Текст книги "Карабарчик. Детство Викеши"

Автор книги: Николай Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Часть третья

Глава первая

После окончания сельской школы Кирик и Янька уехали учиться в областной город.

Накануне отъезда к Кобяковым приехал Темир. Он был в новой шубе и шапке, которые надевались в особо торжественных случаях.

– Эзен!

– Здравствуй, здравствуй, Темир! Проходи в передний угол, – Прокопий пододвинул табурет гостю.

Степанида захлопотала возле печки.

– Дьяны-дьел? – спросил Темир, посмотрев на присмиревших ребят.

– Да, в светлый путь! – ответил Кирик радостно.

Вечер в сборах прошёл незаметно. Утром, когда ребята поднялись, кони были уже оседланы и на столе приветливо шумел самовар.

Напившись чаю, все вышли из-за стола и, по обычаю, несколько минут посидели молча.

– Ну, мать, пора трогаться! – Прокопий поднялся, поцеловал ребят и в волнении отвернулся к окну.

Степанида припала к Яньке, потом обняла Кирика и, вытирая слёзы концом платка, сказала:

– Учитесь хорошенько, не ссорьтесь.

– Из-за чего нам ссориться? – Янька весело посмотрел на друга.

Вместе с Темиром ребята выехали из Тюдралы. Не отставал от них и Делбек.

Поднявшись на перевал, всадники остановились. Перед ними в лучах августовского солнца лежал Алтай, страна отважных людей, высоких таёжных гор, шумных рек и природных богатств.

– Ну, друзья, до встречи, – охотник протянул ребятам руку.

– До свидания, Темир!

Мальчики долго смотрели вслед своему другу.

Далеко в долине, окружённой синей дымкой гор, Темир остановил коня и, приподнявшись на стременах, ещё раз поглядел на перевал.

Кирик и Янька были уже далеко на большой дороге.

На солнце сверкали железные крыши бывших купеческих домов, отливали белизной каменные здания.

– Ойрот-Тура! – показывая на лежавший в котловине город, сказал Янька.

– Улала! – произнёс восхищённый Кирик. Давно он хотел видеть Улу-Улу – великий из великих городов. Теперь мечта его сбылась. Он будет здесь учиться.

Ребята проехали предместье – небольшие домишки, лепившиеся по склонам гор, и оказались на центральных улицах Ойрот-Туры. Всё их поражало здесь. Двухэтажные дома, магазины, пожарная каланча и деревянный мост с перилами через шумную речку Майму. Расспрашивая прохожих, где живёт военком, они добрались до маленького утопавшего в яркой зелени домика. Янька слез с коня и, передав поводья Кирику, постучал в калитку.

День был выходной, и Печёрский оказался дома.

– А-а, мальчики! – увидев приехавших, радостно воскликнул он. – Заходите, заходите.

За эти годы Печёрский изменился. В офицерском кителе, плотно облегавшем фигуру, с загорелым энергичным лицом, он выглядел настоящим боевым командиром.

– Ну, как здоровье Прокопия и Степаниды? – подвинув ребятам стулья, принялся расспрашивать он.

На следующий день ребята пошли в школу второй ступени. Помещалась она в бывшем купеческом доме, недалеко от базарной площади. Это было мрачное каменное здание, похожее на казарму. Новая школа только что строилась. Кирик и Янька поднялись на второй этаж и, пройдя полутёмный коридор, оказались в комнате пятого класса. Низкий потолок, маленькие окна, массивные, сложенные из красного кирпича стены произвели на ребят неприятное впечатление.

Вспомнились родные горы, где так много света и воздуха, прохлада ущелий и зелёный шум тайги.

В класс вошёл учитель.

– Ребята, будем знакомиться. Меня зовут Павел Иванович Каланаков, – учитель подошёл к столику и, взяв классный журнал, стал вызывать учеников по алфавиту:

– Кирик Кобяков. Яков Кобяков.

Кирик и Янька встали из-за парты.

– Вы, что, братья?

– Да, братья, – ответил Янька, – только я русский, а он алтаец…

Каланаков прошёлся по классной комнате, думая о чём – то. Может быть, он вспомнил свои далёкие детские годы. Его родители, полуголодные алтайцы, отдали маленького Павла в миссионерскую школу… Много утекло воды с тех пор в Катуни. И вот сегодня перед ним сидит алтайский мальчик, а таких, как он, в школы Горного Алтая пришли тысячи: учиться и строить новую светлую жизнь в родном крае. Глаза старого учителя потеплели…

В перемену к Яньке подошёл долговязый, нескладный парень и, ткнув его в бок, грубо спросил:

– Табак есть?

