафира Семеновна.

– А! Ты это нарочно? Нарочно, мстишь мнѣ, что я не остаюсь въ этомъ игорномъ вертепѣ Ниццы и уѣзжаю изъ нея? Хорошо… Ладно… я и самъ сумѣю!..

– Увѣряю тебя, Николай Иванычъ, что я же знаю, какъ разбой. Насъ про разбой не учили, оправдывалась Глафира Семеновна. – Въ благородномъ пансіонѣ съ генеральскими дочерьми я обучалась, такъ зачѣмъ намъ знать о разбоѣ!

– Довольно! Молчи! Это, братъ, разбой! Это, братъ, въ карманъ залѣзать – вотъ что это. Компрене? Воля, что это… кричалъ Николай Ивановичъ и жестами показывалъ слугѣ, какъ залѣзаютъ въ карманъ. – Какъ воры по французски? обратился онъ къ женѣ.

– Ле волеръ…

– Ле волеръ такъ дѣлаютъ. Компрене? Ле волеръ.

Лакей недоумѣвалъ и пятился. Когда же слово “ле волеръ” закричалъ и Конуринъ и показалъ даже слугѣ кулакъ, то испуганный слуга выбѣжалъ изъ номера и черезъ минуту явился вновь, но уже съ управляющимъ гостинницей, съ французомъ съ сѣдой, козлиной наполеоновской бородкой и съ карандашемъ за ухомъ. Началось объясненіе съ управляющимъ, въ которомъ уже приняла участіе Глафира Семеновна. Конуринъ по прежнему показывалъ кулакъ и бормоталъ:

– Мы къ вамъ “вивъ ли Франсъ”, всей душой, а вы грабить? За это вотъ! Какое-же послѣ этого французское сочувствіе, коль вы будете грабить!

Управляющій слушалъ спокойно, онъ понялъ въ чемъ дѣло, когда ему тыкали пальцемъ въ счетъ, и наконецъ заговорилъ, начавъ оправдываться.

– Глаша! Что онъ говоритъ? спрашивалъ Николай Ивановичъ.

– Онъ говоритъ, что это оттого на комнаты прибавлена цѣна, что мы дежене и дине у нихъ не брали, то есть не завтракали и не обѣдали за табльдотомъ, а онъ предупреждалъ насъ.

– Какъ не обѣдали и не завтракали? Нарочно вчера остались дома завтракать, чтобы глотку имъ заткнуть. Врешь ты, мусье! Мы дежене вчера, всѣ труа дежене. Да переводи-же ему, Глаша!

– Я перевожу, а онъ говоритъ, что одинъ разъ завтракать мало.

– Ну, городъ! Совсѣмъ хотятъ взять въ кабалу! Въ вертепахъ обыгрываютъ, въ гостинницахъ насчитываютъ. Хоть-бы взять англійскій ресторанъ, гдѣ мы третьяго дня обѣдали… Ограбили. Нонъ, нонъ, прибавки за комнаты никакой… Рьянъ пуръ шамбръ… размахивалъ руками Николай Ивановичъ. – Мы кричимъ “вивъ ли Франсъ”, вы кричите “вивъ ли Руси”, а извольте видѣть какое безобразіе! Дузъ франкъ пуръ шамбръ и рьянъ!..

Глафира Семеновна старалась переводитъ. Управляющій смягчился и обѣщался по франку въ день сбросить за комнату. Николай Ивановичъ продолжалъ торговаться. Кончили на двухъ франкахъ, убавили франкъ за кипятокъ.

– Ахъ, ярыги, ярыги! Ахъ, грабители! восклицалъ Николай Ивановичъ, выбрасывая деньги по счету. – Ни копѣйки за это на чай гарсонамъ, швейцарамъ и дѣвушкамъ!

Черезъ часъ они ѣхали въ омнибусѣ съ чемоданами на станцію желѣзной дороги. Глафира Семеновна сидѣла въ углу омнибуса и дулась. Ей ни за что не хотѣлось уѣзжать, не отыгравшись въ рулетку. Конуринъ, напротивъ, былъ веселъ, шутилъ, смотрѣлъ изъ окошка и говорилъ:

– Прощай, славный городъ Ницца! Чтобы тебѣ ни дна, ни покрышки!

XXX

Ивановы и Конуринъ подъѣзжали къ желѣзнодорожной станціи.

– Батюшки! Да это та-же самая станція, на которую мы и изъ Марселя и изъ Монте-Карло пріѣхали, – говорилъ Николай Ивановичъ. – Сказала ли ты въ гостинницѣ, чтобы насъ везли на ту дорогу, по которой въ Италію можно ѣхать? – спросилъ онъ жену.

– Сказала, сказала. А то какъ-же? Прямо сказала; ля гаръ пуръ Ромъ.

– А развѣ Римъ-то по-французски ромомъ называется? – удивленно задалъ вопросъ Конуринъ.

– Да, да. Римъ – Ромъ по-французски, – отвѣчала Глафира Семеновна.

– Фу, ты пропасть! Такой городъ и вдругъ похмельному зовется: ромъ! А еще папа живетъ! Стало быть бѣлый и красный ромъ-то оттуда къ намъ и привозится?