– Я не курю!

– Эх ты, деревня, – долговязый презрительно оттопырил губы, – двоедан[27]27
  Двоедан – старообрядец.


[Закрыть] немаканый.

Долговязый сплюнул сквозь зубы и, не выпуская рук из карманов, двинулся на Яньку.

– Вот как тресну по башке, будешь знать Пашку Загребина, – произнёс он угрожающе. Вокруг сразу же собрались ребята, видимо, его друзья.

Кирик тихонько потянул Яньку.

– Пойдём, ну его!

– Ты, алтайня, не лезь, а то и тебе всыплю! – Загребин встал между Кириком и Янькой.

– Как ты его назвал? – побледнев, Янька схватил долговязого за пояс. – Проси прощения!

– Я? – Пашка с усмешкой посмотрел на Яньку. – Да я тебя в два счёта на лопатки положу, – похвастался он. – Айда на школьный двор, я тебе такие салазки там загну, что запоёшь, – и, не дожидаясь согласия, Загребин со своими друзьями выбежал из коридора.

Янька подумал: если сейчас отступиться от Пашки, значит, его будут считать трусом. Да и Кирика Пашка сильно обидел. Посмотрев на своего друга, стоявшего с опущенной головой, Янька сказал решительно:

– Пошли.

Они поспешно спустились по лестнице и оказались во дворе.

– Ну, налетай! – Пашка засучил рукава.

Из школьных окон высунулись любопытные и в ожидании схватки оживлённо переговаривались. Пашка был выше Яньки на голову и тонок, как жердь. На его тощей шее сидела маленькая головка с узенькими нахальными глазами, тонким и длинным, как гороховый стручок, носом и оттопыренными ушами.

– Начинай! – повторил он и хитро подмигнул ребятам: дескать, посмотрите, как я взгрею новичка.

Друзья Загребина, стараясь оттеснить Кирика от Яньки, ещё плотнее сомкнули круг.

«Если долговязый сомнёт Яньку, я буду драться», – решил Кирик и пробрался к своему другу.

– Проси прощения у Кирика, – Янька смело посмотрел на Пашку.

Загребин взмахнул кулаком. Янька увернулся от удара и, схватив Пашку за локоть, стал гнуть его к земле. Школьный двор огласился отчаянным воплем.

На тополях поднялся грачиный галдёж, и испуганные птицы, торопливо махая крыльями, полетели к Майме. Загребин продолжал отчаянно вопить.

– Проси прощения! – задыхаясь, крикнул Янька.

– Больше не буду, – захныкал Пашка.

Школьный сторож, старый солдат, ругаясь, подбежал к месту схватки. Друзья Пашки бросились врассыпную.

Через несколько минут Янька, Кирик и Пашка стояли перед директором школы.

– Что у вас произошло? Рассказывай ты, Кобяков.

– Этот парень, – Янька кивнул головой в сторону Загребина, – на перемене просил у меня табаку. Я ему сказал, что не курю. Потом он обозвал моего товарища алтайней. Мне стало обидно за Кирика, – Янька замолчал и опустил голову.

– Ты сделал правильно, что заступился за своего товарища, – заговорил более мягко директор, – но драться с Загребиным не нужно было. Ты должен был сказать об этом мне или классному руководителю.

– Загребин! – обратился он к Павлу. – Неужели ты до сих пор не знаешь, что при советской власти все национальности у нас равны, в нашей стране обо всех одинаково заботятся и всех берегут. Понимаешь ты это или нет?

– Понимаю… – прошептал тот чуть слышно.

– Даёшь слово исправиться?

– Даю, – ответил угрюмо Пашка и отвернулся к окну.

– А теперь, ребята, идите на урок, – поднимаясь из-за стола, сказал директор.

Глава вторая

Наступила зима 1922 года. На вершинах гор, склонов и в долинах Алтая лежал глубокий снег. С северной стороны дул холодный, ледяной ветер, обнажая покрытые лишайниками камни и пожелтевшие с осени травы. Город весь потонул в сугробах. Маленькие домишки занесло до самых крыш.

Каждое утро Печёрский, Кирик и Янька, вооружившись лопатами, отгребали снег от ворот, а потом усталые, но довольные садились пить горячий чай. На столе приветливо шумел самовар. Подвигая чашки ребятам, Печёрский, улыбаясь, говорил:

– Ну, будущие педагоги, инженеры, лётчики, художники и агрономы, сейчас попьём чайку, а потом в школу.

– Я не буду учителем, – отзывался Янька, намазывая маслом кусок хлеба.

– Кем же ты хочешь быть? – Печёрский внимательно смотрел на Яньку.

– Военным.

– А ты, Кирик?

– Я, когда выучусь, буду искать золото, руду разную.

– Значит, геологом?

– Ага.

– А вот сначала возьми вилку и научись ею пользоваться. Мясо брать руками из тарелки нельзя, – Печёрский с улыбкой смотрел на смутившегося Кирика.

– Я не умею с вилки есть, руками лучше брать!

– Ничего, Кирик, надо привыкать, – наставительно произносил Печёрский.

Повертев в руках вилку, Кирик неумело брал ею кусок холодной баранины.

– Ну как, вечером опять на лыжи?

– Покатаемся, дядя Ваня.

– А уроки?

– Выучим.

Собрав учебники и тетради, Янька и Кирик шли в школу.

Однажды, переходя по мосту Майму, они увидели незнакомых ребят, ожидавших кого-то.

Приглядевшись к ним, Янька узнал среди них Пашку Загребина, который разговаривал возле перил с каким-то парнем. Когда тот повернулся к ним лицом, Кирик и Янька узнали своего старого врага Стёпку Зотникова.

– Пойдём лучше льдом, – предложил Янька. – Похоже, нас поджидают. Смотри, у Пашки Загребина палка, да и Стёпка в руках что-то держит. Айда скорее на лёд!

Пешеходов на улице не было, лишь за рекой у одетых инеем тополей какой-то человек долбил ломиком замёрзшую за ночь прорубь.

Отступать уже было поздно. Парни заметили приятелей и бежали к ним.

– Бей Тюдралу! – кричал Стёпка. На Кирика и Яньку посыпались удары. Обороняясь, Янька начал прижимать Зотникова к перилам моста. Кирик яростно отбивался от Пашки Загребина и двух мальчишек.

Нашим друзьям пришлось бы плохо, если бы на мост не въехал крестьянин и не заставил хулиганов пуститься наутёк. Пока проезжий вылазил из саней и разыскивал под сиденьем кнут, Янька изловчился и, схватив за ноги упиравшегося Зотникова, опрокинул его через перила в снег.

Загребин пытался свалить Кирика, но подбежавший крестьянин стегнул его кнутом.

Бросив Кирика, Пашка кинулся по глубокому снегу на берег реки.

– Вы что, ученики? Садитесь, так и быть подвезу, – кивнув головой на сани, сказал крестьянин.

Собрав выпавшие из сумок учебники, Кирик и Янька забрались в сани и быстро доехали до школы.

Стёпка еле выбрался из сугроба. Вылез и, вытряхнув попавший в валенки снег, зашагал к своему дому, который стоял на окраине города недалеко от оврага. На стук вышла Варвара.

– Где шлялся? – сердито спросила она сына.

За эти годы мать Стёпки постарела: ссутулилась, щёки её стали дряблыми, лоб покрылся глубокими морщинами, но глаза по-прежнему были холодны и злы. Стёпка вошёл в большую, просторную избу, обмёл веником снег с валенок и, сняв полушубок, повесил его на гвоздь.

– Дай поесть, – сказал он угрюмо и, подперев кулаками голову, уставился бесцельно в окно. На широкой печи, занимавшей почти половину избы, послышался сначала гулкий, точно из бочки, кашель, затем кряхтение, и, свесив кудлатую, давно не чёсанную голову с лежанки, Иван Чугунный спросил:

– Кирку с Яшкой видел?

– Дрались, – ответил коротко Стёпка, не отрываясь от окна…

– Ладно. Кхе-кхе. Ну и как?

– Мужик какой-то помешал. Как раз на лошади ехал, ну и разогнал нас кнутом.

– Тебе, поди, попало.

– Нет, меня уже в это время Яшка через перила в снег опрокинул.

– Эх ты, растяпа! – выругался Чугунный. – Не мог с Яшкой справиться. А ты бы его ножиком. Чик – и готово, – Иван сделал выразительный жест вокруг шеи.