– Да почемъ-же я-то знаю, Иванъ Кондратьичъ! Насъ объ винахъ въ пансіонѣ не учили.

– Та-же самая дорога, что въ Римъ, что въ Монте-Карло, теперь ужъ я вижу… – продолжалъ Николай Ивановичъ, вынимая изъ кармана карту желѣзныхъ дорогъ и смотря въ нее.

Заглянула въ карту и Глафира Семеновна и сказала:

– Дѣйствительно, та. Вотъ Ницца, откуда мы ѣдемъ, – ткнула она пальцемъ, – вотъ за красной чертой Италія. Видишь, написано: Италія? Вотъ мы такъ поѣдемъ въ Италію, потому что другой дороги изъ Ниццы нѣтъ. А вотъ по пути и Монте-Карло. Вотъ оно напечатано: Монте-Карло.

– Мимо вертепа стало быть поѣдемъ? – спросилъ Конуринъ Глафиру Семеновну.

– Мимо, мимо.

– Вотъ съ удовольствіемъ-то плюну на станціи.

– И я съ тобой вмѣстѣ,– подхватилъ Николай Ивановичъ.

– А какъ это глупо будетъ. Словно дѣти… – сказала Глафира Семеновна. – На которомъ мѣстѣ ушиблись, на то и плюютъ. Совсѣмъ бородатыя дѣти.

Остановились у станціи. Носильщики потащили багажъ. Сопровождавшій омнибусъ человѣкъ изъ гостинницы сталъ спрашивать, куда сдавать багажъ.

– Ромъ, Ромъ, Ромъ… – твердила Глафира Семеновна.

– Въ Ромъ или въ Коньякъ, но только вонъ изъ вашего славнаго города Ниццы, – прибавилъ, смѣясь, Конуринъ.

Человѣкъ изъ гостинницы повелъ ихъ къ кассѣ, сдалъ багажъ, купилъ имъ билеты до Рима и заговорилъ, что-то объясняя.

– На итальянской границѣ нужно будетъ пересаживаться въ другіе вагоны, – перевела Глафира Семеновна. – Но затo эти билеты дѣйствительны на четырнадцать дней и мы по пути, если захотимъ, то можемъ на каждой станціи останавливаться, – весело прибавила она.

Въ головѣ ея въ это время мелькнула мысль, что во время пути она, можетъ быть, успѣетъ уговорить мужа и Конурина сойти въ Монте-Карло и остаться тамъ часа на три до слѣдующаго поѣзда, чтобы отыграться въ рулетку.

– Гдѣ тутъ останавливаться! – махнулъ рукой Николай Ивановичъ. – Прямо въ Римъ. Изъ Рима въ Неаполь, оттуда въ Венецію и домой…

– Да, да… Въ Римъ такъ и въѣдемъ. Пусть ромомъ насъ угощаютъ… – подхватилъ Конуринъ и опять прибавилъ:– Скажи на милость, вотъ ужъ не думалъ и не воображалъ, что Римъ хмельной городъ.

Человѣкъ изъ гостинницы, исполнивъ свою миссію по сдачѣ багожа и покупкѣ билетовъ, привелъ Ивановыхъ и Конурина въ залу перваго класса, поставилъ около нихъ ихъ сакъ-вояжи и пледы съ подушками и, снявъ фуражку, остановился въ ожидающей позѣ.

– Что? Пуръ буаръ теперь? на чай хочешь? спросилъ, улыбаясь, Николай Ивановичъ. – А зачѣмъ путешественниковъ въ гостинницѣ грабите? Мы – рюсъ, вы – франсе и должны въ мирѣ жить, потому что друзья, ами. Какое-же тогда “вивъ ли Руси” съ вашей стороны? На вотъ полъ-четвертака. А больше не дамъ. Не стоите вы, черти!

Онъ далъ мелкую серебряную монету. Черезъ нѣсколько минутъ подошелъ поѣздъ изъ Марселя, отправляющійся до итальянской границы и супруги Ивановы и Конуринъ засѣли въ купэ вагона. Когда поѣздъ тронулся, Конуринъ перекрестился.

– Ни изъ одного города не уѣзжаю съ такимъ удовольствіемъ, какъ изъ этого, проговорилъ онъ.

– Есть чѣмъ хвалиться! Молчали-бы лучше. Вѣдь это-же сѣрое невѣжество и ничего больше, отвѣчала Глафира Семеновна. – Люди со всѣхъ сторонъ сюда на отдыхъ собираются, благодарятъ Бога, что попали въ этотъ благословенный край, а вы радуетесь, что уѣзжаете!

– Да какъ-же не радоваться-то, ежели ни пито ни ѣдено, столько денегъ здѣсь посѣяли!.. А оставайся больше – еще-бы посѣяли.

– Рѣшительно ничего не извѣстно. Бывали случаи, что люди до послѣдняго рубля проигрывались, потомъ ставили этотъ рубль, счастье къ нимъ обертывалось и они уйму денегъ выигрывали. Сколько разъ я читала объ этомъ въ романахъ.

– Да вѣдь романы-то враки.

– Ахъ, Боже мой! Да самимъ-то вамъ развѣ не случалось наблюдать, что во время проигрыша счастье вдругъ обернется?

– Случалось-то случалось, что говорить!

– Ну, а въ Монте-Карло вы всего только одинъ вечеръ и играли. Развѣ можно судить о своемъ счастьи по одному вечеру?

– Такъ-то оно такъ… Это дѣйствительно… Это грѣхъ говорить… Ну, да ужъ уѣзжаемъ, такъ и слава Богу.

– Ничего не значитъ, что уѣзжаемъ. Поѣдемъ мимо Монте-Карло, можно и остановиться въ немъ. Наши билеты поѣздные на двѣ недѣли дѣйствительны. Уговорите только моего баши-бузука остановиться, кивнула Глафира Семеновна на мужа.

– Глаша! Не соблазняй, крикнулъ тотъ.

Поѣздъ бѣжалъ по самому берегу моря, то исчезая въ тунеляхъ, то вновь выскакивая изъ нихъ. Виды по дорогѣ попадались восхитительные, самые разнообразные: справа морская синева, смыкающаяся съ синевой неба, слѣва скалистыя горы и ютящіяся богатыя виллы на скалахъ, утопающія въ роскошной зелени.

– Фу, сколько тунелей! говорилъ Николай Ивановичъ. – Полъ-часа ѣдемъ, а уже семь тунелей проѣхали.

– А гдѣ мы, милая барынька, позавтракаемъ? спрашивалъ Кануринъ Глафиру Семеновну: – Гдѣ адмиральскій часъ справимъ? У меня ужъ въ утробѣ на контрабасѣ заиграло.

– Да въ Монте-Карло. Чего еще лучше?

– А развѣ тамъ поѣздъ такъ долго стоитъ?

– Да зачѣмъ намъ знать, сколько поѣздъ стоитъ? Вы слышали, что билеты дѣйствительны на четырнадцать дней. Выйдемъ изъ поѣзда съ нашими сакъ-вояжами, позавтракаемъ, а въ слѣдующій-поѣздъ опять сядемъ. Здѣсь поѣзда чуть-ли не каждый часъ ходятъ.

– Глаша! не соблазняй! крикнулъ Николай Ивановичъ. – Знаю я къ чему ты подъѣзжаешь!

– Да ровно ни къ чему. Надо позавтракать гдѣ нибудь, а съ этими билетами такъ свободно можно это сдѣлать. Зачѣмъ-же голодомъ себя морить? Вышелъ въ Монте-Карло…

– Отчего-же непремѣнно въ Монте-Карло? Мало-ли другихъ станцій есть!

– Другія станціи маленькія и неизвѣстно есть-ли на нихъ буфеты, а ужъ про Монте-Карло-то мы знаемъ, что тамъ и великолѣпные рестораны и роскошные кафе… Выпьете тамъ коньяку, позаправитесь хорошенько.

– Нѣтъ, нѣтъ. Лучше на какой-нибудь другой станціи остановимся. Что намъ роскошный ресторанъ! Колбаса да булка найдется – съ насъ и довольно. Только отъ чего мы съ собой въ запасъ не взяли колбасы? Ни колбасы, ни вина… Всегда съ собой возили, а тутъ вдругъ ѣдемъ безъ всего.

– Да вѣдь ты-же отъѣздъ въ одно утро скрутилъ. “Ѣдемъ, ѣдемъ”… Вотъ и ѣдемъ, какъ на пожаръ. Монте-Карло-то городъ, въ Монте-Карло-то ежели остановиться, то мы и закусками и виномъ могли-бы запастись. Остановимся въ Монте-Карло.

Николай Ивановичъ вспылилъ.

– Да что ты съ ума сошла, что-ли! Отъ этого игорнаго вертепа мы только уѣзжаемъ скорѣй, куда глаза глядятъ, а ты въ немъ-же хочешь остановиться! воскликнулъ онъ.

– Игорный вертепъ… Мы не для игорнаго вертепа остановимся, а для ресторана.

– Знаемъ, знаемъ. А отъ ресторана десять шаговъ до вертепа, сказалъ Конуринъ.

– Ахъ, Боже мой! Да что вы, младенцы, что-ли, что не будете въ состояніи отъ игры себя удержать.

– Эхъ, барынька, человѣкъ слабъ и сердце у него не камень.

– Тогда я васъ удержу…

– Ты? Ха-ха-ха! – захохоталъ Николай Ивановичъ. – Да ты самый заядлый игрокъ-то и есть.

Поѣздъ убавлялъ ходъ и приближался съ станціи.

– Monte-Carlo! – кричали кондукторы, успѣвшіе уже на ходу соскочить на платформу.

– Вотъ Монте-Карло! Вытаскивайте, господа, скорѣй сакъ-вояжи и подушки, ежели хотите настоящимъ манеромъ позавтракать, – засуетилась Глафира Семеновна, схватила сакъ-вояжъ и выскочила на платформу.