– Ты чему его, дурак, учишь? – вскипела Варвара. – У тебя только в башке одна поножовщина.

– Не ругайся, Варвара. Это я к слову, – сунув ноги в валенки, Чугунный слез с печки.

– Покормила бы маленько! – глубоко сидящие глаза Ивана блеснули из-под лохматых бровей и вновь спрятались.

Варвара стала собирать на стол.

Все трое появились в городе через год после окончания гражданской войны. Купили избу, и зимой Варвара занималась спекуляцией, перекупая орехи и масло.

Чугунный каждое лето куда-то исчезал вместе со Стёпкой, и оба являлись домой лишь глубокой осенью.

Стёпка одно время учился в школе, но был исключён за воровство.

О появлении в городе Кирика и Яньки он узнал от своего приятеля Пашки Загребина.

Однажды, вернувшись летом из тайги, Чугунный похвастался:

– Хватит, пожили бедно. Нашёл жилу. Золото богатое. Но пока об этом молчок. Проболтаетесь – душу из вас выну, – пригрозил он Варваре и Стёпке. – Одна только забота: пропал в тайге мой дружок алтаец Карманко. План золотоносного участка у него.

– Какой план, что ты мелешь? – удивилась Варвара. – Твой Карманко ни одной буквы не знает, а ты – план.

Чугунный загрёб бороду в кулак и зло посмотрел на хозяйку.

– Вот в этом всё и дело, что неграмотный, да и твой балбес хорош, – кивнул он головой в сторону Стёпки. – Тоже учила дурака – читать как следует не умеет, – выругался Чугунный. – Слышь, поди-ка сюда, – Иван поманил Варвару.

– Карманко ещё до этой самой заварухи, как её называют, революция, что ли, не знаю, – махнул он сердито рукой, – был проводником у одного учёного золотоискателя. Потом, слышь ты, тот заболел или Карманко его прихлопнул, судить не буду, одно только знаю, что тот учёный из тайги не вернулся. Карманко был не дурак, план припрятал, но мне не сказывает, куда его девал. Прошлым летом наткнулись мы на богатую жилу, а то, что будто в плане значится, где – то рядом, а найти не можем. Золотишко думаю сбыть надёжным людям… Приходят они к пещерам, что на Чарыше. Ружьецо-то нынче от них ведь достал, – кивнул он головой на новенький винчестер, висевший на стене. – Карманко меня с ними свёл, – Иван поднялся на ноги, запер дверь на крючок и зашептал:

– Карманко какие-то бумажки им передаёт, а что в них написано, не знаю, да и не наше это дело… – Иван грузно опустился на скамейку. – Ты Стёпку нынче не задерживай, пускай идёт со мной: он мне нужен будет, а в городе болтаться ему нечего, да и к тайге пускай привыкает. Евстигней – то, покойник, сама, поди, знаешь, от тайги жить пошёл.

Варвара молча кивнула головой.

В конце марта на южных склонах гор таял рыхлый снег и, сползая в ущелье, образовал заторы. Горячее солнце грело обнажённые камни, и между ними из расселин показалась первая робкая зелень. Голубое весеннее небо было чистым, прозрачным, как хрусталь; где-то внизу, скатываясь с гор, шумели озорные ручьи. В эти дни старый учитель Павел Иванович Каланаков после уроков уходил с ребятами за город. Ребята с увлечением слушали его рассказы о прошлом Алтая, о битвах алтайцев с джунгарскими ханами за свою свободу.

– Алтайцы жили в ужасной нищете, – говорил учитель. – Большинство из них не знало, что такое хлеб. В недрах земли были золото, железная руда, мрамор, в лесах – орех, пушнина, на лугах – богатые травы, но всё это принадлежало царю и зайсанам[28]28
  Зайсан – владетельный князёк.


[Закрыть], а народ голодал. Вы слышали легенду об озере Алтын-Кол, или, как мы его называем, Телецком?

Это было давным-давно, один охотник нашёл в тайге самородок золота величиной с голову. В то время на Алтае был голод. Охотник обрадовался своей находке: «Продам золото, куплю хлеба», – думал он. И вот кому бы он ни предлагал золото, все отказывались, потому что самим нечего было есть. В отчаянии охотник забрался на высокую береговую скалу и бросил золото в воду. С тех пор то озеро стали называть Алтын-Кол, что значит Золотое озеро.