– Глаша! Глаша! Лучше подальше… Лучше наслѣдующей станціи… – говорилъ женѣ Николай Ивановичъ, но она снова вскочила въ вагонъ и вытащила оттуда на платформу дорожный баулъ и подушку…

Сталъ за ней вылѣзать на платформу и Конуринъ съ своей громадной подушкой.

– Иванъ Кондратьичъ! Ты-то чего лѣзешь! Вѣдь это Монте-Карло! старался пояснить ему Николай Ивановичъ.

– Ничего. Богъ не выдастъ – свинья не съѣстъ. Ужасъ, какъ ѣсть хочется. Вѣдь вчера, до глубокой ночи проигравши въ рулетку, такъ мы нигдѣ и не ужинали, такъ ужъ сегодня-то хоть позавтракать надо основательно, – отвѣчалъ Конуринъ.

– Я не выйду здѣсь… Вы какъ хотите, а я не выйду. Я дальше поѣду… Я не желаю…

– Да полно, Николай Ивановичъ, капризничать! Тебя въ ресторанъ поведутъ, а не въ рулетку играть. Выходи скорѣй сюда.

– Но вѣдь это-же свинство, Глаша, такъ поступать. Вы оставайтесь, а я уѣду.

– Ну, и уѣзжай безъ билета. Вѣдь билеты-то у меня.

– Глаша! Да побойся ты Бога…

– Выходи, выходи скорѣй изъ вагона. Поѣздъ трогается.

– Это чортъ знаетъ что такое! воскликнулъ Николай Ивановичъ, выбросилъ на платформу еще небольшой сакъ-вояжъ и плэдъ и выскочилъ самъ изъ вагона.

Поѣздъ медленно сталъ отходить отъ станціи.

XXXI

Ручной багажъ сданъ на станціи на храненіе. Николай Ивановичъ ворчитъ, Глафира Семеновна торжествуетъ, Конуринъ тяжело вздыхаетъ и дѣлаетъ догадки, что его жена теперь въ Петербургѣ дѣлаетъ, – и вотъ они подходятъ наконецъ къ подъемной машинѣ, втаскивающей посѣтителей Монте-Карло, на скалу, къ самому игорному дворцу – вертепу.

– И вѣдь на какую высоту подняться-то надо, чтобъ свои денежки въ этой самой рулеткѣ оставить, за поднятіе на машинѣ заплатить, а вотъ лѣзутъ-же люди и еще какъ лѣзутъ-то! говорилъ Конуринъ.

– Можно и пѣшкомъ идти, половина пріѣхавшей публики кругомъ пѣшкомъ пошла, но только трудно въ гору подниматься, отвѣчала Глафира Семеновна.

– Пѣшкомъ-то можетъ быть лучше, счастливѣе. На манеръ какъ-бы по обѣщанію на богомолье. Не пройтись-ли и намъ пѣшкомъ?

Но они уже стояли въ подъемномъ вагонѣ и машина медленно поднимала ихъ.

– Надѣюсь, однако, Конуринъ, что мы только позавтракать поднимаемся, замѣтилъ Николай Ивановичъ.

– Позавтракать, позавтракать, отвѣчалъ Конуринъ.

– Но ты ужъ въ родѣ того, какъ будто подговариваешься, чтобъ играть.

– Ни-ни… Что ты! Полторы-то тысячи проигравши? У насъ деньги не бѣшенныя, а наживныя.

– Да что вы все полторы, да полторы! Вовсе даже и не полторы, а всего тысячу четыреста, и наконецъ вѣдь не рублей, а четвертаковъ, французскихъ четвертаковъ, проговорила Глафира Семеновна.

– А это мало развѣ, мало? подхватилъ Николай Ивановичъ. – На эти, деньги мы цѣлое путешествіе сдѣлали отъ Петербурга до Парижа, а тутъ вдругъ въ одномъ паршивомъ Монте-Карло столько-же…

– Врешь. Въ Монте-Карло и въ Ниццѣ, все вмѣстѣ, и на троихъ мы только тысячу четыреста четвертаковъ проиграли, не рублей, а четвертаковъ.

– А вѣдь за четвертакъ-то мы по сорока копѣекъ платили.

– Да что объ этомъ говорить! Если такъ сквалыжничать и расчитывать, Николай Иванычъ, то не надо было и заграницу ѣздить. Сюда мы пріѣхали не наживать, а проживать. Тогда поѣхать-бы уже въ какой-нибудь Тихвинъ… Да вѣдь изъ Тихвинѣ тоже за все подай.

Подъемная машина остановилась и вагонъ распахнулъ двери въ благоухающій садъ. Пахло кипарисами, пригрѣтыми весеннимъ солнцемъ, шпалерой шли цвѣтущія бѣлыми и красными цвѣтками камеліи, блестѣлъ лимонъ въ темнозеленой листвѣ. Ивановы и Конуринъ шли по аллеѣ сада.

– Природа-то, посмотри, какая! – восторженно говорила Глафира Семеновна мужу:– А ты упираешься, ворчишь, что мы здѣсь остановились.

– Я, Глаша, не супротивъ природы, а чтобы опять дураковъ не разыграть и деньги свои ярыгамъ не отдать. Природу я очень люблю.

– И я обожаю. Особливо ежели подъ апельсиннымъ деревцомъ, да на апельсинныхъ коркахъ водочки выпить. – откликнулся Конуримъ и прибавилъ:– А отчего мы ни разу не спросили себѣ на апельсинныхъ коркахъ настоечки? Вѣдь ужъ навѣрное здѣсь есть.

– А вотъ сейчасъ потѣшимъ васъ и спросимъ, – отвѣчала Глафира Семеновна.

Они вышли къ главному подъѣзду игорнаго вертепа. На лѣво отъ подъѣзда виднѣлся ресторанъ съ большой терассой. У подъѣзда и около ресторана толпилось и шныряло уже много публики, на терассѣ также сидѣли и завтракали.

– Такъ въ ресторанъ? – спросилъ Николай Ивановичъ.

– Погоди немножко, пройдемся… Мнѣ хочется хорошенько вонъ на той дамѣ платье разсмотрѣть, – сказала Глафира Семеновна. – Удивительно оригинальное платье. Она въ пальмовую аллею пошла. Кстати и пальмовую аллею посмотримъ. Смотри, клумбы съ розами… Въ мартѣ и розы въ цвѣту. А латаніи-то какія на открытомъ воздухѣ и прямо въ грунту! Вѣдь вотъ этой латаніи непремѣнно больше ста лѣтъ. И пальмѣ этой тоже больше ста лѣтъ. Ихъ года по рубчикамъ, оставшимся отъ старыхъ листьевъ, надо считать.

– Вы платье-то на дамѣ разсматривайте, которое хотѣли, да поскорѣй и въ ресторанъ, чтобы на апельсинныхъ коркахъ… – проговорилъ Конуринъ.

– Да потерпите немножко. Нельзя-же сразу въ платье глаза впялить, не учтиво. Мы обойдемъ вотъ всю эту аллею и тогда въ ресторанъ. Николай Иванычъ, наслаждайся-же природой, наслаждайся. Вѣдь ты сейчасъ сказалъ, что любишь природу. Смотри, какая клумба левкою. Наслаждайся… – лебезила передъ мужемъ жена.

– Да я и наслаждаюсь, угрюмо отвѣчалъ мужъ.

Аллея обойдена, платье разсмотрѣно. Они взошли за терассу ресторана и сѣли за столъ.

– На апельсинныхъ корочкахъ-то, на апельсинныхъ корочкахъ-то… напоминалъ Конуринъ.

– Сейчасъ, отвѣчала Глафира Семеновна и, обратясь къ гарсону, спросила:– Эске ву заве о-де-ви оранжъ? Совсѣмъ забыла, какъ корки по французски, прибавила она. – На коркахъ… Ву компрене: оранжъ… желтая корка… жонь…

– Шнапсъ тринкенъ… хлопалъ себя Конуринъ передъ гарсономъ по галстуху.

Гарсонъ недоумѣвалъ.

– Апорте муа оранжъ, сказала наконецъ Глафира Семеновна.

Гарсонъ улыбнулся и принесъ вазу съ апельсинами.

Глафира Семеновнаоторвала кусокъапельсинной кореи и показала ее гарсону.

– Вуаля… О-де-вы комса…

Гарсонъ пожималъ плечами и что-то бормоталъ.

– Не понимаетъ! Видите, мужчины, какъ я для васъ стараюсь, а онъ все-таки не понимаетъ.

– Да чего тутъ! Не стоитъ и хлопотать! Пусть принесетъ бѣлой русской водки! воскликнулъ Николай Ивановичъ. – О-де-вы рюссъ есть? Ву заве?

– Oui, monsieur…

– И закуски, закуски… Горъ-девръ… отдавала приказъ Глафира Семеновна. – Аля рюссъ… О-де-вы, горъ девръ… А апре – дежене пуръ труа персонь.

– Странно, что въ апельсинной странѣ живутъ и водіій на апельсинныхъ коркахъ не дерясутъ, – покачивалъ головой Конуринъ,

– Кажется, ужъ я для васъ стараюсь, но нѣтъ у нихъ этой водки да и что ты хочешь, – проговорила Глафира Семеновна. – Ну, да вы простой выпейте… Ты ужъ, Николай Иванычъ, выпей сегодня основательно, потому можетъ быть водки-то русской въ Италіи и не найдется. Да и навѣрное не найдется. Вѣдь это только въ Ниццѣ держутъ и въ Монте-Карло, гдѣ русскихъ много, а то вѣдь она и въ Парижѣ не вездѣ имѣется; въ первую нашу поѣздку въ Парижъ на выставку ея нигдѣ не было.

– Да что ты это предо мной лебезишь такъ сегодня? – удивился мужъ.

– Угодить тебѣ хочу, – отвѣчала жена.

Завтракъ былъ на славу и, заказанный не по картѣ, стоилъ всего только по четыре франка съ персоны. Мужчины осушили бутылку русской смирновской водки и, покрывши ее лакомъ, то есть запивъ краснымъ виномъ, развеселились и раскраснѣлись.