– А самородок нашли? – спросил Кирик.

– Нет, это только легенда, но озеро очень интересное. Оно имеет местами глубину больше трёхсот метров, длину до семидесяти восьми километров, ширину до пяти с лишним километров, находится в горах северо-восточного Алтая, на высоте четырёхсот семидесяти метров над уровнем моря.

– Павел Иванович, а пещеры на Алтае есть?

– Да, много ещё неисследованных пещер есть на Чарыше. В некоторых находили кости давно вымерших животных, пещеры Чарыша были когда-то жилищем древнего человека.

Однажды, оставшись одни, Кирик и Янька уселись на камни, любуясь лежащим внизу городом. Их внимание привлёк идущий по гребню горы человек с большой вязанкой хвороста на спине. Приглядевшись к нему, ребята чуть не вскрикнули от неожиданности.

То был Иван Чугунный – когда-то правая рука Евстигнея Зотникова. За последние годы он изменился мало. Та же медвежья поступь, длинные, как у гориллы, руки, приплюснутый нос, низкий покатый лоб, весь обросший волосами, с широко выдвинутой вперёд нижней челюстью. Он был похож на доисторического человека, о котором рассказывал Павел Иванович.

Ребята спрятались за камни. Чугунный продолжал идти, постепенно спускаясь к окраине города.

Вечером мальчики рассказали Печёрокому об этой встрече.

«Пожалуй, надо позвонить начальнику милиции, чтобы прибрали этого типа», – подумал военком и перевёл разговор на другую тему.

Как бы чувствуя надвигающуюся опасность, Иван Чугунный в тот вечер скрылся из города. Через несколько дней исчез и Стёпка.

Глава третья

Кирик отставал по литературе и русскому языку. Правда, двоек у него не было – Павел Иванович занимался с ним иногда после уроков, – но всё же русский язык Кирику давался с трудом. Помогал и Янька. Однажды учитель дал написать сочинение на свободную тему. Кирик долго думал, с чего начать. На дворе уже стояла настоящая весна. В открытые окна классной комнаты доносилось бойкое чириканье воробьев, и было слышно, как галдели грачи на тополях в школьном саду. С улицы раздавались весёлые голоса ребят, игравших в бабки. Весенний тёплый воздух нёс с гор манящий запах согретой солнцем земли и прелых трав. Мысли. Кирика унеслись в Мендур-Сокон, к Темиру и дедушке Мундусу.

– Почему не пишешь? – спросил Янька тихо.

– Не знаю, с чего начать, – вздохнул Кирик.

– А ты напиши, как ходил на охоту с Темиром, – посоветовал Янька.

Кирик обрадовался.

– Как это я не догадался раньше, – и он торопливо раскрыл тетрадь. Перед ним встала знакомая с детства картина охоты. Стараясь не делать ошибок, следя за знаками препинания, он начал:

Весна в тайге

На вершинах гор ещё лежит глубокий снег, а внизу, в долинах, уже шумят ручьи. Мы с охотником Темиром идём в тайгу. Впереди нас бежит собака по кличке Мойнок и, навострив уши, принюхивается к запахам леса. На лиственнице набухли почки, и слышен её смолистый запах. Из прошлогодней трапы выглядывают подснежники и тянутся к солнцу огнецветы. Они ещё не цветут, но, я знаю, они скоро раскроют свои золотистые чашечки. Слышно, как где-то далеко – далеко гремит в камнях горная речка…

Кирик остановился и, обмакнув перо в чернильницу, вспомнил о своей прошлой ошибке, когда в середине слова «речка» он поставил мягкий знак. Посмотрев ещё раз на слово, он подумал: «Теперь не ошибусь», – и стал писать дальше.

…А над тайгой висит яркое-яркое солнце. Мне жарко, я сбрасываю шубу и, закинув её на спину, иду за Темиром. Хорошо у нас весной в тайге…

Кирик отложил перо и задумался. В открытое окно классной комнаты по-прежнему был слышен грачиный галдёж и возгласы игравших в бабки ребят. Вздохнув, Кирик склонился над тетрадью.

…Вот, перепрыгивая с ветки на ветку, роняя на землю пожелтевшие иглы лиственницы, мелькает белка. Мойнок делает стойку и поводит ушами. Темир вскидывает ружьё. Бах!