– Глаша! На радостяхъ, что мы сегодня отъ сихъ прекрасныхъ мѣстъ уѣзжаемъ, я хочу даже выпить бутылку шампанскаго! Ужъ куда ни шло! воскликнулъ Николай Ивановичъ.

– Да конечно-же выпей…

– И я бутылку шампанскаго ставлю на радостяхъ! прибавилъ Конуринъ.

– Шампань! Де бутель шампань! отдалъ приказъ Николай Ивановичъ, показывая гарсону два пальца. – Шампань секъ и фрапе. Компрене? Каково я хмельныя-то слова знаю! Совсѣмъ, какъ французъ, похвастался онъ. – Что другое – ни въ зубъ… ну, а хмельное спросить – просто на славу.

Выпили и шампанское.

– Ну, теперь въ вагонъ – и шляфенъ: на боковую… сказалъ Николай Ивановичъ. – Скоро-ли, Глаша, поѣздъ-то отходитъ? Спроси.

– Спрашивала ужъ. Черезъ два съ половиной часа. Времени у насъ много. Въ дорогу намъ гарсонъ приготовитъ краснаго вина и тартинки съ сыромъ и ветчиной. Видите, какъ я умно распорядилась и какъ стараюсь для васъ.

– Мерси, душка, мерси… Ты у меня бонь фамъ… Но сколько намъ еще времени-то ждать! Тогда вотъ что… Тогда не выпить-ли еще бутылку шампанеи?

– Довольно, Колинька. Вѣдь ужъ выпито и вы развеселились достаточно. Лучше съ собой въ вагонъ взять и въ дорогѣ выпить.

– А что мы здѣсь-то будемъ дѣлать?

– Да пойдемъ въ игорный домъ и посмотримъ какъ тамъ играютъ.

– Что?!. Въ игорный домъ? Въ рулетку! воскликнулъ Николай Ивановичъ.

– Да не играть, а только посмотрѣть, какъ другіе играютъ.

– Нѣтъ, нѣтъ, ни за что на свѣтѣ! Знаю я къ чему ты подбираешься!

– Увѣряю тебя…

– Шалишь… Полторы тысячи франковъ посѣяли и будетъ съ насъ.

– Въ томъ-то и дѣло, что не полторы, а только тысячу четыреста, а ты все полторы, да полторы… Ежели ужъ такъ, то дай, чтобъ въ самомъ дѣлѣ сдѣлать полторы. Ассигнуй полторы… Вѣдь только еще сто франковъ надо прибавить. А почемъ знать, можетъ-быть эти сто франковъ отыграютъ и выиграютъ и будемъ мы не полторы тысячи франковъ въ проигрышѣ, а полторы въ выигрышѣ? уговаривала мужа Глафира Семеновна.

– Не могу, Глаша, не могу.

– Женѣ своей жалѣешь сдѣлать удовольствіе на сто франковъ! А еще сейчасъ бонь фамъ меня называлъ.

– Не въ деньгахъ дѣло, а не хочу изъ себя еще разъ дурака сломать.

– Ну, пятьдесятъ… Пятьдесятъ франковъ ты и пятьдесятъ Конуринъ дастъ. Я только на пятьдесятъ франковъ рискну… Всего десять ставокъ. Мнѣ главное то интересно, что вотъ сонъ-то предвѣщательный я сегодня видѣла, гдѣ эта самая цифра двадцать два мнѣ приснилась. Двадцать два… Вѣдь почему-же нибудь она приснилась!

– Фу, неотвязчивая! вздохнулъ Николай Ивановичъ, какъ-бы сдаваясь.

– А для меня вы дѣйствительно цифру тридцать три во снѣ видѣли? спросилъ Конуринъ, улыбнувшись.

– Тридцать три, тридцать три…

– Да что, Николай Иванычъ, не попробовать-ли ужъ на сто-то франковъ пополамъ, чтобъ и въ самомъ дѣдѣ цифру до полутора тысячъ округлить? спросилъ Конуринъ. – Сонъ-то вотъ… Предзнаменованіе-то…

– Вретъ она про сонъ. Сочинила.

– Ей-ей, не вру, ей-ей, не сочинила. Голубчикъ, ну, потѣшь меня, я вѣдь тебя тѣшила.

Глафира Семеновна быстро подхватила мужа подъ руку и потащила его съ терассы ресторана. Тогъ слабо упирался.

– И откуда у тебя такія игрецкія наклонности явились! Вопль какой-то грудной, чтобъ играть, словно у самаго заядлаго игрока, говорилъ онъ.

– Ахъ, Николя, да вѣдь должна-же я свой сонъ провѣрить! Идешь, голубчикъ? Ну, вотъ мерси, вотъ мерси… радостно бормотала Глафира Семеновна.

Они подходили къ игорному дому. Плелся и Конуринъ за ними.

XXXII

Былъ десятый часъ утра. Ранній, утренній поѣздъ отошелъ отъ станціи Монте-Карло и помчался къ Вентимильи, на французско-итальянскую границу. Въ поѣздѣ, въ купэ перваго класса, сидѣли Ивановы и Конуринъ. Вчера они проиграли въ Монте-Карло весь остатокъ дня и весь вечеръ, вплоть до закрытія рулетки, и не попали ни на одинъ изъ поѣздовъ, отправлявшихся къ итальянской границѣ. Пришлось ночевать въ Монте-Карло въ гостинницѣ и вотъ только съ утреннимъ поѣздомъ отправились они въ Италію. Они сидѣли въ отдаленіи другъ отъ друга, каждый въ своемъ углу и молчали. Уже по ихъ мрачнымъ лицамъ можно было замѣтить, что надежды на отыгрышъ не сбылись и они значительно прибавили къ своему прежнему проигрышу. Они уже не любовались даже роскошными видами, попадающимися по дорогѣ, и Николай Ивановичъ сидѣлъ отвернувшись отъ окна. Глафира Семеновна попробовала заговорить съ нимъ.

– Вѣдь даже ни чаю, ни кофею сегодня не пили – до того торопились на желѣзную дорогу, а и торопиться-то въ сущности было не для чего. Два часа зря пробродили по станціи, начала она, стараясь говорить, какъ можно нѣжнѣе и ласковѣе. – Хочешь закусить и выпить? Тартинки-то вчерашнія, что намъ въ ресторанѣ приготовили, всѣ остались. Вино тоже осталось. Хочешь?

– Отстань… отвѣчалъ Николай Ивановичъ и даже закрылъ глаза.

Глафира Семеновна помедлила и снова обратилась къ мужу:

– Выпей красненькаго-то винца вмѣсто чаю. Все-таки немножко пріободришься.

– Брысь!

– Какъ это хорошо такъ грубо съ женой обращаться!

– Не такъ еще надо.

– Да чѣмъ-же я-то виновата, что ты проигралъ? Вѣдь это ужъ несчастіе, полоса такая пришла. Да и не слѣдовало тебѣ вовсе играть. Стоялъ-бы, да стоялъ около стола съ рулеткой и смотрѣлъ, какъ другіе играютъ. Тебѣ даже и предзнаменованія не было на выигрышъ…

– Молчать!

– Да кнечно-же не было. Мнѣ было, мнѣ для меня самой приснилась цифра двадцать два въ видѣ бѣлыхъ утокъ и я выиграла.

– Будешь ты молчать о своемъ выигрышѣ, или не будешь?!

Николай Ивановичъ сверкнулъ глазами и сжалъ кулаки. Глафира Семеновна даже вздрогнула.

– Фу, какой турецкій баши-бузукъ! проговорила она.

– Хуже будетъ, ежели не замолчишь, отвѣчалъ Николай Ивановичъ и заскрежеталъ зубами.

– Что-жъ мнѣ молчать! Конечно-же выиграла. Хоть немножко, а выиграла, продолжала она. – Все-таки семь серебряныхъ пятаковъ выиграла, а это тридцать пять франковъ. И не сунься ты въ игру и не проиграй четыреста франковъ… Сколько ты проигралъ: четыреста или четыреста пятьдесятъ?

– Глафира! Я перейду въ другое купэ, если ты не замолчишь хвастаться своимъ глупымъ выигрышемъ!

– Глупымъ! Вовсе даже и не глупымъ. Вчера тридцать пять, третьяго дня двадцать пять, восемьдесятъ франковъ четвертаго дня въ Ниццѣ на сваяхъ… Сто сорокъ франковъ… Не сунься ты въ игру, мы были бы въ выигрышѣ.

Николай Ивановичъ сдѣлалъ отчаянный жестъ и спросилъ:

– Глафира Семеновна, что мнѣ съ вами дѣлать?!.

– Я не съ тобой разговариваю. Я съ Иваномъ Кондратьичемъ. Съ нимъ ты не имѣешь права запретить мнѣ разговаривать. Иванъ Кондратьичъ, вѣдь вы вчера вплоть до тѣхъ поръ, все время, пока электричество, зажгли въ выигрышѣ были. Были въ выигрышѣ – вотъ и надо было отойти, обратилась она съ Конурину.

– Да вѣдь предзнаменованіе-то ваше, матушка… васъ-же послушалъ, отвѣчалъ Конуринъ со вздохомъ. – Тридцать три проклятые, что вы во снѣ у меня на лбу видѣли, меня попутали. Былъ въ выигрышѣ сто семьдесятъ франковъ и думалъ, что весь третьягодняшній проигрышъ отыграю.

– А потомъ сколько проиграли?

Конуринъ махнулъ рукой и закрылъ глаза.

– Охъ, и не спрашивайте! Эпитемію нужно на себя наложить.

Произошла пауза. Глафира Семеновна достала подбутылки коньяку.

– И не понимаю я, чего ты меня клянешь, Николай Иванычъ, начала она опять, нѣсколько помедля. – Тебя я вовсе не соблазняла играть. Я подговаривала только Ивана Кондратьича рискнуть на сто франковъ, по пятидесяти франковъ мнѣ и ему – и мы были-бы въ выигрышѣ. А ты сунулся – ну и…

– Брысь подъ лавку! Тебѣ вѣдь сказано…Что это я на бабу управы не могу найти! воскликнулъ Николай Ивановичъ.