Увлечённый своим сочинением, Кирик, подражая звуку выстрела, стукнул кулаком по парте. Чернильница подпрыгнула. Вовремя схватив её, смущённый Кирик низко склонился над тетрадью. Раздался приглушённый смех ребят.

…и белочка падает к ногам охотника…

Кирик покосился на Яньку. Тот писал сосредоточенно, только уголки его губ дрожали от подступившего смеха.

…Положив её в сумку, мы идём дальше. Мойнок вновь замер: на поваленном бурей дереве сидит бурундук. Щеки у него раздулись, точно он держал за ними два мячика. Темир мне сказал, что бурундук насобирал прошлогодних орехов и теперь несёт их в свою нору. Охотник, глядя на него, улыбается, смеюсь и я. Хорошо у нас весной в тайге…

Кирик мечтательно смотрел в окно.

– Написал?

– Да.

– И у меня готово! – говорит Янька.

– Дай посмотреть.

– На, читай.

Кирик взял Янькину тетрадь.

Рыбалка на Чарыше

Весна. Солнце ещё не взошло, но мы с другом Кириком, захватив удочки и банку с червями, бежим к реке. Над водой висит туман. Насадив приманку на удочки и забросив их в речку, мы идём берегом вниз но течению. Знаем, что рыба хариус всегда плывёт быстро и против течения, хватая на ходу разную живность. У нас уже десятка два хариусов, но клёв хороший, и нам уходить домой не хочется. Снег на вершинах гор стал розовым, значит, всходит солнце, и мы продолжаем рыбачить. Туман над рекой исчезает, и в береговых кустах слышно, как поют птицы. В середине реки блеснул хвостом таймень и, подпрыгнув высоко, исчез. Из-за горы выкатилось солнце. В селе заорали петухи. Мычат коровы, и, как выстрел, слышится хлопанье пастушьего бича. Нам жарко, и мы сбрасываем лопотины. Часа через два усталые, но довольные идём домой…

Кирик и Янька на следующий день пришли в школу раньше. Каждого из них волновал вопрос: как написано сочинение, нет ли ошибок, какую отметку поставит Павел Иванович?

В класс неторопливой походкой вошёл учитель и положил стопку тетрадей на стол.

– Ребята, я проверил ваши сочинения, и надо сказать, что многие из них написаны хорошо… Кирик сегодня меня порадовал, а вот некоторые ребята допустили неправильные выражения, например, «В селе заорали петухи»… Надо было написать: в селе поют или перекликаются петухи… Или в этом же сочинении сказано: «Нам жарко, и мы сбрасываем лопотины». …Слово «лопотина» сейчас не употребляется. Надо сказать: пальто, куртку или просто верхнюю одежду.

Янька покраснел и, стараясь спрятать своё лицо от ребят, низко наклонился над партой, сделав вид, что читает.

Кирик понял состояние друга и, подвинувшись к нему ближе, шепнул на ухо:

– Ведь ты написал на «хорошо», видишь отметку.

– Да я хотел написать на «отлично», – Янька сунул своё сочинение в парту.

Учебный год подходил к концу. Кирик и Янька ещё зимой подружились с многими ребятами. Вместе катались на лыжах, а весной, в свободное от уроков время, бродили по горам.

Однажды Борис Худяков, новый друг Яньки и Кирика, не пришёл в школу. Не было его и на второй день. Павел Иванович сходил к нему на квартиру и вернулся расстроенный. Мать Худякова, вдова погибшего партизана, заболела, и вся забота по хозяйству легла на Бориса. Были у него ещё два брата – восьмилетний Андрейка и четырёхлетний Тит.

Узнав об этом, ребята договорились сходить к нему после уроков.

Вместе с ними пошла и девочка, одноклассница Фрося Каргаполова, которая сидела с Борисом за одной партой.

Отец Фроси, Игнатий Каргаполов, работал лесником в Чойском аймаке и жил на берегу таёжной реки Пыжи. Семья у него была небольшая, дружная. Окончив начальную школу, Фрося уехала учиться в областной город. В это время ей шёл уже пятнадцатый год. Небольшого роста, крепкая, как и все дочери тайги, она ездила верхом и ходила вместе с отцом на охоту. Её загорелое от ветров и солнца лицо дышало той жизнерадостностью, которая свойственна энергичным и смелым людям, привыкшим к труду.

– Фрося и Кирик будут помогать Борису повторять пройденное за год, – предложил дорогой Янька. – Я возьмусь за школьные задания. Найдётся и другим работа. Не так ли, ребята?

– Мы завтра после занятий пойдём в Сухой лог за хворостом, – сказал один из мальчиков. – Я видел, как Борис рубил огородные жерди на дрова, топить печь им нечем. Сходим, ребята?

– Сходим.

– Тут недалеко.

– Принесём по вязанке, – послышались голоса. Обрадованный приходом ребят, Борис угостил их кедровыми орехами, которые ещё сохранились с зимы.

Кирик и Янька помогли ему выполнить школьные задания и повторить кое-что из пройденного. Фрося подмела в комнатах, перемыла посуду.

На следующий день ребята уже были на мосту, где был назначен сбор. За ночь река разлилась и затопила ближайшие к берегу огороды.

Полюбовавшись с моста на «большую воду», отправились в Сухой лог. Правда, путь туда был нелёгкий: нужно было обойти гору, на вершине которой всё ещё лежал снег, а затем по крутому склону спуститься в лог, где стоял мёртвый лес – сухостойник. Солнце светило ярко, согревая застывшую землю. От неё шёл лёгкий пар и, поднимаясь, таял в воздухе. В Сухом логу было сумрачно, неприветливо, и белые стволы берёз, испещрённые червоточиной, с засохшими ветвями торчали уныло среди пожелтевшей травы.

Когда-то здесь шумел густой лес и с утра до поздней ночи слышались голоса птиц. Затем произошёл обвал. Груда камней и земли обрушилась с горы и закрыла выход вешним водам. Образовался пруд. Деревья высохли и захирели на корню. И только не так давно вода из Сухого лога ушла, оставив ил и засохшие деревья.

Апрельское солнце освещало лишь западную сторону лога, оставив в тени всё остальное.

Когда ребята спустились в лог, там стоял полумрак. Набрав хвороста, они решили отдохнуть. Фрося увидела небольшую ящерицу, которая сидела спокойно на камне, сливаясь с ним своей окраской.

– Ребята, смотрите, ящерица! – Фрося и Янька одновременно кинулись к ней. Перебирая проворно лапками, ящерица юркнула в расселину, показав ребятам хвостик.

– Убежала, – сказала Фрося со вздохом и, усевшись на камень, произнесла мечтательно: – Скоро лето настанет. Скоро-скоро мы разъедемся по домам…

– Тебе жалко расставаться со школой? – спросил её Янька.

– Да, – тряхнула она косичками, – и со школой и с ребятами.

– Летом мы с Кириком обязательно приедем к тебе в гости.

– Вот хорошо-то, – обрадовалась девочка. – Буду ждать!

Из Сухого лога вернулись под вечер. Сложив хворост под навес и поиграв с Борисом в городки, разошлись по домам.

Глава четвертая

Склоны гор покрылись бледно-розовым маральником, цвели шиповники, акации и татарская жимолость. Среди буйных трав тянулись к солнцу бледно-синие колокольчики, белые, как снег, горные ветреницы и голубые змееголовики. Приятный запах трав, яркое солнце и горы манят в прохладу лесов и шумных рек. Прощай, школа, прощай, город! Впереди чудесное лето, целый мир таинственных приключений и неразгаданных тайн.

Кирик и Янька приближались к Бешпельтирскому перевалу. С него открывался величественный вид на Усть-Канскую долину. Справа виднелись террасовые горы, покрытые лиственницей, спускаясь выступами, они уходили далеко на север. Слева, точно исполинские колонны, высились голые скалы, и некоторые из них принимали причудливые формы старинных башен какого-то сказочного замка. Впереди лежало ровное плато, пересечённое лишь редкими холмами, а за ними, при слиянии двух рек, Кана и Кутергена, – районное село Усть-Кан. Ещё несколько часов езды вниз по Чарышу, и они будут дома. Мальчиков охватило радостное волнение. Спустившись с горных круч Бешпельтира, они поехали быстрее.

– Мама с тятей, наверное, нас ждут, – говорил Янька.

– Отдохнём денька два-три дома и поедем к Темиру, согласен?

Кирик кивнул головой. Он думал о прошлом, о своей встрече с Евстигнеем Зотниковым здесь, на Бешпельтирском перевале, о том, как его нашли Янька и дед Востриков.

– Посмотри-ка, кто-то едет нам навстречу.

Друзья попридержали коней.

Лошадь под всадником бежала мелкой трусцой, хозяин, видимо, не старался понукать её.