– И не для чего находить, голубчикъ. Баба у тебя ласковая, заботливая, отвѣчала сколь возможно кротко Глафира Семеновна. – Вотъ даже озаботиласъ, чтобъ коньячку тебѣ захватить въ дорогу. Хочешь коньячку, головку поправить?

Николай Ивановичъ оттолкнулъ бутылку. Конуринъ быстро открылъ глаза.

– Коньякъ? спросилъ онъ. – Давайте. Авось, свое горе забудемъ.

– Да ужъ давно пора. Вотъ вамъ и рюмочка… совала Глафира Семеновна Конурину рюмку. – И чего, въ самомъ дѣлѣ, такъ-то ужъ очень горевать! Николай Иванычъ вонъ цѣлую ночь не спалъ и все чертыхался и меня попрекалъ. Ну, проиграли… Мало-ли люди проигрываютъ, однако, не убиваются такъ. Вѣдь не послѣднія проиграли. Запасъ проиграли – вотъ и все. Ну, въ итальянскихъ городахъ будемъ экономнѣе.

Конуринъ выпилъ залпомъ три рюмки коньяку, одну за другой, крякнулъ и спросилъ:

– Вы мнѣ только скажите одно: не будетъ въ тѣхъ мѣстахъ, куда мы ѣдемъ, этой самой рулетки и лошадокъ съ поѣздами?

– Это въ Италіи-то? Нѣтъ, нѣтъ. Эти игры только въ Монте-Карло и въ Ниццѣ и нигдѣ больше, отвѣчала Глафира Семеновна.

– Ну, тогда я спокоенъ, отвѣчалъ Конуринъ. – Гдѣ наше не пропадало! Хорошо, что Богъ вынесъ-то ужъ изъ этого Монте-Карло! Николай Ивановъ! Плюнь! Завей горе въ веревочку и выпей коньячищу! хлопнулъ онъ по плечу Николая Ивановича. – А ужъ о Монте-Карлѣ и вспоминать не будемъ.

– Да вѣдь вотъ ея поганый языкъ все зудитъ, кивнулъ Николай Ивановичъ на жену. – “Тебѣ не слѣдовало играть”, “тебѣ предзнаменованія не было”. А ужъ пуще всего я не могу слышать, когда она о своемъ выигрышѣ разговариваетъ! На мои деньги вмѣстѣ играли, я уйму денегъ проигралъ, а она какъ сорока стрекочетъ о своемъ выигрышѣ.

– Ну, я молчу, молчу. Ни слова больше не упомяну ни о выигрышѣ, ни о Монте-Карло… заговорила Глафира Семеновма и, обратясь къ мужу, прибавила:– Не капризься, выпей коньячку-то. Это тебя пріободритъ и нервы успокоитъ.

– Давай…

Конуринъ сталъ пить съ Николаемъ Ивановичемъ за компанію.

– Mentone! закричалъ кондукторъ, когда поѣздъ остановился на станціи.

– Ахъ, вотъ и знаменитая Ментона! воскликнула Глафира Семеновна. – Это тотъ самый городъ, куда всѣхъ чахоточныхъ на поправку везутъ, только не больно-то они здѣсь поправляются. Ахъ, какой видъ! Ахъ, какой прелестный видъ! Лимоны… Цѣлая роща лимонныхъ деревьевъ. Посмотри, Николай Иванычъ!

– Плевать! Что мнѣ лимоны! Чихать я на нихъ хочу!

– Какъ тутъ чахоточному поправиться, коли подъ бокомъ игорная Монте-Карла эта самая, замѣтилъ Конуринъ. – Съѣздитъ больной порулетить, погладятъ его хорошенько противъ шерсти господа крупьи – ну, и ложись въ гробъ. Этой карманной выгрузкой господа крупьи и не на чахоточнаго-то человѣка могутъ чахотку нагнать. Вѣдь выдумаютъ тоже мѣсто для чахоточныхъ!

– А зачѣмъ вспоминать, Иванъ Кондратьичъ! Зачѣмъ вспоминать объ игрѣ? воскликнула Глафира Семеновна. – Вѣдь ужъ былъ уговоръ, чтобы ни объ игрѣ, ни о Монте-Карло не вспоминать.

Поѣздъ засвистѣлъ и опять помчался. Начались опять безчисленные туннели. Воздухъ въ вагонахъ сдѣлался спертый, сырой, гнилой; мѣстами пахло даже какой-то тухлятиной. Поѣздъ только на нѣсколько минутъ выскакивалъ изъ туннелей, озарялся яркимъ свѣтомъ весенняго солнца и снова влеталъ во мракъ и вонь. Вотъ длинный туннель Ментоны, вотъ коротенькій туннель Роше-Ружъ, немного побольше его туннель Догана, опять коротенькій туннель мыса Муртола, туннель Мари и наконецъ самый длиннѣйшій передъ Вентимильеи.

– Фу, да будетъ-ли конецъ этимъ проклятымъ подземельямъ! проговорилъ Конуринъ, теряя терпѣніе. – Что ни ѣдемъ – все подъ землей.