– Да ведь это дедушка Кичиней! – обрадовался Кирик.

– Верно! Давай, Кирик, испугаем его. Сдвинем фуражки на глаза, изобразим разбойников и налетим на него с двух сторон.

Ребята пришпорили коней.

Увидев людей, мчавшихся к нему во весь опор, Кичиней беспокойно заёрзал на седле и, быстро работая ногами по бокам своей клячи, пытался свернуть с дороги. Ленивая лошадь заупрямилась, и Кичиней, съёжившись, стал ждать наездников. Те стремительно приближались.

– Слезай с коня! – услышал он над самым ухом и почувствовал, как его бесцеремонно стащили с лошади.

«Разбойники!» – испугался старик. Послышался смех. Приоткрыв глаза, Кичиней увидел улыбавшихся Яньку и Кирика.

– А! Любящие друг друга братья! – радостно изумился старик и, вскочив на ноги, стал поочередно обнимать ребят.

– Здравствуйте, здравствуйте! Алтайская поговорка говорит: если гусь, расправив крылья, не полетит, то кто узнает, что он быстро летает, – старый Кичиней поднял указательный палец вверх и произнёс торжественно: – Не складывайте их.

Когда первый порыв радости прошёл, он опустился на корточки и, закурив трубку, произнёс, любуясь Янькой и Кириком:

– Ай-яй, как выросли, настоящие богатыри стали. Приезжайте летом ко мне в гости, я теперь живу в охотничьем хозяйстве, охраняю маралов.

Поговорив со стариком, ребята выехали на Тюдралинскую дорогу. При виде родных мест ими овладело радостное чувство. Наперебой они вспоминали прошлое.

– Кирик, смотри, вот тропинка, которая ведёт к Яргольскому ущелью, помнишь, где мы встретили Зотникова, Яжная и Чугунного!

– А вот за той горой мы нашли Печёрского, – показывая на мохнатую шапку лесов за Ярголом, говорил Кирик. – Наверное, избушка всё ещё там стоит, съездим как-нибудь, а? И на Коргоне побываем, – добавил он. – Вот только жаль, что дедушка Журавей погиб, – вздохнул он.

– Тюдрала! – с заблестевшими глазами Янька протянул руку по направлению села. Когда ребята подъехали к своему дому, из подворотни вылез Делбек и, узнав своих хозяев, принялся вилять хвостом.

В окно выглянула Степанида и, всплеснув руками, выбежала на крыльцо. Она обнимала то Яньку, то Кирика.

– Родные вы мои, наконец-то приехали, уж я ждала – ждала, глаз с окон не спускала. Заходите в дом. Лошадей потом расседлаете, – сказала она, видя, что ребята взялись расстёгивать седельные подпруги.

– Пускай пообсохнут, круто, должно, ехали, – Степанида посмотрела на взмыленных коней.

– Торопились, мама, – улыбнулся Кирик.

– Золотой ты мой! – Степанида нежно погладила мальчика по голове.

– А я что, оловянный? – засмеялся Янька.

Степанида привлекла ребят к себе.

– Оба милы, – сказала она и поднялась на крыльцо. – Вот и отец идёт!

По улице поспешно шагал Прокопий. Видимо, ему уже кто-то сказал о приезде ребят.

Впереди Прокопия бежала большая серая собака, похожая на волка, и, что удивило Кирика и Яньку, она не отходила в сторону, не обнюхивала заборы, как это обычно делают дворняги, а, наоборот, бежала на определённом расстоянии, изредка поглядывая на идущего сзади хозяина.

Прокопий поспешно вошёл в дом.

– Здравствуйте, сынки, – он поцеловал ребят и уселся вместе с ними за стол. – Рассказывайте, как учились?

– Перешли в шестой класс! – ответил Кирик и спросил: – Чья это собака у нас во дворе?

– Ваша с Янькой, – ответил Прокопий. – Эта собака не простая, а служебная немецкая овчарка. Подарил мне её начальник пограничной заставы.

– А как её зовут?

– Токшун. Он дрессированный. Чутьё у него развито сильнее, чем у Делбека. Он может найти любую вещь, берёт препятствия, хорошо идёт по следу врага и отличается большой преданностью хозяину. Расскажите, как живёт Печёрский.

– Да, он просил передать тебе вот это письмо, – подавая отцу толстый конверт, сказал Янька.